Вникая в тебя тысячи раз.

      Движение. Еще движение — плавное, уже не такое грубое, как по началу. Юра сваливается на мягкую горячую от чужого тела подушку, почти не дыша. Пиздец, старик. В ушах все еще слышится эхом мужской, но до боли приятный приторный голос, который еще минуту назад стонал имя «Юра» так, будто это «S.O.S.» для утопающего. Вот только Паша не тонет. Ну, разве что в глазах своего любовника и в собственных чувствах.       Личадееву совсем не обязательно быть виртуозом, чтобы Музыченко умирал каждый раз, лишь на секунды заглядывая в бездонные голубые глаза. Юре не обязательно привязывать Пашку к себе, чтобы тот по-любому остался рядом. Наверное. — Ты на всю ночь или как обычно? — тихо спросил младший, еле дыша куда-то в подушку.       Это «как обычно» у Юры уже в печенках сидит, но мужчина молчит. А что он скажет? «Да, Паш, прости, но я так-то женат, у меня есть дочь, и вообще я бы в такой дождь даже из дома бы не уехал, если бы не желание выебать тебя у тебя же в квартире, и если бы я не любил тебя, придурка, так сильно»? Хотя, сказать, что Юра так сильно любил Пашу — это, ровным счетом, ничего не сказать. И если и верить в Бога, то только в Личадеева, который сейчас мирно лежит рядом с наверняка больной спиной и пытается восстановить дыхание; пахнет какими-то явно не дешевыми сигаретами, уже выпитым белым сухим вином и развратным сексом. Этот парень просто с ума сводил, и ведь знал это и пользовался слабостью Музыченко.       А Паше, в общем-то, нравится, когда Юра смотрит на него. Паше нравится Юрино внимание всегда и везде. На концертах всем своим поведением старается привлечь взгляд старшего к себе: то бедром слишком эротично поведет; то с фанатами начнет шутить, и на Юру, будто ноль внимания; то на колени перед старшим опустится. Выглядит, как сучка, да и ведет себя соответственно. Добивается того, что после концерта Музыченко его чуть ли не за шкирку в туалет или гримерку тащит, матерится себе под нос и шипит Пашке тихое «Довыебывался?». Паша молчит и лишь негромко, пьяно смеется. Ну да, довыебывался. Получил ровно то, что хотел: жестокого Юру в тесной гримерке, который чуть ли не рвет на Личадееве одежду — сдерживает лишь то, что в этом костюме Паше еще выступать. Личадеев любит быть грациозным. Извивается и над Юрой, и под ним, как только может. Знает, как старший тащится от этого. Знает, как самому приятно наблюдать за тем, как даже морально умудряется удовлетворить старшего. Нет, он не уверен в себе: он уверен в том, что Юра никогда не играет все эти эмоции. — Я обещал, что заеду завтра утром за тобой? Обещал, — будто бы пытаясь избежать этого простого «Да, как обычно», Юра сразу вспоминает их с Пашей разговор еще пару часов назад в машине о завтрашнем дне. Юре всегда нужно уезжать домой: к жене, к ребенку. Не будь всего этого, конечно, было бы проще, но что теперь делать, если Личадеев с небес к нему свалился позже, чем мужчина вообще стал отцом? Музыченко и без того изо всех сил старался наверстывать упущенное время, которое они с Пашкой уже потеряли, пытаясь быть «друзьями». Паше было мало Юры. Паше, черт его возьми, всегда мало.       Столько внимания Музыченко не уделял даже законной жене, которой, по сути, положено его получать. С Аней все было как-то просто, но в то же время слишком сложно. Аня — женщина не дура, и Юре порой устраивает такой штурм, что только беги и кричи. Говорит, ругает, и всегда бьёт в точку, прямо по больному. А что Юре остается? Слушать, смотреть на Анечку задумчиво, препираться и дерзить.       Вспоминается, как часто Аня стала в своих упреках вставлять Пашу. То обвинит Пашку в том, что, якобы, Юра снова стал чаще из-за него выпивать; то припомнит, что после посиделок с Пашей, обязательно личных, наедине, вдвоём, Юра возвращается с довольной рожей, улыбается, как долбоёб и бормочет невнятно «Ань, послушай, так устал, давай завтра, а?» Конечно, сейчас улыбка появляется все меньше, но все же… Только выводы Аня делает не совсем правильные. Выдумывает, что, мол, во время посиделок с Пашкой, Юра наверняка притаскивает каких-нибудь «шалав», развлекается с ними. А откуда иначе на смуглой коже красуются эти следы? Яркие засосы, глубокие укусы и царапины, оставленные в порыве страсти.       Юре кажется, что Аня действительно не допускает мысли, что никаких девчонок они с Пашкой не приглашают. Не думает о том, что ее муж не с девчонками развлекается, а с Пашкой, который обычно в присутствии Серговны смиреет, мигом превращаясь в тихого, доброго мальчика с кроткой улыбкой. Юре обманывать не хочется, но и правду говорить тоже. — А еще ты обещал хоть иногда ночевать у меня. Ани дома нет, Муха нас явно не сдаст, а твоя уже наверняка спит давно, — тихо отозвался Личадеев, наигранно громко вздыхая и будто невзначай касаясь своей длиннющей ножкой, которой позавидует любая модель, ноги старшего. Вроде и спокойно говорит, а у Юры уже камень на душу упал. Обещал-то он многое, но все-таки не все можно сразу реализовать.       