***
Тихо и спокойно проходят ещё несколько часов, пока за окном не начинает темнеть, а тишину не нарушает неожиданно заурчавший желудок голодного Бомгю. Смеясь, Субин предлагает дойти до вагон-ресторана и поесть, а младшему отчего-то снова неловко, но он соглашается. Новые знакомые тихо ужинают вдвоём в полупустом вагон-ресторане каким-то острым мясом с гарниром, а после возвращаются обратно в своё купе, замечая, что уже совсем стемнело. — Ничего, если я снова закурю? — спрашивает Субин, приземляясь на свою полку и включая свет в виде небольшой лампы около окна со своей стороны. — Ничего, — отзывается Бомгю, которого куда больше интересует световая система. — Спасибо, — улыбается Субин, выуживая сигарету из пачки и прикуривая с довольным видом. — Но если тебе некомфортно, то я могу курить где-нибудь в другом месте… — Всё в порядке, правда, мне это не мешает, — успокаивает старшего Бомгю, кивая с полуулыбкой, а сам ни за что не признается, что в глубине души ему отчего-то даже понравилось наблюдать за тонкими пальцами с сигаретой меж них, за последовательными затяжками и за губами, выдыхающими облака дыма самых причудливых форм. Разобравшись со своим светом, Бомгю замирает на несколько секунд, а потом коротко усмехается. — Серьёзно, неужели я настолько отстал от жизни? — бормочет он, качая головой. — Ты о чём? — интересуется Субин, выпуская небольшую порцию дыма и стряхивая пепел всё на то же чайное блюдечко. — Об этих лампах, — кивает на светильники Бомгю. — Чёрт побери, они даже выключаются по отдельности! На твоей половине и на моей, — не устаёт поражаться Бомгю. А в ответ неожиданно раздаётся беззлобный заливистый смех. — Ах, Бомгю, — смеётся Субин. — Это совершенно обычное дело в поездах. — Но я-то домосед, не путешествую совсем, — вздыхает Бомгю, а с лица всё ещё не сходит удивление. — Я был шокирован даже когда мы ужинали. Потому что я вроде как знал, что в поезде кормят, но не думал, что есть целый вагон-ресторан, где мало того, что съедобно, так ещё и вкусно… — Я тебе больше скажу — еду можно получить у проводника и есть прямо в купе, — добавляет Субин, затягиваясь и наблюдая за каждым движением мышц лица напротив и за ползущими вверх бровями. — Ты так мило удивляешься, боже… — Отстань, — тут же тушуется Бомгю, отводя взгляд, подбирая к груди колени и пряча в них лицо по самые глаза. — Нет, я серьёзно, — смеётся Субин, туша о блюдечко недокуренную сигарету и перескакивая на полку к Бомгю, роняя ладонь на его предплечье. — У тебя, оказывается, такая живая, замечательная мимика… Когда я увидел тебя днём, сначала подумал, что ты каменный — такой безэмоциональный, что даже страшно стало, — на этих словах Субин подмечает легкое движение скул и чуть сузившиеся глаза Бомгю — улыбается. — У меня осталась профдеформация из-за моей специальности, и я не могу не замечать этого. Малейшие движения на лице могут рассказать о множестве эмоций, а когда они такие искренние — это действительно потрясающе. Бомгю поднимает голову, несколько секунд тупо пялясь на Субина, и изучает его внимательным взглядом. — И на кого же ты учился? — задумчиво спрашивает Бомгю. — Психолог, — с улыбкой отвечает Бин. — Правда, надоело быстро. Вроде интересно очень, да и получалось неплохо… Но просто как-то не сложилось. Не моё это. Закончил универ чисто для галочки и так ни разу по профессии и не работал. — Странный ты, — качает головой Бомгю, понимая, что чем-то они с Субином похожи. — Хотя… Не страннее, чем я. — Помнишь старую сказку с одним неординарным рыжим персонажем? — помолчав с минуту, вспоминает Субин с лёгким прищуром. — И что он сказал в фильме? У Бомгю только вопросительный взгляд больших щенячьих глаз. — Безумцы всех умней, — шепчет он, чуть наклонившись к младшему. — Ты, конечно, не совсем безумец, да и я вроде пока тоже, но… Я очень люблю эту фразу Шляпника. Мой любимый персонаж. — Из «Алисы в стране чудес», да? — тихо спрашивает Бомгю, словно не про фильм говорит, а про чужую страшную тайну, получая в ответ кивок. — Прости… Я, если честно, не смотрел. — Да ты что! — изумляется Субин, резко выпрямляясь. — Не видел ни Алисы, ни вечно спешащего Кролика, ни Красной Королевы, ни Шляпника? — тараторит он, а Бомгю только качает головой. — Надо это срочно исправлять. И, не дожидаясь ответа, бросается к своему рюкзаку, доставая оттуда небольшой ноутбук, включая его и снова садясь рядом с Бомгю. — Садись поудобней, сейчас будем погружать тебя в мир чудес, — подмигивает Субин, а Бомгю сам не понимает, почему так послушно садится ближе и вдобавок гасит свой свет, чтобы было лучше видно. Оценив идею, Субин встаёт и выключает ещё и свой, превращая купе в маленький импровизированный кинотеатр. — Только не усни, хорошо? — шутливо говорит он, глядя на максимально уютно устроившегося у него под боком Бомгю, с интересом уставившегося в экран. — Куда уж, — улыбается тот в ответ, решая как-нибудь попозже подумать о том, почему он так близко сидит сейчас с человеком, с которым знаком всего день, смотрит с ним фильм и чувствует себя при этом удивительно комфортно. Однако, честно продержавшись до самого конца, Бомгю всё же засыпает буквально через минуту после того, как заканчивается фильм, и роняет голову на плечо Субина. А тот, вдыхая успокаивающий лавандовый запах шампуня с волос попутчика, лишь с улыбкой смотрит на его безмятежное лицо во сне, откладывает ноутбук, аккуратно встаёт, стараясь не разбудить, и укладывает парня на подушку, не забывая укрыть одеялом. Закрыв вкладку с фильмом, Субин выключает ноутбук, в полной темноте выкуривает ещё одну сигарету и, стянув одежду и оставив её на вешалке, закутывается в одеяло по самый нос и тоже проваливается в сон.***
Утро у Бомгю выдаётся крайне добрым, чего, если честно, не случалось с ним уже довольно давно. Проснувшись, он с улыбкой обнаруживает на себе одеяло, проскальзывает взглядом по умиротворённому лицу спящего попутчика и встаёт, смачно зевая. Потянувшись, он топает в ванную — точнее, в тот маленький уголок, что выделен под санузел в их крохотном купе, и заползает под тёплые струи воды, довольно жмурясь. Приняв душ и накинув футболку со своими любимыми домашними штанами в клеточку, Бомгю выходит обратно в купе, где его уже ждёт проснувшийся Субин, а на столе стоят контейнеры с завтраком, которые тот, очевидно, спросил у проводника. — Доброе утро, — улыбается Бин, махнув рукой из-под одеяла, в которое так смешно завернулся с головой, оставив только лицо. — Доброе, — смеётся Бомгю, вытирая мокрые волосы полотенцем и плюхаясь на свою полку. — Я тут нам завтрак достал, — кивает Субин, — и ещё кипяточку выцыганил. Тебе кофе заварить или чай? — Кофе был бы очень кстати, — отвечает Бомгю, глядя, как старший снова ныряет в рюкзак и достаёт пару пакетиков с растворимым кофе. — У тебя на рюкзак наложено заклятие незримого расширения, да? — Да вроде того, — хохочет Субин, заваривая кофе в стаканах и протягивая один Бомгю. — Спасибо, — благодарит тот, порожняком выпивая сразу половину. Субин не отстаёт и выпивает свой кофе даже нескольким быстрее, вставая с полки и скидывая на неё своё одеяло, и направляется в душ, слегка потирая себя ладонями по плечам от лёгкого холода. А Бомгю едва не давится кофе, глядя на Субина в одном только белье, и спокойно выдыхает, только когда в душе уже шумит вода. — И вот что это было? — спрашивает Бомгю больше у самого себя, уставившись в окно на мелькающие за стеклом редкие деревья. Со стола на парня уныло глядит стакан с недопитым кофе на донышке, а телефон тихо вибрирует, оповещая о каком-то сообщении. Настроения на него нет. Переведя взгляд обратно на стол, Бомгю допивает остывшие остатки кофе и несколько минут сверлит взглядом ещё тёплые румяные сырники в белом контейнере, пока его не выводит из ступора вернувшийся из душа Субин. Прошмыгнув прямо в одном полотенце к рюкзаку, он достаёт оттуда вещи и одевается, совершенно не смущаясь одной изумлённой пары тёмных глаз, что немного беспардонно на него сейчас пялится. — Меня что ли ждёшь? — смеётся Субин, садясь за стол и двигая к себе контейнер с завтраком. — Да нет, просто кофе ещё только допил, — отмахивается Бомгю, слегка потупив взгляд. — Тогда приятного аппетита, — с довольным видом бормочет Субин, уже жуя кусочек своего сырника. — И тебе, — отвечает Бомгю, тоже принимаясь завтракать — потому что без еды день начинать не дело. А Субин, глядя на него, отчего-то хмурится, откладывая вилку в сторону, и сверлит