День живых

Ночная дорога пустует — за спиной километры до Эль Пуэрто, на заднем — примерно два месяца жизни. Бедный Томми — наверно, жалел, что не умирает от ожирения перед телеком с новым выпуском Купономании, когда слышал хруст зубов об асфальт. Олег вжимает газ на пределе, адреналин зашкаливает, и как же хочется тормознуть прямо здесь — в пыли и пустыне, встать на обочине между полумертвых кустарников и завалить Серого на расшатанное сиденье джипа. Но времени на это нет — Серый стреляет из окна почти наугад, не высовываясь, слышит доносящиеся с ветром звуки отскакивающих пуль от бронированного корпуса ройса, догоняющего их последние минут семь. — Блять! Снижай, — Серый спускает стекло до конца и высовывается всем корпусом, Олег петляет на гористых подъемах и спусках, вот-вот шины воспламенятся нахер от такого трения со сраной полупесчаной дорогой, и замедляется по команде. Чувствует, как сердце бьется у горла — как же, блять, охуенно. И слышит наконец — позади скрипит пробитая шина, бьется и шуршит по земле слетевшая влево тачка — Разумовский стреляет еще трижды. Металл скрипит по дороге, теряясь позади. Сергей залезает обратно, поворачивается, скалясь: — Жаль, ты этого не видел, — тянется и целует в заросшую щеку, скользит губами по колючей шее, — скинем тачку в Ногалесе. — Ага, — Олег косится на него — рыжие волосы прилипли ко лбу, он мокрый, горячий, от него еще веет недавней потасовкой на пляже Пуэрто-Пеньяско — за минувший час кровь на рубашке запеклась темными пятнами — какие же у него всегда уебанские рубашки, Олег косится в зеркала — долбаебы-пиндосы остались на уже стирающейся в линию полосе горизонта, но останавливаться здесь все еще нельзя — а как же хочется с Серого эту тряпку содрать. — Поцелуй меня, — Олег чувствует, как гладит горячая пыльная рука по легкой ткани брюк, сжимает бедро. Тянется к Серому — целует — вкусный, еще вяжет привкус манго, тот их ест всюду, останавливается на рынках и развалах у въездов — Олег, это витамин В, ешь — толкает изо рта в рот сладкие куски, облизывает липкие пальцы так, что хочется ему их откусить — ну откуда в нем столько? В мотеле с немигающей вывеской на окраине Ногалеса Олег заталкивает их в душ вдвоем — стены почти картонные, узко, не регулируется горячая, грязь и пот стекают в слив слабо, вода скоро будет стоять по щиколотки. — На наше бабло можно было остановиться и в месте получше, — Серый водит руками по горячему мокрому телу, льнет собой весь — у него бровь рассечена, и Олег уже тянется губами — вылизать по мягким волоскам, а потом по векам — там так чувствительно, от первого поцелуя в глаза Сережа отворачивается, вздыхая — боже, зачем ты. Как это давно было. Теперь — притягивает Олега за шею, запускает мыльные руки в его грязные волосы — массирует, чешет как пса — и дышит рот в рот почти стонами — Хочу. Тебя. На золотых. Простынях… — Молчит. — И в позолоченной ванной. Через неделю — добираются до Мехико — Сергей сверкает взглядом из-под самых дорогих очков в Эль Паласио — Олегу никак не дается испанский, хотя в Мексике они уже не первый раз. Разумовский щеголяет белизной костюма, и местные косятся с улыбками — прячет под шляпой короткое рыжее каре. Не то чтобы их найдут здесь, во всяком случае в ближайшие дней пять, но стоит иногда менять маскировку — и перед запотевшим зеркалом мотеля в Ногалесе волосы срезает ножом. Какая хуевая маскировка — думает Олег, когда понимает, что Серого теперь не ухватить нормально — он сосет за баром в Поланко, и здесь, кажется, так не принято — женщины за полночь все еще цокают каблуками, мужчины не стреляют, а наркотики не предлагают к коктейлю, как бывало в Мичоакане, там, говорят, недавно местные закусились с наркокартелем снова. Олег бьется головой об холодный кирпич — тут почти зима, двадцать градусов ночью, Серый пачкает белые брюки в пыли асфальта — сглатывает старательно, и у Волкова колени подгибаются — блять, кто так делает посреди пьянки — водит рукой по напряженным бедрам