Wine-red

я так тебе откроюсь, распорю все швы - смотри каждый, кто зашивал меня, забыл что-то внутри ты просто будь стерилен, когда погружаешься давай посмотрим вместе, как ты облажаешься

Какеин всегда был сильнее. Они съехались автоматически по одинаковым причинам — желание сепарироваться от семей и вкусить все прелести студенческой жизни в компании кого-то, кому можно доверять. И если Джотаро это решение далось тяжело, с материными слезами и гневными звонками от деда, то Нориаки просто приехал к нему, в свежекупленную квартиру в Киото, бросил спортивную сумку в прихожей и сказал: — Я готов оплачивать коммуналку. Ну, и еду. Или что там надо? И Джотаро не стал его выгонять. Социальные статусы их семей были коренным образом разными, для Джостаров покупка квартиры или машины отпрыску являлась чем-то самим собой разумеющимся, а вот Нориаки пришлось постоянно подрабатывать, чтобы оплачивать образовательный кредит. Денег Джотаро он не брал, хотя жил с ним, в основном, бесплатно. Какеин был очень сильным. Он умел показать то, что люди хотели видеть. И если Джотаро казалось, что он его знает, что за египетское путешествие он выучил этого парня наизусть, то уже после первой ссоры, когда Какеин просто игнорировал его месяц, он со странной тревожностью понял: этот парень не тот, за кого себя выдаёт. Какеин пьёт чёрный кофе с сиропом. Какеин часто уходит куда-то на ночь. Какеин ненавидит, когда его видят обнаженным. И Какеин способен очень больно ударить, если нужно. В плохом настроении Нориаки всегда мрачнеет, не пытается изображать радость, позитивно мыслить или хотя бы настраивать себя на хорошее. В плохом настроении он бросается на всех, кого втягивает на его орбиту. Он сдвигает тонкие брови, губы искривляются, а с языка срываются язвительные, холодные, злые слова. «Оставь меня, блять. Тугодум. Да что ж ты не отвяжешься, а?! Отъебись. Я тебе не принадлежу. Я не собираюсь тебя эмоционально обслуживать. Я тебя ненавижу, Джотаро». Он хлопает дверьми. У него часто болит рана на груди и спине, охватывающая его корпус как уродливый корсет сморщившейся, навсегда фиолетово-трупной кожи. Он рычит от боли, плохо спит, плохо ест. Ненавидит, когда его жалеют. Ненавидит, когда ему помогают. Бывают хорошие дни, когда они почти не пересекаются; занятые учебой в разных университетах, автошколой, подработками, они встречаются глубокой ночью на кухне, улыбаются друг другу и пьют. Иногда чай, иногда соджу. Иногда — вишневый ликёр, который настолько приторно сладкий, что Джотаро не может откашляться, и Звезда колотит его по спине, пока Какеин заходится хриплым, некрасивым смехом. Его волосы — красные. Темно-винно-красные, как венозная кровь. Джотаро видел, как Нориаки стоял, склонившись над ванной, и красил пряди дешевой краской из тюбика, затем заворачивал голову пакетом на манер тюрбана. Краска смывалась под душем, крася кафель бледно-розовыми разводами. У Какеина отрастали темные корни. Он был безумней, чем мартовский заяц и красивей, чем цветущая вишня. Для Нориаки очень важно быть в приоритете. Если он говорит приехать — приезжай, если хочет гулять — иди с ним, и неважно, что ты устал и это твой единственный выходной. Какеин встаёт ни свет ни заря, у него бессонница, и он хочет кофе, который хорошо получается у Джотаро, и совесть не заест разбудить соседа в пять утра. Джотаро приходит на лекции с синяками под глазами, и друг-одногруппник шутит, что, верно, его девушка совсем его измотала. А у Джотаро нет девушки. И не будет. Если он приведёт кого-то домой, Какеин попросту убьёт их обоих. Какеин — собственник. Он ревнивый, хотя отрицает это. Он любит все контролировать, хотя говорит, что ему плевать. Он способен заставить Джотаро сделать вообще что угодно, и Джотаро будет думать, что это — нормально. Он цепко хватает Джотаро за кисть, когда тот уже стоит на пороге: одногруппники позвали выпить. На коже остаются белые отметины. Джотаро очень силён. Но Какеин сильнее. Каждый раз, когда Джотаро хочется сломать ему хребет, он вспоминает тонкую фигурку в зелёном, впечатанную в водонапорную башню. И рваную рану на груди, вытекающую толчками кровь, блеклые, потускневшие глаза. Чудо, что выжил. Хорошо бы, чтоб не выжил. Зелёное щупальце станда тянется с другого конца комнаты, обвивает лодыжку Джотаро. Тот сидит за кухонным столом и пишет про беспозвоночных. Недоуменно поднимает взгляд, но Какеина в комнате нет. Это щупальце — напоминание. Напоминание, кому Джотаро принадлежит. Какеин не даёт себя поцеловать. Они ни разу не целовались. Его губы Джотаро ощутил в первый раз у себя на шее, когда Какеин укусил его в загривок. Скорее от наплыва эмоций, не чтобы сделать приятно, а чтобы заставить вздрогнуть и обернуться. Джотаро хочется его ударить. А Какеин улыбается, и его губы-ниточки перепачканы кровью. Длинные пальцы со обкусанными ногтями. Непропорциональный лягушачий рот. Узкие темные глаза с длинными, слишком длинными ресницами. И веснушки. Повсюду, куда добирается взгляд. Где-то Джотаро прочитал, что веснушки появляются у поцелованных солнцем. Радостных солнечных детей. Какеин не такой. Его веснушки — камуфляж. Попытка заставить окружающих поверить в то, какой он хороший. Джотаро спит. У него завтра — начало промежуточной аттестации, адская неделя в университете с коллоквиумами и зачетами, которую надо пройти на отлично, чтобы не потерять стипендию. А он просыпается в полной тьме зимних четырёх часов утра с ощущением чьих-то прикосновений на своих рёбрах. Его держат очень крепко. Пальцы буквально зарываются в кожу, оставляя метки полумесяцев ногтей и красные царапины. Какеин сидит сверху, и выражение лица у него дикое. Джотаро говорит: — Оставь меня в покое. Какеин отвечает: — Нет. Он мучит его ещё пару часов. Джотаро не терпит, вырывается, бьет его наотмашь по лицу. Какеин шипит, обхватывает ногами и начинает колотить всерьёз. Они сцепляются, наносят друг другу удары, хрипят, брызгают слюной и сталкиваются лбами. С тяжелым, сбившимся от драки дыханием, Джотаро сбрасывает Какеина с кровати и вбивает в пол, прикладывает несколько раз. Тот притворяется потерявшим сознание, но когда Джотаро теряет бдительность, метко бьет его острым коленом по яйцам. Победа остаётся за ним. Лицо покрыто фиолетовыми синяками. У обоих, но у Джотаро, кажется, больше. Он прячется под козырьком фуражки, когда как Какеин гордо щеголяет разукрашенной физиономией и дышит с ужасающим присвистом. В травмпункте сказали, что сломано ребро. Даже гипсовый корсет не остановил Нориаки от того, чтобы на другую ночь снова придти в постель Джотаро. И на этот раз — вцепиться ему в горло. — Ты рехнулся?! — сипит полузадушенный Джотаро, пытаясь отцепить крепкие, усиленные стандом пальцы. Какеин безумно на него глядит: — Кто она? — орет он, не волнуясь о соседях, потенциальном вызове полиции или своей спине, по которой Джотаро молотит коленом: — С кем ты спишь, мудак?! Джотаро не успевает сказать, что ни с кем. Он останавливает время, вырубает Нориаки чётким ударом в висок и относит в его комнату. Даже одеялом накрывает. Наутро Какеин блюет и жалуется, что из-за головокружения не может есть: — Я думаю, это сотрясение мозга… — Тебе там нечего сотрясать, — невозмутимо отвечает Джотаро. — Ты и так ебанутый, Какеин. Что с тобой творится? Темные глаза зло щурятся, и на мгновение Джотаро кажется, что на него бросятся прямо через стол, как пантеры в фильмах по Дискавери: — Ничего, — шипит Какеин. — Это не твоё дело, понял?! — Так какого хрена ты нападаешь на меня? Чего тебе нужно?! Разговор ни к чему не приводит. Нориаки покрывает его слоем дерьма, изощренно рассыпается в ругательствах, напоследок опрокидывает чашку с кофе и уходит к себе. Вечером он набрасывается на Джотаро прямо в коридоре. — Какие глазки, — поёт он, пока одной рукой фиксирует голову Джотаро, а пальцами другой раздвигает его веки, вглядываясь в морскую радужку. Джотаро рад бы сбросить его с себя, да только его спеленали по рукам и ногам щупальцами Жреца, не шевельнуться, не вздохнуть — рот зажат тоже. — Такой редкий цвет, — продолжает Нориаки, его дыхание обжигает Джотаро лицо. — Я никогда не смогу смешать краски так, чтобы нарисовать его. Но вот если лопнуть глаз, будет ли полученная жидкость такой же синей? Как думаешь, м? Джотаро мычит, в ужасе, в гневе, напуганный, взбешённый и абсолютно беспомощный. Какеин хихикает. — Расслабься, здоровяк. Я не причиню тебе вреда, — шершавый язык облизывает щеку Джотаро, он дергается в отвращении. — По крайней мере, пока ты будешь себя хорошо вести. Мы договорились? Щупальца сжимаются с новой силой. Откуда вообще в Какеине столько этой ужасающей, огромной, цепкой мощи?.. Во рту — вкус бензина. Кусаться бесполезно. Чем сильнее дергаешься, тем сильнее сжимаются щупы. Джотаро отворачивается, пытается вывернуть свое лицо из пальцев, вызывает тихий смешок. — А ведь я хотел с тобой по-хорошему, милый друг… Внезапно все заканчивается. Его отпускают, Джотаро жалко съезжает по стенке к затянутым в узкие джинсы ногам, кашляет, перед глазами все потемнело и скачут мушки. Неловко, из-за стесняющего движения корсета, Какеин опускается перед ним на корточки: — Если увижу рядом с тобой девушку, — почти нежно поёт Какеин. — Я ее убью. Ты понял? — Псих, — выплевывает Джотаро. Губы горят, словно щупальце Жреца было смазано красным перцем. — Ебанный урод! — Как скажешь, — узкое лицо-клинок оказывается пугающе близко. Джотаро хочется укусить его, сожрать эту бледную пятнистую маску, но он все ещё не может отдышаться. Какеин спокоен, когда говорит: — Тебе это нравится, Джотаро. Жаль, что ты ещё не понял. Чего именно не понял — не договаривается, но его хотя бы оставляют в покое. Следующие две ночи Джотаро проводит в мотеле, затем ночует у друга в общаге. Он не может спать. Ему кажется, что каждую ночь из угла смотрят знакомые глаза, его рёбра обхватывают знакомые пальцы, а просыпается он от сонного паралича, усевшегося у него на бёдрах с оскалом, будто прорезанным ножом. И с губ капает кровь. Он — ночной кошмар с дырой в груди. Тогда, в Египте, ему выбили сердце, вырвали душу, зашили шелковыми нитками, и забыли внутри скальпель. Джотаро возвращается домой. Он не может спать без него. Он не может жить без него. Дома его встречает невкусный, пережаренный кофе и куча десертов в холодильнике. От сладкого тошнит. Какеин улыбается. Этой ночью он спит в постели Джотаро. А тот, скованный холодящим ужасом, падает в сон без сновидений и, почему-то, высыпается. — Я хочу тебя, — однажды говорит Какеин, когда они ужинают. За окном — снегопад, мокрые хлопья снега остаются на дорогах лужами, и из гудящей автомобильной пробки в кухню просачивается шум города и запах бензина. Джотаро давится токпокки: — Чего?.. — Мне повторить? Точеная фигурка встаёт со своего места, подходит к Джотаро, замершему, будто скала, и кладёт лапку на плечо. Простой жест - но рука у Какеина очень