взглядом попутчика, на чьём лице так и выписаны неловкость и смущение. — Всё в порядке? — спрашивает Бомгю, поднимая глаза на рассматривающего его Субина. — Это я у тебя хотел спросить, — сдерживая улыбку, отвечает тот. — Выглядишь как-то… Ну, не очень. Ты хорошо себя чувствуешь? — Всё путём, просто не проснулся ещё, — отвечает Бомгю, про себя подмечая, что от Субина и правда трудно утаить эмоции. Скромный завтрак оказывается очень даже сытным, и парни с довольным видом снова заваливаются на свои полки. — Слушай, а мы ведь так и не обсудили фильм, — вспоминает Субин, чиркая зажигалкой и закуривая. — Да… Я, кажется, уснул вчера, как только он закончился, — виновато смеётся Бомгю. — Верно, — улыбается уголком губ Субин. — Но тебе хоть понравилось? — Да, фильм замечательный, — отвечает Бомгю, снова улавливая в воздухе среди табака запах ягод. — И картинка чудесная, и послевкусие от просмотра очень приятное, и подумать есть над чем. — За последний пункт я его и люблю, — довольно кивает старший. — Пересматривал много раз, и каждый — с разными мыслями и с новой стороны. — Сдаётся мне, я теперь тоже буду иногда его пересматривать, — улыбается Бомгю. И думает о том, что аура какого-то неуловимого волшебства всё-таки задела немножко его душу, которой теперь чертовски хочется верить в чудо. А Субин, неторопливо затягиваясь своим ягодным никотином, вдруг осознаёт, что Бомгю, пожалуй, самый комфортный попутчик из всех, с кем ему приходилось ездить за все эти несколько лет. Потихоньку проходит время обеда и ужина, и с наступлением вечера в поезде становится тише и даже уютнее. Ближе к ночи за окном начинает накрапывать холодный дождь, изредка стуча по стеклу. А купе Субина и Бомгю погружается в приятный полумрак, разгоняемый одной только лампой со стороны старшего, пока Гю тихо ворочается на своей полке в попытке уснуть. — Субин, — тихо зовёт он, поворачиваясь к попутчику. — М? — откликается тот, отвлёкшись от созерцания видео в смартфоне и вопросительно поднимая брови вверх. — У тебя бывает бессонница? — грустно спрашивает Бомгю. — Да как-то не сталкиваюсь обычно с таким, — пожимает плечами Субин. — А ты что же, уснуть не можешь? Сказал бы, я бы свет выключил… — Да он не мешает, — машет рукой младший. — Дело во мне. Раньше и со светом, и под шум засыпал, а потом началась бессонница, и сон как отрезало. Дай бог хоть пару ночей за неделю отоспаться — уже праздник… Думал, может знаешь чего, подскажешь, а то устал уже, сил нет. — Прости, приятель, я в этом совсем не разбираюсь, — вздыхает Субин. — Да ничего, — отвечает Бомгю, приподнимаясь в полулежачее положение, отпивая воды из стакана со столика и задумчиво глядя в окно с ползущими по стеклу блестящими каплями. — Слушай… А ты ведь говорил, что давно путешествуешь, да? — Верно, — кивает Бин. — А каково это? — тихо спрашивает Бомгю, словно говорит о чём-то запретном, но в глазах его загорается крошечный огонёк. — Путешествовать? — с улыбкой уточняет Субин, получая лёгкий кивок в ответ. — Бесподобно. Замолчав на пару секунд, Субин вытаскивает очередную сигарету из пачки и снова закуривает, улёгшись поудобнее. — Когда я только начал путешествовать, то, по правде говоря, даже не думал, что так втянусь, — неспеша говорит Субин. — Свою первую поездку я помню до сих пор. Я тогда максимально спонтанно отправился на Чеджу. Добирался с пересадками, но в поезде потерял билет — между прочим, честно купленный! — и пришлось платить штраф. Но деньги, как ты понимаешь, я в свободное время не рисую, а потому на рейс до Чеджу у меня не осталось. Зато осталась жажда приключений — добравшись до какого-то портового городка на окраине, я подружился с одним рыбаком, помогал ему по хозяйству за тарелку ухи и крышу над головой на ночь, а потом, спустя неделю, он прихватил меня с собой в море и подкинул до Чеджу. Там я пробыл недолго, всего недели три. Перебивался на подработке в чайной лавке на побережье, спал там же, а по выходным ездил в город и изучал остров. И знаешь… — мечтательно тянет Субин, делая глубокую затяжку и медленно выдыхая густое облако дыма. — До сих пор для меня эта поездка — одна из самых ярких. Впечатлений у меня тогда было с вагон и маленькую тележку — пустынные пляжи, маленькие домики на окраинах, такой контрастный по сравнению с ними городской ритм, одинокие утёсы, пролески, море… Именно тогда я понял, что влюбился в путешествия и в то, что чувствуешь во время них — в свободу. Когда вот так, ни к чему не привязан, в свободном плавании — то чувствуешь себя хозяином этого мира. Ну или, как минимум, своей жизни. А особенно когда эти путешествия случайны и ты не знаешь, куда тебя занесёт завтра, но в одном уверен точно — что мир там обязательно будет тебя ждать. Субин замолкает, прикрывая глаза в приятной ностальгии и затягиваясь сладким дымом, а Бомгю смотрит на него распахнутыми глазами, забывая, кажется, даже дышать. — Вольно, солдат, — шутит Субин, щёлкая пальцами перед лицом Бомгю, и тот отмирает. — Вау… — шумно выдыхает Бомгю. — Это так… Невероятно… Но неужели тебе совсем не было страшно? Неужели не боялся неизвестности перед собой? — Отвечу вопросом на вопрос: а что есть неизвестность? — произносит Субин с приподнятыми бровями и полуулыбкой. — Если подумать, то вся наша жизнь — это сплошная неизвестность. Ты никогда не можешь точно знать, что случится завтра, через год или через минуту — так же, как ты не знаешь, что будет за очередным поворотом и куда тебя занесёт, потому что мир — тоже одна большая неизвестность. Но при всём при этом ты всегда знаешь, что дальше непременно будешь ты сам, твои чувства и сердце, а там, куда попадёшь, будет тот же воздух, та же вода и то же солнце, потому что с этой планеты мы всё-таки никуда пока деться не можем… И остаётся ли тогда вообще место неизвестности, если ты всё это точно знаешь? И купе на минуту вновь наполняется тишиной, в которой, кажется, глубоко задумался не только Бомгю, но даже бегущие вперёд колёса поезда, отбивающие свой ритм. — Ты точно психолог? — тихо вопрошает младший, глядя слегка прищуренными глазами. — Точно, — смеётся Субин, докуривая сигарету и оставляя окурок в уже прилично заполненном блюдечке. — Ну, так что думаешь? — Признаюсь честно, я не знаю, что тебе ответить, — качает головой Бомгю, переводя взгляд на окно, а затем возвращая его на Субина. — И всё же… Бывало ли тебе страшно? — Ну конечно, — улыбается Субин, вздыхая. — Путешествовать абсолютно без плана на голом энтузиазме — задачка не из лёгких, и в таких поездках постоянно что-то идёт не так… Не было ещё ни одной, чтобы не случилось чего-то неожиданного или даже опасного. И в таких ситуациях, естественно, любой начнёт как минимум слегка волноваться, а как максимум — сильно паниковать. — И что же обычно случалось с тобой? — По-разному, но в панику я никогда не впадал, — пожимает плечами Субин. — Но вот испытывать небольшие встряски приходилось, и мне это даже нравилось. Страшновато, да, но адреналин и азарт непременно брали своё. — Ты невероятен… — тихо усмехнувшись, качает головой Бомгю. — Ой, так уж ли невероятен, — картинно кривит лицо Субин с глупой улыбкой, едва сдерживая смех от собственной дурацкой выходки. — Да, — хохочет Бомгю, глядя на дурачливого попутчика напротив, чей забавный артистизм — просто услада для глаз. — Я бы так никогда не смог. — Почему же? — удивляется Бин. — Я очень домашний, не люблю людей и очень боюсь неизвестности, — вздыхает Бомгю. — Будь на твоём месте — сдался бы уже вначале. Да и не люблю я это как-то… Особенно одному. И вроде как не жалую людей, но, чёрт бы побрал, не могу без них. Когда кто-то рядом — сразу легче становится, и даже путешествовать, наверное, было бы не так страшно… Но у меня никого нет, а поездок в одиночку я даже представить себе не могу. Такая вот картина маслом. — Хорошая картина… И вполне естественная, — спокойно отзывается Субин. — Это нормально. Всё, о чём ты говоришь, — абсолютно нормально. Все люди разные, и каждый будет любить и ненавидеть разные вещи и реагировать на каждую ситуацию по-своему. — И всё же ты — не все, — вновь подмечает Бомгю. — Ладно, убедил, — смеётся Субин, и смех его, лёгкий, чистый и искренний, заставляет Бомгю невольно улыбнуться, а в голове мимолётом проскакивает мысль о том, что Субин потихоньку становится тем самым источником эндорфинов, которых младшему так не хватало в его серой жизни. — Слушай… — тихо зовёт он, теребя край одеяла. — А можно тебя кое о чём