В последнее время Паша был некой бомбой замедленного действия — только тронь, и тут же бахнет. Чуть слово, сразу крики и истерика. Юры нет — все, раздражение и гнев. А если рядом с Юрой крутится Аня, то все, звоните в пожарку, у кого-то пригорает.       Не то, чтобы Паша не позволяет Музыченко быть с женой или с дочкой, вовсе нет. Просто устал быть всегда на втором месте, а уже не первый год знакомы. Сколько Юра не проводи с ним время, Личадеев всегда чувствует себя подростком, который наивно влюблен во взрослого дядю, который, на секундочку, женат. Да и Паша женат, но со Смирновой все совсем не так. Та не крутится вокруг Пашки юлой, Юру не обижает, дома лишними вопросами не нагружает. Паша просто приезжает, ест, спит и уезжает обратно на концерты, либо в студию. За несколько лет «дружбы» с Юрой Аня ни разу не спалила их, ни разу не усомнилась в верности своего муженька. А стоило бы, дорогая. — Не лучшая идея — ругаться после такого охуенного секса, Паш, — все, что смог ответить Музыченко, чуть поворачивая голову к предмету обожания и пытаясь хоть ненадолго заглянуть в любимые голубые глаза. По видимому, Паша уже был раздражен, просто хорошо скрывал это — в театре служил, хули. — Да, ты прав, не лучшая. Куда лучше будет, если ты сейчас оденешься и свалишь отсюда к херам.       Эти двое часто шутили друг над другом, по шутке посылали куда подальше, но что-то сейчас совсем не смешно было. «Спасибо, Пашенька, за поднятые нервы» — подумал мужчина, но тактично промолчал.       А ведь Паша порой был прав в этой всей белиберде. Юре самому некомфортно от того, как жестко он поступает с ним, с человеком, которого в мыслях он явно ставит выше жены. Да, Личадееву это не видно на фоне ужасных поступков, а Юрка-то из кожи вон лезет, лишь бы из дома сбежать к Пашке. А потом до середины ночи трахает его, жестко, со всеми этими прилюдиями, будто бы в последний раз; не думает совершенно о семье, о том, что через пять часов вставать, а от Паши еще бы не мешало до дома доехать и хотя бы часик вздремнуть; не парится об оставленных Личадеевым засосах, царапинах — авось само собой разрешится. А вот уходить от Пашки всегда тяжело. Встает молча с кровати под пристальный, будто испепеляющий взгляд. Как сейчас, например. — Будешь на меня так смотреть — глаза паяльником выжгу, — усмехнулся Музыченко, пытаясь в темноте найти свои брюки. Свет включать не хотелось, да и не за чем было — вдруг Паша увидит эту красную недовольную рожу, которой стыдно за собственные поступки?       Наконец-то откопал и брюки, и носки, и уже мятую рубашку — не придется лишние пять минут стыдиться. — А как я должен смотреть? Как человек, которого бросают? — младший вальяжно разлегся на кровати, занимая, по большей части, Юрину половину кровати, которая чуть ли не насквозь уже пропахла мужским терпким одеколоном. Ну нравится так Пашке больше, хоть что-то от Музыченко на ночь останется, — Знаешь ли ты, Юра, как чувствуют себя шлюхи после секса? — Нет? — Так же, как и я себя сейчас чувствую: грустным и использованным, блять, — запыхтел Пашка, пытаясь нащупать одной рукой на прикроватной тумбе пачку сигарет, — Скоро я начну брать деньги с тебя за такие визиты ко мне и обзаведусь большой клиентской базой.       Музыченко снова притих, хотя в мыслях даже посмеялся с этой шутки. Или это не шутка вовсе? А что, собственно говорить? Пашу хуй переспоришь — вбил себе в голову на днях, что теперь он чисто подстилка на ночь, теперь так и будет упрекать несчастного скрипача.       Уходит Юра так же молча, потому что ругаться нет никакого смысла. На прощание лишь тихо, будто на носочках подходит к Пашке, и мягко целует куда-то в спутанные густые волосы, шепча уже привычное «Я обещаю, что со всем этим разберусь». Верит ли Паша ему? А куда же денешься с уже тонущего корабля?       Порой Личадеев задумывается, что он слишком влюблен в этого мужчину. Настолько «слишком», что не раз уже плакал, как школьница, по ночам в одиночестве, потому что не хватает, категорически не хватает рядом Юры. Устраивает истерики не потому что так хочется, а потому что уже нет сил терпеть. У Паши нет друзей, которые бы знали о его отношениях с Музыченко… Разве что сам Музыченко…       Порой Юра задумывается, что он слишком влюблен в этого парнишку с аккордеоном. Настолько «слишком», что уже близок к тому, чтобы все высказать Анечке, рассказать в деталях и начать извиняться перед ней за то, что не смог устоять перед этими голубыми, как два глубоких озера, глазами.