тяжелая. Сильная. Цепкая. Не отпустит, хоть ты тресни. — Я не пидор, — жестко говорит Джотаро, все-таки пытаясь сбросить его кисть с себя. Какеин театрально вздыхает: — Я тоже. Его голос проникает прямо в ЦНС Джотаро. Он будто слышит подтекст: «Я ж к тебе не целоваться лезу. Это просто тело. Твое, чье-то еще, живое, мёртвое — мне все равно. Мне всегда было все равно». Но отказа в любом случае не подразумевается. Пока он сидит, скованный то ли чужой наглостью, то ли осознанием, к чему вели все их драки и недоговорённости, Какеин опускает острый подбородок прямо к нему на макушку. Если бы в тот момент Джотаро резко выпрямился, он бы выбил ему несколько зубов. Но он этого не делает. Он вообще ничего не делает, он не в состоянии пошевелиться, что-то сказать, сделать, возразить, ответить, когда щупальца ползут по его ногам, коленям, бёдрам, забираются под пиджак, касаются только недавно зажившей кожи. Он как в тумане помнит, что встал со стула. Что все кружилось перед глазами, расплывалось кругами, яркими цветами, будто на экране разбитого телевизора, пока Какеин вёл его в спальню. Какеин порвал его рубашку и пиджак. Брюки тоже. Он просто стоял и смотрел, как изумрудные щупальца станда раздевают Джотаро — плотоядным, жадным, больным взглядом. Джотаро прижимают к кровати. Он не чувствует себя в своём теле. Он абсолютно отключается от реальности, ему кажется, что просто наблюдает со стороны, как Нориаки садится на него верхом, царапает ногтями пресс. И лишь с укусом, непривычно сильной болью расползающимся по ключицам, возвращается в себя. Какеин только щурится на попытки убежать. Руки Джотаро заламывают за спину, скручивают крепко, кисти переплетены за поясницей. Ноги раздвинуты, путы надежно фиксируют его, рычащего, пытающегося вывернуться, юлящего, в абсолютном бешенстве и беспомощности. Какеин наблюдает до тех пор, пока Джотаро не теряет силы. Пока не замирает, тяжело дыша, смотря из-под атласных век напуганно и злобно. Мягко улыбается: — Вот видишь. И нечего бояться. От ощущения руки на своём животе хочется выть. Жаль, что он не способен даже позвать на помощь — рот зажимает щупальце. Щупы у Жреца не округлые — они плоские, как ленты. Их концы способны порезать, они больно давят на кожу, и Джотаро уже знает, какие от них останутся следы. От собственной беспомощности щиплет в глазах, хотя слезами делу не поможешь. — Чем больше сопротивляешься, тем хуже тебе будет. Какеин наклоняется к его лицу. Пальцы пополам с щупальцами скользят по коже, обвиваются вокруг шеи. Он ерзает, давит тканью брюк на обнаженный пах Джотаро — может, просто нечаянно, но тот мычит, отворачивается, сводит угольные брови домиком. Какеин удивленно хмыкает: — Краснеешь?.. Мило. Не ожидал такого от тебя. Лазурные глаза распахиваются, в них — гамма эмоций от чистого ужаса до яркого, какого-то даже школьного смущения. Какеин ахает, прикрывая рот ладонью: — Ты что же… До сих пор? Ни с кем?.. Джотаро решает закрыть глаза — от греха подальше, смотреть прямо на Нориаки слишком невозможно, тяжело, и самое отвратительное — как быстро реагирует его организм на чужое тело. На фиксацию рук и ног. На ноющие от укусов плечи и ключицы. — Я так польщен, — слышит он сладкий, будто патока, голос прямо в ухо: — Поверь мне, я не разочарую. От острых звериных зубов на своей груди и рёбрах Джотаро рычит. Ему недоступны слова или ругательства — лента плотно зажимает рот, он чувствует, как на языке появляется вкус крови. Какеин кусается сильно — он будто хочет прогрызть в животе Джотаро дыру, как в своем. Он напевает: — Какое красивое, сильное тело… Даже шрамы тебя не портят, понимаешь? — укус