* * *
Но в итоге ничего не распухло. Они притерлись. Началась повседневная жизнь, с учебой, тренировками и регулярными обследованиями у врачей. Оба порой уставали так, что едва доползали до постелей. Когда уставали меньше, устраивались на Отабековом диване и смотрели кино под запрещенный попкорн — одна порция на двоих. Стакан с попкорном служил непрочной и незыблемой границей, разделявшей их личные территории. В Барселоне все было иначе — помнили оба. Старались не вспоминать. Друзья же. Были. Теперь соленые зерна они, не сговариваясь, брали строго по очереди, чтобы не соприкоснуться даже пальцами. Старались не слишком активно ворочаться на скромном диване, чтобы не въехать друг в друга локтем или коленом. Даже адресованное героям «ну ты долбоеб» бросали, не поворачивая головы, чтоб не коснуться дыханием чужой щеки. Юрка не хотел провоцировать, вообще не понимал, каково это: жить по-соседски с тем, кого хочешь до нехватки воздуха. Он так Никифорова когда-то хотел, недолго, но до звона в ушах. Тогда модус операнди был прост и понятен: наорать, обматерить, сбежать. Но то Никифоров, а то Отабек. Как на него орать? Юрка попробовал представить, плюнул и решил, что так сойдет. Пока. А там видно будет. Отабек же просто боялся. Что не сможет сдержаться, что в дружеском похлопывании по плечу окажется слишком много другого, ненужного. Или не окажется — а Юрка подумает, что оказалось. Отабек изо всех сил старался дружить, а все казалось — недостаточно. Вот и отстранялся, утрамбовывал в себя чудовищную благодарность, давившую изнутри на ребра. Хотелось — на колени, в колени, головой прижаться, сказать спасибо за то, что он есть, за то, что такой, за все. Но он ставил себя на место Юрки и понимал: сначала шарахнется от неожиданности, потом обматерит, потом начнет избегать, а потом… Дальше и думать не стоило. Стоило — довольствоваться тем, что имел. Тем, о чем не смел и мечтать. И без того он получил слишком много. Вынужденные ограничения сошли на нет скоропостижно и естественно, как снег по весне. Сначала они столкнулись руками в полупустом стакане в особенно напряженный момент фильма, замерли, отмерли и продолжили смотреть как ни в чем не бывало. Потом Юрка попытался устроить голову на плече Отабека, как делал пару раз еще в Барселоне, но вовремя отдернулся. А еще через пару вечеров сгреб стакан в руку и со словами «да пошло оно все» разлегся так, как хотел. Плечо и шея Отабека были просто созданы для его головы. Стакан Юрка пристроил себе на живот, придерживая рукой. — Ты же не против? — нахально уточнил он, задирая голову и тщетно пытаясь поймать взгляд Отабека. Внутри опять было страшно и что-то сжималось, как перед любым важным делом, где Юрка не чувствовал себя уверенно. — Нет, конечно, — невыразительно ответил Отабек. Его трясло от каждого Юркиного прикосновения, и он надеялся только, что со стороны это незаметно. Они возвращались к прежнему пошагово, каждый раз будто пробуя: можно, нельзя? Поездки на байке, когда Юрка вжимался в Отабека всем телом; массаж плеч, спины, ступней после тренировок; силуэт сквозь мутную дверцу душевой кабинки, когда один орал другому через дверь и полквартиры — «бля, полотенце забыл, кинь, пожалуйста». Но даже когда Отабек переносил задремавшего Юрку с дивана на тахту, это не выходило за рамки дружеских отношений. Очень тесных и все-таки дружеских. Отабек каждый раз себя придирчиво проверял на этот счет. За рамки оно вышло позднее.* * *
Юрка свернулся калачиком и гипнотизировал стакан, постепенно сменивший дислокацию и перебравшийся на живот Отабека. Ладони уютно лежали под щекой. Менять позу Юрка ленился. — Вот хули я не маг? — спросил он, видимо, у мироздания. — Щаз бы сказал «Акцио», и попкорн сам в рот прилетел. Или как там у Гоголя было, с варениками… — Скажи, — спокойно предложил Отабек. — Чо сказать? — не понял Юрка. — А, издеваешься? — Скажи. — Ну, Акцио, попкорн, — фыркнул Юрка. Пальцы Отабека подхватили пару зерен, покружили в воздухе и остановились возле Юркиного рта. Тот недолго думая поймал их губами, подхватил языком и случайно проехался по соленой коже подушечек. На экране что-то взрывалось, за окном сигналили и катились машины, а в гостиной висела тяжелая, как глина, тишина, которую Юрка сломал одним коротким словом. — Еще. Отабек выдохнул и потянулся за попкорном. И опять замер, когда по пальцам мазнуло горячее и влажное. Второй раз это точно не могло быть случайностью. Под ребрами у Отабека стучало так, что заглушало все остальные звуки. Он хотел прижать