Улыбка

Гореть, гореть и не сгорать, терпеть и оставаться таким же, каким был изначально — вот удел всех бессмертных. Они изменяются незаметно как для себя, так и для людей. Они меняют свои привычки, язык, жесты на что-то иное, чуждое им и их натуре. Они все изменяются, но сами не замечают. Это могут заметить другие бессмертные, и то не всегда. Например, Франциск сменил некогда прекрасный блонд на темно-русый, горящие лавандой глаза на старую, затертую временем фотографию этих чудесных цветов. Франция изменился и не заметил. Все уловили, как слегка потемнел цвет кожи у Англии и как совсем не слегка у Америки. Изменяются все, а он нет. Он остался прежним, конечно, в привычках появилось много нового, но оно быстро слилось со всем старым. У Ивана все та же внешность. Бледная кожа не потемнела ни на тон, а глаз остался верен прежнему цвету. Он стар, и это видно по глазам. Они знают многое, они видели жизнь и могут сказать, куда эта вредная дама может пойти дальше. Брагинский консерватор. Он не любит инородных внедрений, прогресс это конечно хорошо, но не стоит навязывать его всем, чай не торгашки на рынках. А если уж и внедрять, то плавно, мягко, чтобы можно было привыкнуть и при следующей уборке подивиться новому предмету в доме. Его критикуют, уверяют, что он отсталый, уговаривают/умоляют/требуют нужное подчеркнуть, обнять кого-то под радужным флагом, а после целоваться с этим кем-то взасос. Ивану все равно, он лишь пожмет плечами да пошлет куда подальше их с этими идеями. Для него радуга — это не флаг, для него радуга — красивое преломление солнца в каплях дождя. Особенно оно прекрасно, когда их на небе несколько. Он не меняется, и их это бесит. Они замечают изменения в каждом, но только не в нем, и это злит, выводит из себя и заставляет кидаться, как оголодавших псов на еду. Вожаком этой стаи был Альфред, он менялся всегда быстро. Вот был маленький наивный мальчик, схожий с солнышком по цвету волос, бледной кожей и яркими голубыми глазами, а вот уже взрослый парень с темным загаром, потускневшими прядями цвета проса и уже не столь яркими зрачками глаз. Он меняется. Пока привыкнешь к одному, появится второе, а там уже и третье не за горами. А Иван Брагинский остается все таким же холодным, вредным и уставшим. Ему уже все равно на их изменения, ведь они давно гниют внутри, а теперь эта гнильца показывается наружу. Одна из присущих им черт — жадность, и ее они привыкли скрывать за ничего не значащими улыбками. У англосаксов улыбка ядовитая. У одного она состоит из чистейшего яда, у второго же приправлена прекраснейшей актерской игрой, что уж не разобрать правду ли он говорит или откровенно лжет. У Ивана улыбка холодная, вежливая, в ее уголках прячется византийское коварство и азиатская сдержанность. Она не греет, она завораживает и заставляет Артура задуматься, а так же ли холодны губы ее обладателя? Россия сдержан, всегда сидит с военной выправкой, статью, которой можно позавидовать, и с печально-вежливой улыбкой на устах. Англия находит это прекрасным, Альфред — раздражающим и желанным. Англия давно заметил, что его воспитанник столь же неравнодушен к Брагинскому, как и он сам. Возможно, это началось еще в бытность Америки — колонией Артура, когда у мальчишки глаза загорались неистовым огнем, стоило ему лишь услышать заветное имя — Иван Брагинский. Ему нетерпелось посмотреть на того, о ком так много рассказывает Англия, ведь не просто же так он о нем говорит и упоминает чаще, чем Францию? Однажды они встретились, и Альфред захотел большего. Он захотел, чтобы холодный взгляд фиалковых глаз был направлен на него, только на него и ни на кого больше. Альфред старался, бился, искал подходы к Брагинскому. Англию это забавляло, а Ивану доставляло больше мороки. Однажды Франциск сказал Америке, что у Брагинского нет сердца, он не поверил, Артур согласился с Бонфуа. Керкленд улыбался, глядя на старания мальчишки привлечь внимание России. Такие неуклюжие, неумелые, они вызывали у него один смех, — как оказалось братья схожи, даже очень. Ивану они оба откровенно были до лампочки, а для англосаксов он был идеалом, и для обоих мужчин, ИХ мужчины. Артуру пришлось смириться, что Брагинского ему придется делить с Альфредом, печально, но да. У юнца была горячая голова и не менее опасное оружие, кто знает, чем это может обернуться? Россия никогда на собраниях не улыбается тепло, он вообще предпочитает не улыбаться, зато он искренне рад, когда Гилберт приходит вместе с Людвигом и рюкзаком. Младший Бальшмидт почти облегченно выдыхает, а Брагинский едва не светится от счастья. Керкленда это бесит, бесит до скрипа колен и дрожжи зубов, а поделать он ничего не может, сорвется потом в одном из дешевых кабаков своей столицы. Альфреда это бесит не меньше, он выпускает пар где-нибудь в гей-клубе на каком-нибудь парне. А сейчас они должны накопить побольше яду, чтобы плескаться им и уверенно травить себя дальше с надеждой, что однажды и они станут причиной теплой улыбки холодного России. Альфреду крышу срывает конкретно, напрочь. Он ненавидит этот холодный, леденящий душу взгляд фиолетовых глаз. Ненавидит, когда Брагинский с искренним равнодушием мажет по нему — герою взглядом и переходит к другому. Он всегда оценивает всех, исподтишка, прикрываясь наивной улыбочкой и игрой в Ваньку-дурачка. Брагинский не дурак, а еще он прекрасный актер, ему бы на театральной сцене блистать, а не загибать свой талант на таких же как он. Джонс думает, что знает Ивана вдоль и поперек, думает, что почти разгадал такую древнюю загадку как «русская душа». Джонс думает, и это не совместимо. Альфред останавливается и смотрит, смотрит как тот, кого он «знал», нежно целует в щеку белобрысого нахала, и спустя уже пару минут букет свежих роз летит в ближайший мусорный бочок. Идеальный бросок, идеальная траектория полета, некогда трепетно-нервно сжимаемых в руках цветов, и НЕ идеальный вечер. Альфред видит их вновь, идут за ручку, целуются приторно-сладко и долго, очень долго. У Джонса ногти на пальцах все искусанные, а улыбка искусственная и лживая, обещающая тебе все на свете, а на деле шиш с маслом. Джонс от ногтей переходит на подушечки. Нахальный пруссак зажимает ЕГО Ивана в углу и они пропадают. Лживая улыбка дает трещину. Они уже не скрываются, а Альфред Ф. Джонс уже не прячет свое истинное лицо за сладкой маской наивного юнца.