autoclave

Ты проработала вместе с Хельгой Готлиб целых восемь лет ещё до Гонконга, и, если уж начистоту, по большей части это была одна сплошная перебранка. Однажды достигнув равновесия с помощью полусерьезных стычек, никто из вас уже не собирается нарушать статус-кво — даже если ваши ассистентки не могли выносить подобное дольше трех месяцев. Кажется, была рекордсменка, которая продержалась целый год, пока случайно не смазала вычисления на доске. Хельга отругала её за это так язвительно, что ассистентка отшатнулась, споткнулась и наступила прямиком в лужу Кайдзю-Блю. Ты и Хельга настолько увлеченно орали друг на друга по поводу дурацкой разделяющей лабораторию напополам липкой ленты на полу, что ты даже не заметила, как ассистентка в слезах и с дырой в туфле, проеденной токсичным веществом, выскочила из лаборатории. Да, тебе было весьма стыдно за это. Прошло немного времени, и даже маршал Пентекост оставил попытки научить вас уживаться друг с другом. Удочерив Мако Мори, он официально махнул рукой на своих главных ученых и распрощался с надеждами, что в плане психологического возраста они хоть когда-нибудь преодолеют отметку в двенадцать лет. И на твоей памяти, из всех тех восьми лет ругани только три события действительно выделяются на общем фоне в качестве ключевых. Четыре, если считать первый раз, когда ты встретила её. У маршала Пентекоста есть особенность — можно даже сказать, дар — находить людей, которые дополняли бы друг друга. Возможно, это присущее всем рейнджерам чутье. Благодаря ему он знал, что разумнее и проще будет позволить вам с Хельгой собачиться до конца ваших дней, и благодаря ему он первым делом познакомил тебя именно с ней. Конечно, дело могло быть ещё и в том, что вы обе были ведущими специалистами в своих областях, но… Знаете что? Неважно. Когда ты узнала, что будешь работать с Хельгой Готлиб, ты решила, что это шутка. Невозможно поверить, что до сих пор существуют люди, которых называют Хельгами. Ну ладно, тебя саму зовут Ньютон и, пожалуй, не тебе бросать камни в чужой огород, но серьезно!.. Хельга Готлиб. Сразу представляется толстая, похожая на викинга блондинка, которая преследует тебя со скалкой в руке. Если бы в ней было ещё чуть больше немецкого, она, должно быть, могла бы спонтанно превращаться в пинту пива. Это лучший день в твоей жизни. Ты время от времени шепчешь себе под нос «Хельга» и хихикаешь. Твои коллеги весь день бросают на тебя странные взгляды. В смысле, даже более странные, чем обычно. Затем ты гуглишь её и сидишь с открытым ртом, удивляясь тому, что тебе ещё не пришлось подбирать свою челюсть с пола. Хельга написала операционную систему для Егерей первого поколения. Охренеть. Охренеть. Твой интерес к проекту «Егерь» не простирается дальше того, как много новых кусков кайдзю они могут тебе предоставить, но всё равно, охренеть. Теперь ты даже не знаешь, что и думать. Ты идешь на встречу, будучи в замешательстве и накачавшись кофеином, и немного опаздываешь. Может, на пять минут. Может, все-таки на пятнадцать. Какая разница? Время относительно, сейчас все это знают. Но эта штука не пройдет с маршалом Стакером «Будто Аршин Проглотил» Пентекостом, так что ты ещё с порога начинаешь извиняться за своё опоздание, и кофе из Старбакса выплескивается тебе на запястье, оттеняя яркие краски твоих татуировок. К тому моменту ими покрыты твои руки, плечи и даже грудь. Пройдет ещё девять лет, прежде чем ты увековечишь Тройное Явление у себя на спине и всё твое тело превратится в сборище кайдзю, но даже того, что уже есть, вполне хватает, чтобы маршал Пентекост смотрел на тебя с огорчением. Ты только-только заканчиваешь извиняться, когда до тебя вдруг доходит, что ты действительно заявилась на встречу на пятнадцать минут позже и со стаканом из Старбакса в руке. Ты едва удерживаешься от смеха. Хельга Готлиб резко поднимает голову. Первое, на что ты обращаешь внимание, — это её волосы, потому что свои собственные всегда доставляли тебе много хлопот. По своему виду они приближаются к распространенному стилю а-ля «Слишком-Плохи-Для-Парикмахеров» и, когда ты позволяешь себе выглядеть немного небрежно, ниспадают неровными волнами до самых плеч. Чаще всего ты собираешь их в свободный пучок и фиксируешь с помощью карандашей, палочек для еды или — в одном памятном случае — скальпеля (и вот поэтому, ребятки, никогда не заходите в лабораторию в компании бессонницы и тыквенных латте). У Хельги же — мысленно ты ни за что не будешь называть её «доктором Готлиб» — наоборот, идеальные волосы. Стрижка ужасна: странной длины каре, которое подчеркивает острые черты её лица — не только скулы, но и орлиный нос, ровную линию челюсти и подбородка. Стрижка ужасна, честное слово. Но сами волосы — идеальны: черные и блестящие, линия каре строго параллельна полу, ни одного секущегося кончика. Её одежда, в основном, состоит из твидовых вещей, которые скверно сидят на ней. Она одновременно до ужаса похожа как на всех профессоров, которых ты ненавидела в колледже, так и на всех стервозных девушек, которых тебе хотелось то ли придушить, то ли трахнуть у ближайшей стены. А вот ты, в сравнении с Хельгой, выглядишь офигенно. Наверное. Во всяком случае, на тебе определенно присутствуют все предметы гардероба, необходимые для пребывания в приличном обществе, пусть они и не совсем сочетаются друг с другом. Твоя белая рубашка расстегнута так, что почти открывает взгляду ложбинку между грудей, а тонкий черный галстук свободно болтается на шее. Ты не на сто процентов уверена, что на твоей черной юбке нет пятен от какой-нибудь липкой дряни инопланетного происхождения, зато на сто процентов уверена, что на кедах они есть. Но это нестрашно, ты же ученый, рок-звезда и богиня в одном флаконе, такой вид тебе идет. — Доктор Гейзлер, — вздыхает маршал Пентекост, и его голос звучит крайне устало. Ты почти наверняка знаешь, что это напускное. — Да, привет, вот и я, всё мое внимание в вашем распоряжении, — говоришь ты и запоздало добавляешь: — Сэр. Хельга насмешливо фыркает. Пентекост снова вздыхает. — Это доктор Готлиб, математик, о которой я вам говорил. Доктор Готлиб, позвольте представить вам доктора Гейзлер, она наш кайдзюолог. Ты могла бы поцеловать его за то, что он сказал это слово с невозмутимым выражением лица. — Доктор Гейзлер, — Хельга пересекает комнату, чтобы обменяться с тобой рукопожатием. Ей приходится переложить свою трость в другую руку, тебе приходится сделать то же самое со своей чашкой для кофе, но вы справляетесь. — Я читала некоторые из ваших работ, — её тон лишает тебя сомнений по поводу того, что именно она о них думает. Ты замечаешь, каким презрительным взглядом она окидывает твои шмотки, и едва подавляешь в себе желание протянуть руку и растрепать её дурацкие волосы. — Спасибо, — бодро отвечаешь ты. — Я тоже пыталась прочесть кое-что у вас, но всё так тяжеловесно и кишит профессиональным жаргоном… Может, вам стоит быть чуть менее серьезной, Хельга, — ты разрываешь рукопожатие и хлопаешь её по плечу (пожалуй, чуть сильнее, чем необходимо). — Ладно, — перебивает Пентекост. — Я оставлю вас, чтобы дать вам возможность познакомиться получше, — и он начинает обходить тебя, направляясь к двери. — Эй, стойте, подождите секунду, — ты собираешься схватить его за руку, но тут же передумываешь, когда он поворачивается, чтобы выразительно посмотреть на тебя. Господи, он действительно может выглядеть пугающе. — Что это такое? — продолжаешь ты, быстро придя в себя. — Скоростное свидание для ученых? Вы так и не сказали нам, что мы должны будем делать. Пентекост награждает тебя одним из своих Взглядов. — Работать вместе, — говорит он и выходит из комнаты. В этот момент тебе даже не обязательно смотреть на Хельгу, чтобы понять: проще сказать, чем сделать. *** Следующее, что ты действительно помнишь из первых лет совместной работы, — это своего рода последовательность событий. Вы с Хельгой ругаетесь из-за чего-то — возможно, из-за твоей неряшливости или привычки Хельги напевать с закрытым ртом во время работы — и это одна из тех ссор, которая действительно задевает тебя. Такое случается временами, и это не имеет почти никакого отношения к по-настоящему значимым темам (или ко времени месяца, спасибо большое, но ты врежешь любому, кто посмеет сказать подобное тебе в лицо), но иногда Хельга умудряется пробить твою защиту и заставляет тебя чуть ли не плакать. Ты плачешь, когда зла (и это здорово смущает), и ты готова поспорить, что такого никогда не случается с чертовыми Снежными королевами англо-германского происхождения. Тебе кажется, все дело в том, как она произносит твоё имя. Хельга называет тебя лишь Ньютон, не Ньют, и она произносит это в своей отрывистой, раздраженной манере, которая призвана подчеркнуть, насколько нелепой она тебя считает. А она считает тебя нелепой: твою работу, твою жизнь, даже то, как ты говоришь и как одеваешься. Пожалуй, ты смогла бы вынести такое отношение от кого угодно другого, успокаивая себя тем, что ты умнее, но в случае с Хельгой это не помогает. Вы с ней равны, но она всё равно ненавидит тебя. И если честно, это ужасно. Оба этих фактора складываются, что заставляет тебя огрызнуться, ударить руками по своему рабочему столу так, что печень кайдзю начинает зловеще дрожать. — Ладно, заткнись, черт возьми! И она затыкается. Трудно сказать: потрясена ли она, или замечает, как сильно ты расстроена, или опасается, что если ты ещё разок ударишь по столу с такой силой, то кусок печени соскользнет на её часть лаборатории. Ты тяжело дышишь, но это не мешает четко произнести: — Клянусь Богом, если ты ещё раз назовешь меня Ньютон, я сделаю что-нибудь ужасное, учти, потому что меня зовут Ньют. Может, это не совсем то, что написано в моем свидетельстве о рождении, но это моё имя. Не чертова Ньютон, ясно, иначе я чувствую себя мужчиной викторианской эпохи, который сидит под деревом и ждет, пока на него упадет яблоко. А я уж точно не такая. Ты обводишь всю себя выразительным жестом, и, кажется, замечаешь, как у Хельги дергаются уголки губ. Но ты не обращаешь на это особого внимания — ты в ударе. — И если тебе неудобно называть меня Ньют по какой-либо безумной причине, то ты можешь обращаться ко мне «доктор Гейзлер», потому что я в курсе, что у меня на пять штук больше защищенных докторских, чем у тебя, и это означает, что я заслужила хотя бы толику твоего уважения! Ты произносишь эту речь и уже через пять секунд жалеешь о каждом сказанном слове. Тебе же вообще наплевать на все эти клочки бумаги, хранящиеся где-то в твоем чулане, они никогда тебя не заботили. Так зачем же вести себя, как последняя сволочь, из-за этого? Хельга решит, что ты королева мудаков. Ты едва справляешься с искушением утопиться в аммиаке. — Ньют, — мягко говорит Хельга, — я… не знала. Впредь я постараюсь обращаться к тебе более вежливо. Затем она поворачивается обратно к доске, и это хорошо, потому что за своими защитными очками ты краснеешь, как помидор. Зря ты попросила её называть тебя Ньют — у тебя в животе порхают бабочки, и ты не можешь поверить, что она выбрала именно этот вариант вместо того чтобы вернуться обратно к формальностям. Особенно учитывая, что сама она ненавидит, когда ты называешь её Хельгой. Ты такая лицемерка, если подумать. Ты хуже всех. — Я продолжу называть тебя Хельгой, если не возражаешь, — отваживаешься ты, не решаясь, однако, поднять взгляд от разделочного стола. Хельга вздыхает и выводит знак квадратного корня, прилагая особое усилие. — Только никаких сокращений, — предупреждает она, — и никаких «милых» прозвищ. Ты легко смеешься. — Конечно. На такой компромисс ты готова пойти. Спустя несколько недель ты пытаешься выведать у рейнджера, вписывающегося в образ карикатурного твердолобого качка из старшей школы, нужную тебе информацию о новом кайдзю второй категории. Хельга идет с тобой, непонятно почему. В каком-то смысле вы уже стали неразлучны, и одна из вас всегда следует за другой. Однажды трость Хельги соскользнула с влажного пола, и Хельге пришлось схватить тебя за руку, чтобы устоять на ногах. Когда ты подумала, что она могла бы упасть, твоё сердце забилось в горле, и не сказать, что тебе грозила полноценная аневризма, но после случившегося ты ещё минут десять ощущала что-то вроде покалывания в пальцах, так что… Сейчас она с тобой, наблюдает за рейнджером с презрением (тебе не обязательно смотреть на неё, чтобы знать это). Ей не терпится вернуться обратно к своей математике, ты это чувствуешь и стараешься закончить побыстрее. — Слушай, рейнджер, у меня нет времени на твои выкрутасы… Рейнджер подходит к тебе вплотную, и ты замолкаешь на полуслове, чувствуя привычное беспокойство, охватывающее тебя всякий раз, когда мужчина оказывается слишком близко. Ты проводишь пальцами по баллончику с газом, на всякий случай прицепленному к шлевкам твоей юбки. — А у меня нет времени на ваш дерьмовый фетиш на кайдзю, мисс Гейзлер, так что не могли бы вы… — Думаю, вы должны уяснить, — перебивает Хельга — отрывистые согласные, настоящее совершенство, — что надлежащее обращение к вашей собеседнице — доктор Гейзлер. А теперь, если вы будете так добры и предоставите доктору Гейзлер всю необходимую информацию, чтобы она смогла продолжить свои бесценные исследования по биологии кайдзю, то мы обе будем вам признательны. И рейнджер так и делает, что неудивительно. Он медленно рассказывает тебе всё, что может вспомнить о последней атаке, даже маленькие личные замечания, которые не зафиксировать ни камерам, ни сенсорам. Должно быть, он ожидал, что ты будешь делать заметки, но — ха-ха, отличная шутка! — за свою жизнь ты не забыла ни одной детали, которая касается кайдзю. Разумеется, помогает и то, что твое тело похоже на запасной справочник. Спасибо ему — ты в точности помнишь всё, даже когда подумываешь о том, чтобы протянуть руку и как-то поблагодарить Хельгу… Но как? Взять её за руку? Похлопать по плечу? Ты не знаешь, как с помощью жеста можно сказать: «Ты так быстро стала единственным человеческим существом, которому я могу доверять». Рейнджер поспешно уходит, радуясь возможности скрыться от испепеляющего взгляда твоей коллеги. Возвращаясь в лабораторию вдвоем, вы близко прижимаетесь друг к другу там, где пол мокрый — чтобы у Хельги была страховка, если трость вдруг соскользнет снова. И ты нараспев шепчешь ей на ухо: — Ты сказала, что мои исследования бесценны. — Я жалею об этом всё больше с каждой минутой, — ворчливо огрызается в ответ Хельга, не удостаивая тебя взглядом. — О-ох, — говоришь ты, — великие и могучие математики, позвольте нам преклониться перед вами. Ладно тебе, Хельга, ты же отказываешься даже произносить слово «кайдзюлогия». Давай, я бросаю тебе вызов. Она поджимает губы. Ты знаешь, что она не сделает этого, потому что она не любит слова, у которых нет внятной и логичной этимологии. Она даже «телевидение» не может произнести, не скривившись. Это до жути забавно. — Я отказываюсь придавать этому нелепому слову хоть какую-то значимость, озвучивая его, — говорит она. — Оно не нелепое, это языковая контаминация. — Сомневаюсь, что ты знаешь, как правильно пишется «контаминация». Вы продолжаете пререкаться на протяжении всего пути до лаборатории, затем — краткая пауза, чтоб открыть дверь, после чего пререкании возобновляются. Обмен оскорблениями, конечно, не должен приносить столько удовольствия, но… упс! *** Когда Мако впервые появляется в лаборатории, ты знаешь её уже в течение нескольких лет. Насколько ты помнишь, ей пятнадцать, и ты являешься для неё кем-то вроде крутой тетушки с татуировками. Ты единственная женщина на базе, которая более или менее близка к ней по возрасту, и чуть ли не всегда готова поболтать, заправляясь очередной порцией кофе. Скорее всего, она несколько раз виделась и с Хельгой, когда та под влиянием раздражения вырывалась из лаборатории, преисполненная решимости отыскать в радиусе пятидесяти миль чашку любого чая с женьшенем. Но ты не уверена в этом, потому что Мако ни разу не бывала в лаборатории. Ей запрещено появляться там. Ты немного удивлена, когда она все-таки объявляется, но лишь немного. Она сейчас переживает фазу подросткового бунта. Ты очень ею гордишься. К сожалению, она входит