Звёздочка

Валентин осознавал, что сам дал на это согласие. Сам выбирал что, чем, какое и как. Сам покупал, не постеснявшись подробнейше расспросить очаровательно дружелюбную девушку-консультанта и уточнить все детали. Сам настоял: да, всё сразу. Сам помогал разбираться, показывал, искал, пробовал. И всё для того, чтобы… — Ты точно… уверен? — Артём, глядя в стоящую на столе коробку, недоверчиво покачал головой. — Вот прям серьёзно-серьёзно? Я же не настаиваю. — Уверен и серьёзно. Стоп-слово придумал? — А почему я-то? — Чтобы ты хоть что-нибудь сделал сам! Артём насупился, но, чуть погодя, улыбнулся. — Придумал. Звёздочка. Валентин невольно фыркнул, хотя чего-то такого и ожидал. — Пойдёт, запомню. Ну… чего застыл-то? — он подошёл к Артёму, всё ещё с подозрением смотрящему на коробку, и обнял со спины. — Всё будет хорошо, обещаю. А если нет — сразу перестанем. — Да знаю я. Всё равно стрёмно. Ну тип… вдруг что не так будет… Валентин вздохнул — сомнения Артёма длились слишком долго. — Просто расслабься и получай удовольствие. Артём в ответ угукнул и развернулся прямо в руках, носом тут же уткнувшись в шею. — Иди тогда… сядь. Не смущай меня. Лебедев рассмеялся — это Артёма будто смутить можно было чем-то? — но уступил. Даже вышел из комнаты, оставляя Артёма со своими мыслями и переживаниями (но, вообще, чтобы принести воды). И когда вернулся, понял по направленному на себя взгляду с прищуром — решился. Валентин выключил свет, оставив в качестве источника освещения уличные фонари, и, поставив бутылку на пол возле кровати, одним слитным длинным движением снял футболку через голову под утвердительный кивок со стороны Артёма. Абсолютно невозмутимо принялся за штаны и улыбнулся сам себе, видя, как Артём внаглую пожирает его взглядом. Как будто не видел никогда и дорвался. К одежде добавилось нижнее бельё, и, всё ещё невозмутимый как статуя, Лебедев удобно устроился на кровати, лопатками опираясь на оголовье, и сложил руки на груди. — И? Артём, судя по творившейся на лице гамме эмоций, не знал, что делать: то ли следовать оговорённому плану, то ли бросить всё и просто присоединиться. Но красноречивый лебедевский взгляд на коробку всё решил, и Артём, вздохнув, отвернулся к ней в поисках первой нужной вещи. От сосредоточенности и серьёзности Артёма хотелось смеяться — ну правда же, как будто экзамен сдавать собирается. Смеяться перехотелось, когда Артём справился с поисками и достал оттуда мягкую чёрную маску на глаза. С отчего-то всё ещё казавшимся Лебедеву глупым узором в чёрную клетку на лицевой стороне. Артём, всё ещё одетый, забрался на постель рядом, уселся на колени и принялся рассматривать маску так, словно видел такое впервые. — Не, ну… прикольно, конечно… — Артём даже пару раз её пожмякал в руках, а затем поднял взгляд на Валентина. — Точно? — Ещё раз спросишь и я не знаю, что я с тобой сделаю. Покусаю, наверно. — Напугал ежа голой… — Артём запнулся, украдкой бросив взгляд на пах Лебедева, а затем пересел ближе и осторожно надел маску Валентину на глаза. Криво, правда, потому что в таком полулежачем положении Валентин всё ещё мог что-то видеть… Пока Артём одним движением не спустил маску так, что перед глазами Лебедева не оказалась полная темнота. Такая, что проще было закрыть веки и не париться. — Как лошадке шоры, — хохотнул Артём, и Валентин мимо воли закатил глаза уже под маской. Артём, судя по звуку, находился там же, где и раньше, поэтому это не напрягало. Наверно. А когда скрипнула кровать от того, что Артём с неё слез, стало некомфортно. Ковёр на полу делал беззвучной ходьбу по нему, а коробка находилась слишком далеко, чтобы слышать, как Артём в ней копошится. Внезапно стало как-то слишком тихо. И это напрягало. Потому что на зрение Валентин полагался в абсолютном большинстве случаев, к счастью, до сих лет оно оставалось острым. И хотя в комнате не было ничего, чего бы он не нашёл с закрытыми глазами просто по привычке и знанию, всё-таки оказаться лишённым зрения было слишком необычно. Рядом — почему-то с другой стороны — снова скрипнул матрас, и Валентин мимо собственной воли дёрнулся в сторону от звука и выругался шёпотом. Артём (а кто же это ещё мог быть!) так же шёпотом спросил: — Ты чего?.. Не так что-то? — Не подходи с разных сторон. — Эй, — Артём, как на зло, переместился, — не