к груди ладонь, но там лежал Юрка и, конечно, слышал эти частые глухие удары. И все понимал. И трогал языком его пальцы. — Себе, — вдруг сказал Юрка. И Отабек зачем-то подцепил попкорн, потащил в рот и только потом сообразил, что этих пальцев только что касался Юркин язык, выронил кукурузу на футболку и лизнул соленые подушечки, будто пытаясь вычислить другой, незнакомый вкус. — Засну — переложишь на тахту, — предупредил Юрка как ни в чем не бывало. — Чот фильм скучноват. Отабек не сразу понял, о чем тот говорит. Фильм? Какой фильм? Какой фильм, когда у него Юрка. Наутро они дружно молчали о вчерашнем. Юрка молчал, и Отабек молчал. Как будто все шло как обычно. Отабек вообще не мог отыскать себя в происходящем. Когда заболел — тогда точно знал, что с ним случилось, почему и из-за кого. И когда решение об операции принимал, тоже знал про последствия, про риск. А потом прилетел Юрка и сам стал принимать решения, хоть и с его согласия. А Отабек растерялся. Он привык наоборот. И не смог сопротивляться. Не из-за болезни, конечно, хрен с ней, с ханахаки. Из-за того, что это Юрка. Отабек за весь месяц не успел привыкнуть к тому, что теперь в Питере, что квартира у них с Юркой одна на двоих, что с тренировки вместе, и ужин, и кино, и сон в одной комнате, так что иногда слышно легкое Юркино дыхание. Для себя он выстроил шаткую схему, в которой один друг помогает другому в трудной ситуации, и держался за нее, потому что других опор не было. Но не мог не думать о том, что думает Юрка о его словах, взглядах, прикосновениях, как оценивает, как относится. В Барсе все было легко: на правах друзей они позволяли себе многое, так что Крис и Виктор не переставали чесать языками на тему близких контактов энной степени. Но Отабек знал, что в их с Юркой объятиях и постоянном стремлении прикасаться друг к другу не было никакого подтекста. Просто Юрка действительно, как котенок, лез под руку, тянулся к прикосновениям, соскучившись по ласке, а Отабек ни разу не позволил себе ничего лишнего. В этом он мог поклясться: его совесть была чиста. Когда и легкие очистятся, они… они просто останутся друзьями. Такими же, как сейчас. Потом Юрка встретит первую любовь, потом вторую, третью, а потом, наконец, единственную — а Отабек будет продолжать с ним дружить, потому что у него нет выхода. Он просто не сможет дышать без Юрки. Даже если ханахаки у него войдет в бессрочную ремиссию. Потому что… Но вчерашний вечер ломал все логичные построения. Отабек не понимал, чего хотел Юрка, зачем делал то, что делал. Он ждал, что Юрка заговорит сам, но тот молчал, а Отабек не понимал, ждет ли он, чтобы другой начал первым, или вообще не хочет поднимать эту тему. Он многого не понимал в Юрке, но воспоминание о языке, прикасающемся к пальцам, выжигало остатки заразы из легких почти буквально.* * *
Очередные анализы показали быстрый регресс болезни. Ханакаки отступала, наступала весна и вместе с ней очередной этап Гран-при. Юрка готовился изо всех сил, между делом учился как мог. Отабек поддерживал его морально, готовился к еще далеким Четырем континентам и подрабатывал тренером младшеклассников в двух школах. Чувство неловкости между ними сошло на нет, чувство горячей признательности Отабека проходить и не думало, порой перехватывая горло волной кипятка, так что требовалось откашляться и подышать. Юрка смотрел обеспокоенно и гнал сдавать анализы по новой. Отабек отмахивался и уверял, что все в порядке. Так оно и было. В конце февраля Питер развезло. Юрка ввалился домой мокрый насквозь, сунул в пакет с мусором сломавшийся зонт и принялся стягивать прилипшую к телу одежду. Куртка пошла еще легко, а вот узкие джинсы поддаваться не хотели. Отабек стоял, прислонившись бедром к косяку, смотрел и думал, как ему повезло любить Юрку. Вот такого мокрого, питерского, красивого, как шпиль Адмиралтейства. — Бля, Бек, помоги! — просипел Юрка. Отабек опомнился, шагнул к нему, толкнул в плечо, усаживая на низкую обувную полку, потянул застрявшие на коленях джинсы. Высвободил сначала левую ногу, потом стянул мокрую плотную ткань с правой. Белая, плохо переносящая солнце кожа сейчас покрылась пупырышками и приобрела синюшный отлив. На остром колене сбоку выделялся короткий бледный шрам, последствие давнего падения. Отабек тронул светлую полоску пальцем, и что-то в нем переклинило. Он потянулся губами, руками, поцеловал холодную кожу под шрамом и выше, прижался щекой под собственное обжигающее «Юра, Юрочка…», погладил, прикрыв глаза. Потом очнулся, похолодел, поднял голову. Глаза у Юрки были огромными, охуевшими. Отабек, которому внезапно море стало по колено, провел костяшками пальцев по его щеке, даже не притворяясь, что стирает капли. Юрка отмер, перехватил и прижался губами, как тогда, в больнице. — Юр, прости, — выговорил Отабек, сам не зная, действительно ли раскаивается или… — Ты меня тоже, — Юрка ни глаз не отвел, ни губ не отнял. Жарко дышал, трогал кожу холодным ртом, крепко сжимал пальцы. И смотрел непонятно, будто цветок на солнце. Он вообще-то все понимал. Ну как понимал — Никифоров просветил. Сказал, дружить можно, почему нет. Не надо только несбыточных надежд давать. У них с Кацудоном в русско-японском союзе все было по-европейски: словами через рот. Обниматься можно, спать вместе можно, поцелуи — только легкие, касанием. «Институтки, блядь», — сказал Юрка. Даже спрашивать не стал, как Никифорову живется при таких раскладах. Ясно же, что хуево. Юрка Отабеку такого не хотел, так что границы соблюдал четко, строже, чем диету при Барановской. А тут черт знает что нашло. Не то горячие губы после промозглой улицы, не то чертово «Юрочка» — его так раньше только деда называл, больше никто. Не то взгляд Бека — темный и отчаянный, тоскливый, как у волка в зоопарке. Юрка такой видел уже, только глаза были льдисто-голубые. Знал, что нельзя ему вот так — губами, руками, — а удержаться не сумел. Потянулся, пропустил меж пальцев гладкие черные пряди. Ощущение понравилось, захотелось еще. Остановило лицо Отабека — странное, будто его ударили. — Жалеешь меня, Юр? — спросил он. Голос был не его, да и слова — тоже. Не должно было между ними такого звучать, никогда. Юрка сжал кулаки, взвился пружиной, хлопнул дверью ванной. — Да иди ты, — донеслось уже изнутри. Отабек так и сидел на корточках перед грудой мокрой Юркиной одежды, бездумно слушал шум воды в душевой. Мыслей не было, слов тоже. Только в висках тяжело стучало. Юрка, задвинув дверь кабины, открыл воду и уперся лбом в затемненный пластик. Какого хера они творили только что? На ощупь пустил воду погорячее, но всего продолжало трясти. Вспоминал взгляд Отабека, его слова, ощущение его кожи на губах. Какого хера все так запутано? Что он должен делать, когда выйдет — а выйти придется рано или поздно. Может, с Никифоровым посоветоваться? Но телефон остался там, на полке, где Бек целовал его колено, а Юрка путался в его волосах. Он двинул кулаком по стенке. Ну блядь. Ему понравилось прикасаться к Беку. И он хотел еще. Но он — не любил. То есть любил, но не так, как хотел прикасаться. Любил Бека как друга, а трогать хотел не по-дружески. И чтобы Бек его трогал так же. Ни с кем другим Юрка себе такого не представлял. Даже в никифоровский период фантазии были не такими, абстрактными. Трогать — это ведь про доверие. А Юрка никому себя доверять не собирался. Кроме Бека. Ему бы — да. Юрка в первый раз для себя все так четко сформулировал. И тут же голос в голове услышал: «Это гормоны, Юр. У него любовь, а у тебя гормоны. Так что не вздумай». Голос был Никифорова, конечно. И на удивление здравую пургу нес. «Ладно, — согласился Юрка, — не вздумаю». Вышел в полотенце, с пустой головой, наткнулся взглядом на мокрую одежду, наклонился поднять. — Я уберу, — буднично сказал Отабек за спиной, появившись в кухонном проеме. — Пол холодный, простынешь. Иди оденься. Юрка кивнул, не глядя на него. Наверное, так и было правильно.* * *
— Юр, что хочешь на шестнадцатилетие? — спросил Отабек. Они опять лежали в обнимку, молчаливо забив на все неловкие ситуации. Юрке казалось, что стало даже лучше. Будто те обжигающие прикосновения задали некую планку, рядом с которой обычные обнимашки были совершенно рядовым, не стоящим упоминания фактом. — Мы же договорились, — он поднял голову с плеча Отабека. — Мой тигр уже едет, на днях пойду забирать. Тигр был длиной почти с самого Юрку и обещал отъесть немало свободного места в квартире. Крутейший пылесборник. — Я про то, как хочешь провести день. — Ну-у… проспать до полудня, сожрать самый калорийный из всех калорийных обедов, посмотреть каких-нибудь Марвелов, чтоб бдыщ и бабах. А вечером — в клуб, где личный диджей соорудит мне охуенную музыку! — Надо же было пораньше, Юр, — с сожалением сказал Отабек. — За три дня с нормальным клубом не договориться. — Ну, я в тебя верю, — сказал Юрка, переворачиваясь и оказываясь с Отабеком нос к носу. — Ты все можешь. — Как джинн? — Как Брюс. Да я пошутил! — Юрка щелкнул загрузившегося Отабека по носу. — Ну какой клуб, Бек. Деда приедет, не бросать же его дома одного. И ты в клубе будешь постоянно занят, а я хочу с тобой, все время, а не в перерывах между сетами. — Со мной? — переспросил Отабек. Голос слегка дрогнул, будто Отабек никак не мог поверить, что Юрка хочет — с ним. И Юрку вдруг накрыло чем-то непонятным. Видимо, гормонами. — С тобой, — шепотом подтвердил он совсем уже в губы, — с тобой хочу. «Тебе нельзя четверные, — ругался на весь каток Фельцман. — Маленький еще!». Вот на что Юрка всегда плевал свысока и с удовольствием, так это на запреты. …Отабек разом оказался сверху, придавил его своей тяжестью. Юрка вцепился в него, в волосы на затылке, в футболку на спине, целовал почти зло, терся стояком о жесткое бедро. Слышал кожей частый стук чужого сердца, еле дышал от стиснувших его рук, хотел еще ближе, еще крепче. Застонал в губы, прижался. Глаза не открывал, уже в конце открыл, когда судорожные движения бедер вот-вот должны были привести к разрядке. Столкнулся со взглядом Бека — и кончил, сдвинув брови и больно прикусив губу. На него так не смотрели, никто и никогда, и Юрка сомневался, что кто-то когда-то будет смотреть. — Ты как? — в два приема спросил он, чувствуя бедром твердое. — Давай помогу. — Юра, нет. — Отабек перехватил его запястье. — Да. — Юрка выдернул руку, протиснул между ними, накрыл член Отабека поверх одежды — лезть в штаны наглости не хватило. Сжал, подвигал. Бек ткнулся ему в шею, застонал. Юрке понравилось. Все понравилось — собственный оргазм, то, как тяжелый Бек прижимает его к кровати, то, как вздрагивает всем телом, как целуется, как жмется. Как стонет и толкается в ладонь. Ошеломительно круто. Юрка уже сейчас хотел еще, снова. Стиснул пальцы покрепче, подвигал туда-сюда, насколько позволяли их тесно прижатые тела, лизнул Бека в шею — и услышал глухой жалобный стон, ощутил, как расслабляются под рукой широкие плечи, как обмякает член в кулаке. Подумал — круто, но мало. Подумал — еще. Подумал — я тебя никому не отдам, Бек. Хорошо, что и не придется. Вслух ничего не сказал. Друзья же, ну. Только теперь с привилегиями. — Юра, — Отабек поднял голову, во взгляде уже читалось какое-то дикое раскаяние. Юрка сверкнул глазами. — Молчи. Мы ничего плохого не сделали. Хорошо же было, скажешь, нет? Просто заткнись, Бек, слышишь?! — Он почти кричал, убеждая не то Отабека, не то самого себя. — Юра, — Отабек, напротив, казался спокойным, — ты же знаешь. Это не отношения. Это клубок проблем. Я виноват, я не должен был слушать тебя. Я должен был сделать операцию, и мы оба жили бы спокойно. Дружили бы. — А с сексом, значит, дружить нельзя? — Юра. — Что? Мне шестнадцать. Я хочу трахаться. Я не против мужиков, и ты мне нравишься. Может, я вообще никого никогда не встречу, может, я не умею любить — патология такая. А с тобой мне хорошо, и тебе со мной тоже! А ты говоришь — Юра, прекрати! — Юр, а обо мне ты подумал? — совсем тихо спросил Отабек. — Каково мне будет спать с тобой, зная, что ты ничего не испытываешь? Кроме физиологии, конечно. Юрка рывком отвернулся. Он знал, что проблема в этом. С самого начала знал, его предупреждали, но он самонадеянно решил, что у него — получится. Не получалось. — Это моя вина, — сказал Отабек за спиной. — Я начал. Прости. Он поднялся, обошел диван. Юрка перехватил его за руку. Нельзя было его сейчас отпускать. — Стой! Знаешь что? Давай сначала. Будто этого не было. Просто не было, слышишь, Бек? Одна-единственная глупость, ну мелочи же! Никифоров знаешь сколько всякой хуйни творил, чтоб с Кацудоном остаться? Тебе до него как до олимпийского золота! Отабек не выдержал, фыркнул. Коротко засмеялся. Юрка посмотрел недоуменно и все еще зло, потом тоже захохотал. Их до сих пор потряхивало, но так, остаточным напряжением. Отабек, конечно, не мог «будто не было». Но мог разграничивать: вести себя с Юркой как нормальный друг — это давалось без усилий, — а, оставаясь в одиночестве, вспоминать, как все было. Было — невероятно, сладко, и жарко, и больно, и нежно, и даже если не повторится никогда, все равно — было. Отабек знал, что и без ханахаки вышло бы то же самое. Он больше не задавался вопросом, почему все устроено так несправедливо, принял Юркину не-любовь и перестал сомневаться в верности его решения. Быть рядом с ним, на любых условиях, было лучше, чем без него. Отабек собирался сказать это Юрке в его день рождения. Тот тоже переживал из-за того, как резко перекроил их общую жизнь. Отабек хотел сказать, что это ничего, что он благодарен и что Юрка молодец.* * *
