Рыцарь Храма Соломона

      Робер в сопровождении двух сервиентов въехал в Колосси к вечеру, уставшим и пропылëнным. Бросил поводья подошедшему брату, назвал цель визита. Это, правда, было не так чтобы необходимо — за последний год он примелькался у госпитальеров настолько, что по нему незаинтересованно скользили взглядом, кивали и отворачивались. Мог и без расшаркиваний напрямки шагать к командору.       — О, брат Робер! — весело окликнул его знакомый рыцарь *. — Снова вы в наших владениях. Так нравится Колосси? Я вижу вас чаще некоторых иоаннитов. А то переходите в наш орден?       Слышавшие его госпитальеры засмеялись:       — И то верно, будет кого послушать на досуге.       Робер кисло улыбнулся.       — Доброго дня, братья. Колосси прекрасен, но меня привело повеление брата Жака. Окажите любезность, доложите командору, что я прошу аудиенции.       — Да пойдёмте сразу, брат Робер, командор с утра предупреждал, что вы приедете. — Молодой рыцарь отделился от толпы и повёл Робера по переходам. — Устали? Я вас подожду, отведу в гостевой дом. Может, останетесь на ужин и на ночь?       — Спасибо, брат Умбер. Хотелось бы, — вздохнул Робер. — Жара просто выматывающая, но только потрапезничаем — дела.       Причём дела чужие, скользкие и хорошо, если законные — чтоб ты, Бертран, был здоров с твоим патроном на пару.       — А я думал, вы в прошлый раз всё решили, — простодушно поддержал разговор рыцарь, не подозревая, как его простодушие разъедает Робера ядом.       — Решили по сахару, брат Умбер, а с вином никак не договорятся.       — А. Да, поставки вина в Англию — знатный куш, за него и пободаться можно, — засмеялся рыцарь. — А я всё хотел спросить, да в прошлые разы забывалось: вы сменили оруженосца? В Киликии вы с братом Эсташем были. Весёлый малый, хоть и бедовый. Помню, как они с братом Сержио первый раз в Колосси заехали и вызвались поучаствовать в стрельбе на меткость из арбалетов. И победили, и выдули всё призовое вино, засранцы. Кстати, брата Сержио я и в Киликии не видал. Перевели?       Робер почти споткнулся. Помедлил, овладевая лицом.       — Д-да, брата Сержио перевели в другой Дом, в Малую Армению он не ездил. А оруженосца я… не менял. Брат Эсташ остался на Руаде, когда меня ранили.       — Ох. — Лицо Умбера сочувственно вытянулось. — Прошу прощения. Остаётся утешаться, что он уже в Царстве Божием.       — Да, — глухо ответил Робер. — Только и остаётся.       Отдав письма и дождавшись ответа, Робер уже с тоской представлял, как опять выедет за ворота, когда командор, взглянув в окно, качнул головой.       — Останьтесь, брат. Вон та туча на горизонте через полчаса будет бушевать над островом. Ни к чему в разгул стихии оказаться посреди тракта, да ещё и к закату. Я прикажу отвести вас в гостевой дом.       Робер, тоже с тревогой поглядывающий за окно, с облегчением кивнул и проследовал за братом Умбером. Мыться, есть и наконец-то вытянуть усталые ноги. Мгновенно уколола раздражением необходимость общаться с оруженосцем и вторым предоставленным ему сервиентом — Робер не понимал отчего, но бесили оба его неимоверно. Он пытался как-то уговорить сам себя, но получалось плохо: распоряжения давал сквозь зубы и общение сводил к минимуму что в дороге, что на отдыхе. И чувствовал он их не так, как Бертрана с Эсташем. Только потеряв обоих, Робер осознал, как много делали те для него, как ощущались за спиной спокойной надёжностью. А эти… Брат Лоуренс был угрюмым малым вдвое старше Робера, высоким, костлявым, с испещрëнным оспинами лицом, брат Жоан был ровесником и в противовес Лоуренсу коренастым, излишне разговорчивым, каким-то даже льстивым. Оба были на самом деле обыкновенными, но чудовищно, непроходимо чуждыми! И у Робера даже не возникало желания поговорить с ними о чём-то отвлечённом. Хоть за столом сидели отдельно, и то хорошо.       