Твоя единственная страсть

Она приходила всякий раз когда он, отделавшись от своих повседневных обязанностей и смотря в зеркало, повторяя сладострастное имя, призывал её к себе. Когда К. различал её черты в сгущающейся полутьме своей коморки, у него каждый раз перехватывало дыхание, а ноги сами собой подгибались под тяжестью нараставшего в душе восторга. Мэри была первой и самой продолжительной его любовью. Она была утешением, благословением свыше, верным другом и умелой любовницей. Очень часто Мэри брала К. за руки. -Мальчики и девочки... - она с материнской нежностью прижимала его пальцы к алым губам, - когда я беру их за руки, каждый раз поражаюсь. - но говорила это она с таким меланхолическим спокойствием, что и не верилось. - Кто знает, что делали эти руки! - её голос вибрировал в его ушах и тогда К. казалось, что он способен слушать его бесконечно. - Никто о таком и не заикается! Мэри больше всего нравились его руки. Бледные, изящные, ухоженные руки - любила напоминать ему она. А К. любил её волосы. Локоны чёрных густых волос, ниспадавших на плечи, были, вопреки первому впечатлению, шелковистыми и мягкими. В отличие от её острых, даже временами враждебных черт, грива темных волос располагала К. к ней больше, чем её харизма, гибкий ум и доведённые до совершенства средства обольщения. Все остальные прелести отходили далеко на второй план, когда её волосы своей нежностью напоминали ему об образе собственной матери. Ведь это единственное прекрасное, что было в его биологической родительнице, как в нём - его руки. Мэри нередко усмехалась, что если бы не они - игравшие на синтезатере, выводящие аккуратным сбористым почерком похожие как братья буквы, аристократично держащие между указательным и средним пальцем сигарету, - она ни за что не полюбила бы его так сильно. -Ты отвратительный мерзавец, - пропела Мэри, смотря на него сверху вниз пока он стоял на коленях у её ног. - Но вот что мне в тебе нравится - ты этого не отрицаешь. Обычно меня молили о прощении, оправдывались, стоило мне только завести речь об их прегрешениях... - она презрительно усмехнулась. - Эти люди были ничтожны и жалки! И даже находиться с ними было унизительно! Мэри самой себе было стыдно в этом признаться, но К. был первым человеком за долгое время, с которым ей было по-настоящему интересно. Не приходилось брать разговор в свои руки, теперь прикосновение нежеланных, неумелых губ, отбиваться от глупых вопросов. Она в буквальном смысле испытывала стыд за "нынешнюю молодёжь", когда очередной юнец падал к её ногам, бессовестно оскорбляя её своими пустыми и наивными оправданиями. Да, у молодых людей зачастую напрочь отсутствовало чувство собственного достоинства, но не в обязанностях Мэри было учить их тому, чему не научил отец. Таких мелочных и трусливых людей было совсем не совестно убивать. В любом случае они - пушечное мясо, которое берёт лишь количеством, а личными достоинствами не обладает и никогда не будет, потому что такова их жизненая доля, которой не стоит идти наперекор и им самим. Но К. был, как она часто говорила ему, был "исчезающим видом". Так искуссно он мог творить свои злодеяния, так умело все проворачивать, что она не могла его не любить за это. Преступный ум, который видела она в искорках карих глаз, как нельзя лучше будоражил заскучавшее по страстям сердце. Мэри охотно прихнавалась себе в том, что за многие годы единственной ее удачей стало то что она его не пропустила, потому что К. её не разочаровал. Однажды Мэри выпытала у К. о его личной жизни, которая, как ни странно, оказалась удивительно скудной. К. нужно было отдать должное в том, что он был прямолинеен и его уж точно нельзя было назвать лицемером, но "нынешние девушки", как с презрением называла их Мэри в разговорах с ним, не впечатлялись такими ценными качествами. "Вот я в молодости была совершенно не такой, - докладывала Мэри, - и мне не стыдно признаться, что мне нравилось, когда мужчина доминировал. - пока К. ждал, что она скажет дальше, Мэри лишь печально вздыхала с печатью унылой улыбки на лице. - Только это сыграло со мной злую шутку!..." Но несмотря на сострадание к К. из-за его неудач на любовном фронте, Мэри не стыдилась и порой посмеяться над предметами его интереса. -Если бы она знала тебя настоящего, то точно бы не встречалась с тобой! - потешалась она, прикрывая белозубую улыбку кружевным надушеным платком. К. не