Но где?
Каждое "вчера" для Макса теперь туманно, забыто. Он не помнит, что ел на завтрак, если вообще ел. Не помнит, спал ли. Не помнит, есть ли что-то между этими бесконечно летящими днями, течение которых вновь привело его сюда, на больничную койку, и другой жизни у него словно никогда не было. Мальчишка будто бы моргнул, "обновив игру". Или, может, перемотав её, пропустив скучные рутинные действия, диалоги. Как дела в школе? Как с ребятами в классе? И прочее, на что ответ Макса всегда один. "Рецидив" — слово, которое засело у него в голове, слово, которое он в последующем слышал кучу раз от разных людей с разной интонацией. Но запомнил он именно это холодное, злостное родительское, после которого и очнулся в клинике, которая для него теперь, как не прискорбно, как второй дом. Но у мальчишки уже давно нет никаких ассоциаций с этим, казалось бы, родным для каждого человека и сокровенным. Дом — безопасность, но безопасность для Макса — это то, что не знается и не ощущается. Но он знает, что дом — удовольствие дорогое. Мальчишка слишком рано задумался о деньгах, и неосознанно ощущал вину за то, что родителям приходится тратить деньги, чтобы их больной сын прожил ещё хоть день. Дороговато обходится его жизнь... Но позже пришло осознание, что родителям легче потратить кучу денег, лишь бы его не видеть. На глазах тут же наворачиваются слёзы... Стоит ли любить родителей, которые машинально исполняют свой долг, лишь бы потом не ощущать вину, что после будет гложить их несколько лет? А будет ли Макса гложить вина за то, что он не любит своих родителей? Ведь он считал, что любовь к ним входит в его обязанности, как ребёнка. Но нельзя заставить себя ощущать то, чего нет, чего не знаешь, малейшего понятия не имеешь, что это вообще такое. Любовь. Просто буквы, просто слово, просто что-то воздушное, витающее в утреннем ветерке, угасающее в закатном солнце… Просто что-то, что есть, но в то же время и нет. Мальчик предпочёл остаться в нейтральной позиции. Остаётся лишь утереть слёзы и продолжать делать хоть что-то, лишь бы забыть о времени. Он осторожно вздыхает и тянется к полке, но стоило ему лишь открыть книжку, как с коридора доносится знакомый звонкий, но в то же время чуть хриплый голос. И рука дёрнулась, когда торопливо-активные шаги становились громче. А затем из-за двери показались огненно-рыжая шевелюра и два изумрудных огонька. Макс обессиленно выдохнул, когда увидел его улыбку. Яркую, светящуюся, раздражающую. Он будто был счастлив снова видеть мальца, но последний не замечал нотки боли в глазах того. Дэвид Лавитэнн — здешний врач, прекрасный врач. И Макс это понимал. Но лишь в глубине души. И вот, он ещё не заговорил, а у мальчишки на лице уже гримаса ненависти вперемешку с бессилием и безразличием. Он так сильно нахмурился, что под его толстыми чёрными бровями глаз совсем было не видать, а его нос теперь действительно был похож на картошку. И вдруг эту напряженную тишину прерывает детский чих. За ним же последовал рефлекторный шмыг. — Будь здоров, — с заботой произносит Дэвид, но Максимильян счёл это за издёвку и тут же одарил лечащего врача новой порцией ненавистных взглядов. Но рыжеволосый, игнорируя их, двинулся в сторону открытого окна, из которого дул леденящий ветер. Казалось, будто подоконник вот-вот покроется снежной коркой, а шторы улетят. Но Лавитэнн предотвратил этот исход, плотно закрыв форточку. — Мне было нормально, — резко отвечает Макс, демонстративно отворачиваясь и скрещивая руки у груди. Его брови дёргаются от злости, зубы еле слышно скрипят. Кажется, Дэвида это забавляет, и как только Макс слышит с его стороны тихонький смешок, его начинает трясти ещё больше. Дэвид приземляется на кровать рядом, поджимая коленки друг к другу и осматривает мальчика, словно впервые. Макс, хотя и не хотел лицезреть его противное смазливое личико, всё-таки глянул в ответ. «Этот докторишка» нисколько не изменился: всё те же непослушные ярко рыжие волосы, крупные веснушки, целиком покрывающие его бледную розоватую кожу, длинные красные ресницы, и эти ладони, что никогда не бывают пустыми. Макс никогда не называл его Мистером Лавитэнном — хотелось показать таким образом своё максимальное безразличие и бескультурье, но и тут рыжик, как на зло, проигнорировал заскоки мальца.«Называй меня просто Дэвид».