Однако спокойно насладиться едой и отдыхом ему не дали.       — Какого беса происходит в Европе, брат Робер? Советник вашего короля убил папу Римского **, и — поговаривают — уже угрожает преемнику. И почему ваш орден молчит? — За ужином уже другой знакомый госпитальер обвинительно ткнул в Робера ложкой.       Робер поперхнулся и поспешно утëр рот платком.       — М-м-м, дорогой брат, — осторожно начал он, — разве в вашем ордене не положено вкушать пищу молча, слушая молитвы?       — Положено-положено, мы положили, мы и поднимем. Вы громко не говорите просто. Так что?       Робер затравленно огляделся: сидящие рядом рыцари с интересом уставились на него, сидящие за другими столами тоже не особо скрывались и переговаривались за трапезой вполголоса, а от стола, где сидел командор, никаких окликов и призывов соблюдать Устав не звучало. Распустился, Госпиталь, распустился.       — Никто никого не убивал, папа Бонифаций Восьмой сам умер, а мне Устав велит вкушать пищу молча, слушая священные тексты, — огрызнулся Робер и ожесточённо сунул в рот полную ложку печëных бобов, показывая, что разговор окончен.       Сотрапезник хмыкнул, и все снова вернулись к еде. Но после трапезы и посещения часовни вновь обступили Робера. Уж лучше бы в бурю попал…       — Я не уполномочен говорить от имени Ордена. Вы не находите, что такие вопросы надо адресовать как минимум командору? Между прочим, ваш орден тоже не голосит на всех углах, хотя половина иоаннитов — французы.       — Ну, положим, не половина — гораздо меньше. Арагонцы, генуэзцы, флорентийцы…       — У нас тоже много братьев из других земель!       — Да, — усмехнулся говоривший, — только шанса занять высокий пост у не франков нет никакого. Да мы сейчас не об этом. Так какого дьявола творит ваш магистр, вставая на сторону убийцы понтифика?       — Великий магистр всего лишь высказал мысль, что брошенные обвинения должны быть рассмотрены большим количеством достойных доверия людей и опровергнуты, ничего более! Братья, простите, я не буду говорить на эту тему. Я рядовой рыцарь и не имею права рассуждать о подобных вещах. — Робер решительно откланялся и сбежал в келью, отведённую ему в гостевом доме.       Утром Робер поблагодарил госпитальеров за гостеприимство и собрался уже садиться на коня, когда к нему вновь подошёл брат Умбер.       — Брат Робер, брат Клод просит вас к себе.       Робер удивлённо пожал плечами, кивнул сервиентам, веля ожидать, и снова отправился к командору Колосси.       — Мессер, мне сказали, вы вновь хотите видеть меня?       — Да, брат Робер. Я не стал говорить вам вчера, чтобы не портить отдых. Скажите, вы крепко спите?       — Э-э-э, простите? Не понял? В каком смысле?       — В прямом. Насколько чутко вы спите? Просыпаетесь от любого шороха или можно над головой трубить в рог, а вы будете продолжать спать?       — Ну… Крепко. Не мёртвым сном, но крепко. Да в чëм дело, мессер?       Брат Клод усмехнулся.       — Эх, молодость… Завидую. Я надеюсь, вы хорошо выспались сегодня ночью, потому что следующую ночь вам придётся бодрствовать. Вы же в пути до Никосии будете где-то останавливаться на ночлег? Сейчас я отдам вам срочное письмо. Нужно, чтобы один из ваших сервиентов узнал его содержание.       — Не понял, — растерянно пробормотал Робер. — А как он это сделает, если даже я не знаю, что́ вожу?       — Это повеление брата Жака, можете убедиться. И привёз мне его другой курьер. — И командор протянул ему лист.       «Брат Робер, приказ, который я вам сейчас изложу, вероятно, придётся вам не по нраву, посему напоминаю вам, что это именно приказ. Брат Клод отдаст вам письмо. Постарайтесь пару раз махнуть им перед своими сервиентами и упомянуть, что письмо срочное и важное. И понаблюдайте за братом Жоаном. Особенно ночью. Если же что-то увидите — не препятствуйте и никак себя не обнаруживайте, но доложите мне по приезде».       Робер несколько раз растерянно перевёл глаза со строк письма на рыцаря, потом обратно. До него медленно начало доходить.       — Я… — Стало трудно дышать. — Я не стану… Это подло.       — Ну-ну, брат Робер, не надо гневаться. Подло шпионить и продавать секреты Ордена за бренное золото. А у вас приказ. Доброго пути, брат. — Командор учтиво склонил голову, развернулся и вышел, оставив Робера стоять соляным столпом.       Робер несколько раз сжал-разжал кулаки и на деревянных ногах спустился к ожидающим его спутникам. Да он в жизни врать не умел! Как это провернуть?!       Хорошо, что необоримая неприязнь, испытываемая к сервиентам, сделала Робера заносчивым и молчаливым спутником, иначе его гадостного настроения было бы не скрыть.       — Ох уж эти госпитальеры, тоже мне орден, — сунулся к нему Жоан, едва они выехали за ворота. — Зачем-то заставили вас бегать, брат Робер, да? Не иначе поиздеваться, погонять, как мальчишку.       Робер открыл было рот, чтобы одëрнуть, и медленно закрыл его. За небрежным любопытством явно прозвучал вопрос. По спине пробежал неприятный холодок.       — Да нет, — мотнул он головой. — Брат Клод вечером, уже после того, как меня принял, получил какое-то важное сообщение. А мы очень кстати остались в Колосси ночевать. Он написал послание нашему командору, просил поторапливаться. Ну вот уж нет! Я не собираюсь в угоду госпитальерам загонять коней и ехать сутки напролёт! Поедем просто чуть быстрее, но на ночёвку встанем, как положено, в командорстве по пути! — Злость прорвалась в голос, и фраза получилось у Робера высокомерно и убедительно.       Робер лежал, прислушиваясь к потрескиванию фитиля свечи, негромкому похрапыванию брата Лоуренса и напряжённо думал. Злость и растерянность были прекрасным бодрящим средством — сна не было ни в одном глазу. Робер думал об Ордене, о Магистре, о странных и непонятных письмах между госпитальерами и храмовниками, о том, знает ли Бертран, в какие игры играют старшие рыцари, или тоже попусту тычется слепым котёнком. А если это заговор? Никто не будет разбираться, знал Робер или нет. Знал же, что не из-за вина и сахара мотается между Домами? Значит, виноват!       Робер так увлёкся размышлениями, что сам не заметил, как, мягко покачивая, его стало затягивать в сон. Поэтому шорох, а потом осторожные шаги прозвучали громовым раскатом. К счастью, случилось это именно в тот момент, когда сознание ещё не погасло полностью. Кровь с силой плеснула по рукам и ногам, разгоняясь по жилам, заставляя сердце стучать набатом. Робер с усилием сохранил ровное глубокое дыхание. Шаги чуть отдалились, послышалась возня.       Жоан. Лоуренс так и похрапывает. А, ну понятно: свечка догорела, меняет огарок на новую. Может, и нет ничего? Разумеется, нет! Глупости какие! Поменял свечку, да спать сейчас опять ляжет.       — Брат Робер, вы спите? — Шёпот вдруг раздался совсем близко.       Каким чудом Робер не вздрогнул, он так и не понял. Ворохнулась сумка, снова раздались осторожные шаги. Робер аккуратно приоткрыл глаза. Жоан стоял к нему спиной и что-то торопливо делал перед свечой. Печать! Он подогревает воск, чтобы аккуратно вытянуть скреплённый печатью шнур! Неужели выйдет незаметно? Робер слыхал, что есть такие умельцы, которые так аккуратно нагревают воск и вытягивают концы шнура, а потом прикрепляют их на место, словно ничего и не было.       