попросить? — Валяй, — соглашается Бин. — Мне немного неловко, но… Ты… Ты не мог бы сесть рядом со мной и порассказывать ещё о каком-нибудь своём путешествии? — смущённо просит Бомгю, глядя на попутчика щенячьими глазами. — Я… Ну… Думаю, это помогло бы мне уснуть… — Боже, Бомгю, о чём разговор, — тепло улыбается Субин, пересаживаясь к младшему, а тот спешно пододвигает ноги, освобождая чуть больше места на узкой полке. — Ты правда не против? — переспрашивает Бомгю, заворачиваясь в одеяло и сворачиваясь в комок под боком у сидящего рядом Субина. — Абсолютно, — отвечает тот, мягко поглаживая парня по голове, из-за чего тот едва не пищит на весь вагон от разрыва сердца. Слишком нежно и слишком приятно — Бомгю к такому совсем не привык. — Что ты хочешь услышать? — тихо спрашивает Субин, усевшись поудобнее. — Что угодно, — бормочет Бомгю, прикрывая глаза и растекаясь лужицей от мягких прикосновений к волосам. — Хорошо, — слегка посмеивается Субин, увлечённо перебирая чужие шелковистые пряди, пахнущие всё тем же лавандовым шампунем. И он неспешно начинает рассказывать про одну из своих бесчисленных поездок, на этот раз — про Финляндию. С улыбкой Субин вспоминает события четырёхлетней давности и в красках вещает о зимнем царстве, хрустящем снеге, тёмном небе с яркими всполохами волшебного северного сияния и о безграничном спокойствии, которое дарит холодный снежный край… А ещё — об уютных деревянных домиках с печами, об оленях, за которыми он помогал ухаживать и ездил потом на упряжках вместе с местными жителями, и о маленьком оленёнке Сэме с чёрно-белым пятнышком за ухом, с которым подружился и иногда втайне подкармливал яблоками. А Бомгю, слушая мягкий и вкрадчивый голос попутчика под ритмичный стук колёс и шум дождя за окном, успокаивается с каждой минутой. Он чувствует только чуть учащённое биение сердца и нежность аккуратно поглаживающих его рук, и тело наконец наливается тяжестью, постепенно проваливаясь в сон, пока окружающий мир понемногу тускнеет и отключается. Снятся ему этой ночью изумрудное северное сияние, оленёнок с пятном за ухом и улыбчивый парень, кормящий зверушку яблоком.***
Проснувшись утром, Бомгю сонно хлопает глазами и глядит в окно, тщетно пытаясь понять по серому небу и мелькающим изредка деревьям, который сейчас час, но тут же бросает эту затею. Вместо этого он хочет потянуться, но, едва вытянув ноги, натыкается ими на что-то живое, судорожно вскакивая в постели и глядя перед собой выпученными глазами. Но, увидев Субина, Бомгю с облегчением выдыхает, а испуг во взгляде сменяется умилением — попутчик уснул прямо так, как сидел накануне вечером — на краешке полки, свесив длинные ноги вниз и облокотившись на стену. Бомгю аккуратно выпутывает ноги из-под Субина в попытке встать и при этом не разбудить его, но тот всё же шевелится и тихо что-то мычит, открывая затем глаза и глядя на Бомгю рассеянным сонным взглядом. — Доброе утро, — хихикает младший, вставая и наконец-то от души потягиваясь. — Мгм, — коротко отвечает Субин, зевнув. — Доброе… Выспался? — Да, спал просто замечательно, — довольно отвечает Бомгю. — Спасибо тебе, что помог уснуть. — Да не за что, — улыбается Бин. — Обращайся. — Обращусь ведь… — с лёгким прищуром тянет Бомгю. — Буду только рад, — смеётся Субин, окончательно просыпаясь. Приняв душ, парни обнаруживают, что время уже перевалило за полдень — завтрак они оба благополучно проспали. Вместо него они пьют чай с орешками со сгущёнкой, которыми поделился Бомгю, и слушают какой-то умиротворяющий плейлист Субина, глядя в окно на бескрайнее небо, затянутое хмурыми облаками. — Тебе не кажется, что такой день идеально подходит для того, чтобы посмотреть какое-нибудь атмосферное кино? — задумчиво тянет Субин, допивая второй стакан чая. — Очень кажется, — соглашается Бомгю, не в силах даже вспомнить, когда он последний раз вот так расслаблялся. И, недолго думая, они включают на ноутбуке Субина старого доброго «Гарри Поттера», которого оба просто обожают, и улетают в волшебный мир на ближайшие несколько часов. Кстати говоря, пропуская ещё и обед и очнувшись только к ужину — и то благодаря тому, что Субину снова понадобилось закурить и он мимоходом глянул время. А когда оба, сытые и довольные, наконец снова возвращаются из вагона-ресторана в своё купе, то резко ощущают, что вечер становится слишком холодным. Субин, садясь обратно на полку, заворачивается в одеяло, но Бомгю предлагает вариант получше. Порывшись в своём чемодане, он выуживает оттуда большой и тёплый клетчатый плед, садится вплотную к попутчику и накрывает им себя и Субина. Он жмётся ближе, пока на экране начинается следующий фильм, а Субин осторожно обнимает его за плечи. Бомгю снова чертовски тепло и хорошо, и, хотя он и не испытывал раньше чего-то подобного, ему кажется, будто с Субином они знакомы уже много лет, а не каких-то три дня. Он лежит головой на плече попутчика и вдыхает лёгкий запах табака и ягод, ставший уже таким привычным, и чувствует себя так уютно, как никогда не чувствовал даже дома. И на мгновение он думает, что совершенно не хочет прекращать поездку, когда поезд прибудет на конечную станцию, но тут же отбрасывает эти мысли. Он даже не знает, что произойдёт с ними завтра — к чему думать о таком далёком? А Субин… Субин просто ловит момент, как он делал и делает уже много лет, и чувствует его от и до. Он бережно обнимает Бомгю, прижимая его к себе, словно стремится защитить от всего мира, дышит его запахом лаванды и высчитывает слишком частый пульс, когда младший смеётся или тихо говорит что-то своим мягким голосом. Субин тоже не знает, что будет дальше, но у них у обоих есть сейчас настоящее, их настоящее, полное крошечных крупиц счастья, которые с каждой минутой собираются в одно большое целое, наполняя две заблудшие души тем, чего им так не хватало. На экране тем временем лирическая сцена с героями, трепет в каждом кадре и, наконец, поцелуй. Бомгю наблюдает за происходящим с лёгкой смущённой улыбкой, но, слыша, как сильно начинает стучать сердце попутчика, на секунду отрывается от просмотра, поднимая голову, чтобы мельком на него взглянуть… И перестаёт дышать. Потому что Субин, поддавшись эмоциям, идёт ва-банк — сокращает расстояние в ноль и оставляет смазанный обжигающий поцелуй на щеке Бомгю, следом пряча лицо в его локонах у шеи. Кажется, младший только что заработал себе тахикардию. В ушах немного зашумело — но это ерунда по сравнению с тем, какую сумасшедшую скорость врубил мотор за рёбрами. Парень вообще не знал, что человеческое сердце может так быстро биться. А уж тем более — что оно может так быстро биться у него самого, да ещё и из-за простого попутчика, с которым он случайно оказался в одном купе на семь дней и которого он осмелился пустить к себе ближе, чем всех своих знакомых и друзей вместе взятых. Получается, что вроде как и не прогадал. Потому что Субин, щекоча дыханием кожу за ухом, сам сходит с ума, не веря, что сделал что-то подобное. Он вообще, если честно, не понимает, что происходит, а про фильм на фоне оба давно уже забыли. — Субин… — тихо зовёт Бомгю, чувствуя, как хватка на плече становится чуть крепче. Не отвечая, Бин отстраняется и смотрит в глаза попутчику, пока тот нервничает и не то бледнеет, не то краснеет, прежде, чем прошептать наконец одними губами: — Поцелуй меня. Субин выдыхает шумно, покрываясь мурашками, и боится, что ослышался, уснул или словил галлюцинацию, но всё же наклоняется к Бомгю, касаясь губами его губ, и убеждается в обратном — тот коротко улыбается в поцелуй и отвечает на него. Воздуха понемногу перестаёт хватать, голова начинает кружиться, но оба стремятся растянуть это мгновение изо всех сил. В нём ничего лишнего — даже размеренный шум поезда и голоса из фильма на фоне идеально вписываются в этот яркий момент, отпечатавшийся у обоих глубоко внутри, как кадр на старой фотоплёнке. Оба друг другу в сердце глубоко, надёжно, крепко — так же, как и поцелуй, приятно жгущий кожу губ, которая ноет от контакта с холодным воздухом купе, когда они отстраняются друг от друга. — Должен ли я признаться, что ты украл мой первый поцелуй?.. — задумчиво тянет Бомгю, отводя слегка смущённый взгляд и устремляя его на экран ноутбука. — Уже признался, — беззвучно смеётся Субин, оставляя невинный чмок на лбу младшего. — А второй украсть позволишь? Бомгю тихо попискивает в плед, которым укрылся едва не до глаз, на эти слова и ладонь в своих волосах, вновь перебирающую длинные