Три дня сократились до трех часов так быстро, что никто не заметил. Отмечали в кафе, за столиком на семерых: Милка, Гоша, Фельцман с Барановской, Николай Степанович и они с Юркой. Милка выглядела суперсчастливой, ее телефон регулярно вибрировал, она принимала безразличный вид и набирала пару слов или строчку смайлов. На пятый или шестой раз Юрка не выдержал, сказал, что у него нервы и так ни к черту, поэтому синьорита Криспино и синьорита Бабичева могут доламывать их в любом удобном им режиме. Милка смутилась, Юрка заржал и передал Саре привет. Гошка помахал телефоном и заявил, что Пхичит выложил у себя в инсте поздравление и просит показать его для всех гостей, обещая нечто необычное. — Если там стриптиз на шесте, вырубай сразу, — предупредил Юрка. — У нас сегодня приличный вечер. Вырубать не понадобилось: Пхичит просто выстроил в ряд своих хомячков. У каждого на голове была шляпа с текстом, складывавшимся в надпись на английском: «Мы тебя любим, Юра!». — Как он заставил хомячков сидеть смирно? — удивилась Милка. — Приклеил! — заржал Юрка. — Юрий! — возмутилась Барановская. — Вы смеетесь над страданиями бедных животных? Ванильный ликер добавил ей величавости и пафосности. — Это кто тут еще бедное животное, — пробормотал Юрка в бокал с шампанским. — Они живут лучше меня. Отабек рядом чуть слышно фыркнул. — Меня тоже попросили показать поздравление, — сказал он громко. — К сожалению, Виктор и Юри не смогли приехать, о чем очень сожалеют, но современные технологии решают эту проблему. Никифоров и Кацудон сидели бок о бок и говорили по очереди. Витька, конечно, трепался больше, но мгновенно закрывал рот, когда слово брал волнующийся Юри. Юрка отсмотрел запись с интересом и даже не сказал ничего ни про котлету, ни про престарелого ловеласа. — Тебе не кажется, что с ними что-то не так? — спросил он на ухо Отабека, пока остальные пили за цветение сакуры. Он не мог объяснить, в чем дело, но в Никифорове что-то изменилось. Может, ушло напряжение, может, взгляд стал не таким загнанным. Понять Кацуки было еще сложнее, но в том, как тот сам качнулся к плечу Никифорова, Юрке виделось что-то подозрительно теплое. — Кажется. Похоже, Виктору опять повезло, — улыбнулся тот. Его улыбка вонзилась Юрке куда-то под сердце, да там и осталась. — Завидуешь? — спросил он прямо. — Завидую, Юр. Глупо, но… Нет, не думай, я благодарен за все, что у меня есть… — Но хочешь, чтобы я у тебя был тоже, — закончил за него Юрка. — А кто бы не хотел, — Отабек покачал головой. — Не грузись, Юр, давай веселиться. Это же твой праздник. — Давай, — согласился Юрка. — Мне водки. — Хрен тебе, — шепнул Отабек на ухо. По шее побежали мурашки. Спустились на плечо, по позвоночнику и растаяли на пояснице. — Шампанским перебьешься. — Я от него дурной. — Хотелось, чтобы Отабек говорил так подольше. От мурашек было щекотно и приятно. — С этим я справлюсь, — пообещал Отабек. Сам он тоже пил шампанское — бокал за вечер выцедил, ну охуеть. Юрка понимал, почему так, знал, что так правильно, и это раздражало. — Давай за меня, — сказал он, разлив «Бейлиз» Барановской по изящным треугольным рюмкам на ножках-ниточках. В пальцах Барановской такая смотрелась изысканно, в руках Юрки как хрен пойми что. — Юр. Ликер на шампанское? — Алтын, ты зануда, — сообщил Юрка, сунул ему рюмку, скрестил руки. — Давай на брудершафт. Отабек перестал сопротивляться, втянул в себя густую сладковатую жидкость. Юрка тоже опрокинул рюмку в рот, проглотил, поморщился. Не очень крепко, сладковато. Херня какая-то. Но сойдет, лучше шампуня. Он машинально облизнул губы и перехватил темный, остановившийся взгляд Бека, с которым так и сидел об руку. Был бы тут Никифоров, уже орал бы «Горько!». Но публика подобралась приличная, так что нечего было и мечтать засосать Бека прямо здесь, при всех. Юрка бы не отказался. Он не зря ждал дня рождения. У него был план. Дед еще месяц назад, при обсуждении празднования, сказал, что заночует у Зои Петровны. Раньше, в его редкие визиты, Юрка просто доставал для себя с балкона старую, как Фельцман, раскладушку. Но с приездом Отабека ставить ее стало некуда. Юрка не очень любил соседку, но деду Зоя Петровна чем-то нравилась. Он вышел на шестом этаже, терпеливо выслушав наставления Юрки насчет мер безопасности и прочего, и лифт поехал дальше, на восьмой. — С «Камасутрой» ты слегка переборщил, Юр, — заметил Отабек. Юрка заглянул ему в глаза, поймал насмешливые искры и сообщил, что ему как внуку виднее, что деду советовать, и вообще. «И вообще», — согласился Отабек все с