именно в тот момент, когда ты бросаешь в Хельгу степлер с криком «Ich spreche Deutsch, идиотка!», но — стоит отдать Мако должное, — она воспринимает это нормально. И в свое оправдание ты можешь сказать, что это всё Хельга — она опять бормотала по-немецки, гневаясь на математику. Никто так не гневается на математику, как Хельга Готлиб. — Привет, Ньют, — бодро говорит Мако. Степлер с грохотом ударяется о доску, и Хельга обиженно вздыхает. — О, — говоришь ты, — привет, Мако. Чем могу служить? — Я хочу проколоть уши, — заявляет она. Ты закашливаешься. — Ты… что? Она не повторяет сказанное — умный ребенок, умеет распознавать риторические вопросы. Ты хмуришься. — Кажется, маршал Пентекост… — ты едва не говоришь «твой отец», но вовремя спохватываешься, — запретил тебе делать пирсинг. — Поэтому я и пришла сюда, — очень мило улыбается Мако, но тебя не проведешь. Она хитрая маленькая проныра, храни её Господь. Ты ногой пододвигаешь к ней стул. — Ну, тогда садись. Хельга наконец-то поворачивается. — Ньютон, — говорит она ошеломленно. — Ты же это не серьезно? Она зовет тебя Ньютон, лишь когда ты на грани того чтобы облажаться. Ну да, из-за этого тебя могут уволить. В мире, где маршал Пентекост способен открыто проявить свою привязанность к Мако Мори, это могло бы стать проблемой. В реальности же, вряд ли на тебя хотя бы наорут. К тому же, ты немного беспокоишься, что Мако сама попытается проколоть себе уши, если это откажешься сделать ты, так что… У тебя хотя бы есть подходящая иголка. — Я вообще не бываю серьезной, — пренебрежительно отвечаешь ты своей коллеге. Мако грациозно садится на лабораторный стул, один Бог знает, где она этому научилась, и ты берешь шариковую ручку, чтобы наметить места будущих проколов. Эгей, пирсинг! Хельга подходит к вам, и она более зажата, чем обычно. Ты гадаешь, насколько плохо ей было сегодняшним утром. — Хельга, — говоришь ты, прерывая её, как только она открывает рот. — Я знаю, что делаю. Свои уши я прокалывала сама. Хельга вскидывает брови. — Неужели? Ты отвлеченно киваешь. Мако не ерзает на месте, как большинство детей её возраста, но очень важно сделать отметки правильно. — И свою нижнюю губу. И бровь тоже, но, если честно, с ней я налажала. С ушами всё намного проще. Хельга затихает, стоя у тебя за плечом, и ты поворачиваешься, чтобы взглянуть на неё. Она сглатывает, когда встречается с тобой взглядом. — Не знала, что у тебя проколота губа, — говорит она. Тебе кажется, или её голос звучит слегка приглушенно? — Ага, — осторожно говоришь ты, не разрывая зрительный контакт. — Она заросла? — Нет, — ты отвечаешь тем же тоном, что и до этого. — Хм, — она отводит взгляд, и… — О, Бога ради, Ньют, они же сделаны неровно! — Хельга наклоняется и выхватывает шариковую ручку тебя из рук. — Если уж ты собралась уродовать девочку, то хотя бы делай это должным образом! Пока Хельга фокусирует своё внимание на её ушах, Мако смотрит на тебя и многозначительно вскидывает брови. Ты машешь ей: «прекрати, перестань сейчас же», но она игнорирует тебя до тех пор, пока Хельга не встает и не возвращается к своей работе, громко заявляя, что она не собирается больше иметь к происходящему никакого отношения. Маршал Пентекост вырастил монстра. Ты прокалываешь Мако уши и даешь ей свои серьги, чтобы проколы не заросли. И потом маршал порядком наорет на тебя, умудрившись так и не признаться, почему именно он орет, но единственное, что ты запомнишь из всего случившегося, — это как расширились зрачки Хельги Готлиб, когда она пялилась на твои губы. *** С тех пор ты держишь ухо востро. Ты ищешь хоть что-нибудь, что могла бы расценить как флирт в случае с кем-то другим, но ничего не находишь. Но ты уверена, что не ошиблась. Ты биолог, тратишь много времени на размышления о сексе, это твоя работа. К тому же, большую часть времени в колледже ты провела, западая на всё, что обладало пульсом и человеческими половыми органами. Ты уверена, что Хельга Готлиб находит тебя привлекательной. А также ты уверена, что, в свою очередь, находишь привлекательной Хельгу Готлиб, но тс-с-с, незачем об этом думать. Иначе всё это перестанет быть забавной задачкой и станет чем-то не на шутку пугающим. Ты продолжаешь наблюдать. Ты ищешь в Хельге хоть что-нибудь, что можно было бы расценить как флирт. И тебе кажется, ты находишь это — интересные научные статьи, оставленные там, где ты обязательно на них наткнешься; рейнджеры, которые сами приходят и рассказывают тебе всё необходимое, но при этом выглядят несколько встревоженно, словно совсем недавно имели дело с женщиной, которая своим взглядом может привести в замешательство даже Всевышнего. А ещё тот раз, когда ты подхватила грипп, но не хотела бросать исследования и работала, пока не потеряла сознание и не пришла потом в себя из-за того, что Хельга — в медицинской маске и резиновых перчатках — смачивала водой твоё лицо. Она выставила тебя из лаборатории и закрыла дверь, но просунула под неё твои записи, когда ты уже собиралась уходить. Всё проясняется, когда тебе наконец-то снова (после того случая с ассистенткой) дают разрешение на работу с Кайдзю-Блю (вероятно, тебя не считали «достаточно ответственной» — ну и что это, старшие классы школы?). У тебя на рубашке оказывается крошечное пятно, но оно мгновенно начинает проедать ткань. К твоему ужасу, дыра продолжает расти, подбирается к твоей коже, и тогда ты в панике