Красные маки

Она думает о девочке, ногти которой остры, как бритвенные лезвия, а язык похож на нож, и поцелуй с ней оставляет во рту кровавый привкус. Когда Джинджер рассказала о случившемся бабушке, та вызвала полицию, и какая-то сердитая взрослая женщина с усталым лицом долго записывала в блокнот все приметы, которые Джинджер смогла вспомнить. Но, конечно, девочку в красном платье никто не нашел, как не нашел и поляну, где они встретились, хотя Джинджер казалось, что она хорошо запомнила дорогу: к северу от старой детской площадки, совсем недалеко от заброшенного здания, где старшеклассники пьют пиво и стреляют по бутылкам — но полиция так и не смогла ничего отыскать. Как будто все маки пропали. Врач, к которому Скарлетт отвела Джинджер позже, сказал, что она, скорее всего, придумала и поляну, и девочку в красном платье. Но это не так. Кто еще мог оставить на ключице и запястьях Джинджер эти длинные шрамы? Девочка в красном платье живет в лесу, на маковой поляне, где всегда пахнет летом и любовью. