До тла сгорев

Хакуэй смотрит на свои руки, на отражение в зеркале, заглядывает в собственные глаза, потухшие и безнадежно уставшие. Мир ушел так далеко вперед, что ухватиться за конец взмывающей вверх ленты жизни больше невозможно. Она проспала два года, она потеряла целую жизнь и стала куклой в руках древней ведьмы, она… больше не может жить как раньше. Идти вперед, сражаясь за идею единого мира, доказывая всем вокруг, насколько высоки идеалы Империи ее покойного отца, господина Коэна, насколько тверда и решительна она сама… этого больше нет. И ее тоже не было, словно все, за что она раньше боролась, снова сгорело до тла без шанса на восстановление. Хакуэй невесомо проводит пальцами по щеке, по обнаженному плечу, где должны быть шрамы от меча Кога, но их нет. Стерлись так же легко, как и два года ее жизни. С этим невозможно смириться, это нельзя оставить просто так, потому что там, в зеркале, она видит не себя. И крепко держа в руках кинжал, она не колеблясь замахивается для удара. Боль обжигающая — доказательство того, что она до сих пор жива и хочет жить. Из свежей раны сочится кровь, Хакуэй слегка перестаралась и шрамы точно выйдут больше, чем в прошлый раз. Плевать. — Всегда считал тебя кисейной барышней, — его довольная улыбка больше смахивает на звериный оскал, любопытство в его глазах горит алым, и это действительно приятно, потому что он видит в ней то, что она сама хотела бы найти в себе, пропавшей на два года и сломавшейся как только поняла, что в этой жизни ей больше места нет. — Что думаешь сейчас? — Хакуэй оборачивается, не скрывая и не смущаясь. Стыдливо бы прикрыть нагое тело, только вот зачем? Принцесса в ней до тла сгорела и осталась в прошлом навсегда, оставив лишь… как ее в народе то звали? Предательница? Ведьма? Шлюха? Хакуэй смиренно принимала все обвинения, но стойко пронести их через всю жизнь не смогла и сбежала. Слабая. И в этих бесчисленных попытках не сорваться в бездонную пропасть она встретила его — Ро-Ро. В его руках она пылала, один лишь взгляд огненно-красных глаз его плавил до костей — белых и невзрачных. В волосы его зарывалась пальцами, словно руки в горящие угли засовывала, и каждый раз, когда он толкался в нее грубыми, рваными движениями, пыталась сжечь до тла себя, до невозможности слабую, не смогшую принять изменившийся мир и сбежавшую, стирая ноги и душу до крови. — Такой ты мне нравишься больше, — он касается ее ран осторожно, словно прикасается к хрупким крыльям бабочки. В такие моменты он заставляет ее тело трепетать, согревая душу нежностью искренней, теплой, чтобы после довести до иступления страстью огненной и острой, от которой, кажется, все внутри трескается словно сухие дрова в костре и сгорает. С Ро-Ро даже такое становится простым и обыденным, будто и не было двух лет бесконечного мрака. Прошлое сжигать, оставляя позади серый пепел, становится проще. Хакуэй берет широкую ладонь Ро-Ро обеими руками, с улыбкой прижимает их к груди и смотрит в его алые глаза. И во взгляде его сгорают навсегда ее два потерянных года. Собраться из пепла непросто, но у Хакуэй, кажется, получается…