той же насмешкой в глазах. Юрка открыл дверь, тщательно прицелившись ключом в замок, и так же методично и неспешно выполнил все обязательные процедуры: переоделся, убрал костюм в шкаф, принял душ и даже волосы подсушил — не любил, когда капало и липло к коже. Отабек полулежа устроился на разложенном диване с пультом в руках, мягко-домашний в серых штанах и свободной футболке. — Что смотреть будем? — спросил он. Юрка перекинул через него ногу и сел на бедра. — Ничего, — сказал он, глядя в темные глаза. — Музыку включи. Ритмичную. Ну или какую хочешь. — Юра? — мягкий знак вопроса повис в воздухе. — Юра. Ты меня любишь. И хочешь. И я хочу. — Юрка наклонился и потерся носом о нос Отабека. — Юр, мы же обсуждали… — Ничего мы не обсуждали! — Юрка уперся руками в подушки, смотрел Отабеку в лицо. — Как ты это представлял? Мы будем жить вместе, ты будешь меня любить, а я буду водить сюда баб на потрахаться. Ну или мужиков, неважно. Потому что в шестнадцать хочется до безумия. И в девятнадцать хочется, да? Но у тебя любовь, поэтому я буду трахаться, а ты страдать. А потом я найду свою, блядь, половинку, а ты будешь продолжать дружить и страдать. Так, да? — Ну… типа того, — согласился Отабек. — Понимаешь, так лучше, чем без тебя. А ты все как-то по-другому представлял? Голос у него был спокойным, как рокот грома за горизонтом. Юрке казалось — сейчас ударит молния, и все взорвется к черту, взлетит на воздух грудой обломков. — Не знаю, — честно признался он. — У меня в Алматы всего два дня было, когда планировать? Я о других вообще не думал. Я хотел, чтобы ты был со мной. На льду и вообще. — Юрка, — выдохнул Отабек со стоном. Юрка предпочел принять это за разрешение. Сдернул с себя растянутую майку, потянул футболку с Отабека. Тот помог, приподнялся, вытянул руки. Потом обнял полуголого Юрку, поцеловал ключицу, плечо, провел языком по шее. Язык был горячий, и руки горячие, и грудь, и живот, и там, где Отабек прикасался к Юрке, будто оставались невидимые теплые следы. — Бля-я-я… — протянул Юрка, подставляясь. — Хули ж мы раньше… Больше ничего связного он сказать не смог, только вздрагивал, стонал и односложно матерился, когда Отабек, перевернув его на спину, вылизывал и целовал грудь, соски, живот, когда стягивал штаны сначала с него, а потом с себя, когда прижался всем телом, голый и горячий. А потом одним движением перевернул Юрку на себя, развел колени и сжал его бедра. — Бек? — от неожиданности Юрка вновь обрел связность речи. — Ты?.. — Да. — Отабек смотрел уверенно, даже как-то непреклонно. — Я и так твой. Бери. Если хочешь. Юрка замер, приоткрыв рот. Потом в глазах что-то мелькнуло. Он наклонился к Отабеку. — Хочу, — губы проехались по щеке, по подбородку. — Хочу трахнуть тебя в зад, Бек. И в рот тоже хочу. Все хочу. Не пожалеешь? Отабек покачал головой. Юрка чувствовал, как дрожат его руки, обнимающие спину. Он дотянулся до заранее приготовленного тюбика — для себя подбирал, — влажными пальцами погладил между поджавшихся ягодиц Отабека. В неловкой тишине даже дыхания почти не было слышно. Юрка хотел что-нибудь сказать, но в голову ничего не приходило. Он фыркнул сквозь зубы. — Что? — спросил Отабек. — Никифорова не хватает. Щаз бы прокомментировал эти нелепые телодвижения. Отабек беззвучно рассмеялся. — Я люблю тебя, Юр, — сказал он сквозь улыбку. — Просто трахни меня. Можешь даже, не думая о Никифорове. Юрка вытянул пальцы из горячей тесноты, раскатал по члену презерватив. Рукой приставил головку ко входу, наклонился к Отабеку, опираясь на свободную ладонь. — Я ни о ком не думаю, кроме тебя, — сказал он, проталкивая член внутрь тела Отабека. — Я тебя хочу, Бек. И… Он втянул воздух сквозь зубы, прикрывая глаза. Отабек перевел дыхание и легко качнулся навстречу. Было немного больно и неприятно, но Юрка двигался, и боль уходила, возбуждение накатывало и хотелось больше, дольше, хотелось всегда принадлежать Юрке вот так, полностью, без остатка, и невозможность этого делала происходящее еще более ценным и почти невыносимо прекрасным. — Бек, — простонал Юрка над ним, — Бек, я, кажется, щаз все… Отабек сжал его внутри себя, чувствуя пульсацию, смотрел на вздернутый подбородок, прилипшие к шее светлые волосы и больше не боялся мысли, что привязан к нему навсегда. Оно того стоило. Юрка того стоил. Когда Юркин член обмяк и с мгновенным неприятным ощущением выскользнул из тела, Отабеку стало жаль, что все уже кончилось. — Быстро. — Он постарался улыбнуться, но, вышло, наверное, плохо. Юрка ухмыльнулся. Глаза у