Над землёй властвовала тёплая бархатная ночь, в комнате, любезно предоставленной путникам командором Дома в Идалионе, было уютно, а Роберу казалось, что он лежит в стылом склепе. Он вновь смежил глаза. Вскоре рядом снова раздался осторожный шорох, потом едва слышные шаги отдалились, и уже от тюфяка брата Жоана раздался усталый довольный вздох человека, хорошо и трудно поработавшего, а теперь могущего хорошо отдохнуть. Умаялся, тварь! И часто он такое проворачивает?       Несколько дней после возвращения в Дом и доклада командору Робер был ни жив ни мёртв и чувствовал себя, как влипшая в смолу муха: вроде ещё дёргает лапками, а финал известен. Что теперь? Сколько информации утекло неизвестно куда? А ведь ему доверяли. Как ни крути, а виноват он — не заметил, не досмотрел, не понял. Робер лихорадочно вспоминал, сколько раз за всё время его работы посыльным Жоан мог прочитать корреспонденцию. По всему выходило, что не очень много — брата Жоана определили к нему недавно, сначала был только брат Лоуренс. Иногда нужные письма Робер убирал не в суму, а за пазуху, иногда ему приставляли другого сервиента. Но всё равно… Достаточно может быть и одного прочитанного письма! Будут судить на капитуле? Что присудят за такое? Мелькнула жалкая мысль написать Бертрану, попросить заступничества. Господи, да что командор тянет! Так же и с ума сойти можно!       Поэтому, когда брат Жак вызвал его к себе, он не пошёл — почти побежал. Вошёл, поприветствовал и уставился в пол, не в силах смотреть в глаза.       — И вам доброго дня, брат. — Голос командора был спокойным, и понять по интонации хоть что-то было нельзя.       Робер сглотнул, переступил с ноги на ногу и снова замер, слушая, как командор неторопливо прохаживается по комнате.       — Мы проследили за братом Жоаном. Он покидал поместье по хозяйственным надобностям, и я приставил за ним слежку. Брат Жоан в городе пересëкся с неким человеком и имел с ним разговор. За человеком тоже проследили. Это киприот, и направился он к человеку уже нам известному. Делами Ордена изволит интересоваться король Кипра. Ну не сам, понятно, его службы. Вы понимаете размер катастрофы?       Робер ещё раз насухо сглотнул.       Командор замолчал, продолжая прохаживаться.       — Я не знаю, что было в письмах, поэтому нет, не понимаю. Я только понимаю, что я преступник. Что теперь? — не выдержал Робер. — Мне сдать оружие, и в камеру, ожидать капитула? Я сейчас, только скажите, очень ли много вреда нанесено Ордену? Я…       Командор невежливо фыркнул.       — Да разумеется! Мне ж так много проку от того, что вы будете сидеть в цепях! Нет уж, брат, никаких капитулов, никаких скандалов. Ваш сервиент — вам и разбираться.       — Но… — Робер растерянно посмотрел на командора. — А как разбираться без капитула? Капитул послезавтра, я выйду и обвиню его. Там же пусть судят и меня.       — Я же сказал — без скандалов, по-тихому, по-семейному.       — Простите, брат Жак, я плохо соображаю, не спал всю неделю. Что значит по-тихому?       Командор резко шагнул к нему и, прихватив за котту, дёрнул на себя.       — Это значит, что ты, щенок, сделаешь всё сам, своими руками, — прошипел в лицо.       