локоны. Он не отвечает — вместо этого только отдаёт ещё один поцелуй Субину, у которого разве что только крылья из спины не вырастают в эту минуту. За окном большим белым диском светится луна, выходя из-за облаков, и стрелки часов неумолимо бегут за полночь, а очередной фильм заканчивается, оставляя после себя почти полную тишину. — Субин, — шепчет Бомгю, поднимая голову с плеча попутчика. — Да? — Давай оставшиеся завтра досмотрим? — устало тянет Бомгю, зевая. — Без проблем, — отвечает тот. — Спать хочешь? — Угу… Поговоришь снова о чём-нибудь, пока я засыпаю? — просит младший, целуя Бина в уголок губ. — Не отказал бы, даже если бы захотел, — улыбается тот, пока Бомгю снова укладывается к нему на плечо. И Субин бы, конечно, отправил парня на его полку или положил бы его туда сам, но… Неуловимый трепет наполняет Субина, пока он обнимает Бомгю, засыпающего у него на плече под рассказ о путешествии в Японию, и он только улыбается нелепо, перехватывая его поудобнее, и ложится вместе с ним. А Бомгю, слушая на краю сознания о быстром токийском ритме жизни, обнимает Субина поперёк груди, как огромную подушку, и утыкается лицом в тёплую шею, млея от ласковых поглаживаний по спине. И не проходит даже нескольких минут, как младший засыпает, сладко засопев, а Субин, боясь его разбудить, отметает прочь мысли о желанной сигарете, которую ему до скрежета зубного хочется выкурить — он вообще не шевелится, в конце концов проваливаясь в сон следом за Бомгю. И только луна за окном не спит, чутко охраняя их покой, пока, рассекая темноту, сквозь ночь несётся по рельсам одинокий пассажирский поезд.***
Утро встречает парней непривычным солнечным светом — редкие его лучи пробиваются сквозь пелену облаков и заглядывают в окна вагона, скользя по тесной постели и двум попутчикам, лежащим на ней в обнимку. Первым глаза открывает Бомгю, чувствуя дичайшее смущение и покрываясь румянцем, пока разглядывает спящего Субина, который просыпается через несколько минут от шевеления младшего. — Эй, я видел, что ты уже не спишь, — глядя на «уснувшего» снова попутчика, тянет Субин тихим и хриплым ото сна голосом, от которого у Бомгю мурашки бегут от затылка до пяток. — Попался, — улыбается Субин уголками губ, когда Гю поднимает голову. — Доброе утро, — шепчет он, глядя на Бомгю и рассматривая каждый сантиметр его ещё заспанного, но такого очаровательного лица. — Не смотри так, — бурчит Бомгю, вновь утыкаясь в чужую грудь. — Я сонный и некрасивый… — Так, — резко выдыхает Субин, принимая полусидячее положение и поднимая на себя лицо Бомгю обеими руками. — Я сейчас делаю вид, что не слышал этих ужасных слов, а ты в принципе их забываешь и никогда больше про себя такого не говоришь. Андерстэнд? Бомгю молча кивает, не говоря ни слова от неожиданности. — Договорились, — улыбается Субин. — Ты очень красивый, Бомгю, пожалуйста, не делай так больше, — шепчет он, мягко оглаживая щёку младшего подушечкой пальца. А у того уже не только щёки, но и всё лицо, уши и шея горят от смущения и волнения — ему, пожалуй, за всю жизнь столько хорошего не говорили… И Бомгю не находит ничего лучше, чем поцеловать своего попутчика под его удивлённый возглас. — Сейчас утро резко стало очень добрым, — расплывается Субин, пока Бомгю с тихим хихиканьем сползает с него и убегает в душ, где пытается остыть под струями прохладной воды. Однако получается с трудом — потому что в голове только Субин, ночной первый поцелуй, о котором он сам попросил, и сон в тёплых объятиях попутчика под его же успокаивающий голос. И как только они успели друг к другу так космически притянуться за какие-то жалкие три дня? Нет, Бомгю определённо не понимает этого от слова «совсем». А когда он выходит из душа, то замечает завтрак на столике, как два дня назад, и невольно улыбается. Бомгю не спеша переодевается, пока Субин снова где-то пропадает, а затем, покачав головой, избавляет от окурков переполненную импровизированную пепельницу (которая, вообще-то, чайное блюдечко), споласкивает её и возвращает на столик. А минутой позже приходит Субин с графином кипятка для чая и тоже ныряет в душ, возвращаясь через десять минут и садясь за стол, где ещё стоит нетронутый завтрак. — Ну теперь-то ты точно меня ждал, да? — с хитрым прищуром улыбается старший, отпивая чай, который успел заварить Бомгю, пока он был в душе. — Не отрицаю, — отвечает тот, жуя бутерброд с ветчиной и сыром. Субин улыбается, а внутри всё переворачивается. После завтрака оба заваливаются на полку Субина и снова включают «Гарри Поттера», недосмотренного ночью. На экране вновь мелькают захватывающие кадры, расплетаются сюжетные нити, пока две другие, невидимые, связываются крошечными узелками под объятиями и редкими, но горячими поцелуями. И если ещё вчера, когда они только сели смотреть фильмы о любимой вселенной, происходящее захватывало их с головой, то сейчас всё уверенно отходит на второй план. — Знаешь… — тихо шепчет Бомгю, когда заканчивается последний фильм, и обнимает ладошками руку Субина. — Мне отчего-то снова захотелось верить в волшебство. — Мне тоже, — отзывается Субин, зарываясь носом в локоны лежащего на его плече попутчика. Сердце снова заходится в быстром ритме. Потянувшись к столику, Субин достаёт сигарету и закуривает — никак не может успокоиться, делая глубокие затяжки одну за другой. — А ты веришь в судьбу, Субин? — задумчиво тянет Бомгю, прикрывая глаза на мгновение и ловя момент, пахнущий ягодной сигаретой и звучащий кратковременной аритмией в чужой груди. — Отчасти, — отвечает старший, выпуская облако дыма. — А ты? — А я верю, — выдыхает Бомгю, погружаясь в мысли и даже не догадываясь, что думают сейчас оба об одном и том же. Докурив, Субин тянется затушить сигарету, но на секунду замирает, заметив пустое чистое блюдечко, и улыбается. — Ты мне даже пепельничку обновил, — довольно замечает он. — Как приятно. Бомгю тихо хихикает в ответ. — Расскажи мне ещё о чём-нибудь, — просит он. — Мне так нравится тебя слушать… — Очаровательный, — качает головой Субин. — Снова о какой-нибудь поездке? — Угу. И Субин рассказывает. Рассказывает о яркой, солнечной Италии, о Средиземноморье и лазурно-кремовых берегах, о тёплых ветрах, о темпераментных итальянцах, о вкуснейшей в его жизни пицце и фантастическом вине… А ещё о том, как чуть не попался итальянской полиции, поймавшей его на заднем дворе крытой фруктовой лавки, где он ночевал, о том, как прибарахлился и нашёл велосипед у пожилого торговца за сущие копейки, укатив на нём сквозь весь город, о винограднике, на котором ему пришлось подработать около месяца, в свободное время изучая окрестности и дыша тёплым воздухом… И, конечно, о непередаваемом чувстве свободы и окрылённости, когда ощущаешь весь мир лежащим прямо на своих ладонях. — Пообещай мне, что когда-нибудь обязательно отправишься в большое путешествие и почувствуешь это сам, — просит Субин, поглаживая младшего по плечу. — Обещаю… — отвечает Бомгю, на секунду поджимая губы. — Если найду того, с кем мне будет нестрашно облететь и весь мир. Оставшийся день пролетает в тихих разговорах о жизни, о важных и о совершенно незначимых мелочах… А под вечер, когда купе вновь погружается в уютный полумрак, разгоняемый двумя светильниками и луной за окном, величаво возвышающейся над тёмной пустынной равниной, Субин снова заваривает чай для двоих, и оба согреваются горячим напитком под тёплым пледом Бомгю, который снова увлечённо слушает рассказы старшего о путешествиях. И всё, что его волнует в этот момент — объятия попутчика, который снова лениво курит свои ягодные сигареты, и чай, который слишком быстро заканчивается в стакане. И хотя засыпать ему не хочется совсем, сон всё же незаметно берёт своё, и, когда Бомгю начинает клевать носом, Субин аккуратно забирает из его рук стакан, оставляя на столе, обнимает парня покрепче и перекладывает на его полку, укутывая одеялом и мягко целуя в лоб. А сам, стараясь как можно меньше шуметь, идёт принимать душ, переодевается, оставаясь в одних шортах, залпом допивает остывший чай и, выкурив ещё одну сигарету, тоже укладывается спать, смачно зевая и засыпая буквально за пару минут, убаюкиваемый ритмичным стуком колёс и тихими разговорами в соседнем купе.***