него были совершенно шальные и довольные. — Ау! — сказал он. — Что значит быстро? Мне шестнадцать, и у нас вся ночь впереди! Он сдвинулся ниже и накрыл ртом член Отабека, заставив того взвыть и выгнуться дугой. «Резинка», — хотел напомнить Отабек, но все здравые мысли вымело, едва Юрка качнул головой. Прошло, кажется, несколько минут — или секунд? — Отабек не был уверен. Он вообще ни в чем не был уверен. Может, он спит, а может, напился до беспамятства. Но он только что кончил Юрке в рот, и это была реальность, верно? — Быстро, — засмеялся Юрка, садясь и вытирая ладонью губы. — Прости. — Один-один. — Юрка выкинул завязанный узлом презерватив куда-то под диван и растянулся рядом. — У тебя ведь это первый раз? — С мужчиной — да. А у тебя просто первый? — Угу. — Гостиную освещал только экран беззвучно работающего телевизора. — Ты поэтому хотел, чтобы я тебя? Типа это не так значимо, чем когда отдаешься? — Вроде того. Может возникнуть сильная эмоциональная привязка. — А ты не хочешь, чтобы я к тебе эмоционально привязался? — А стоит? — Не знаю. Все думаешь о том, что я кого-нибудь встречу? — Об этом трудно не думать, Юр. Но… — …Я не виноват. Знаю. И ты не виноват. Так вышло. Блядь, Бек, может, будем просто трахаться? Вот без этого всего. Может, встречу, может, нет, может, у меня завтра член отвалится. — Почему это вдруг? — Слишком много вопросов. — Юрка перекатился, лег на Отабека. — Я тебя еще хочу. Мне понравилось. Наоборот тоже хочу. Все хочу. Отабек смотрел на него и думал, как было бы хорошо уметь жить только сегодняшним днем. Но он не умел. Зато отлично умел испортить настоящее будущим. Во взрослом мире это называлось предусмотрительностью.* * *
Жить с регулярным сексом оказалось намного проще и приятнее, чем без него. Конечно, они все попробовали. Отабек помнил Юркины глаза, когда впервые взял его, когда двигался в нем, сжав губы и стараясь быть как можно осторожнее, а Юрка тянул за плечи, ерзал под ним и шипел, что можно бы побыстрее и пожестче. Круто было по утрам дрочить друг другу на кухне, пока на сковородке сгорал омлет (после третьего раза они все-таки купили мультиварку), круто было целоваться без повода там, где сталкивались, хоть у входной двери, хоть на балконе, хоть на выходе из ванной. Круто было смотреть на Юрку, творящего вечность на льду, и знать, что вечером будешь лежать на нем или под ним и видеть такой же взмокший лоб и такие же горящие глаза. Все было очень круто, такой реальность изображают в голливудских фильмах — за полчаса до начала апокалипсиса. — Есть будешь? — спросил Отабек, останавливаясь на пороге гостиной. — Ща. — Юрка сосредоточенно уткнулся в экран смартфона. — Тут апокалипсис. — Не понял. — Отабек присел на диван рядом с ним. — Никифоров видео скинул с этого их местного чемпионата. Помнишь Минами, ну, котлетного фаната? У него новая программа, «Апокалипсис», круто сделана. До меня далеко, конечно, но забавный. Я на его инсту подписался и на тик-ток. Ну, а чо, подрастающих соперников надо знать в лицо! Юрка еще что-то говорил. Его голос уплывал все дальше и дальше, слышался будто сквозь вату. Зато пальцы на экране, светлую челку, рисунок губ Отабек видел четко. «Это оно? — спросил он себя. — Это случилось?». Юрка терпеть не мог первым подписываться на кого-то, заходил без регистрации или смотрел у самого Отабека через плечо. Минами у Отабека ассоциировался только с одним словом — милый. Забавно будет, если Русская фея свалит в Японию следом за королем льда. Отабек понял, что загоняется, тряхнул головой. Это всего лишь интерес к чужой программе. Обычное дело для фигуриста. Юрка часто так залипал, пытался понять, как сделан тот или иной элемент, и как только понимал и мог повторить — терял интерес. Так будет и на этот раз, можно не сомневаться. Отабек в общем-то не сомневался. Он пытался заранее прожить, испытать на себе то, что когда-нибудь случится. Предположим, что этот Минами и есть первая Юркина любовь. Что ты будешь делать, Отабек Алтын? Тренироваться. Работать. Любить. Ничего из этого не помогало. Даже слабый намек на возможность потерять Юрку приводил Отабека на грань излома. Он снова и снова возвращался мыслями в день, когда все изменилось, и приходил к выводу, что ошибся еще тогда, когда сказал Юрке о ханахаки. Это была точка невозврата. Он должен был промолчать, вот и все. Остальное — логичные последствия. Он даже обрадовался, закашлявшись однажды утром. Рецидив болезни мог бы что-то изменить. По крайней мере, они с Юркой отдалились бы друг от