в выпирающую тазовую кость, от которого Джотаро прошибает холодным потом от макушки до кончиков пальцев. — Ты знаешь, что у всех людей есть слабые места? Я хочу узнать твои. Я хочу, чтобы ты был только моим, Джотаро. Пальцы касаются бёдер, паха, задевают член, но не полноценно, так, мимоходом, хотя Джотаро даже это заставляет замычать. Его никто никогда не касался. Это смущающе, стыдно, глупо и ужасно тяжело подавлять. Какеин почти нежно гладит его по щеке: — Боль и удовольствие идут рядом. Это нормально, если тебе больно. Но я хочу сделать тебе так приятно, чтобы ты позабыл себя… — лбом ко лбу, глазами в глаза. — Чтобы ты забыл всех, кроме меня. Винно-красные волосы падают Джотаро на лицо. Он перестаёт дёргаться и пытаться вывернуться. Лишь смотрит, настороженно, все ещё напугано. Какеину нравится эта покорность: — Вот так, — он мягко давит ему ладонью на грудь, прижимая к кровати. — Будешь слушаться — получишь награду. Кивни, если понял. Кивнуть не получается, потому что голова надежно зафиксирована путами. В воздухе пахнет чем-то сладким. Джотаро упускает момент, когда Какеин льёт себе на ладонь прозрачную жидкость из тюбика, который, черт пойми как вообще оказался у него в руках. Становится страшно. Впервые — окончательно страшно перед неизвестностью, непонятно, что будет дальше… Джотаро пытается что-то сказать, мычать, но Какеин лишь мотает головой, даже немного разочарованно смотрит: — Я думал, мы договорились. Расслабься. Тебе понравится. Его голос — как битое стекло, склеенное мёдом. Тёплая ладонь, липкая и скользкая, опускается Джотаро на пах. Он зажмуривается. Какеину пришлось слезть с него, чтобы было удобней совершить задуманное, поэтому ничто уже на живот и грудь не давит, оставляя слишком яркие эмоции, возникающие при максимально непривычном понимании, что тебе кто-то дрочит. Не ты сам — чужая, цепкая рука, точно знающая, что делает, двигается вверх-вниз, давит большим пальцем на головку. Возможно, даже слишком сильно давит. Возможно, это даже болезненно — если бы не было так хорошо. В определенные моменты голова отключается. Джотаро сейчас не способен собрать мысли в кучу. Темп, с которым двигает кистью Нориаки, без отвращения, без прагматичности, вдумчиво и аккуратно сжимая его между пальцами, — до боли медленный. Уже спустя пару минут Джотаро начинает мысленно благодарить его за смазку, ловит себя на этой мысли и вновь краснеет. От пытливых глаз Какеина не скрывается ничто: — Тебе нравится? Господи, что же тебе ответить… Как вообще с тобой говорить — тобой, грубым, жёстким, чересчур напористым, привязавшим меня к постели и теперь мучающим хуже, чем когда избивал, — что я могу тебе сказать?.. Вдруг хватка на горле ослабляется, и со рта сползает лента. Джотаро неверяще хватает ртом воздух, тут же закашливается, но не успевает нормализовать дыхание, потому что Какеин ускоряет темп, пальцы одной руки сжимает кольцом у основания члена, а другой мягко массажирует, четко, точно зная, что делает. — Б-блядь… Ты, псих… Джотаро не может закончить фразу. Сложно говорить, когда тебя доводят до оргазма. Тем более, что раньше этого не делал никто. Тем более, что продержался ты от силы минуты три. Глаза-вишенки вцепляются ему в лицо: — Кончай. Я разрешаю. Джотаро запрокидывает голову, вдавливает затылок в подушку, отчего ноет шишка на виске. В паху все горит, пульсирует, живот сводит судорогой, и он концентрирует всю выдержку на том, чтоб не застонать, когда пачкает пальцы Нориаки своей спермой. Он дрожит, бёдра каменеют, таз вздергивается и падает обратно на кровать. Какеин убирает руки, без всякого отвращения вытирает