За окном перестают мелькать кадры, словно останавливается киноплёнка, и застывает картина конечной станции. На полупустой перрон один за другим выходят пассажиры, разбегаясь все в разные стороны, а гул голосов сотрясает воздух. Бомгю выходит из вагона следом за Субином — они единственные, кто ещё не покинул поезд — и на секунду застывает, едва спустившись со ступеней. Субин быстро шагает вперёд, и Бомгю рвётся за ним, но уследить за широкой спиной с рюкзаком за плечами становится всё сложнее — в лицо бьёт холодный и колючий ноябрьский дождь, а сплошное броуновское движение из людей вокруг едва не сбивает с ног, практически не давая возможности пройти. А когда человеческий поток наконец редеет, то взгляд Бомгю нервно бегает из стороны в сторону, силясь найти Субина, но тот словно растворился в этой толпе, как в волнах штормящего моря. По спине парня бегут мурашки, а сердце заходится в беспокойном ритме. С каждой минутой пассажиры постепенно исчезают один за другим, почти полностью пустеет перрон, но Бомгю всё ещё потерянно ищет Бина, срываясь на торопливый шаг вдоль и поперёк всей станции, но того и след простыл. Бомгю проверяет последнее, что осталось — внутреннее помещение вокзала, и последняя надежда тает, как ноябрьская снежинка на ещё не остывшей земле. Он застывает в одиночестве посреди огромного вокзала в незнакомом городе и смотрит в окно перед собой, где кипит жизнь, а люди спешат по своим делам, и чувствует себя лишним. Внутри пустота, словно забрали огромную часть его самого, а по щекам начинают стекать горячие слёзы, такие непохожие на ледяной дождь снаружи. Он не понимает, что происходит, не понимает, где Субин и почему так больно, а кружащийся вокруг мир другого города и давящие стены вокзала, кажется, вот-вот сведут с ума… Бомгю распахивает глаза, резко садясь в постели, часто дышит и в панике оглядывается, замечая вокруг только темноту знакомого купе и спящего на своей полке Субина, а в глазах застыли крупные кристаллы слёз, что начинают вырываться наружу и стекать по лицу, падая на белоснежное одеяло. Тихо сопит Субин, успокаивающе стучит поезд, и Бомгю понимает, что всё это было лишь сном, пускай и таким реалистичным. Однако боль и пустота за рёбрами отчего-то никак не хотят исчезать, затягиваясь мучительно медленно даже после окончательного пробуждения. И Бомгю понимает, почему: из подсознания гейзером вырвались все тяжёлые переживания о скоротечности времени и о том, что четыре дня пути уже позади, и у них с Субином осталось только три — перед тем, как они разойдутся вновь и уже навсегда. Судорожно вздыхая, Бомгю не может сдерживаться и плачет сильнее, разрезая ночную тишину короткими всхлипами. Завернувшись в одеяло по самые глаза, он притягивает колени к груди, обнимая их руками, и плачет, и плачет… Кажется, все внутренние тяготы разом обрушились на него, как снежная лавина, и погребают его теперь под своими белоснежными грудами холода. Бомгю сидит так неподвижно несколько минут, пока одеяло с одного края не промокает насквозь, а потом резко отбрасывает его в сторону, утирая слёзы с лица ладонями и тканью футболки. Он смотрит на спящего Субина, зажмуривает глаза, шумно шмыгая, и слезает со своей полки, аккуратно заползая к попутчику под одеяло — и, надо сказать, даже не находит сил удивиться, что тот снова спит полуголым в такой холод. На узкой полке тесно, и Бомгю, лёжа на боку, плотно прижимается к Субину, обнимая его со спины и утыкаясь холодным мокрым носом меж чужих лопаток, опаляя кожу своим сбитым дыханием. Он всё ещё плачет, пока руки сжимают в объятиях того, кто стал синонимом словам «комфорт» и «спокойствие», и совершенно не понимает, что ему делать и как быть. Но не проходит и пары минут, как Субин тихо что-то бормочет и разворачивается к Бомгю, проснувшись из-за своего чуткого сна, а тот виновато отводит взгляд, жалея, что случайно разбудил парня. — Боже… — выдыхает Субин, осознавая ситуацию и замечая перед собой зарёванное лицо младшего, чьи руки не хотят выпускать его из объятий. — Бомгю, почему ты плачешь? — встревоженно спрашивает он, утирая солёные ручьи с чужих щёк и зарываясь в растрёпанные волосы, успокаивающе их перебирая. Бомгю не отвечает, ещё сильнее начиная плакать, а у Субина сердце вот-вот раскрошится в щепки от этой душераздирающей картины. — Не молчи, прошу тебя, — шепчет Бин, мягко сцеловывая слёзы с его лица. — Что случилось, Бомгю? — Я… — выдыхает тот, но это всё, на что его хватает, а потому он снова долго и тяжело дышит, глотая слёзы и глядя Субину в глаза, где сейчас плещутся волнение и страх. — Сон приснился… — срывающимся голосом отвечает Бомгю, поджимая губы. — Солнце моё… — тяжело выдыхает Субин, сгребая в охапку младшего, нежно поглаживая его по спине и принимаясь невесомо покрывать поцелуями его лоб, нос и щёки. — Не бойся, всё хорошо. Это был сон, я рядом, всё в порядке… Субин шепчет без остановки, не на шутку перепугавшись за Бомгю, а у того даже плечи начинают подрагивать, отчего Бин уже в откровенном ужасе. Но не за себя — за Бомгю, который уже на грани истерики. Хотя он и старается сейчас изо всех сил, пытаясь расслабиться в руках Субина и наконец успокоиться, у него почти ничего не получается. И про переживания младший тоже сказать ему ничего не может — понимает, что у них совершенно разные пути, пусть и сошедшиеся на неделю вместе в этом поезде, и нет никакого смысла грузить его своими проблемами. Тем более, что он сам — составная их часть. И вместо слов Бомгю с новой силой цепляется за Субина, за его крепкие плечи (за которыми бы, если уж говорить совсем откровенно, поселился бы на постоянное место жительства), и рвано дышит, пока старший смазывает солёные дорожки с его лица своими губами. — Субин, — едва слышно зовёт он парня дрожащим голосом, и тот моментально поднимает на него свой перепуганный взгляд. — Поцелуй меня. Горячо выдыхая, Субин слушается, льнёт к губам Бомгю, чувствуя, что они тоже мелко дрожат, и мягко, но горячо целует, ловя своими губами его редкие всхлипы. Бомгю всё ещё плачет, но отвечает на поцелуй, жмётся ближе к Субину, и ему его безумно мало. Хочется срастись с ним в одно целое, с собой связать и не отпускать никуда, потому что когда он рядом, когда обнимает и целует — только тогда Бомгю может назвать себя действительно счастливым человеком. И ему Субина хочется целиком, полностью, чтобы весь, чтобы от и до… Бомгю жмурится сильно, губы снова дрожат, но он целует напористее и горячее, неуверенно ёрзая под старшим и заставляя его задышать неровно. — Бомгю, пожалуйста… Прекрати так делать, я не могу… — вздыхает Субин, разрывая поцелуй и прерываясь на половине фразы, и лбом прижимается ко лбу Бомгю, чувствуя нарастающую под животом тяжесть. Тот в ответ только мотает головой, уже буквально вжимаясь в Субина, пока он возвращается к поцелую, параллельно опуская руку на талию Бомгю и даже через ткань ощущая, насколько она тонкая. — Субин, ты… — пытается унять поток своих мыслей и чувств Бомгю. — Субин, пожалуйста, я… Я хочу тебя. Хочу всего тебя, хочу сейчас… Договорить Бин ему не даёт, вновь увлекая в обжигающий поцелуй, и запускает руки под широкую футболку, отчего Бомгю резко выдыхает и издаёт тихий не то стон, не то вскрик прямо в чужие губы, когда тёплые ладони касаются кожи на его животе. Субин кончиками пальцев медленно исследует каждый кусочек тела, стараясь выучить, запомнить, а Бомгю весь покрывается мурашками от малейшего касания, напоминая оголённый провод. Сам он хаотично водит руками по широкой оголённой спине Субина, теряясь в ощущениях, а когда тот задевает под футболкой пальцами его соски, тихо, но протяжно стонет, отчего потерянным себя чувствует уже Субин. — Звучишь нереально, — выдыхает он на ухо Бомгю, — не сдерживайся. Только вот был бы Бомгю вообще в силах это делать — потому что себя перестаёт контролировать совершенно, когда Субин стягивает с него футболку и припечатывается губами к шее, ведя ими к ключицам, а затем — к груди. Кожа от его жарких поцелуев горит, словно от пекла из самого ада, а возбуждение стремится к запредельным значениям. Не сдержавшись и оставив парочку небольших засосов под ключицей, Субин скользит ниже и доходит до впалого живота, чуть подрагивающего от лёгких касаний. Талия Бомгю поразительно умещается в руках старшего, словно была создана для его широких ладоней, а сам Бомгю расплывается от мыслей о том, на что ещё способны руки Субина, если одни только прикосновения доводят его едва не до крайности… И через пару секунд удивлённо вскидывает брови — Бин, словно считав его мысли, как бегущую строку, убирает руки с талии и медленно снимает с него пижамные брюки вместе с бельём, заставляя покраснеть и спрятать