срываешь рубашку с себя — отрывая пуговицы, на мгновение забывая, что под ней нет белья. К тому моменту, когда на тебя снисходит озарение, рубашка у тебя в руках уже превращается в слегка дымящиеся лоскуты, которые все больше растворяются с каждой секундой. Ты не можешь в это поверить. Ты не можешь поверить, что это действительно происходит. Ты швыряешь рубашку на пол и раздраженно пинаешь её. — Ебать мою жизнь! — Что опять случилось? — протяжно спрашивает Хельга с другого конца комнаты, и ты вся леденеешь. — О Господи, — еле выдавливаешь из себя ты. — Не оборачивайся. Разумеется, она оборачивается, но у тебя хватает ума хотя бы прикрыть грудь руками. Когда Хельга замечает тебя, кусок мела в её руке переламывается пополам. — Я же сказала: не оборачивайся, — жалко замечаешь ты, краснея. Она не говорит ни слова. Словно кто-то нажал клавишу под её бесформенным свитером и отключил её мозг. Она просто пялится на тебя, и ты уже начинаешь чувствовать себя неуютно. Ну да, окей, ты в курсе, что могла бы быть и более худой и что ты выглядишь лучше, будучи в одежде, но всё же. — Я могу одолжить твою рубашку? — спрашиваешь ты, и Хельга издает какой-то едва слышный звук. Как будто её снова включили. — А то на моей — немного крови, — делаешь дурацкую попытку пошутить. Это окончательно приводит её в сознание. — Ты полная кретинка, — зло выпаливает она. — Я что, обязана делать за тебя всё на свете? Она выбегает из комнаты и с грохотом захлопывает за собой дверь. И ты действительно собиралась просто тихо сидеть и думать о своём поведении, ожидая её возвращения, но потом некоторые числа привлекают твоё внимание, кое-что начинает проясняться, и ты даже не успеваешь понять, как у тебя в зубах оказывается калькулятор, а в каждой руке (привет амбидекстерам!) — по карандашу. Только когда Хельга снова заходит в лабораторию и издает что-то вроде вопля, ты вспоминаешь: да, всё ещё топлес. Черт подери. Ладно, по крайней мере, ты стоишь к ней спиной. — Прости-прости, я сейчас оденусь, просто понимаешь, их ДНК одинаковы, Хельга, охренеть… — Хватит молоть чепуху, — кривясь, говорит Хельга и протягивает тебе рубашку. Ты берешь её, и она ещё какое-то время просто свисает у тебя с руки, пока ты продолжаешь писать. Повисает тишина, а потом ты чувствуешь прикосновение теплой, костлявой руки к своей спине. Ты тут же замираешь, но это что-то вроде внезапного расслабления, которое было тебе необходимо, а не сработавший рефлекс «беги-или-прячься». Но очевидно, Хельга не ухватывает принципиальной разницы, раз тут же убирает руку. — Вот здесь осталось свободное место, — бормочет она, слушая объяснения, и ты киваешь, всё ещё поглощенная новой информацией. — Ну да, я ведь жду этого легендарного «Двойного Явления», — говоришь ты. И вообще-то ты не собиралась этого говорить, но смотри: ты топлес, все кайдзю — клоны друг друга… Множество захватывающих вещей происходит сегодня. Она молчит. А потом… — Я думала, моя работа — это «мерзкая дерьмовая математика, которая заставляет детишек рыдать». — Да, но это ещё не значит, что ты не можешь быть права, — ворчишь ты, краснея и натягивая рубашку. Которая пахнет, как она, вдруг понимаешь ты. Вот черт. Это не должно казаться настолько сексуальным. Рубашка бежевая, и немного великовата тебе, и спадает у тебя с плеча, словно ты пин-ап модель двадцатых годов. Хельга пристально смотрит на тебя. Ты сглатываешь и возвращаешься к своим исследованиям. Но дело в том, что теперь ты уверена: если прямо сейчас ты поцелуешь Хельгу, она поцелует тебя в ответ. Но ты не уверена, что хочешь этого. Нет, не так: тебе хочется поцеловать её. Очень сильно. Тебе хочется приподнять её, запустить руки ей в волосы и целовать, пока у неё не перехватит дыхание. Ты уверена, что она не станет возражать. Но ты вроде как… чувствуешь к ней что-то серьезное. Что-то из разряда… Мне хотелось бы показать ей, что осталось от моего родного города. Может, однажды она сможет объяснить мне эти уравнения. Может, я смогу познакомить её с музыкой, которая заставляет моё сердце биться чаще. Может, я смогу заставить её поверить в то, что я никогда не оставлю её и ей больше не придется справляться со всем самой. Может, я люблю её. А раз так, случайный секс — вовсе не выход. *** Но потом, как все мы знаем, случается Гонконг. Всё развивается так быстро. Когда ты видишь Хельгу в её куртке, ты смеешься, от хохота сгибаясь пополам. Так что когда ты обращаешься к ней по имени, Хельга, уже успев разозлиться, огрызается: «Я просила не называть меня так», но не договаривает: «…при посторонних». Встреча с Райли Беккетом проходит ужасно, и Мако тихо улыбается тебе, что, впрочем, никак не смягчает тот факт, что тебе нужно проделать кучу чертовой работы. И ты всё делаешь. Ты делаешь работу, делаешь глупости, и при этом не можешь заставить себя сожалеть о чем-либо, потому что от коллективного разума кайдзю захватывает дух. Но тебе хотелось бы, чтобы не Хельга стала тем человеком, который нашел тебя после дрифта. Она выкрикивает твоё имя, а ты чувствуешь кровь на своей верхней губе и гул в ушах. Ты открываешь глаза. Лицо Хельги расплывается, но это точно она, и ты улыбаешься — нескоординировано, будто пьяная. — Эй. Ты здесь, — твоя рука поднимается достаточно высоко, чтобы задеть её щеку. Она целует тебя так, словно хочет свалить с ног. У неё это почти получается. Больше не тратя времени на суету, она убегает, чтобы