Кровавые ноты грёз

Мелоди ненавидит этот дом, Мелоди ненавидит всё, что в этом доме находится, всё, что в нём живёт, за исключением разве что пианино и тряпичной куклы в розовом платье, которая ей не принадлежит. Ещё Мелоди не ненавидит растения, они нравятся ей любые, с цветами или нет, маленькие или разрастающиеся, они приносят ей покой, умиротворяют. Только вот она ничего не может вырастить с тех пор, как всё изменилось. Проклятие не позволяет жизни задержаться, душит её, едва лишь появившуюся, безжалостно и быстро, и всё увядает. Мелоди вот тоже совсем увяла. Она ходит бледная призраком, раньше тоже загаром похвастаться не могла, но сейчас её кожа прямо таки побелела, истончилась, заставляя Табби вспоминать о вампирах. Мелоди тощая, невысокая, и Табби кажется, будто раньше она была немного как-то повыше, а теперь усохла. Коленки у неё острые торчат, когда она за любимый инструмент садится играть. С утра до вечера играет, забываясь в музыке, старается стройной какофонией звуков дом заглушить, затеряться. Играет она красиво. Мелодия обволакивает комнату, заполняет собою всё вокруг, она прекрасна, она умиротворяет больные души, даёт им словно новый глоток кислорода, когда воздух здесь затхлый, чем-то мерзким насквозь пропахший. Мелоди плетёт свои мелодии мастерски, клавиши покоряются быстрым движениям её рук, изящным, своей красотой завораживающих, из нот она извлекает музыку, и это похоже на волшебство. По крайней мере для Табби. Кроме неё больше никто этого не слушает, родители разучились их слушать, они говорят с ними, как с неспособными что-либо ответить манекенами. Табби надеется, что аудитории в её лице сестре будет достаточно. Им ведь не нужно многого, так? Всё ведь хорошо, пока они есть друг у друга, так? Если Мелоди её не ненавидит. А Мелоди ненавидит этот дом, ненавидит всё, что в нём находится и живёт. Она ненавидит мать. Она ненавидит отца, впрочем, не больше, чем ненавидит улиток. Ненавидит ли она и Табби? Табби не знает, не уверена. Табби ничего плохого ей не делала. По крайней мере, сначала, но что ей оставалось, когда жизнь превратилась в один зацикленный день, крутящийся заевшей пластинкой, всё повторяясь и повторяясь, и никуда не сбежать, не вырваться из плена кругами бегущего стремительно времени. Над пианино висит люстра, большая такая. Качается постоянно из стороны в сторону, готовая в любую минуту упасть, разрушив всё под собою. Люстра кажется древней, на ней закреплены свечки, которые давно уже перестали использовать, свечки тонкие, белые, каждая несёт язычок жёлто-оранжевого пламени, смотреть на неё тревожно, подходить близко вообще страх не позволяет. Её раньше здесь не было. В один день люстра, вроде как, просто выросла из потолка, словно пробившийся плод, сквозь плотно сбитые доски пролезла, повиснув на длинной цепи. Семья приняла это как должное, приняла и продолжила жить. Мелоди подходит к ней без опасений, словно не замечая. Или настолько велико её стремление к музыке? После того, как Табби находит сестру повешенной в её спальне, она думает, что, может быть, Мелоди была совсем не против того, чтобы стать раздавленным трупом под рухнувшей люстрой. Табби хочет спасти её, хочет уберечь от люстры, от себя, от проклятия. Мелоди перед развалинами пианино на колени, в руках лицо прячет, а слёзы текут бесшумные, тихие, и вся она - сплошное горе, говорит ей: ⸺ Это ты сделала, не так ли? Не хочу тебя видеть. Раньше это ранило. Теперь Табби уже безразлично, кто ей что скажет, слова в этом месте не имеют значения, они ничего не решают, они слабы и нелепы. Табби безразлично, сможет ли она спасти Мелоди или нет, какая уж разница, если день повторится опять, всё вернётся, как было, ничего не изменится. Но если бы она точно знала, что всё закончится окончательно, без шансов что-то исправить, что-то вернуть, если бы в последний раз ей нужно было бы прожить этот день, что тогда? Заботила ли бы её судьба родных по-настоящему? Раньше она сказала бы, что сделала бы всё правильно. Теперь она и не знала, что сказать. И может ли кто её винить? Она видела не людей, она видела ни на что не обращающих внимания хрупких кукол, чьи призраки приходили затем, чтобы жестоко растерзать её до смерти. Она убегала от трупа сестры, тянущего к ней посиневшие руки. Пошедшее пятнами мёртвое тело, верёвка сжимает крепко шею, тянется вверх, потолок слишком высокий. Самоубийца то ли мстит, то ли волю проклятия исполняет, хватает её, объятия холодные невообразимо, до боли, до того, что лёгкие леденеют, она тянет её ввысь, всё сильнее стискивая, и Табби не может вздохнуть, Табби пошевелится не может, беспомощная маленькая Табби, чьи треснут рёбра и плоть порвётся. Кровь покапает на пол, запачкает его, оставшись несмываемыми на паркете пятнами. Их она будет видеть, пройдя через этот день ещё и ещё, они не исчезнут, не испарятся, напоминая ей об искажённом агонией синюшном лице и цепких гниющих руках. Мелоди в платья наряжается, Мелоди женственна и элегантна, и сейчас она в платье лёгком, красном, у него только одна лямка и нет рукавов, так что можно любоваться явно выступающей линией ключиц и обнажёнными узкими плечиками, она как статуэтка фарфоровая. Платье колен чуть-чуть выше, поясом на талии закреплено, воздушное, летнее. Вся Мелоди такая. Лёгкая и воздушная, но только снаружи. Внутри она тяжёлая, громоздкая, от мрачных мыслей ей деться некуда. Презрением её душа полнится, вся разбухла, грузом неподъёмным тянет её на апатичное беспросветное дно. Она не ест, она не пьёт. Её единственный смысл жизни заключается в старом деревянном пианино, и больше не в чём. Она убивает себя без раздумий. Из её белёсых глаз не выходит застывшая грусть, они не выражают ничего, кроме горючей тоски, беспробудной и тёмной, в них нет ни проблеска надежды или радости, даже когда она играет, их заволакивает пеленой, даже когда она трогает выросший за столько времени впервые цветок, гладит его широкие листья, улыбка не касается её тонких губ. Волосы у Мелоди чёрные, густые. Блестящие. Они до самых лопаток отрасли, и Табби страдает навязчивым желанием потрогать их, сквозь пальцы пряди пропустить, заплести, как бывало раньше, косичку или две, повязав бантики. Только сейчас это всё уместно не будет. Только сейчас у неё и права такого нет, дотронуться до сестры вот так кощунственно и противно, не после того, как лезвие топора с размаху отрубило ей голову, а топор этот держала она сама, убивала без сожаления, даже сердце в груди не замерло. Столько раз, столько раз... В первый было ужасно трудно, считала, что не способна на такое, просто не смогла бы, потом привыкла, приноровилась. Даже вина прекратила терзать её и без того истерзанную душу. Мелоди движется мягко, без спешки. Она - маленькая леди. Табби почти противоположность. Табби активная, вприпрыжку по дому скачет. У Мелоди на ногах одни лишь фиолетовые носочки, у неё на ногах ботинки на шнуровке. Кофта на ней бирюзовая, мешковатая, с чересчур длинными рукавами, которые руки целиком прячут, и шорты коротенькие. Табби не могла бы на месте часами сидеть, как сестра, её тянет двигаться, бегать, заниматься чем-нибудь постоянно. У неё внимание рассредоточено, часто с одного на другое переключалось раньше, теперь она более собранна. Волосы у Табби едва до плеч достают, русые, вьются кончики раздражающе, и у неё чёлка лоб закрывает. Табби умная, мыслить умеет стратегически, и действует быстро, не поддаваясь панике. Табби не способна что-либо искренне ненавидеть, Табби впринципе теперь, наверное, на какие-то там большие чувства не способна, по крайней мере к тем, кто населяет поражённый проклятьем дом. А раньше она их любила. Любила отца, любила мать, любила котика Марселя. Любила сестру. Любила не так, как должны любить сестёр. Это было неправильно, но теперь... Что теперь здесь вообще правильного? А к Мелоди до сих пор так и тянет, влекут её большие печальные глаза, влекут её плечи оголённые. Сколько им лет? Мелоди на год старше, а Табби выше. Ненамного, на какой-нибудь жалкий сантиметр, а как она этим гордилась, Боже. Мелоди исполнилось четырнадцать зимой. Сколько прошло с того дня? Кто считал? Времени невероятно много, оно бесконечно, но бежит оно так стремительно, часы за минуты проходят, минуты за секунды, и так изо дня в день, в один и тот же кошмарный день. Ничего, если добавить немного разнообразия, да? Табби идёт к Мелоди в комнату. В комнате темно. Она давно перестала включать тут свет, Мелоди прониклась темнотой, полюбила её, ещё больше, похоже, решив уподобиться упырю. Ковёр у неё большой посередине, квадратной формы, цвета такого приятного, персикого. Табби до сих пор вздрагивает. Она как бы ожидает, он поползёт к ней, настигнет, и из мягкого ворса вырвутся острые пики, как ножи заточенные, проткнут насквозь её, оставив в теле кровавые дыры развороченного мяса. Ничего такого не происходит. Она топором табуретку раскалывает, усилий не прилагая вовсе. Взгляд переводит вверх, натыкается на полки. Там много зачитанных-перечитанных книг, все они либо о музыке, либо о приключениях в фэнтезийных мирах, населяемых феями, эльфами, русалками и магами, где творят магию, как науку, где сражаются с драконами и поют баллады, где барды воспевают своих воинов. Мелоди мечтала стать бардом, найти возлюбленного рыцаря, или ведьмака, того, кто совершал бы подвиги, расправляясь с чудовищами, и она бы писала об этом песни, позже выступая с ними перед благодарной толпой, что встречала бы их аплодисментами да угощениями. Табби думает, не подходит ли она на эту роль воина. В конце концов, она всё время воюет с монстрами, управляясь что с топором, что с отцовским ружьём, что с рогаткой идеально, отточено. Написала бы Мелоди песню об этом? О ней? Для неё? Мелоди заходит в комнату проникшая, плетётся без сил, коротко взглянет на остатки табуретки, и свалится на кровать, раскинув руки. Табби медлит, мнётся, губы кусает. Сестре не до этого, ей плохо. Скорбь по пианино заставляет безмолвно страдать, она в этом без остатка, она не желает видеть никого, тем более её. ⸺ Уходи, Табби. ⸺ голос убитый, она на выдохе произносит. Табби не уходит. Рядом ложится на бок, рукой сестру за талию обвивает. Мелоди к ней в растерянности поворачивается. ⸺ Что ты делаешь, Табби? Табби молчит. Смотрит изучающе, с поверхностной внимательностью, какая не причиняет дискомфорта. Постель у Мелоди застелена аккуратно, не то что у Табби, одеяло ещё тёплое. Вдвоём лежать тесновато, кровать то узкая, но они обе миниатюрные, худые до проступающих рёбер, и могут лежать, не прижимаясь друг другу влотную. А Табби всё равно этого хочет, а что хочет Мелоди, на самом деле, не важно. Эта не та Мелоди, которую она знала, не та, с которой играла в куклы, в салки, в прятки, не та, которую обожала до бабочек в животе, до восхищённых вздохов и бьющегося о грудную клетку с ума сходящего сердца. Та Мелоди погибла, её не найти теперь, перед Табби маскирующийся зомби, и она этого зомби обнимая, ладонь к щеке прижимает. Спрашивает то, что давно спросить хотела. ⸺ Ты меня ненавидишь? Мелоди молчит. Она, возможно, озадачена, не то чтобы по ней скажешь. Она никак не меняется в лице. Ничего не делает. Лежит и смотрит. В глазах всё та же застоявшаяся грусть, с болью перемешавшаяся. Можно включить прикроватную лампу и услышать её шипение, она будет прикрываться, просить погасить свет. Реагировать. Но Табби не тянется к лампе. Ей это ни к чему. У неё и другие способы есть, гораздо более лучшие. ⸺ Я люблю тебя, ⸺ лжёт Табби. Табби любила другую, свою Мелоди, а не её больную копию, жалкую подделку, не достойную внимания. Но Табби почему-то здесь, почему-то лежит, глядит в сестринское лицо-маску, ей мерещатся закатившиеся глаза и трупные пятна, ей мерещится разложение, только мух, пожалуй, и не хватает, но он остаётся. Остаётся и не получает ответа. Мелоди сконфуженно взгляд отводит, губы поджимает. Молчит. Тогда Табби ближе к ней клонится, ближе, вплотную, и целует в поджатые губы. Она не сопротивляется. Она будто кукла, она повинуется, на спину переворачиваясь, прогибается безвольно. Табби сверху к ней на бёдра садится, ей неловко, она не очень понимает, что дальше делать. Наклоняется, поднимается обратно, затем ложится. Дурацкий трепет будоражит нутро, хотя она и не должна такого чувствовать. Не с этим кукольным подобием. Но всё равно... Она её целует медленно, губы сминая, как будто не решаясь углубить. Мелоди не сопротивляется, Мелоди не отбивается. Лежит, и даже интересно, сознаёт ли она, что сейчас происходит? Табби от удивления отстраняется - Мелоди отвечает. У Мелоди щёки раскрасневшиеся, как после бега, и это так напоминает её после догонялок, измотанную, но счастливую, со сверкающей радостью в глазах. От воспоминаний щемит в груди, Табби не сознаёт, что плачет. Впервые за столько времени, кажется. Она улыбается, сестра улыбается ей в ответ. Почти. Почти как прежде. Табби на неё чуть ли не набрасывается, целует неумело страстно, мажет, едва ощутимо кусает. В голове вихрь, в голове пляшут воспоминаний обрывки о тех эмоциях, о том счастье. О той любви. Мелоди её к себе за шею притягивает, ноги закидывает, прижимая к себе собственнически. Она не собирается её убить, она собирается её любить. От этого мир кружится, плавится, о том даже, что кроме этой спальни есть и другие комнаты, есть дом, есть проклятье, можно забыть, это всё теряется, проподает, сметаемое ураганом. Табби как пьяная, ей кажется, никогда не было так хорошо. Опухшими губами она впивается в сестринскую шею, вырывая восторженный вздох, кожу тонкую сжимает, чтобы оставить фиолетово-багровое пятнышко. Нет никаких следов верёвки, нет и не было никогда, никогда эту тонкую шею не ломали, не перерубали ничем, никаким топором, ни в жизни, она целая, нежная, открытая ей специально. Нагие плечи, ключицы, всё её, всё только её. Она то кусает, словно оголодавший монстр, словно она сама вампир, то мягко целует, то засосы разбрасывает тут и там. Красные отпечатки зубов на фарфоровой коже смотрятся восхитительно, Табби обожает их, Табби могла бы любоваться ими, казалось, целую вечность, Табби обожает Мелоди, её как волной накрывает, и любовь головокружительна, любовь всепоглащающа. Табби открывается с трудом, только за тем, что ей нужно больше, что она нуждается в большем, и стягивает платье Мелоди через голову, и швыряет его куда подальше. Мелоди не носит лифчик. Грудь у неё маленькая, у Табби рассудок окончательно мутнеет. Беспорядочно её оглаживает, целует, целует, целует, всё ниже спускаясь и ниже, и воздух накаляется, жарко, так жарко, и они такие разгорячённые, как не бывало после самых изнуряющих игр. У Мелоди трусы белые в клубнички, Табби находит это чертовски милым, снимает их бережно, на тумбочке складывая. С себя кофту стаскивает, и приходится встать с кровати, дабы снять шорты, ботинки и свои трусы. На такой маленькой кровати не слишком удобно, но это ничего. Табби просит сестру лечь по-другому, спустить на пол ножки, сама между них на колени садится. Рот, только рот и никаких пальцев. Вздохи комнату наполняют сладостные, Табби запахов не различает и ей так легче, от желания удовольствие доставить распирает, и каждый такой вздох звучит как награда, как воспевающая её баллада, а больше не нужно ничего, они друг в друге тают, растворяются. А после секс - одна сплошная прелюдия, ласки нежные, елейные, будто они друг другу поклоняются. Нега пеленой глаза застилает, в немом экстазе они кричат, и сплетаются, подходя друг другу идеально. Пробили ли часы, случилось ли что-нибудь там? Этого там не существует, существует только лишь эта спальня, это счастье, ощутимое физически, невероятное, а другого нет ничего. Их волосы спутались, где чьи руки, где чьи не разобрать, а они так похожи они друга отражают. Они друга вечная связь и продолжение. Табби пытается отдышаться. Сестра под боком уже сопит. Она истощена, но она улыбается. Обнимает её доверчиво. Табби смотрит в потолок и видит верёвку.