бойся, я ничего не сделаю. Мы договаривались, — и, судя по касаниям рук к плечам, прижался к нему. — Ты же мне доверяешь? Доверял ли Лебедев Артёму? Безусловно. Иногда даже чересчур, но это было в какой-то степени достижение, потому что до этого Валентин крайне часто не доверял никому ничего вообще. Скрытность часто играла на руку, но не сейчас… — Доверяю, — даже собственный голос звучал как-то по-другому, незнакомо, — Ладно. Всё хорошо. — Ну, раз всё хорошо, — Артём скрипнул и звякнул ещё чем-то, — То можешь чуть сдвинутся вперёд? И… — он запнулся, — и руки назад. Сложи так, как тебе будет удобно. И вообще, — в голосе Артёма послышалась улыбка, — у вас интересный вкус, товарищ генерал. Давно неформалите? — Позубоскаль мне ещё. Запястья коснулась мягкая кожа, снова звякнул язычок ремешка и на руке надёжно застегнулся браслет — наручник. Чёрный, с кожаной строчкой и маленькими шипами по периметру. Выбирая такие, Валентин не в последнюю очередь смотрел на дизайн, и эти и вправду выглядели симпатичными и были приятными на ощупь. На второй руке вскоре появился второй такой же браслет. — Можешь расставить руки? Длину посмотреть хочу, — попросил Артём, и Валентин молча раздвинул ладони настолько, насколько позволила цепочка между ними. Как-то держала она неожиданно крепко. — Порядок? — Пойдёт, — Лебедев, выбирая наручники, на цепочку обратил пристальнейшее внимание. И сейчас, уже в них, ещё раз задумался. В случае чего — какого именно «чего», он думать не хотел, — он всё-таки сможет разорвать цепь, вырвать с корнем металлический держатель из кожаной петли, хотя и придётся приложить чуть больше усилий. Но ведь… Они ведь договорились. Никакого «в случае чего» быть не может. Потому что он же доверяет? Артём ведь не сделает ничего, что ему не понравится. Они договорились. — Да, всё нормально, — ещё раз повторил Валентин. — Продолжай. Артём, судя по звукам, выпрямился и замер — постель под ним не двигалась — и, видимо, просто пялился. Одно из его любимых занятий, впрочем, которое до чёртиков бесило Лебедева. — Чего застыл? — Да я это… — в голосе послышалось смущение. — За…залюбовался. Ситуация всё больше напоминала какие-то неуравновешенные весы — действия ввергали Валентина в ступор, но слова пробирали на смех. Куда только делась вся вот эта Артёмова крутость, «опытность» и энергичность? Как будто ограничивали в чувствах и ощущениях не Валентина, а самого Артёма, заставляли прислушиваться к чему-то неочевидному. — Ладно, — выдохнул Артём где-то над ухом и по коже пробежали мурашки, — теперь ноги. Вот тут ты прям уверен-уверен? У тебя же было там что-то. Вывих? — Сейчас это уже не страшно. Не я же когда-то стеклянную дверь ногой снёс, — изображать укоряющий взгляд, когда у тебя глаза закрыты маской, сложно, но Валентин постарался передать свои эмоции голосом. И, видимо, получилась — шума от Артёма по пути к коробке стало намного больше. За следующее Лебедев на самом деле беспокоился меньше всего, хотя, кажется, это как раз было наименее ему подконтрольным. Но ведь в этом и была суть? Это вообще было первой идеей, которая пришла на ум, когда он осознал масштаб проблемы с собственным доверием и неумением расслабляться. Что может быть проще — лишить подвижности, да ещё и изящно-эстетично? С последним, конечно, Валентин готов был спорить, но Артём, услышав идею, активно её поддержал: — Ты вообще ноги свои со стороны видел когда-нибудь? Мне кажется, все эти пидорские узкие джинсы существуют исключительно для твоих ног. Комплимент, конечно, абсолютно в духе Артёма, но, возможно, в этом был смысл. Артём тем временем снова сел рядом и зашуршал. — Нож твой рядом, если что — сразу разрежу, как договорились, — тут Валентин поверил на слово, дотянуться до лежащего на тумбочке рядом оружия он не смог бы без проблем, — верёвка вот, — и под пальцами одной ноги оказался вытянутый моток мягкой, но прочной верёвки. — И… я буду осторожен. — Хорошо, — и вот сейчас совершенно точно стоило расслабиться и получать удовольствие. Потому что ощущение от сложенной вместе верёвки выше лодыжек было… чуть щекотным и при этом не неприятным. Артём пересел, громко пыхтя над не тугим, но сдерживающим узлом первой части обмотки, и Валентин постарался отключиться от происходящего. Его лишили зрения, его лишили подвижности рук и сейчас буквально