лицо в ладонях от смущения. — Бомгю, пожалуйста, посмотри на меня, — шепчет Субин, аккуратно убирая руки младшего от его лица. Бомгю дрожит, но поднимает взгляд — и тут же тонет в глазах напротив. Субин улыбается ласково и смотрит с такой нежностью, что у Бомгю случается самый настоящий её передоз. Потому что человек этот — что-то из ряда вон, что-то, что никак не укладывается у Бомгю в голове, но при этом уже прочно сидит в глубине его сердца. — Ты до безумия красивый, — восхищается Субин, выпрямляясь и окидывая взглядом стройное тело под собой, молочная кожа которого почти светится в лучах высокой луны, заглядывающей в окно. — Самый красивый, Бомгю… Самый… Бомгю снова плачет. Но не от боли, нет. Он плачет от переизбытка чувств, о которых раньше и не представлял — не то, что испытывал… Но все мысли разом пропадают, когда Субин касается его вставшего члена — Бомгю жмурится и запрокидывает голову, а старший припадает к его шее, снова покрывая её поцелуями. На время Субин отрывается, свешиваясь вниз с полки, и пару секунд шарит в кармане рюкзака, выуживая оттуда небольшой тюбик. — Если я что-то сделаю не так… — шепчет Субин, выдавливая немного смазки на пальцы. — Пожалуйста, не молчи. Бомгю кивает, поджимая губы, и снова жмурится, когда Бин проникает в него одним пальцем. Непривычно, но… Не сказать, что больно. Субин аккуратен до невозможности, каждое движение сводит к максимуму нежности, и Бомгю снова проваливается куда-то в другое измерение — туда, где всё чувствуется совершенно иначе. Второй палец Бомгю даже не замечает, и лишь коротко шипит, когда Субин медленно добавляет третий. — Больно? — обеспокоенно спрашивает он, останавливаясь и целуя Бомгю в уголок губ. — Н-нет, — шумно выдыхает он, мотая головой, и только льнёт ближе. — Всё в порядке. Субин продолжает, а Бомгю периодически коротко стонет, когда длинные пальцы изворачиваются особенно умело. Он сильнее вцепляется в плечи Субина, пряча лицо у него в шее и опаляя её своим обрывистым дыханием, пока старший добавляет четвёртый палец, сводя Бомгю с ума. — Чёрт, — стонет тот прямо у Бина под ухом, отчего с ума сходит уже он, пока ткань шорт болезненно давит в районе паха. Не контролируя себя, Бомгю дышит чаще и толкается навстречу, насаживаясь на пальцы, а Субин мимолётно улыбается довольным лисом. Он убирает пальцы, отчего Бомгю тяжело вздыхает, чувствуя пустоту, снимает мешающие шорты и бельё, выдавливает новую порцию смазки и мучительно медленно входит, замирая и чувствуя, с какой сумасшедшей скоростью бьётся сердце за рёбрами Бомгю, на широко распахнутых глазах которого выступили редкие слезинки. Он дышит через раз, задыхаясь на вдохе, и не может оторвать взгляд от Субина, едва не дрожащего над ним от напряжения, но глядящего на Бомгю так, словно тот — самое бесценное, что у него есть. — Снова плачешь? — грустно шепчет Субин, бережно утирая слёзы младшего и задевая кончиками пальцев трепещущие ресницы, слипшиеся от солёной влаги. — Я в порядке, — выдыхает Бомгю, улыбаясь впервые за эту ночь. — Улыбайся чаще, солнце, тебе очень идёт, — с трепетом говорит Бин, даже не подозревая, что впечатывает сейчас своему попутчику эти слова в самую глубину подсознания. Целуя Бомгю, Субин начинает осторожно двигаться в нём, стараясь не причинять лишней боли. А Гю тут же выгибается и коротко стонет, разрываясь от новых ощущений. Теоретически он, конечно, имел какое-то представление, но… Никакое воображение, даже самое изощрённое, не могло заменить реальность. И он знал, что впервые — чаще всего больно и неприятно, но доверился Субину, не прогадав — потому что и сам он чертовски боялся причинить Бомгю хоть каплю боли, а потому был с ним нежен так, как ни с кем и никогда в своей жизни. Постепенно в купе становится всё жарче и всё громче — у обоих тяжелеет дыхание, в котором изредка слышатся хрипы, а Бомгю перестаёт держать себя в руках и стонет несдержанно, звонко, заставляя смущаться и недоумевать разбуженных его голосом других пассажиров вагона. Зато Субин от его стонов балдеет, как, впрочем, и от самого Бомгю: такого открытого, искреннего и разгорячённого — и только с ним и для него… Бомгю весь мягкий и податливый, он тает и расплывается, а Субин его собирает снова и держит крепко, двигаясь глубоко, но плавно и неторопливо. Он целует младшего горячо и всё ещё жадно исследует его тело, оставляя еле заметные пятна на груди и плечах от лёгких засосов, которые, вероятно, спадут уже завтра. А самого Бомгю кроет от каждого прикосновения и поцелуя, потому что всё настолько неспешно, что каждый момент ощущается целой вечностью. Они никуда не спешат — напротив, и Бомгю, и Субин с огромной радостью замедлили бы время или поставили его на паузу. Они растягивают каждую минуту близости, наслаждаются друг другом и упиваются сполна каждым мгновением, бесценным в скоротечности неумолимого времени, отведённого им… Они оба не хотят, чтобы всё заканчивалось. — Субин… — задыхается Бомгю, слегка царапая спину старшему, пока пытается удержаться влажными ладонями, скользящими по такой же взмокшей спине Бина. — Да, солнце? — отзывается тот, на секунду останавливаясь. — Я, кажется… Скоро… — обрывисто шепчет Бомгю, кусая губы. Субин кивает понимающе, осознавая, что и сам уже почти на грани, но темп не увеличивает — их любовь в эту ночь только плавная, тягучая, словно карамель, и столь же сладкая. Но, сжимая талию младшего крепче, он начинает толкаться ещё резче и глубже, а Бомгю стонет уже совсем хриплым и сорванным голосом, пока ноги его сами разъезжаются шире. А когда оба оказываются на грани оргазма, Субин надрачивает младшему, который уже не знает, куда себя деть — и хватает всего нескольких движений, чтобы Бомгю, задыхаясь от ощущений, с громким вскриком кончил себе на живот, содрогаясь всем телом и крепко сжимая в себе Субина, тут же кончающего следом за ним прямо внутрь и с не менее громким стоном. Дыша часто и сбивчиво, Субин целует Бомгю едва не до потери сознания от недостатка воздуха, а затем чуть дрожащими руками тянется к столику, цепляя несколько салфеток и обтирая младшего, млеющего от заботы и нежно-убаюкивающих движений его рук. — Ты невероятный, Бомгю, — прикуривая, шепчет Субин, мягко ведя ладонью по его спине и обнимая. — Неземной. Не с этой планеты… Бомгю улыбается и коротко смеётся. — Ты тоже явно не отсюда, — отвечает он, находя на ощупь ладонь Субина своей и переплетая с ним пальцы, сцепляя их в замок. И оба, почти не шевелясь, так и лежат в обнимку — взмокшие, тяжело дышащие и с трепещущим, как последний лист на ветру, сердцем, которое тоже хочет отсрочить конечную станцию — желательно, навсегда. Субин, наполняя горящие лёгкие никотином с запахом ягод, делает очередную глубокую затяжку, выдыхая большое облако дыма, но так и не докуривает: тушит на треть приконченную сигарету и отбрасывает в блюдечко, понимая, что ему впервые не хочется курить — куда больше ему хочется наслаждаться его неземным попутчиком, его уютом и счастьем, засыпающим на его плече. А Бомгю, ощущая самый настоящий тайфун в груди, с трудом усмиряет рой мыслей в голове, так похожих на неожиданно начавшийся за окном первый снег, и жмётся к вновь перебирающему его волосы Субину, вот-вот готовый упасть в объятия сна. И в купе наконец воцаряется густая, но ничуть не давящая тишина, нарушаемая лишь размеренным стуком колёс по рельсам — но тот сейчас вряд ли громче, чем стук сердца за рёбрами одного ничего не понимающего несостоявшегося переводчика. Одинокого и нелюдимого… Так ведь?***