прямо у стойки — смотри, как я умею — опрокидывает шот текилы залпом, здесь совсем не то что в России — настоящая, отдает сразу всюду, разносится жаром в груди. — Ничего нового, — хмыкает Олег и уже тянется к ледяному шоту. — А если так, — Серый перехватывает стопку — проводит губами по краям, собирая соль, та оседает алмазной крошкой на коже. Разумовский хватает дольку лайма, размыкает губы — крупицы осыпаются — и выжимает на лодочку языка кислый сок, это приглашение — я твоя закуска. Олег глотает и впивается в соленые губы — вместо знакомой слюны щиплет кислота цитруса. Сережа толкается языком, Олег приоткрывает глаза под одобряющий свист бармена — это же Мехико, гей-туризм здесь одна треть бюджета, и русскому шоу только рады. Серого ведет, он ползет ладонью по брюкам — бля, не здесь. Золотых простыней нет — только черные. Разумовский ставит Мотли Крю — орет и танцует — халат спадает с веснушчатого плеча случайно, от постоянного солнца его всюду обсыпало — еще на Оушен Бич в Сан-Диего Олег целует в цветущее рыжим соленое бедро. В номере Фо Сизенс Мехико времени не так много, как хочется — ебаные Джонсоны стреляют в дверь, видимо, хотят на новые коронки брату. В коридоре визжит горничная — жаль, конечно, но придется прощаться с халатом. Отстреливаться под незаканчивающуюся «Planet Boom» — охуенно, Серый бросает на Олега взгляд, когда он простреливает последнему башку, и хочет облизать этот ствол. И Серый лижет — в угнанном трейлере в пустыне на севере Койяме дель Сотоль ночью тишина, редко проносится рев мотора с дальней трассы, Олег опускает жалюзи на окнах, меняет номера. На узкой кровати продавлены пружины и всюду журналы с порнухой, Серый листает лениво, поворачивает к Олегу двадцатой страницей — на ней какая-то Линдси опускает тяжелую грудь прямо в камеру. — Тебе нравится? Олег неопределенно жмет плечами. — Нравится?! — Серый спрашивал скорее для того, чтобы услышать шутку, а не вот это вот — неоднозначное пожимание. Десять лет назад в питерском дворе с глухими окнами, повернув направо от арки, ведущей к любимому олегову рок-магазину, они целуются первый раз — и Разумовский думает, что для обоих первый, спрашивает быстро и пьяно — а тебе что, Лена не нравится? Олег между выдохами лезет руками под разношенный свитер, ближе к тощему телу, и — да хуй с ними, с этими ленами. А теперь что?! Олег ложится рядом, пытаясь поймать тишину — но Серый шелестит страницами, злобно выжидая, и не выдерживает все-таки: — Реально нравится?! — Нет, конечно, — Олег смеется, от него пахнет свежестью, мятой, пастой и гладкостью кожи — наконец-то побрился. — А если бы у меня была грудь? Волков поднимается на локте и смотрит со снисхождением: — Я бы ее целовал. Целует — ласкает языком от ключиц до ребер — Серый стонет, гладит по жестким коротким волосам. Олег разводит длинные ноги — так узко и неудобно, что Серый упирается ступней в раму окна — стекла начинают запотевать. Олег входит медленно — мажет языком по шее, уху, скуле — облизывает по губам как изнывающий от жажды пес. Вагончик шатается от раскачивающих толчков, скрипит каркас кровати — Серый цепляется ногтями за широкую спину — прямо по татуировке. Волка били еще в Чикаго два года назад — у Кати. Катя по-русски знает только — охуеть просто — и еще — заебись вышло. Спускают на волчару все оставшиеся деньги — нам надо сейчас. Катя разводит руками — обезбола здесь нет, Олег кивает, что и так нормально. Это нихуя не нормально — со второго дня остается след зубов на предплечье. Разумовский рассматривает маленькую комнатку — олдскул, Earth Crisis, накурено так, что от десятка вдохов подряд может накрыть. Серый наблюдает с интересом. Потом: — А может, мне набить что-нибудь? Олег идет, перемотанный пленкой, по ночной Ласалль: — Ты дурак? — но, подумав, добавляет. — Ну, только если only for volkov на твоей веснушчатой жопке. Сережа на веснушчатую жопку обижается, но недолго — до первого укуса, потом подставляет сам — давай еще. Фестиваль Riviera Maya