друг от друга и перестали мешать каждому жить свою жизнь. Не самый плохой вариант на фоне прочих. Но визит к врачу выявил всего лишь легкую простуду. В конце марта Юрка улетал на второй этап Гран-при — в Канаду. Отабек помнил списки участников наизусть. Минами был там, со своим «Апокалипсисом». Очень символично звучало. — Передай привет Джей-Джею, — сказал Отабек, прощаясь в аэропорту. — Хуй ему, а не привет, — тут же отозвался Юрка. — Еще я твоим бывшим приветы не передавал. — Он не мой бывший. — Похуй. И это, — Юрка сгреб Отабека за отвороты куртки, — с тобой что-то не так, Бек. Я вижу. Щаз времени нет, но вернусь — выбью всю дурь. Или вытрахаю. — Он улыбнулся и быстрым шагом пошел на посадку. — Если вернешься, — одними губами поправил Отабек. Конечно, Юрка вернется в Питер. А к нему? «Когда-нибудь он не вернется, — напомнил себе Отабек. — И это не повод похерить все, что он для меня сделал». Юрка спас ему лед, и золото Четырех континентов Отабек хотел заработать не для себя, для него. Он посмотрел время. До начала тренировки оставался час — как раз добраться до катка. Отабек выбросил из головы лишние мысли и поспешил к выходу.* * *
Сначала самолет летел, как подстреленная чайка, потом черепахой тащилось такси. «Быстрее, — говорил Юрка, — быстрее!». «Извините, — терпеливо повторял водитель, — я не могу нарушать правила». Юрка грыз ноготь, где у кромки уже розовело, и таращился в темное окно. Четвертый час ночи, самый глухой, самый опасный для людей. Он сунул деньги, едва такси остановилось, взлетел на восьмой этаж, на полминуты склонился к коленям, тяжело дыша, потом вставил в замочную скважину ключ, повернул. Дома было темно и тихо. Четвертый час ночи, напомнил он себе, так и должно быть. Прошел в гостиную, чуть освещенную далекими рекламными щитами, остановился у дивана Отабека. Никак не мог разобрать, лежит там кто-то или нет. Наклонился, протянул руку, ожидая наткнуться на твердое плечо или волосы. Но пальцы встретили только гладкую ткань покрывала. Юрка сел — ноги будто подломились, снова ощупал пустой диван. — Бек? Бек! — Юра? — послышалось из темноты. Вспыхнул свет — Отабек включил неяркий настенный бра. Юрка уставился на него, как на привидение. Он и сам выглядел не лучше: лохматый, не выспавшийся, с кругами под глазами и обкусанными в хлам губами. Путаясь в одеяле, Отабек бросился к нему, обнял. — Юра, что случилось? Что с тобой? Юрка потрогал его — лицо, волосы, руку, засмеялся, привалившись к боку. Отабек чувствовал, как его трясет. — Да пиздец какой-то. Я вдруг вчера понял, что прилечу в Питер — а тебя нет. Точно откуда-то знал, прямо видел, как в кино: приезжаю — а дом пустой. Ни записки, ни сообщения. Ничего. Ты просто взял и исчез, уехал к себе. И объяснять ничего не хочешь. Как будто ты меня просто вычеркнул из своей жизни и стал жить дальше. Без меня. На соревах здороваешься, а когда в лоб спрашиваю, что случилось, говоришь — все в порядке. И улыбаешься. — Пиздец, — сказал Отабек. — Юр, ты… — Я это так четко увидел, что тут же обратный билет поменял. Летел с пересадкой, через жопу какую-то, чтобы несколько часов выиграть. На месте сидеть не мог. Все думал, а вдруг правда. Ты в последнее время какой-то странный был. В общем, считай, что я псих с заебами. — Юрка шмыгнул, вытер нос и щеку. — Бек, если тебя это не смущает, пообещай, что всегда будешь рядом, а? Отабек пообещал бы и конец света предотвратить. — Юр, конечно, буду. Куда я денусь. — А, ну да, ханахаки же. Я точно придурок. — Юрка опустил плечи, занавесился волосами. Отабек сполз на пол, чтоб заглянуть ему в лицо. — Юр, ты чего, какая ханахаки? Рецидивов на этой стадии ремиссии уже не бывает. Это просто любовь, Юр. — Ага. — Юрка посмотрел на него, так, будто впервые об этом слышал. — То есть на самом деле любовь, да? А у меня тогда что? — У тебя — не знаю. — Отабек поднялся, потянул из его рук рюкзак. — Вставай, переодевайся, замерз же. Дрожишь весь. — Это нервы, — отмахнулся Юрка, — я всю дорогу так. А тут еще захожу, а диван пустой. Думал, ебанусь прям тут. Ты чего на тахте-то? — Там белье тобой пахнет, — признался Отабек. — И я тоже псих с заебами, потом расскажу. Давай куртку. — Бек, — Юрка перехватил его руку, прижался щекой, провел губами. Пульс немедленно подскочил. — Ты у меня есть. Казалось, ему важно подтвердить это для себя. Будто попробовать медаль на зуб или новый лед на вкус. — Да, — подтвердил Отабек еще раз, — и всегда буду. — И я у тебя есть, — сказал Юрка. — Чтоб ты знал. Не любовь. Но как же близко.