Пятый день пути снова начинается для Субина и Бомгю в обед, потому что они отсыпаются после бессонной страстной ночи, пока все остальные пассажиры завтракают, а некоторые до сих пор припоминают стоны Бомгю едва не на весь вагон. Едва проснувшись, Субин замечает сонного Бомгю, который тоже уже не спит, и морщится от покалываний в плече, которое отлежал под его тяжестью. — Утречка, — зевает младший, забираясь на Бина полностью и ложась на него, как на вторую кровать. — Доброе, — смеётся Субин, глядя на смешно улёгшегося Бомгю. Тот, устраиваясь поудобнее, и сам тихо смеётся, а потом тянется к Бину и мягко его целует. — Каждый день бы так просыпался, — вздыхает Субин, обнимая Бомгю обеими руками покрепче и зарываясь носом в его волосы, запах лаванды от которых уже просочился под кожу и в самое сердце. «Я тоже» от Бомгю тонет где-то в изгибе шеи Субина с тихим выдохом. Понежившись и наобнимавшись, они встают — а точнее, встаёт Субин с висящим на нём, как коала, Бомгю — и направляются в душ. Они не перестают жарко целоваться, и Субин прижимает младшего к холодному кафелю стены, заставляя коротко вскрикнуть. Он крепче цепляется руками за шею Бина и скрещивает ноги у него за поясницей. Бомгю растянут с ночи, и Субин входит в него без проблем, отчего оба несдержанно стонут в один голос. Они снова стремятся распробовать момент как можно лучше, растягивая нежность и страсть, слившиеся чертовски правильным сочетанием, и совершенно не замечают течения времени. Прохладные струи воды приятно охлаждают разгорячённую кожу, на которой у обоих следы от поцелуев бледнеют розовыми оттенками, и ничего, кроме этого тесного душа, для них в эту минуту попросту не существует. И когда они наконец действительно принимают душ и выходят обратно в купе, то время уже переваливает далеко за полдень. — Может, покушать сходим? — предлагает Субин, глядя на часы и доставая чистую футболку из рюкзака. — Стой… Уже обед?! — восклицает Бомгю, тоже увидев цифры на экране смартфона, и удивлённо качает головой, потряхивая мокрыми волосами. — Мы что, полтора часа назад проснулись? Я думал, ещё утро… Субин тихо усмехается, играя бровями и в шутку напоминая, чем они занимались почти половину этого времени ещё несколько минут назад, за что тут же получает мягкий удар полотенцем по плечу от смутившегося Бомгю, щёки которого резко решили порозоветь. Но ещё больше они розовеют, когда парни выходят в вагон-ресторан, чтобы пообедать рамёном и острой свининой — потому что добрая треть всех пассажиров замирает и пялится на них, как на явление Христа народу, и даже Субин немного тушуется, садясь за крайний столик, а Бомгю и вовсе забивается в самый угол. — Неловко вчера вышло, наверное… — шепчет Бомгю, быстро уплетая рамён. — Я… Я был сильно громким? — Весьма, — с полуулыбкой кивает Бин. И Бомгю ещё больше становится похожим на ёжика, свернувшегося в клубок, и нервно дёргает наверх съехавшую с плеча футболку, закрывая тканью след от засоса. — Ты как хочешь, но я сюда больше не выйду, — тихо бурчит Гю, становясь уже совсем пурпурным, когда они наконец доедают обед и встают из-за стола, спешно ретируясь из вагон-ресторана. И когда они возвращаются обратно в купе, у обоих во взгляде отчего-то начинает сквозить тоска. Бомгю всё вспоминает свой сон прошедшей ночью, стараясь как можно меньше думать о неизбежной разлуке, а Субин снова курит, чтобы успокоить собственное сердце. Ни на кого в жизни оно раньше так не реагировало, и сбитый ритм от тяжёлых мыслей о том, что же ждёт их с Бомгю дальше, с трудом приходит в норму даже после трёх сигарет подряд. — Субин, — зовёт Бомгю подавленно, и старший, затушив сигарету, встаёт с полки и садится прямо на пол рядом с его постелью. — Скажи, тебе же тоже тоскливо? — Есть такое, — отзывается Бин, вздыхая и прекрасно понимая состояние младшего, а затем берёт ладонь Бомгю в свою, сплетая пальцы. — Но давай не будем думать об этом. Хорошо? Бомгю улыбается грустно, переводя взгляд с Субина на окно, за которым летят редкие белые хлопья снега, и обратно, заглядывая во всё ещё самые добрые на Земле глаза. — Хорошо, — выдыхает Бомгю, чуть наклоняясь к Субину. Тот в ответ моментально тянется навстречу и сталкивается с ним в неторопливом, тёплом поцелуе, полном отчаяния и желания удержать то, что им неподвластно, запомнить от и до ещё один яркий момент и отпечатать его в душе стоп-кадром. Обоих снова с головой захлёстывает волна нежности, и, хотя время совсем не на их стороне — они вместе, а значит, даже против него повоевать нестрашно. — Субин, я много думал… — бормочет Бомгю, выводя пальцем узоры на раскрытой ладошке старшего. — Есть тут у меня одна странная философия. Я уже давно сравниваю жизнь с поездкой на поезде — от самой первой станции под названием «рождение» и до конечной, куда мы рано или поздно непременно должны прибыть. И весь этот путь мы проезжаем на поезде, где осваиваемся, ищем своё местечко и едем туда, куда суждено. Мы переходим из вагона в вагон, даже из поезда в поезд, когда понимаем, что нынешний не привезёт нас туда, куда нам нужно — и везде встречаем других людей. Они точно так же едут по своим дорогам, пересекающимся с нашими, и все они становятся на какое-то время нашими попутчиками. День ли, два или же десять лет — всегда по-разному, но большинству не суждено ехать с нами до конечной, и все они неизбежно выходят на своих станциях, садясь в другие поезда и встречая других попутчиков, и свои пути мы продолжаем уже врозь… И лишь единицы остаются с нами почти до самого конца — либо покидая нас уже на своей конечной, либо уезжая дальше без нас, когда на конечной выходим мы. Оба молчат с минуту, пока Субин, с задумчивым видом стянув из пачки ещё одну сигарету, снова курит. — Удивительно устроен этот мир, — вздыхает он, выпуская струйкой облако дыма в потолок. — Думаю, твоя философия невероятно точна, солнце. Пути порой действительно складываются самым неожиданным образом… Но ещё неожиданнее — встречающиеся на них попутчики, которые делают дорогу особенной одним лишь своим присутствием, и ты не представляешь, как тебе без них ехать дальше… — И как удивительно близок может стать простой незнакомый человек, оказавшийся рядом с тобой совершенно случайно, — тихо добавляет Бомгю, не переставая нежно касаться ладони Субина. А у него от этих слов и действий, смысл и причина которых давно уже ясны, по спине мурашки бегут, пока он задыхается своим пахнущим ягодами никотином с ноющим сердцем в груди. — Представляешь, а я ведь, получается, буквально сел в поезд, — нервно усмехается Бомгю. — Послал собственную жизнь и поехал куда попало, чтобы начать с нуля… А в пути мне встретился ты — путешественник-виртуоз в постоянном движении, которого куда только ни заносило, но попал ты тогда именно в этот вагон. — Я уверен, нашим путям непременно нужно было пересечься, — улыбается Субин уголками губ, сжимая тлеющую сигарету своими эстетичными длинными пальцами, на что Бомгю залипает всё так же, как и в первый день. — Я тоже, — кивает Бомгю, прикрывая глаза на секунду и тяжело вздыхая. — Но не уверен, что у нас с тобой одна на двоих дорога и пункт назначения. Я, по правде говоря, до сих пор не понимаю, как мы вообще умудрились встретиться. — Просто так было нужно, Гю, — шепчет Субин, невесомо целуя младшего в лоб, стараясь успокоить, хотя у самого внутри всё не на месте. — Так было нужно. И эти слова, эхом отозвавшиеся у Бомгю в сознании, впечатываются татуировкой под его веки и куда-то под сердце, отчего вывести их он теперь вряд ли когда-то сможет. — Только вот кому? — вопрошает Бомгю после нескольких секунд молчания. — Кому это было нужно? — Не знаю, солнце, — вздыхает Бин. — Но кому-то было нужно точно. Я уверен. Тяжёлый разговор заканчивается молчанием, но молчание это отнюдь не напряжённое. Оно глубокое, как лесное озеро, потому что переполнено чувствами, пусть и не звучащими в словесном обличии. Просто многие люди не слышат тишины. А жаль — потому что она тоже умеет говорить, и зачастую даже громче, чем человеческие голоса. И незаметно в этой тёплой тишине стук колёс отсчитывает наступление вечера, а на поля за окном опускаются сумерки. Парни снова заваривают чай, кутаются в клетчатый плед Бомгю и смотрят какой-то старый фильм, обнимаясь и наслаждаясь теплом друг друга. А когда наступает ночь, то обоим опять становится не до сна — они вновь занимаются долгой и нежной любовью, тревожа других пассажиров, но всё это для них мелькает где-то на самом заднем плане, до которого им нет никакого дела. А потом, снова проснувшись в обед, они почти весь следующий день проводят в постели Субина, практически не отлипая друг от друга. Меж них мелькают полные чувств взгляды и откровения, нежные касания и разговоры обо всём на свете, рассказы Субина о путешествиях и звонкий смех Бомгю над его нелепыми шутками… Они обнимаются, согревая друг друга своим теплом посреди холодного ноября, теряются в бесчисленных поцелуях и упиваются страстью и друг другом в порывах жаркой любви, пока сердца у обоих жалобно трещат по швам, понимая, что впереди у них последняя ночь, и предчувствуя скорую разлуку… Обратный отсчёт до которой начинается уже утром, в которое они до последнего не расстаются, отдаваясь последним отведённым им часам нежности, пока не настаёт финишная прямая по городской железной дороге, вот-вот готовой свернуть к вокзалу. — Субин… — тихо зовёт Бомгю, застёгивая