Вкус меланжа

- Меня не так просто убить, - тянет Питер, судорожно и неглубоко вдыхая воздух на середине фразы. Кашляет и ядовито добавляет, - даже твоему дорогому прежнему герцогу, Суфир. Ментат дома Харконеннов – первый ментат дома Харконеннов, безжалостно поправляет себя Хават – выглядит ужасно. И это даже не ужасно отвратительно. Это ужасно… жалко. И без того болезненно худая и обманчиво ломкая фигура теперь каждое движение начинает с подергивания, как плохая марионетка у неумелого кукловода. Но под респиратором Питер де Врие кривит заляпанные следами сафо губы и цедит, что его не так просто убить. Без респиратора у Питера дыхание тяжелее и мучительнее, чем у невообразимо огромной туши главы дома, которому он служит. «Мы - оба - теперь служим», - бесстрастно уточняет Хават. Правда, Питеру осталось совсем недолго. Яд не имеет противодействующего средства. Его действие можно замедлить, но не остановить. Медики Суккской школы знают толк в действиях различных вещество на организм, а Питер вдохнул достаточно. - Хочешь от меня избавиться? – колко и сипло интересуется Питер. – Тогда запоминай быстрее. Как только передам тебе все дела – избавишься. Хочешь – саморучно?.. Барон одарит тебя, только попроси. Хават не хочет, но не видит ничего аморального в том, чтобы прекратить мучения другого живого существа. Даже при том, что оно кривит губы, кашляет от особо длинных фраз и, похоже, сглатывает сгустки крови вместо того, чтобы сплевывать. То ли считает, что это подчеркнет его и без того насквозь просвечивающую слабость, то ли полагает, что не стоит доставлять удовольствие врагу. - Делаешь себе хуже, - нейтрально замечает Суфир, когда Питер сглатывает особенно заметно. – Какие лекарства снимают эту симптоматику? Питер смеется так едко и одновременно болезненно, что и без слов понятно – сам не принимает никаких. Кроме меланжа. Пряностью он дышит, иногда малодушно вжимая тыльной стороной ладони респиратор в кожу, словно это может облегчить его состояние. Словно он уже сделал все, что хотел в этой жизни: даже врагу ввел дозу замедленного яда, который когда-нибудь убьет и самого Суфира. Не сейчас, не через неделю, но обязательно. - Не смей меня жалеть, - отдышавшись, выплевывает, наконец, ментат дома Харконенов и поднимается, пошатнувшись. – Будут вопросы – позовешь. По виску Питера катится мутная капля испарины. - И о чем ты хочешь спросить? – если бы Питер мог, он бы говорил надменно и цинично. А получается – едко и зло. Через кашель и очередной кровавый сгусток. Хават молча показывает взглядом на большую дымящуюся чашку. Естественно, Питер выдавливает смешок и не двигается с места. - Отравишь? Как милосердно и глупо. Потерпи, и не придется пачкать руки о Питера, умирающего и без твоих усилий. - Наоборот. Это лекарство. - Скрываешь в себе таланты медика, Суфир? Тратить их здесь еще милосерднее и глупее. - Было у кого учиться, - сухо качает головой Хават. – Или мне выпить первым?.. Питер снова смеется. Так искренне, что забывается и заходится в кашле, а потом обессиленно опускается в кресло, судорожно проскребывая ногтями бороздки по краям респиратора. - Отвратительно, - произносит он минутой позже, отпивая небольшой глоток. - Действительно, не тот приятный вкус пряности, которой ты постоянно дышишь. Кстати, какова она для тебя сейчас? Питер кривится. - Вкус чувствуется только первые пять-семь минут, - ехидно сообщает он. – Потом – это только липкий и плотный воздух. Чтобы почувствовать вкус снова, надо не вдыхать хотя полчаса. У Питера глаза – как бездонные синие провалы. Болезненно слезящиеся и такие же болезненно потускневшие. И ледяная, пепельно-серая тень приближающейся смерти. Впрочем, Питера, похоже, это совершенно не беспокоит. Питер поднимается и идет к выходу, только у порога словно спохватившись и потянув вверх респиратор, медленно, чуть не со вкусом вдыхая наркотик. А потом оборачивается, режет потемневшим от удовольствия синим взглядом по собеседнику, цедит, чуть не сплевывает: - Яблочный сироп. И только потом закрывает за собой дверь. Есть что-то нелогичное и сюрреалистичное в том, чтобы каждый раз продлевать умирающему существу мучения – но каждый раз на досадливый вопрос барона Харконенна Суфир отвечает, что знания Питера еще нужны ему. Что количество деталей, не отраженных в документах, стремится к бесконечности. Что… …что Питер стал выглядеть чуть живее и перестал двигаться так ломко. Впрочем, они оба понимают, что это временное симптоматическое улучшение терминальной стадии. Питер является вечерами сам и дает пояснения коротко, сухо и зло. Вот только респиратор снимает и говорит, не стараясь преодолевать глушащую его голос маску. В какой-то