найти маршала, и потом события снова развиваются быстро: Ганнибал Чау пугает тебя до чертовых мурашек, тебя чуть не съедает детеныш кайдзю — что за гребанная шутка, — а затем всё с визгом останавливается, когда Хельга предлагает пойти в дрифт с тобой. В голове Хельги ты ясно, как божий день, видишь закрытую дверь. Ты видишь там смятение и стыд, и тебе хочется успокоить её, но у вас тут заячьи бега и на это нет времени. У вас просто нет времени. *** Во время празднования Хельга исчезает где-то. Тебе хочется утопить свою печаль, а также выпить за спасение мира, но в твоей нервной системе могут быть Бог-знает-какие побочные эффекты, так что добавление ещё и алкоголя к этому миксу, пожалуй, не лучшая идея. Это, однако, не мешает тебе веселиться, и ты позволяешь Тендо сделать боди шот с твоего тела — потому что вы друзья, а друзья всегда позволяют друг другу подобное. Ты лежишь в кафетерии, ноги свисают с края стола, а рубашка задрана так высоко, что видно твой бюстгальтер — но он черный и клёвый, так что всё в порядке. Тендо седлает твои бедра: у него стопка дерьмовой текилы в одной руке и бутылка с лимонным соком в другой (потому что где, черт возьми, найдешь свежий лайм на Шаттердоме?). Он насыпает соль тебе на живот, и это не так уж и легко, потому что ты смеешься и она постоянно съезжает. Тендо смеется тоже.  — Окей, черт, кажется, я насыпал соли тебе в пупок. — Твою мать, чувак, это непростительно! — ты умудряешься перехватить дыхание между приступами хохота. Краем глаза ты видишь ошеломленного Райли Беккета и хлопаешь Тендо по плечу. — Кажется, твой приятель от меня не в восторге, — говоришь ты ему, показывая на Райли кивком головы. Тендо выглядит смертельно обиженным и порядком пьяным. — Какого хрена, он что, никогда раньше не видел татуировок? Тендо наклоняется вперед, складываясь при этом чуть ли не вдвое (охренеть, ты на 99% процентов уверена, что этот парень мог бы сам сделать себе минет), и под аккомпанемент одобрительного свиста слизывает соль с твоего живота. Он опрокидывает в себя стопку и запивает лимонным соком. Ты радостно аплодируешь вместе со всеми. Ты пытаешься подняться, но Тендо до сих пор сидит на тебе. — Ты не забыл ли встать с меня, чувак? — шутливо намекаешь ты. А Тендо, кажется, действительно забыл. Славься имя твоё, текила. Он скатывается в сторону, прямиком в руки ещё каких-то ребят из технического отдела. Они снова наполняют его стопку, и он напоследок салютует тебе, а потом исчезает в толпе. Наблюдая за его уходом, ты замечаешь идущую к тебе на всех парах Хельгу. В её взгляде — смесь гнева и чего-то вроде страха. Ты до сих пор чувствуешь её присутствие на задворках своего сознания. Типичные последствия дрифта, наверное, думаешь ты, рассеяно потирая шею. И вдруг видишь, что Хельга делает то же самое, но её руки тут же опускаются по швам, едва она видит тебя. Она хватает тебя за локоть и тащит сквозь толпу. Стремительный стук её трости расчищает перед ней дорогу, и пока она уводит тебя всё дальше от самого веселья, ты ловишь на себе чужие сочувственные взгляды. Ты и сама немного злишься. Это унизительно — как будто тебя забирают с вечеринки родители, а потом ещё и бубнят что-то неодобрительное на пути домой. — Что ты делаешь? — шипишь ты, пытаясь сохранять спокойствие. Хельга же даже и не пытается. — Думаю, тебе уже достаточно, — зло ворчит она, толкая тебя ещё раз, прямиком в пустынный коридор. Двери кафетерия закрываются за вами, заглушая звуки вечеринки, и повисает тишина — тяжелая и наполненная чем-то неуловимым. По большей части гневом, наверное. — Достаточно? — почти вопишь ты. — Я ведь даже не выпила ни капли, ты, гигантское шило в моей заднице! Достаточно веселья, это ты хотела сказать? И Хельга замирает в нерешительности — впервые за сегодняшнюю ночь. — Я думала… — Господи, — вздыхаешь ты. — Я же не совсем конченая идиотка. Я не собиралась напиваться всего лишь через пару часов после дрифта с инопланетным монстром. — Но ты должна признать, — говорит Хельга с легким намеком на улыбку, — это было бы вполне в твоем духе. Ты качаешь головой и думаешь о том, как же она, должно быть, испугалась, когда нашла тебя на полу, недвижимой и истекающей кровью. — Больше нет, — говоришь ты ей. Хельга хмурится, припоминая. — То есть ты была трезва и позволила Тендо Чои сделать… то, что он сделал. — Боди шот? — ты пожимаешь плечами. — Ага, мы друзья. Ты видела, какой он гибкий? Господь милосердный. — Хм. Очень дружественное наблюдение, — она отворачивается. — Уверена, ты хочешь вернуться туда, к нему. — Не-а, — легко отмахиваешься ты. — Я лучше побуду с тобой. Ты знаешь, что это — веское заявление. Ты не видишь её лица, но костяшки её пальцев белеют, когда она стискивает трость. — Не надо, — мягко говорит она. — Не надо что? Сейчас ты идешь по тонкому льду — ты не знаешь, что делаешь, но тебе до жути хочется не облажаться. Ты искренне надеешься, что энтузиазм компенсирует недостаток знаний. Её спина деревенеет. — Не надо издеваться надо мной, — внезапно она резко поворачивается к тебе. — Я через это уже проходила: «Ох, бедненькая лесбиянка Хельга, так трогательно запала на свою коллегу», и знаешь, в этом было мало приятного! Спасибо, лучше уж я уберегу себя от подобного унижения. Она так зла, что её волосы чуть растрепались, и ты едва можешь это вынести. — Я не… — начинаешь ты, но она прерывает тебя. — Забудь обо