их о простынь: — Честно говоря, думал, что ты продержишься дольше. Но чего ожидать от девственника, я прав? — Заткнись, — тяжело выдыхает сквозь зубы Джотаро. — Ты получил, что хотел. Отпусти меня, живо. — Вон как заговорил, — с восхищением цокает языком Нориаки. — А кто тебе сказал, что я тебя отпущу? Мы только начали. В возмущении Джотаро уже распахивает рот, но Какеин быстро зажимает его ладонью. Той же самой, которой ему дрочил. Запах и вкус — соленые, терпкие… Джотаро кусает его изо всех сил, но руку не убирают: — Я не люблю непослушных, — почти нежно говорит ему Нориаки. — Хочешь, чтобы я снова тебя заткнул? Мне не сложно, уж поверь. Синие глаза красноречиво наполняются гневом и ужасом. Джотаро мотает головой. — Тогда молчи, пока я не разрешу. Понял? Несмотря на широко зафиксированные ноги, Какеин все же не отказывает себе в удовольствии раздвинуть мягкие ягодицы пальцами. Джотаро вновь краснеет, отводит взгляд. Жидкость кажется слишком холодной на разгоряченной коже, заставляет ее покрываться мурашками. При помощи щупалец корпус Джотаро чуть заметно приподнимают, и он вынужден видеть, как головка собственного члена касается пупка. Колени — по обе стороны от головы Нориаки, у которого горят глаза, румянец на щеках и нехорошая ухмылка. — Хочется быть с тобой понежней, — говорит он. — Ну, знаешь, первый раз все-таки… Но ты так плохо себя вёл все это время, — демонстрируется прокушенная до крови ладонь. — Может, дать тебе ещё немного боли? В качестве профилактики? Джотаро, сам себя не чуя, чересчур активно качает головой. Унижение доходит до него чуть позже, разливаясь горячим стыдом в груди и животе. С ужасом он понимает, что заводится. От чего — от слов ли, грубых и неприятных, собственной беспомощности или ещё чего?.. Он не знает. Да и не хочет знать. Какеин тоже замечает его возбуждение: — Даже так, — со смешком тянет он. — Никогда бы не подумал, что такой силач, как ты, будет заводиться от оскорблений. Забавно… Так и быть, пожалею тебя на первый раз. Его ласкают сзади, раздвигают ягодицы щупальцами и мягко, ненавязчиво проникают внутрь — сразу двумя пальцами. Джотаро кусает себя за губы, щеки, морщится. Не больно — больно было от укусов и ударов, неприятно и непривычно — вот правильные слова. Унизительно. Он даже не особенно чувствует пальцы внутри — только давление. Какеин выглядит очень сосредоточенно и от этого хочется рассмеяться. У Джотаро окончательно затекают и отнимаются руки, связанные за спиной, и он переключает внимание на них, абстрагируясь от любых операций, которые Нориаки сейчас производит с его задницей. И вдруг что-то происходит. Он и сам толком не понимает, что — но это словно мини-оргазм. Внутри загорается огонь, бешено стучит в висках и новое прикосновение подбрасывает его, срывая с губ не то стон, не то крик. — Господи, Какеин!.. Он сам себя заставляет заткнуться, испуганно взглянуть снизу вверх на мучителя, триумфально и победно ухмыляющегося. — Я же говорил, что тебе понравится. Хочешь ещё? Джотаро зажмуривается. Он скорее умрет, чем признаёт свою слабость. Или то, что у него почти сразу дергается член, наливается кровью и мучительно ноет, требуя прикосновений. Внутри снова давят, неестественно быстро выбивая из него прерывистый вздох. Он вздергивает подбородок, раскрытым ртом набирает воздух, которого так мучительно не хватает. Нориаки убирает руку, и Джотаро расслабляет таз. Он дышит носом, надеется, что все кончилось, в то же время теперь хочется больше, но это не его желание — всего лишь тела. Животное, естественное, грязное желание. Ему ужасно стыдно. Путы на руках исчезают, как туман, и он