Кода

Белла аппарирует прямо на середину холла, и ночь вваливается вместе с ней — запахом озона, гари, горячей крови, тяжелым дыханием и блеском глаз за невесть как подпаленными ресницами. Потерявшая идеальную черноту мантия, как грязный плевок на холодном светлом мраморе. Белла запускает пальцы в неприбранную гриву волос, которую не съел и Азкабан, с силой проводит по ним раз, другой, безжалостно раздирая спутанные пряди, встряхивает кистью, сбрасывая остаточную магию, пачкая невидимой грязью благородный камень… Нарцисса спускается по лестнице, подчеркнуто держа спину — холодная, замкнутая на пятнадцать замков леди Малфой. — Опять? — доносится ее голос. — Неужели нельзя делать это где-нибудь в другом месте? — Здесь безопаснее, — ухмыляется в лицо младшей сестре Белла. — А что, не нравится? Нарцисса молча спускается еще на пару ступенек, сама не зная, вступит ли сейчас в перепалку или вернется в хватающий за горло мрак спальни, где совершенно невозможно уснуть в такие ночи. — Чашку чая? — спрашивает она тем тоном безразлично-вежливого отношения к делам собеседника, что культивировался англичанами так же долго, как их газоны. Белла из той же светской стаи — она склоняет голову, и плевать, что мантия порвана и в пятнах, и к тонкому мериносу кое-где прилипли кусочки желтовато-серой слизи. …головы магглов так забавно взрываются, если направить в них Бомбардо… — Нет, спасибо, — отвечает она, глядя на сестру снизу вверх. В горячей темноте ее взгляда — ни просвета, ни звезды, ни зеленого блеска. — Иди сюда, — говорит она сорванным заклятиями голосом. — Иди сюда. Нарцисса отворачивается от нее и закрывает глаза, сжимая зубы так, что больно где-то за ухом; но подбородок все равно чуть заметно дрожит. Белла… …школьная мантия чересчур длинна, и сестра с серьезным лицом стоит перед зеркалом, пока старая Дорки, узловатыми коленями полируя пол, подбирает и укорачивает подол; чуть слышно шелестят Лезвийные заклинания, гибкими змеями сползают на паркет ненужные обрезки; слева, над сердцем, на черном шелке зеленеет слегка кривоватый, собственноручно наколдованный Беллой герб Слизерина — она не стала дожидаться распределения… Беллатрикс… …мать в ударе, она визжит уже второй час, не стихая, как баньши в удачный день; Нарцисса давно бы уже сдалась и согласилась со всеми ее доводами, только бы та замолчала; но Белла сдаваться и не думает: ее высокий голос то и дело пробивается сквозь неумолчный поток материнских сентенций. Нарцисса в своей спальне вздрагивает и невольно втягивает голову в плечи, расслышав что-то, подозрительно напоминающее Круцио — у Друэллы Блэк определенно закончилось терпение. Хлопает дверь, и голос Беллы становится еле слышным — сестра спряталась в большой столовой; там в простенках стоят рыцарские доспехи, огромные, пустотелые, оглушительно грохочущие, когда разлетаются по полу от случайно попавшей Импедименты; перебегая от одного доспеха к другому, можно, если повезет, добраться до неприметной маленькой двери в дальнем углу, ведущей в узкий коридор. Оттуда ручейками разбегаются такие же узкие лестницы, идущие вверх и вниз — основа непарадной жизни дома. По ним начинают путь в подвальную прачечную тюки грязного белья, по ним тащат на кухню корзины с овощами и остро пахнущие сырные головы, на них всегда чуть пыльно и тянет улицей и сырым ветром. Здесь нашкодившие юные мисс всегда могли считать себя в безопасности, пока не наступало время ужина и приходилось предстать пред очи родителей. Почти совершеннолетняя, Белла, как в детстве, исчезает в паутине лестниц, и гнев матери бессильно бушует в пустой столовой при молчаливой поддержке Сигнуса. Но наутро, в день семнадцатилетия, Белла появляется, как и хотела, в красном, и Друэлле остается только добела сжимать губы, сдерживая себя при многочисленных гостях, единодушно восхищающихся красотой именинницы. А Нарцисса не знает, ужасаться ей или восхищаться; сама она, как и приличествует, по мнению матери, юной девице, в бледно-голубом… Миссис Лестрейндж… …а вот и свадьба, и Белла надевает на сильный, по-мужски красивый палец Рудольфуса Лестрейнджа массивное кольцо черненого серебра, старинное, с огромным плохо ограненным опалом; и взамен получает похожее с рубином, так идущим к ее броской блэковской красоте. Серебряные ободки на глазах подгоняются под пальцы, повинуясь Брачным чарам, а Нарцисса смотрит на молодых, забыв на лице улыбку, и понимая вдруг, что вместо трех сестер теперь есть две и одна. А Белла и не глядит на нее, улыбаясь