всем, что было. Я… я была напугана и на адреналине. Этого больше не повторится. Ты тихо и раздраженно вздыхаешь, потому что все слова, которые приходят тебе в голову, либо вообще не затронут проблему, либо запутают всё ещё больше. У тебя нет слов для того, чтобы передать, как сжимается твоё сердце и как сильно ты хочешь сделать всё правильно. Но ты не знаешь, как быть. Ты осторожно делаешь шаг ей навстречу, потом ещё один, и накрываешь ладонью её руку, сжимающую трость. — Что если… — ты облизываешь губы. — Что если я хочу, чтобы это повторилось? — Ньют… — её голос звучит так, словно ей больно, и это просто ужасно, так что ты целуешь её. Она дрожит под твоими губами, и на какое-то мгновение тебе кажется, что Хельга действительно не хотела этого, но потом она отстраняется и шепчет: — Моя нога… Я не могу… И ты понимаешь. Очень осторожно ты кладешь её руки к себе на бедра и на талию и позволяешь ей перенести вес своего тела на тебя. Её трость всё ещё у неё в руках, но теперь она болтается где-то за твоей спиной, а Хельга опирается на тебя. Доверяет тебе. — Удобно? — спрашиваешь ты и, когда она кивает, целуешь её снова. Всё складывается идеально. Одной рукой ты поддерживаешь её голову, другой пытаешься растрепать её волосы как можно сильнее, и когда она пытается сделать то же самое с тобой, отстраняешься, чтобы сказать: — Осторожно, там могут быть карандаши или даже что-нибудь поострее. Она бормочет что-то про чучело, а потом смеется тебе в губы, когда ты притягиваешь её обратно в поцелуй. Возможно, это лучший момент в твоей жизни. Карандаш выпадает у тебя из волос и катится по полу, твои очки упираются ей в переносицу, так что ты спускаешься ниже, чтобы поцеловать её в шею. Она тяжело дышит, мнет руками твою рубашку. Когда ты прикусываешь нежную кожу, она, кажется, чертыхается, но и ты не можешь удержаться от нескольких смущающих стонов. Внезапно ты вспоминаешь, вы стоите в коридоре, рядом с вечеринкой, на которой собрался практически весь рабочий коллектив Шаттердома. — Пойдешь ко мне? — шепчешь ты ей в ухо, и она в ответ в качестве эксперимента легко царапает зубами твою шею. — Конечно, — говорит она дрожащим голосом. — Конечно. *** Вы добираетесь до места с трудом, но оно того стоит, потому что ты наконец-то можешь закрыть дверь и остаться с ней наедине. Нечто похожее было и в лаборатории, с другой стороны, происходящее сейчас не похоже ни на что, что было у вас до этого. На секунду ты отвлекаешься и мысленно радуешься, что так и не повесила у себя постеры с кайдзю: прежде чем заняться сексом, тебе всегда приходится поворачивать их лицевой стороной к стене, а сейчас на это нет времени. Хельга садится на кровать и сильно сжимает пальцами своё бедро. Ты не успеваешь до конца расшнуровать свои ботинки — суетливо подбегаешь к ней, обеспокоенно прикусывая губу, и опускаещься на пол. Ты не знаешь, чем ей помочь, и это жутко раздражает. — Сильно болит? — мягко спрашиваешь ты, садясь на корточки. — Нет, — тут же отвечает она. Ты нежно касаешься пальцем её колена. — Немного, — признает Хельга и проводит рукой по твоему лицу так ласково и нерешительно, что ты чуть не плачешь. — Но я готова продолжить. — Хорошо, — говоришь ты, улыбаясь, и начинаешь снимать её туфли. Она собирается возразить, но успокаивается, когда ты снова улыбаешься ей. Когда ты заканчиваешь с туфлями, она хватает тебя за плечо, заставляя подняться, и целует тебя. Её ногти, впиваясь тебе в шею, дарят маленькие вспышки боли, и ты нежно проходишься руками по её бокам и спине, и ты любишь её. Теперь ты это знаешь. Это должно было бы остановить тебя. Ты отстраняешься, ты полна намерения сделать что-то, но всё, что ты можешь — это смотреть в её глаза (она почему-то выглядит испуганной, боже мой). И ты говоришь: — Эй, устраивайся поудобнее. Она хмурится. Ты коротко вздыхаешь и убираешь волосы со своего лица. — Я хочу заняться с тобой сексом, — говоришь ты, краснея. — Я так полагаю, у тебя нет возражений? Она ухмыляется. — Пожалуй. — Ну, — в попытке правильно донести свою мысль ты нервно улыбаешься. — Мы же не хотим, чтобы тебе было больно, верно? Во всяком случае, больно не в сексуальном смысле. Вот насчет этого — никаких возражений. Меня возбуждает боль, поверь мне. Но… Хельга выглядит так, словно не знает, что выбрать: рассмеяться или начать срывать с тебя одежду. Такой вид ей идет. Ты ухмыляешься снова. — Делай все, что нужно, чтобы твоя нога тебя не беспокоила. А я как-нибудь приспособлюсь. Ты встаешь в кровати, чтобы дать ей место для маневра, и пользуешься паузой, стаскивая с себя рубашку, юбку и ботинки. Твоё нижнее белье — дрянного качества, но это простительно: для того, кто сегодня не планировал раздеваться перед другим человеком, ты выглядишь весьма неплохо. Хельга лежит, подложив подушку под своё колено. Полностью одетая, и вот уж это — неприемлемо. Ты залезаешь на кровать и аккуратно седлаешь бедра Хельги. — Скажи мне сразу, если будет больно, — шепчешь ты, а затем целуешь её по-настоящему. У вас случается несколько заминок. Это неизбежно. Ты знаешь, что секс с кем-то новым никогда не бывает идеальным, даже если ты считаешь, что этот кто-то — идеальный. Сначала Хельга держит руки лишь на твоих плечах, словно ей запрещено спускаться ниже, или словно она боится сделать это, и ты просишь, судорожно ловя ртом воздух: — Пожалуйста, просто дотронься до меня. Ты шепчешь это, уткнувшись