солнце уходит в надир

У каждой земли своя песня. На Каладане это был шум прибоя, грохот далёкой грозы, приглушённый шепот дождя среди изумрудной листвы герцогских садов - быстрей, быстрей укрыться под густыми кронами, стряхнуть с мундира влагу, подмигнуть пробегающей мимо служанке, смотреть, как переливаются и блестят капли в чёрных с проседью волосах герцога, когда он беззаботно смеётся и запрокидывает голову, радуясь свежести. На Каладане звучала, не умолкая, звонкая трель воды. Песня Арракиса - это песня пустыни. Шорох песка, разбойничий свист ветра в скалах, крик хищной птицы в безоблачном серебре высокого неба. Разъяренный вой кориолисовой бури. Звенящая, мертвая тишина. На Арракисе, в царстве бархатных дюн, не слышно смеха. Гурни скучает по музыке Каладана. Солнце уходит в надир - гигантский раскаленный шар Канопуса становится пронзительно-оранжевым в жарком пустынном мареве, зависшем у горизонта. Едва слышно потрескивают остывающие скалы, и каменная крошка тихо шуршит под подошвами пустынных сапог, когда Гурни оскальзывается на насыпи. Кричит вдалеке пустынный ястреб, другой отзывается ему откуда-то сверху - это ночные дозорные сменяют дневных. Позади, в глубине каньона, надёжно укрытый среди скал, тысячами жизней живёт сиетч. Дозорный кивает ему, когда он проходит мимо - в ответ Гурни вскидывает руку с зажатым в ней балисетом, качает головой, отказываясь от такого же молчаливого предложения угоститься кофе у небольшого костерка. Его путь сегодня лежит дальше, вверх - в укромное каменное гнездо, скрытое от чужих глаз нагромождениями булыжника. Из-под ног разбегаются, прячась в глубокой фиолетовой тени, юркие песчаные ящерицы. Любопытный муад’диб высовывает нос из норки в скальной трещине, скрывается снова, ожидая наступления ночной прохлады. Гурни с тяжелым вздохом опускается на горячие камни, ловит губами трубку, делает экономный глоток теплой солоноватой воды. Откидывает капюшон бурнуса. Поудобнее перехватывает балисет. Струны тонко, печально вздрагивают от первого легкого касания. Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе. Его голос гулким эхо отражается от камней. Свист ветра в скалах сплетается с мелодией. Огромный шар заходящего солнца алеет, окрашивая пустыню кровью. ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня сердце мое поражено, и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой от голоса стенания моего кости мои прильпнули к плоти моей - Какой ужас, Гурни, - вздыхает герцог Лето, устало откидываясь на спинку кресла и растирая пальцами переносицу, - страшные песни ты поешь во времена спокойствия. - Отнюдь, мой герцог, - ухмыляется Гурни в ответ, - я пою страшные песни в спокойные времена для того, чтобы мы радовались тому, что имеем. - Что же будет, когда мы прибудем на Арракис, - смеется Лето, - своими горестными балладами ты заставишь нас всех рыдать? Гурни в ответ качает головой, любовно оглаживая изящный изгиб инструмента. - Вода на Арракисе – величайшая драгоценность, мой герцог. Для всех нас настанут тяжелые времена. Тогда я буду петь радостные песни о водах родного Каладана, чтобы люди не теряли надежды в сухой пустыне. Лето хмыкает. - Спой мне еще, Гурни. – просит он и улыбается, когда Халлек вновь ударяет пальцами по струнам. я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами, от гнева Твоего и негодования Твоего, ибо Ты вознес меня и низверг меня дни мои - как уклоняющаяся тень, и я иссох, как трава* Балисет умолкает. Только ветер свистит среди камней и едва слышно шуршит песок. Арракис не услышит песен о дождях Каладана. Воины дома Атрейдес никогда не вернутся домой, не вдохнут напоенного влагой воздуха. На Арракисе – только гибель. Среди залитых закатным светом песчаниковых скал Гурни Халлек улыбается, отдавая воду мертвым.