связывали верёвкой — и всё это лишь с той целью, чтобы он наконец-то перестал держать себя в ежовых рукавицах. Вечно в напряге, вечно на взводе, вечно готовый ринуться спасать — кого-то или что-то, по приказу или по собственному кодексу чести — Валентин Лебедев был твёрдой скалой, которая на самом деле могла рассыпаться просто от неудачного удара киркой. Он чувствовал, как всё чаще не может позволить себе отдохнуть, как стирается грань между службой, где в последнее время, кстати, всё было довольно спокойно, и домом — местом, где он, в теории, должен чувствовать себя в абсолютной безопасности, независимости и не сдерживаться. Как будто вместо возвращения домой он заступал на вторую вахту. И если на службе ему прощалась настороженность и язвительность, то дома Артём яростно протестовал против состояния боевой готовности. Его очевидно раздражала необходимость предупреждать, куда и когда он хочет выйти покурить (и не потому, что Валентин не хотел дышать дымом, а потому что он хотел знать, где будет находиться Артём вне поля его зрения). Его бесил придуманный Лебедевым порядок расположения кружек на полке («Ты вообще себя слышишь? Кружки, сука, на полке не в том порядке, блядь, стоят!»). К специалистам мозгового профиля Валентин отказался идти наотрез, зато после истерики на тему «Что мне ещё сделать, чтобы ты мне начал до-ве-рять?» сам же и предложил: свяжи меня. Артём, когда впервые услышал, охренел до глубины души. И решил наверняка, что кукушечка у Лебедева слетела окончательно. Но чуть погодя решил, что это может быть решением. И вот они… здесь. Верёвка скользнула между ног и обвилась под коленями — Валентин совсем немного двинулся, и Артём тут же остановился. — Что-то не так? — Всё хорошо. Точно, не переспрашивай. Я задумался. — О, ну это уже прогресс! — верёвка снова натянулась, хвост её заскользил выше, а Валентин попытался вообще выкинуть мысли из головы. Бывает же так, чтобы в голове — пустота? Вот как на экзамене, который не учил и не собирался, что в мультфильмах рисуют как свист ветра и перекати-поле. Ни-че-го. Абсолютная пу-сто-та. Надёжная. Потому что пустая. В пустоте ничего нет. Значит, там нет ничего опасного или напрягающего. В пустоте (и темноте) спокойно. Пожалуй, тут, в этом нигде, Лебедеву даже нравилось. Здесь можно было расслабиться — и при этом чувствовать резинку маски на висках, кожу наручников на запястьях, верёвку на ногах — и всё равно не думать об этом. Отключаться. Становиться беззащитно-раздетым — на нём ведь действительно никакой одежды — и беззащитно-обездвиженным. Слишком открытым. Где-то внутри — наверно, там, где сердце, появилось как будто бы ощущение тепла. Сперва крохотное, оно расширялось, разбегаясь по всему телу приятной волной, согревая, почти вынуждая быть ещё гибче и мягче. — Господи, ты такой красивый. Невозможно. В тишине явно не должно было быть Артёма, и Валентин вынырнул из своих ощущений как из омута. Возразить словам не получилось: в горле не пересохло — язык будто просто отнялся. Он чувствовал себя так, будто отлежал всё тело — оно было невесомым и неосязаемым. — Тебе так дико идёт белый. А, это он, видимо, о верёвке — она единственная отличалась светлым цветом относительно маски и наручников. Но о контрасте с собственной кожей он даже как-то не подумал, когда выбирал. — Ты вообще такой… Заскользила ткань по коже — Валентину осталось только догадываться, что происходит, ведь спросить он всё ещё не мог, — что-то глухо приземлилось на пол. Артём завозился на кровати, беспокойно и суетливо, и вдруг возле его ступни оказалось горячая кожа. Мозг, который отказывался включаться в привычный чрезвычайный режим, работал как будто на зло медленно, и Валентин даже не предполагал, чем Артём его коснулся. Но вроде не рукой. Когда второй ногой он ощутил совершенно то же самое, проплыла ленивая мысль: может, колени? Артём ведь вполне мог сесть напротив и вот так касаться. Голос Артёма вдруг зазвучал откуда-то сверху, как будто тот выпрямился или встал выше. — Ты пиздец. Невыносимо горячий пиздец. Был ли это комплимент внешности или Артём имел в виду температуру тела, тоже осталось для Валентина загадкой. Всё ещё лишённый возможности видеть, он пытался понять, что Артём собирается делать, но уже без прежнего беспокойства. Судя по отсутствию звуков, Артём