тут же распахивает глаза, разминает онемевшие кисти, по которым рябью вибрирует застоявшая кровь. Какеин этого и ждал. Он тут же хищно хватает Джотаро за бёдра и прижимается к его паху. — Ударишь меня? — провоцируя, тянет он. — Теперь тебя ничто не сдерживает. Давай, решим это как настоящие мужчины. Или… — толкается вновь, ощутимым стояком сквозь ткань своих брюк в пах Джотаро. — Или я тебя выебу. Джотаро приподнимается на локтях. На лице его — сосредоточенное, сердитое выражение, которое портит румянец на щеках и искусанные губы. У него стоит так, что больно. Он хочет больше, и он готов дать больше. — Давай уже, — наконец, низко говорит он. Какеин медленно расплывается в неприятной улыбке. Он знал, что Джотаро согласится. Он предугадал все, вплоть до его ответа. — Отлично, — расстегивает брюки и спускает их до колен. Одетый, не показывающий ни одной своей слабости. — Все-таки я так хорошо тебя знаю… Когда он вошёл, было больно. Было гораздо больнее, чем пальцами, и слишком сильно, разрывающе, грубо, безо всякой нежности и реакции на просьбы подождать. Только пару мучительных толчков спустя, Джотаро понял, что ожидание сделало бы все только хуже. Он вспотел — всем телом, разом, раскраснелся, покрылся мурашками и позволил кусать себя в шею, рядом со звездчатой родинкой. Какеин вбивался без пощады, без ожиданий, но долго, очень выносливо и подстраиваясь под него. «Ох, милый мой, какой ты…», — шептал он на ухо и вцеплялся зубами в мочку с сережкой-гвоздиком. Джотаро позволил себе стонать, как только почувствовал то самое яркое, горячее, даже немного щекотное ощущение внутри снова. Он ухватился за узкие плечи Нориаки, спрятал лицо в ткани. Бездумно что-то шептал, теряя контроль, остатки разума и мыслей, с каждым толчком медленно уносившиеся прочь. Перед глазами стояло красное марево волос Нориаки. Он даже не помнил, когда щупальца-путы исчезли окончательно, когда они остались только вдвоём — когда он мог встать и убежать, но продолжал прогибаться под ним, позволять хватать себя так, как нравится Какеину и делать так, как нравится Какеину. Даже когда он кончил, Нориаки не вышел из него, с хищной улыбкой продолжал насаживать чужое тело на себя, делая своим, и самое страшное в этом всем было, наверное, то, что Джотаро не был против. Он ухватился за подушку, как за спасательный круг и всхлипывал, ощущая невероятный диапазон эмоций, каких не ощущал никогда и ни с кем. Его голову схватили за затылок и вдавили в душную ткань. Он подчинился. Все закончилось очень нескоро. Джотаро и сам, признаться, хотел, чтобы это продолжалось — это, что он не мог назвать даже сексом. Пытка? Драка? Спарринг? Сладкая мука, по иронии подаренная ему таким, как Нориаки. Он горел, от стыда и удовольствия, все тело ныло похлеще, чем после тренировок, покрытое метками, синяками и кровавыми пятнами, а простыню с одеялом пришлось выбросить. Они порвали комплект белья, и чуть не сломали кровать. Какеин так и не поцеловал его. Только улыбался своей неприятной улыбкой, скользил пальцами по избитому лицу и лёг рядом, развернувшись к нему спиной. Они с Нориаки так и не называли себя парой. Ни на утро, ни через неделю или месяц. Когда синяки сходили, на их месте появлялись новые. Ссоры не всегда прекращались приятным способом, чаще всего это была летающая посуда и колюще-режущие предметы, но друг без друга у них не получалось. Когда-нибудь, думал Джотаро, когда-нибудь они разойдутся. Какеин исчезнет, как должен был исчезнуть после смертельной раны в Египте. Но сейчас он был рядом, и не позволял никому тронуть Джотаро пальцем. А Джотаро, в свою очередь, был рядом с ним.