Он был молод, а выглядел даже ещё младше. Казалось, что на работу в клинику взяли ребёнка-переростка. Что уж там, ему до сих пор не продают в магазинах спиртное и сигареты, но ему это, к слову, и не нужно. Макс ни раз видел, как Лавитэнн отчитывал коллег и пациентов, которые курили прямо в коридоре у окна. Он искренне злился, и предпринимал всевозможные меры, чтобы запах сигарет не попал в палаты. В частности в палату Макса. Ведь у мальчишки тяжелая форма туберкулёза и бронхиальная астма. Но, признаться, Макса часто пробирало на любопытство, и он даже несколько раз пытался стащить сигареты у медсестры Гвен, но каждый раз рядом был «этот докторишка». Чёрт бы тебя побрал, Дэвид… — Мы же не хотим, чтобы ты ещё и простыл? — отвечает рыжеволосый, глядя в глаза мальчишке, но отдачи не получает. — Зачем ты пришёл? — резко отдаляется Макс, и улыбка с лица Дэвида почти что смылась. — Ходить по палатам — моя обязанность, — строго отрезал он, попутно глядя на наручные часы с кожаным ремешком, — а ещё хотел тебя предупредить. К тебе сегодня положат двоих ребят. Будь с ними повежливее, пожалуйста. — С чего бы это мне быть вежливым?! Дэвид украдкой вздыхает и поднимается на ноги, и за эти несколько секунд, он успел посмотреть на часы чуть меньше десяти раз. — Потому что я бы хотел, чтобы вы подружились, — улыбается он, и Макс почему-то вновь почувствовал подвох, словно Дэвид над ним издевается. — Подружиться, нахрен? Зачем?! Твою мать, мне же так хорошо было одному, за что ты так со мной, а? — Потому что пора выходить за рамки своего комфорта. Я надеюсь, что тебе станет лучше, когда рядом будут ровесники, — голос Лавитэнна вновь наполнился лаской и заботой. Макс же почувствовал, как нагревается изнутри. — Тебе не приходило в голову, что у вас в клинике очень сомнительные методы лечения? Дэвид изумленно моргнул, а затем отвел взгляд, словно не расслышал слова мальчика, после он вновь глянул на часы и смотрел на них в течение нескольких секунд, которые для Макса, смиренно ожидавшего ответ, длились вечно, и только после того, как Макс демонстративно кашлянул, врач рефлекторно дернулся и одарил маленького пациента вопросительным взглядом. — Понятия не имею о чём ты, — почти пропел он, а затем вылетел из палаты, крикнув вслед «жди новых соседей». Макс мгновенно обессилел от осознания, что недолго ему осталось наслаждаться одиночеством и тишиной, сладость которых он ощутил лишь сейчас. Однако он знал, что рано или поздно ему придется с кем-то делить пространство и кислород. Он просто боялся представить с кем. Однако он уже сейчас был готов включить режим самообороны, и поэтому сейчас в голове прокручивает всевозможные варианты того, как ответить и на что. Постоять за себя теперь для него проще пареной репы. С этими мыслями мальчишка проваливается в глубокую дрёму, где становится неуязвимым для внешних раздражителей.