ей в шею, и затем она властно хватает тебя за бедра и оставляет яркие царапины на твоей спине. Ты уже давно осталась в одном нижнем белье, она же успела снять только блузку, но когда ты тянешься к поясу её юбки, она отталкивает тебя. — Тебе не понравится то, что ты увидишь, — предупреждает Хельга, смотря на тебя тяжелым взглядом, за которым угадываются воспоминания о каком-то неприятном опыте. Ты целуешь её в живот. — Я чуть не умерла без твоих поцелуев, — шепчешь ты на пределе слышимости. — Ничто связанное с твоим телом не способно отпугнуть меня, разве что только невозможность прикоснуться к нему. Глупо было говорить это, ты чувствуешь себя слишком открытой, словно с тебя содрали кожу, но это срабатывает. Потом ты всегда сможешь свалить всю вину на феромоны. Её шрамы выглядят скверно. Но ещё хуже то, что Хельга смотрит на тебя так, будто ты в любую секунду выбежишь из комнаты в приступе отвращения. Поэтому ты целуешь выпирающую тазовую косточку, проводишь по шрамам рукой. Тебе интересно, как они появились, но ты не спрашиваешь. И потом, уже будучи сонной и счастливой, она вытащит из-под себя одеяло, умудрившись не потревожить свою лежащую на подушке ногу, и накинет его на вас обеих. Она посмотрит тебе в глаза, словно давая возможность уйти. — Вот черт, — скажешь ты спустя мгновение. — Надо же выключить свет. Так что тебе придется выбраться из теплой и уютной кровати, чтобы выключить этот проклятый свет. Когда ты наконец-то дотащишься обратно до постели, у Хельги будет вид человека, который подумывает сбежать, и от этого тебе захочется закричать. — Эй, — вместо этого легко скажешь ты, устраиваясь рядом с ней в темноте. — Ты не избавишься от меня так просто. Экспериментируя, ты перевернешься на живот и обнимешь её за талию. Она тебя не оттолкнет. Вместо этого она пожалуется: — Да, к моей глубокой досаде. Ты ухмыльнешься в подушку. — Кто вообще до сих пор использует слово «досада»? Она высокомерно вздохнет. — Образованные люди. Маска отстраненности слетит с неё, когда ты придвинешься ближе и положишь голову ей на грудь. Она закатит глаза так, что это, кажется, будет заметно даже в темноте. — Всё хорошо? — спросишь ты. — Определенно, — заверит она тебя немного сдержанно, но при этом начнет перебирать пальцами твои волосы. — Вот и славно, — самодовольно отзовешься ты. — Потому что я не планирую двигаться с места. — Ты неисправима. — Ты невыносима. Когда с любезностями будет покончено, вы заснете. *** Следующим утром ты просыпаешься первой. Ты этого не планировала, но с этим вполне можно смириться. Однако ты чисто физически неспособна оставаться в кровати после пробуждения, даже если рядом с тобой спит женщина, в которую ты, возможно, влюблена уже в течение двух лет (если уж быть откровенной с самой собой). Она очень красива, когда спит. Выглядит добрее. Ты проводишь подушечкой большого пальца по её скуле и быстро проверяешь, не сползла ли её нога с подушки в течение ночи, что могло бы вызвать судороги или нечто подобное. Ты не знаешь, что бы делала, если бы с ногой действительно что-то было не в порядке, но всё хорошо, так что ты, наверное, все-таки не зря её проверила. Ты выскальзываешь из кровати, натягиваешь футболку и джинсы (нижнее белье и ботинки — для лохов) и отправляешься на поиски кофе. И чая с женьшенем. Всё искомое ты находишь в кафетерии, там же натыкаешься и на команду мечты — Мако Мори и Райли Беккета. Они сидят, почти соприкасаясь головами, шепчутся, и ты бы с радостью оставила их в покое, но тут Мако заговаривает сама: — Аж две чашки кофе сегодня, Ньют? Райли расслабленно смеется. — Настолько ужасное похмелье, док? И ты достаточно сонная, чтобы ответить: — Не, во второй чашке чай для… ну, кое-кого, — ты запинаешься на последнем слове, когда понимаешь: что бы ни было между вами с Хельгой, это может закончиться сегодня же утром, не говоря уже о том, что она вряд ли бы хотела делать подробности ваших с ней отношений достоянием всего Шаттердома. Твой растрепанный вид Мако удостаивает все теми же вскинутыми бровями, что и в пятнадцать лет. — Чай с женьшенем, Ньют? — сладко спрашивает она. Ты спасаешься бегством. Когда ты возвращаешься в свою комнату, Хельга сидит на кровати, обхватив руками голову. И когда она поднимает на тебя взгляд, ты вдруг чувствуешь, как закрадывается подозрение: ты все-таки всё испортила в этот раз. — Я принесла тебе чай, — растерянно говоришь ты и протягиваешь ей чашку. Выражение её лица смягчается, становится расслабленным, и она властно протягивает руку, подзывая ближе. Впервые в своей жизни ты делаешь то, что просят: садишься рядом с ней на кровать (Хельга прикрывает свою грудь простыней, как актрисы в фильмах) и отдаешь ей чай. В следующую секунду она кладет свою голову тебе на плечо так, словно это ничего не стоит, и у тебя перехватывает дыхание. Ты почти говоришь ей, что любишь её, но она и так знает, а тишина сейчас — на вес золота. Поэтому вместо слов ты прислоняешься своей головой к её. В такой позе неудобно пить кофе, но это тебя абсолютно не волнует. Ты вдруг вспоминаешь последнюю строчку из последней книги о Гарри Поттере: «Всё было хорошо». Когда ты была ребенком, тебе казалось, что это дурацкая концовка, отговорка, полное разочарование в завершение длинной истории, полной крови, смертей и смысла. Но сейчас, вдыхая запах волос Хельги и чая с женьшенем, ты понимаешь, что ошибалась. Всё хорошо.