Jazz Festival на берегу Плайя-дель-Кармен встречает оглушающими саксофонами. Лезть через забор на задней части стадиона — охуенная идея. Бежать от охраны и копов через беснующуюся толпу — еще лучше. Олег налетает на мексиканку, та падает в пыль чужих ног вместе с ним. Встает резко, цепляясь за Олега, улыбается ослепительно и смешно — поднимает слетевшую шляпу и надевает ему на голову: — Guapo! — смеется она. Это на руку — думает Олег. В палатке у Наоми и ее друзей шумно и вкусно — тако хрустит кукурузой и острит соусом, за все время Олег так и не привык — хочется что-то мягче и легче, но Серый уплетает за обе щеки — шпарит на испанском, спрашивает обо всем — молодые мексиканцы всегда дружелюбны, говорить «нет» не принято, и Олега приходится подпихивать в бок между предложениями еды и выпивки — русские — это экзотично. Наоми на прощание отдает конфеты — маленькие сахарные черепа. Сергей улыбается, не понимая, мексиканка бьет в плечо с размахом: — El 2 de noviembre del día anterior! El día de Muertos! Divertirse! Второго ноября в праздничном казино Серому простреливают плечо — че-то дохуя везучие вы, парни. Вылетают на встречку, вот-вот впишутся в какое-нибудь очередное шествие детей-стариков или как все у них тут называется — Олег косится тревожно на Разумовского, тот сжимает руку — кровь хлещет сквозь пальцы. Вот же блять. Вот бы снова быть в Чикаго — там русские всюду, и Шум зашил бы запросто, только найди его. А тут — не остается нихуя. Олег вспоминает опыт извлечения пули из собственного бедра — на заднем плещется текила, и это не подходит. В аптеке берет спирт и бинты, объясняя с трудом — ебаный испанский, у фармацевтов какие-то вопросы — Олег нихуя не понимает, и это, кажется, пугает их до замолкания, пинцет на прилавке так и не находит. В тачке достает инструменты — блять, прости, Сереж, но что есть — берет пассатижи. — На, — сует Серому в рот жгут из собственной футболки, с того ледяной пот льется, как до этого кровь из плеча — хоть бы не заражение. — Сереж, будет больно — просто пиздец. Заливает спиртом — и Разумовский вопит, краснея. Олег льет на руки, на зубцы пассатижей, на свернутые марли — главное нащупать пулю — лезет безымянным в раневой канал — кровь льется, и даже отсасывать некому и нечем. Серый вздергивается, вырываясь. — Блять, — Олег тянется за валяющейся текилой, еле открывает одной рукой, вырывает изо рта мокрую от слюны ткань. Льет в горло — Сережа кашляет. — Замри на одну минуту, главное — ее найти. Минута длится вечно — Сережа смотрит в серый потолок, голова начинает кружиться, кажется, сейчас треснет челюсть — сводит в зубах, ткань скрипит между, вот-вот соскочит и они повыпадают, столкнувшись друг с другом. Через два месяца на побережье Ривьеры-Майя Серый толкает Олега простреленным не так давно плечом. Местных здесь почти нет — зато туристы всюду, январь — идеальный сезон для любителей прохладного отдыха — +27. Олег надвигает шляпу ниже — удачный куш попал в руки, и стоит быть осторожнее. А еще бережливее — на Сером снова новые очки, теперь от Картье. — Куда поедем потом? Это своеобразный отпуск — медовый месяц. Серый называет так любой месяц, проведенный без классического набора — погони, перестрелки, грабежи. Сегодня вот — облизывает пальцы после папайи, подмигивает из-под очков. Олег улыбается — охуительно жить — и хватает сережину руку — тянет пальцы ко рту. Разумовский замирает на мгновение удивленно, осторожно осматриваясь, но Олег лишь оставляет быстрый поцелуй на сладкой ладони. В море плавают на скорость — далеко вперед. Когда пляж кажется белеющим горизонтом и ступни холодит подводными потоками, Сережа хватает Олега за плечи, притягивая. Серый в воде легче легкого — как приятно ноги обвивают торс — Волков гладит упругое мускулистое бедро. Уже немного отросшие волосы сияют в лучах закатного солнца — любуется. — Я бы хотел быть русалкой только для того, чтобы отсосать тебе сейчас. — У тебя всегда классно с комплиментами. Поцелуй с привкусом моря.