Робер вздрогнул и, глянув в чёрные от едва сдерживаемого бешенства глаза командора, понял, что до сих пор он не боялся. — Завтра поедете с донесением в отдалëнное командорство в горах. Остановитесь на ночлег в роще, есть там по пути одна удобная. Будете вдвоём, брата Лоуренса я отвлеку на какие-нибудь нужды. На ночëвке зарубишь эту собаку, погарцуешь вокруг палатки, чтобы земля была изрыта копытами, ветки ближних кустов поломаешь и понесëшься в ближайший Дом за подмогой. Расскажешь байку о нападении и как ты мужественно прогнал разбойников, а твой сервиент — ах, какое несчастье! — погиб. Там, конечно, возмутятся, что за бессмертные посмели напасть на рыцаря Храма. Месяц будут рыскать в поисках разбойников — ничего, им полезно, авось и найдут кого заодно.       — Я не смогу, — тихо прошептал Робер. — Как напасть исподтишка?       — Молча! Нападать всегда надо молча и внезапно! А если нет… Тогда публичный суд, позор и кандалы. До конца жизни, брат Робер, а жизнь длинная. За чужие грехи и свою наивность? Или всё же попытаетесь искупить вину? Вы причинили Храму ущерб, будьте любезны искупить его. Послезавтра капитул, успейте решить проблему до него. Пшёл вон!       Робер вылетел из кабинета, ничего перед собой не видя, чуть не сшибив кого-то по пути.       Едва не сбитый с ног рыцарь посторонился, удивлённо хмыкнул и толкнул дверь в приёмную командора.       — Жак, чем ты так напугал нашего доблестного брата, что он даже не бледный, а белый как смерть?       Командор усмехнулся.       — Проходи, дорогой. Да ничего особенного, припугнул и поручил разобраться с Жоаном.       — Жак, ну зачем? Он не сможет.       — Значит, пускай учится. А то мне надоело смотреть на его трагическую рожу каждый раз, как я поручаю ему увезти письмо. Мне чистоплюи не нужны, а благородство пусть оставит для своих песенок.       — Не вмешивал бы ты его. Некому, что ли, кроме брата Робера этой собаке шею свернуть? Не всем дано, знаешь, с совестью договариваться. Таких совесть насмерть загрызает. А то давай я?       — Да конечно! Было бы надо, брат Жоан от кишечной хвори прямо в командорстве помер бы или вовсе пропал, тоже мне проблема. Не-е-ет, пускай сам, своими ручками. Мне на шее именно этого святоши ошейник нужен. Он единственный друг сына Магистра. Он мне нужен своим человеком. Испытывающим чувство вины и благодарности по отношению ко мне. С кровью другого храмовника на руках.       — И о том, что ничего особо важного не утекло, а брата Жоана ты подозревал давно и именно поэтому приставил его к брату Роберу, чтобы поймать на горячем, ты, разумеется, этой святой простоте не сказал?       Командор перекрестился, возведя глаза к потолку:       — Прости, Господи, за ложь брату. Не корысти ради, а исключительно во благо Ордена.       Развалился в кресле, потянулся и довольно рассмеялся.       Примечания автора       * «Чем столетье интересней для историка, тем для современника печальней» (Н. Глазков).       То же самое с людскими судьбами. Я подозреваю, все до одного тамплиеры променяли бы сомнительное счастье прославиться в веках на спокойную жизнь безвестных монахов (надо сказать, что довольно многим из тех, кто пережил процесс, удалось-таки в конце концов это сделать, растворившись в других орденах, а то и вовсе переженившись, что меня удивило и порадовало). При некоторой каше в событиях, всё же несчастные тамплиеры изучены и описаны достаточно подробно. Имена, должности, переписка, допросы. Тогда как их собратья госпитальеры теряются во мраке веков. Поэтому фигурирующие здесь госпитальеры абсолютно все выдуманы автором, кроме магистров Фулька и Гильома Вилларе.       ** Давайте так. Вокруг Ордена накручено так много мистики, домыслов и нелепиц, что мой «вяк» никакой роли не сыграет. Обращаю внимание на поставленную в шапке «конспирологию». Но я буду пояснять ход своих мыслей и обосновывать некоторые сюжетные ходы. Пока что привожу то, что относится к описываемому периоду. Мысли о дальнейшей судьбе Ордена после разгрома я изложу в следующих главах.       