мог удержаться от соблазна показать себя более равнодушным, чем он был на самом деле, поэтому смеялся тоже. Но все же Мэри временами приходилось прогибаться и идти против своего капризного нрава, чтобы не потерять его ценного расположения к себе. -Нет, благодарю, - отвечала она на протянутую ей сигарету вместо того чтобы сказать ему прямо в лицо, что она "не упала ещё настолько низко, чтобы курить эту современную дрянь". Это не было необходимостью или неписанным законом, а особенно для неё - быть вечно вежливой в гостях, но Мэри по какой-то необъяснимой причине старалась угождать своему К., признаваясь, однако, себе, что этим может его портить. А саму Мэри во все времена было невероятно трудно удовлетворить, ведь "знал бы ты, каким я угощалась вином, какие вкушала блюда и каким мужчинам подавала руку" - возбуждала она интерес К., бессовестно потягивая ликер, на который он потратил последние деньги. Возможно, Мэри и достаточно низко опустилась для дешевых сигарет, но никогда этого не признавала, а если и смеялась над этой перемной, то не позволяла высмеивать её К. Ещё больше лицемерия Мэри ненавидела когда над ней смеялись. Растерянность, когда ты насколько оскорбелена, что не находишься, что ответить, - с юности для неё это было самым страшным кошмаром, который она никак не могла побороть. Этот особый вид издевательства и садизма вводил её ступор, но она с горькой обидой в душе держала язык за зубами, потому что так должна себя вести леди, когда ей хотелось кричать от нараставшего в душе негодования. -Неудивительно, что у тебя было четыре развода при твоих пристрастиях и... особенностях! - язвительно-весело сказал однажды К., выпуская клубы дыма. В этот вечер Мэри была странно немногословна, что было явно не в её манере. В мыслях она уже кусала себе локти от осознания собственной беспомощности, ведь было то, от чего она не могла себя отучить - что воспитывалось в ней с молодых ногтей и укреплялось вплоть до последнего её вздоха. Тогда Мэри довольно холодно и строго приказала К. приложить два пальца к дверному косяку. К. не протестовал, находясь в ещё более чем обычно игривом состояние. Когда он сделал как было велено, Мэри с остервением толкнула дверь и через мгновение ее изумленный любовник был сражён наповал чудовищной болью. Это не было похоже на игру - как и лицо Мэри в этот момент, выражавшее мрачное удовлетворение. Немного придя в себя, К. с яростью крикнул: -Что ты делаешь, черт тебя побери! Только позже он понял, что значил этот поступок, потому что прекрасно знал, что Мэри умела делать больно только двумя способами - физически и морально, а слова с ним всегда были бессильны. Но в то же время сыграло свою роль то, что она не хотела его убивать. Тогда и родилась у нее идея и, сделав над собой усилие, она повергла любимые руки сильнейшему испытанию - уродству. Всякий раз, когда она брала К. за руки уже после этого случая, ужасный шрам, нанесенный им по её вине, напоминал Мэри о том, что теперь эти пальцы никогда уже не будут так совершенны как раньше. К. был её любовником, её прелестным мальчиком, но почему тогда она, когда всякий раз покидала его, с горечью чувствовала, что когда-нибудь уже не вернется? В начале, замечая нежаланную перемену в К., она успокоивала себя тем, что это должно быть всего лишь шутка. Но, все больше убеждаясь в своих подозрениях, Мэри с огорчением сознавала что если она не хочет изменять своим принципам, ей придется изменить ему. В их последние недели вместе - когда К. ничего и не подозревал о том, что они последние, - Мэри начала замечать в нём какую-то необоснованную ничем гордыню. Казалось бы - это не проблема, но, искренне переживающая за судьбу своего мальчика, Мэри видела более резкие контрасты, но все же делала как нельзя верные выводы о том, о какой болезни говорили его симптомы. К. гордился тем, что он ужасен, отвратителен и не пытается с этим бороться. Сама Мэри этим восхищалась в нём потому что такова была её природа, но она уже не могла закрывать на это глаза. Ведь единственным её стремлением было предостеречь К. от такого конца, какой был у неё. -Мы восхищаемся злом, но это не повод для гордости. - были последние слова Мэри, сказанные ею с сардонической улыбкой, и в тот момент она была словно героиня, время которой уже на исходе, но у которой ещё возможность сказать главные слова. Потом Мэри ушла. Ушла навсегда. А он её очень ждал.