снова залип, рассматривая его. И если раньше такой пристальный зрительный контакт раздражал, особенно направленный в спину, то теперь, когда подтвердить или опровергнуть свои опасения было невозможно, Валентин… просто решил забить. Смотрит и смотрит, пусть. Может, правда нравится. В тишину, нарушаемую лишь его ровным дыханием, вдруг вклинился громкий щелчок, а после — еле слышный «плюх». А затем он ощутил движение на матрасе — и догадался, что это Артём что-то делает. Когда добавилось дыхание — учащённое, неглубокое, гораздо более громкое, чем его собственное, пришло осознание. Если чуть-чуть подождать (и его предположения верны), то Артём начнёт стонать в голос. Первый стон и вправду оказался очень громким, остальные слились в одну неровную дорожку, а Валентин улыбался сам себе. Артём всегда был нетерпеливым. Но слышать его — удовлетворяющего самого себя, знать, что он так близко, но не иметь возможности коснуться, не видеть этого зрелища, не чувствовать собственной ладонью — было невыносимо и приятно одновременно. Приходилось подключать фантазию, и хотя на неё Валентин особо никогда не жаловался, но картинка получалась куда беднее, чем её звуковое сопровождение. Артём, вероятно, стоял на коленях, одной рукой яростно, быстро водил ладонью, измазанной в лубриканте (видимо, щелчок был от крышечки), по всей своей длине, а второй рукой либо опирался на постель для равновесия, либо… Касается ли Артём собственной груди? Когда Валентин сжимал его соски, Артём обычно почти жалобно всхлипывал, но не просил прекратить, а наоборот, без слов просил задержать ладонь дольше. Но сам с собой? Или же он сейчас, как любит, держит два пальца во рту, покусывая и облизывая, надеясь, что это заглушит его хоть немного? Или, может, сжимает мошонку, надеясь отвлечь себя? А смотрит ли сейчас Артём на него вообще? Слишком много вопросов, на которые воображение не смогло бы ответить. На колено Лебедеву легла ладонь — влажная, испачканная в смазке, — а стоны Артёма ускорились. Теперь ситуация стала более ясной, и… при этом не менее приятной. Не было сомнений, что Артём смотрел, и не куда-то, а на него. Связанного. Обездвиженного. Незрячего. И при этом чертовски возбуждённого от одного осознания собственной беспомощности. Первые капли почти обожгли кожу на ногах, хотя Валентину всё ещё было горячо. Артём сорвался на долгий хриплый выдох, рука на колене задрожала, а перекрывающее собственный жар тепло от семени медленно потекло вниз. Чёрт, это, наверно, было по-своему эстетично. Артём уселся рядом — Валентин ощутил, как плеча коснулся мокрый лоб — и замер, стараясь отдышаться. Контраст стука двух сердец завораживал — Лебедев чувствовал, как сильно и равномерно стучит в груди собственное и как бешено бухает в груди у Артёма. —Я… не… удержался, — Артём старался как будто бы извиниться и оправдаться, но Валентину это не было нужно. — Спасибо, — прошептал он, чуть повернув голову, чтобы поцеловать Артёма куда-то в макушку. — Это было… внезапно. — Ага, — Артём ещё немного дрожал и явно грелся о Лебедева, — я немного не планировал этого. Сейчас… погоди. Я сейчас всё уберу. Под «всем», как оказалось, Артём имел в виду буквально всё, и чуть больше чем через десять минут Лебедев наконец-то оказался свободен. Вот только двигаться больше не хотелось совсем, только пить и лежать. — Как тебе? — Артём залез под руку и притёрся спиной к груди. — Тебя на полчаса как будто отрубило. — В каком смысле? — Ну… Ты молчал. Это обычно редко происходит, — в голосе послышалась улыбка, — и дышал глубоко, но редко. Ну и… Потом у тебя встал, и я как-то не этого ожидал, но это пиздец как красиво оказалось. Валентин только хмыкнул. Когда ощущение тепла сменилось возбуждением, он отчётливо не помнил — все эти волны как будто были едиными, прокатывались по телу вместе, расслабляя и согревая. А Артём, значит, посчитал это горячим в буквальном смысле. — Я рад, что тебе понравилось. — А ты сам-то? — Артём поднялся на локте. — Тебе ведь было… ну, нормально? Валентин замолчал. Он не знал, как точно описать всё то, что он ощутил, потому что это было как-то… слишком. Во всех смыслах. — Мне было за-е-бись, — понизил он голос снова до шёпота, — подойдёт такой ответ? Видимо да — потому что Артём, крепко прижимающийся к нему всем телом, был красноречивее любых слов.