Итак, в книге есть исторические личности, хроника жизни которых более-менее прослеживается. И если я пишу про Великого магистра, короля Франции, понтификов, то я стараюсь опираться на зафиксированные события. То есть, если дед Ногарэ принадлежал к одному из сектанских ответвлений христианства, был объявлен еретиком и закончили жизнь на костре, то я выписываю побуждения книжного Ногарэ, исходя из этого. То есть, может, он так и не думал и ни за какого деда Святому престолу не мстил, но предпосылки имеются. Вернёмся к смерти папы. После угрозы отлучения Филипп отправляет Ногарэ с отрядом в Италию. Там Ногарэ заручается поддержкой семьи Колонна — давних врагов папы Бонифация VIII (ничего сверхъестественного, два враждующих из-за власти клана Орсини и Колонна). Отряд захватывает папу, пытается или вывезти его во Францию или заставить отречься от престола, а получив отказ, не то Ногарэ, не то кто-то из Колонна «даëт Бонифацию пощёчину». Жители Ананьи, поначалу ошалевшие от такого беспредела, очнулись и Бонифация отбили, но, как сказано, «он не оправился от потрясения, сошёл с ума и умер». Сошёл с ума — это якобы кидался на стены и разбил голову, выл и грыз посох и руки. Ужас-ужас. Назидание остальным. Враги торжествуют.       А если без поэтических наворотов?       Имеем длящийся несколько лет конфликт короля и понтифика. Понтифику семьдесят лет, его, находящегося на вершине власти, враг вдруг обвиняет в ереси, содомии, едва ли не чернокнижии и Бог знает в чëм ещё, ставит под сомнение законность занимаемого поста. Во время попытки ареста ближайший сподвижник короля ударил его по голове. Его! Представителя могущественного и благородного рода! Наместника Святого Петра! Это для нас не сказать чтобы авторитет, но поставьте себя на место людей XIII века.       А если с медицинской точки зрения? С какой силой ударил Ногарэ железной рыцарской перчаткой (считай — кастетом) по голове пожилого даже по нынешним меркам человека? Никто не скажет. А если бы папу удалось вывезти на территорию Франции? С какой скоростью заплечных дел мастера Филиппа заставили бы его сознаться во всём? Или как скакнуло у Бонифация давление от пережитого? Ну разумеется, умер — врачей-кудесников из двадцать первого века с их хирургией, нейрохирургией и лекарствами не существовало. То есть, имеется факт, зафиксированный хрониками, — пощёчина, сумасшествие, бред, смерть. С большой долей вероятности можно предположить инсульт. Вторая версия — ещё более правдоподобная — камень не то в почке, не то в желчном. Почечные колики, а уж тем более вставший в протоке камень — это чудовищные боли и в результате мучительнейшая смерть. Тут полезешь на стены!       Итак, либо инсульт, либо камень, закупоривший проток. В пользу камня говорит то, что за несколько лет до смерти папы умелый лекарь смог «успокоить» камень, но снятие острой фазы не гарантирует неповторения, камень-то никуда не делся. Единственно, во время эксгумации тела (не помню, в связи с чем) никаких изгрызенных рук или разбитого лба зафиксировано не было. То есть кто-то опять соврамши. И тут я начинаю думать, а так ли летописцы семьсот лет назад отличались от нынешних проплаченных журналюг, которые ради сиюминутной конъюнктуры и звонкой монеты напишут что угодно.       Имеем: король Филипп через своих подручных совершил покушение на папу Римского, стремясь нивелировать угрозу отлучения. В результате покушения папа умер. И если не впадать в юридическое крючкотворство, по-обывательски смело можно сказать: король Франции Филипп IV убил понтифика Бонифация VIII.