момент, продолжая говорить, поднимается и обходит Хавата, описывая полукруг и заходя за спину. И как бы не хотелось обернуться, СУфир себе запрещает: Питер, несомненно, только этого и ждет. Подходит вплотную к спинке кресла. Укладывает ледяные даже через ткань мундира пальцы – так близко к артериям шеи, что невозможно не просчитать вероятность. - Что ты делаешь? Ледяное дыхание обжигает кожу, хватка на плечах становится сильнее: Питер наклоняется, цепко ухватившись и старательно удерживая свое тело от падения на пол. - Вопреки всему тому, что говорят, Питер умеет быть благодарным, - сообщает хриплый голос, а Суфиру кажется, что каждое слово оседает кислотой на коже, стекает вдоль уха к скуле, замирает, замерзает на подбородке. – Ты ведь устал, я прав?.. Питер отвратителен в своей расцветающей агонии, которую продлевает меланж. Но чужие затекшие мышцы его пальцы разминают с чудовищной силой, на которую, наверное, уходят все ресурсы умирающего организма. Спустя неделю Питер уже не дает пояснений. Приходит только для того, чтобы молчать и прожигать Суфира взглядом все больше тускнеющих синих глаз. Допивать остывающий отвар, кривиться и в конечно итоге все равно раз за разом вставать и обходить полукруг по своему бывшему кабинету, останавливаясь за спиной нового владельца. Суфир отмечает, что с каждым разом дыхание над его затылком становится все тяжелее, но ледяные пальцы выполняют свою добровольную обязанность все также качественно. До остающихся синяков. В какой-то момент Питер нарушает почти ставший привычным ритуал: останавливается напротив, со смешком стягивает респиратор и жмурится – почти весело. - Что ты задумал? – почти с давно не свойственным себе любопытством, не пытаясь просчитать (невероятным усилием удерживая себя от стремления просчитать) чужие действия, интересуется Суфир. - Планы внутри планов, - почти в единый выдох на целых три слова отзывается Питер. Садится к нему на колени, стягивая респиратор и кривя искусанные до крови губы. Ошметки содранной кожи и пятна от сафо перетекают друг в друга. Питер отвратителен. У Питера болезненная усмешка и ледяные пальцы, которыми он обводит контуры чужих скул. Край чем-то пропитанной ранее и теперь засохшей ткани царапает кожу. - Сегодня я наткнулся на провинившегося раба, которого еще не успели казнить, - задумчиво сообщает де Врие. – Я приказал вскрыть ему грудную клетку и держал в руках егосердце, пока оно не перестало биться. Он умолкает на некоторое время и словно бы ждет реакции. - Ты испачкал рукава. Питер досадливо вздыхает. Согласно наклоняет голову. - Было очень тепло, - продолжает он. И дополняет, - почти как сейчас. Наверное, он ждет чего-то еще, но Суфир молчит – минуту, две, десять. На восемнадцатой Питер поднимается и прижимает к коже респиратор, медленно вдыхая. Словно в насмешку над более длинным выдохом собеседника. Словно хочет сказать – «не такой уж я и тяжелый». Но произносит совсем другое: - Барбарис. Леденцы с барбарисом, Суфир. За Питером закрывается дверь, а скривиться от горького вкуса во рту хочется уже бывшему ментату дома Атрейдесов. Провалы глаз Питера выцветают почти до грязно-пастельного оттенка. Губы, наоборот, становятся яркими, растрескавшимся и влажными от того, что ментат слишком часто облизывает их, собирая набухающие капельки крови с уголков рта. - Не спеши, - насмешливо произносит Питер, пока Суфир, в первые секунды удивлённый ранним визитом (едва ли чуть позже полудня) поднимается, чтобы приготовить отвар. – Не спеши сегодня для Питера. Таким просьбам не отказывают. Мазки темной крови, разведенной каплями отвара почти до карминового цвета, остаются на краях чашки: Питер выпивает половину, ставит на стол и доливает что-то из почти изящной склянки в подрагивающих пальцах. Долго смотрит, с язвительной надменностью ожидая возражений, и удовлетворённо кивает, не получив их. - Считаешь такую смерть достойной себя? - Восхитительной, - впервые охотно и почти живо отзывается де Врие. С небрежно-светским видом допивает привычное лекарство пополам с ядом, утирает снова закровившие губы костяшками пальцев. Нарочито медленно и педантично возвращает чашку на блюдце, поправляет ручку. Откидывается на спинку кресла, с заметным усилием поднимая руку к респиратору. Никак не может поправить, дважды смазывая краем по губам. Наконец вдыхает – медленно, расслабленно. Даже прикрывает глаза. Респиратор под тяжестью переставшей удерживать его руки сползает к подбородку, Питер кривится в усмешке. Пытается что-то сказать. Смеется, коротко и сильно вздрагивая всем телом. И собранно, четко выговаривает: - Печенье, Суфир. Ванильное пе.... На последний кашель воздуха и сил у Питера уже не остается.