чемодан, куда только что сложил свою пижаму и плед. — Да? — отзывается тот, поднимая взгляд, и почти слышит плеск волн с моря грусти, что плещется в глазах младшего, глядящего на него с крайним отчаянием. Без лишних слов Субин подходит к нему и сгребает в свои крепкие объятия, поглаживая по спине, а через минуту чувствует, как немного промокает ткань свитера на плече от чужих слёз. Бин впервые не знает, что сказать — хотя он, на минуточку, дипломированный психолог. Бомгю тоже, не проронив ни слова, так и стоит в обнимку со своим попутчиком, не сдерживая редких слезинок, вырывающихся из глаз — и это они ещё даже не на вокзале и вовсе не прощаются, а впереди ещё несколько минут пути. А ещё Бомгю осознаёт одну чертовски важную вещь: в его жизни всегда были разные люди, кто-то даже становился довольно ценным для него, но… Мало быть просто ценным. Потому что оно непременно имеет свой вес и, что естественно, цену — в отличие от бесценного, которое ни с чем сравнить и оценить невозможно. И если поначалу он считал Субина для себя просто ценным человеком, то теперь он понял, что тот стал для него гораздо большим — он стал по-настоящему бесценным. А спустя ещё несколько минут оба сердца замирают в липком страхе, когда поезд постепенно начинает замедляться. Ни Субин, ни Бомгю, кажется, даже не дышат вплоть до самой остановки. Они оба не в силах принять тот факт, что пробил час окончания пути, а поезд прибыл на конечную станцию. Из ступора их выводит стук в дверь от проводника, намекающего не задерживать поезд и выходить, и парни в тяжёлом молчании выходят из купе, подхватив свои вещи, и последними покидают поезд. Перрон встречает их огромной, хаотично движущейся толпой и неприятной погодой — в лицо бьёт ледяной ноябрьский дождь, и Бомгю, задержавшись у самых ступеней, в слезах глядит на Субина, ушедшего вперёд на несколько шагов, и с бешено бьющимся сердцем бросается за ним, с ужасом понимая, что всё происходит так же, как и в его сне несколько ночей назад. Но бежать не приходится. Субин стоит посреди перрона, расходящегося в разные стороны — к парадной вокзала с залом ожидания и к выезду со станции — и снова курит, выдыхая вверх маленькие облака дыма и не удосужившись даже застегнуть пальто, пока Бомгю кутается в свою куртку с огромным капюшоном. Он догоняет Бина, останавливаясь в паре шагов и понимая, что на улице совсем не так ярко чувствуется запах чёртовых ягод и табака, и сердце невольно щемит. Он действительно невыносимо привык к этому запаху — если вообще не сказать, что стал от него зависим. — Мне к выезду, — вздыхает Субин, бросая окурок в лужу рядом и поворачиваясь к младшему, еле сдерживающему слёзы. — Проводишь меня? — просит Бомгю напоследок, прекрасно всё понимая, но не в силах отказаться от возможности провести ещё пару лишних минут со старшим. — Конечно, — грустно улыбается Субин, беря Бомгю за руку и шагая вдоль перрона. Дорога, к сожалению для обоих, не оказывается бесконечной. Они останавливаются у самого выхода на просторном вокзале. На вокзале, видевшем на своём веку тысячи людей, их приветствий и прощаний, встреч и разлук, объятий и поцелуев, клятв и обещаний… Жаль, что ему приходится поневоле стать свидетелем очередного расставания. — Спасибо, что именно ты достался мне в попутчики в этой дороге, — шепчет Субин, наклоняясь и обнимая Бомгю, судорожно сжимающего ткань его пальто на спине. — Ты — лучший попутчик из всех, кто был, есть и будет. — А ты — мой единственный попутчик. Но тоже самый лучший, — шмыгает носом Бомгю, упорно не разрешая себе плакать. — Спасибо тебе, что был со мной в этом пути. Отстранившись, они согреваются в последнем поцелуе, а затем, коротко улыбнувшись друг другу, разворачиваются и расходятся в разные стороны — Субин быстрым шагом направляется в сторону выезда со станции, а Бомгю ныряет с холодной улицы с ледяным дождём в тёплое помещение, становясь у окна и провожая взглядом стремительно удаляющуюся спину бывшего попутчика. И, оглядываясь вокруг стеклянными глазами, в которых больше не сдерживаются слёзы, ручьями стекая по подбородку и капая на пол, Бомгю чувствует только пустоту и тупую боль, вновь ощущая себя в своём сне, только в этот раз всё взаправду. И дождь, и вокзал, и… Субин, которого нет рядом. Гю чувствует себя самым потерянным на Земле, одиноко стоя в стороне у окна огромного вокзала посреди незнакомого города, и не может даже сдвинуться с места. Он больше не знает, зачем приехал. Все прежние мысли, цели, планы — всё стёрлось в пыль, и набатом били по помутнённому сознанию лишь мысли о том, кто ушёл безвозвратно несколько минут назад. И Бомгю действительно становится от этого невыносимо больно — так, как не болело ни разу в жизни, ведь Субин был у него первым. Первым, кто его действительно понял, первым, кто заставил от души смеяться даже со всякой ерунды, первым, с кем он почувствовал себя, как дома, первым, кого он искренне полюбил, первым, кто его поцеловал, первым в постели… Первым абсолютно во всех смыслах. — Почему я тебя отпустил? — простояв минут пятнадцать и качая головой, спрашивает самого себя Бомгю, берясь за чемодан и глубоко вдыхая. — Сам виноват. Придурок. Понимая, что бежать, да ещё и с чемоданом, уже поздно, Бомгю, даже не утирая слёз, отталкивается от стены, на которую облокачивался, и на ватных ногах шагает к выходу на привокзальную площадь — ему не остаётся больше ничего, кроме как хотя бы попытаться начать всё с чистого листа. Хотя сердце и кричит ему о том, что без Субина он вряд ли продержится долго в нормальном состоянии. Бомгю пересекает весь зал, замедляясь ближе к дверям, останавливается и оглядывается в последний раз. Он смахивает слёзы тыльной стороной ладони, поворачиваясь обратно, но боковым зрением замечает ворвавшуюся через вход с перрона высокую фигуру в тёмном. Гю замирает, вперившись в неё слегка мутным из-за слёз взглядом, и не шевелится даже тогда, когда та, осмотревшись, срывается с места и бежит через весь зал к нему. И только когда парень пробегает почти всё расстояние — Бомгю наконец отмирает, не веря своим глазам, и сломя голову бросается навстречу Субину, который ловит его в свои широкие объятия и прижимает к себе крепко, кружась с ним на месте. Опустив младшего на пол, он смотрит на него сверху вниз, но не успевает ничего сказать, как тот нападает на него со жгучим поцелуем. — Ты вернулся… — шепчет Бомгю, уже не сдерживая рыданий и окидывая взглядом до нитки промокшего парня. — Да считай, что и не уходил, — выдыхает Субин, вновь обнимая младшего. — Не смог… Мне хватило десяти минут без тебя, чтобы понять, что большей разлуки с тобой я не выдержу. Я впервые уходил откуда-то с тяжёлым сердцем, и оно меня не обмануло — потому что, кажется, я нашёл то самое место, куда хочется возвращаться… — с улыбкой шепчет Бин, а Бомгю ушам своим не верит от счастья. — Даже вокзал меня не отпустил. Толпа встречная сбивала с ног, а потом начался дождь стеной, и я как будто протрезвел. Вне себя бросился обратно, проклиная всё, что можно, и больше всего на свете боялся не успеть. — Спасибо, что всё-таки успел, — дрожащим голосом говорит Бомгю, глядя в глаза, без взгляда которых он себя уже не чувствовал человеком. — Спасибо, что дождался, — отвечает Субин, не понимая, как вообще смог бы уехать и оставить здесь своё счастье. И как-то всё равно становится на людей вокруг, на сырую одежду и брошенные на полу вещи — потому что оба чуть не разошлись навсегда, и теперь уже точно никогда друг друга не отпустят. — Любви, — тихо шепчет Субин, глядя на ничего не понимающего Бомгю. — Ты спросил тогда, кому это было нужно… Это было нужно нашей любви, Бомгю. Я люблю тебя, солнце… Пожалуйста, оставайся рядом. Я не хочу тебя терять. А поезд… Неважно, куда лежит путь — всегда можно пересесть на другой, особенно, если точно знаешь, что там тебя ждёт самый лучший попутчик, и даже пункт назначения становится уже совсем не важен. — К тому же, его всегда можно выбрать самим, — улыбается Бомгю. И всё наконец-то встаёт на свои места, а два пути, пересёкшиеся в маленьком спальном вагоне одного поезда дальнего следования, наконец сплетаются в один. Как и два одиночества, встретившиеся совершенно случайно, а в итоге ставшие попутчиками друг для друга. А старый вокзал, так старательно удержавший рядом две судьбы, чтобы спасти их, становится свидетелем ещё одной истории со счастливым концом — которую он обязательно оставит в памяти и сохранит в своих стенах.