гостям; но потом, уже за праздничным столом, Нарциссу обвивают горячие руки в желтоватых от времени тонких кружевных перчатках; пахнет вином и незнакомыми духами, выпущенная из прически черная прядь щекочет открытую шею, а голос щекочет ухо, заставляя кожу холодеть и покрываться мурашками. «Что грустишь, сестренка? Смотри, Малфой с тебя глаз не сводит…». Белла, Белла, Белла… Нарцисса спускается, не оборачиваясь, спиной вперед, нащупывая ступеньки ногой, нехотя, будто ее тянут на невидимом аркане. И только почувствовав на плечах руки сестры, поворачивается, плеснув волосами по лицу Беллы, и смотрит на нее, отыскивая что-то в незнакомом лице, в резких чертах. Вблизи видно, что кожа старшей погрубела, шелушится, на лбу и щеках — нездоровая краснота, сеточка морщин под глазами уже вряд ли поддастся чарам или зельям… Друэлла пришла бы в ужас. И запах — запах ночи, такой не домашний, чужой, заставляющий думать о том, о чем думать не хочется; так же пахнет от Люциуса, когда он возвращается с заданий под утро. У них так много общего, неудивительно, что они на ножах. Она целует первая, наклоняя голову, обнимая ладонями лицо Беллы. Губы сестры горькие, сухие, горячие, как и ее взгляд; Нарцисса прижимается к ним своими, упругими и нежными — так вода ласкает камень. Но Белла не камень, Белла огонь, Белла сгорает изнутри, ей нужна вода, много-много прохладной воды. Белла пьет ее, сцеловывая прохладу с тонких кистей, ловя губами мурашки на едва прикрытых батистом плечах. Дрожат тонкие, чуть покрасневшие крылья носа, дрожат полузакрытые ресницы — Нарцисса замирает, не двигаясь, слушая руки Беллы, ее губы, ее дыхание на своей шее. Открытой ладонью Белла толкает ее в грудь, назад, а другой придерживает за талию, не позволяя упасть, опуская на покрытые темные ковром ступени, опускаясь на колени меж колен сестры. Пальцы ползут по тонкой рубашке, от острого угла выреза вниз, и невесомая ткань распадается под ними, рассыпаясь в прах. На коже остается чуть заметный след: пепел, серый, как ноябрьское утро, грязноватый налет остаточной магии, бурые пятнышки — закровил надорванный ноготь. Белла смотрит — прикасаясь щекой к круглой коленке. Нарцисса молочная, светящаяся, по-девичьи тонкая, хрупкая и упругая; она как бледная поганка в свете единственного эльфийского светильника, прилепившегося к выступу над головой. А здесь, внизу, Нарцисса бледно-розовая, как нераспустившийся цветок. Белла проводит пальцем по сухим, мягким, плотно сжатым складочкам и облизывает губы. В холле тихо-тихо. Белла слышит только свое дыхание — тяжелое и свое сердце — частящее. Впервые за несколько последних часов она слышит тишину, прекрасную, как Нарцисса Малфой, такую же пугающую и непостижимую. Первый палец протискивается туго, с трудом, как вязальный крючок в ком скрученных атласных лент — Белла помнит это, помнит вечерние уроки рукоделия в озаренной светом камина детской комнате сестер Блэк. Нарцисса напряжена, сжата, все еще закована в свою мэнорскую броню, и Белла настойчиво ломает ее, помогая губами и языком, с острым, бьющим по нервам наслаждением чувствуя, как узел расслабляется, распутывается, подчиняясь ее силе, ее воле. «Империо», — шепчет она беззвучно и улыбается. Второй палец входит легко, как давно ожидаемый гость в быт семьи. Щеки Нарциссы вспыхивают розовым, а губы алым, и она теряет всякое сходство со скульптурной богиней из мэнорского парка. Руки Беллы уже не гости, они хозяева, завоеватели, сильные, уверенные и жадные. Нарцисса вздрагивает всем телом, цепляясь за ступени, ища опору, но только соскальзывает ниже; стонет от боли и удовольствия, и Белла не может удержаться, терзая сочащуюся, горячую плоть, вырывая стоны из все еще сжатых, неприступных губ. «Круцио», — легко читается в темных глазах, неотрывно следящих за лицом Нарциссы. К указательному и большому без помех присоединяется безымянный, опоясанный тяжелым серебряным кольцом, и Нарцисса стонет в голос. «Белла! — шепчет она протестующе. — Белла, Белла…». Лицо Беллы сосредоточенно, она слушает Нарциссу — мокрый голос ее тела, горячего лона, раскинутых бедер — видит, как накатывающее волной наслаждение искажает идеальное лицо, как разжимаются усталые пальцы, как бессильно запрокидывается на ступеньку голова и дыхание постепенно успокаивается, делаясь почти незаметным. «Авада Кедавра», — мелькает в голове Беллы: просто слова, без магии — как улыбка без кота. Нарцисса бы не поняла ее юмора. Они вообще плохо понимают друг друга. Но они по-прежнему сестры.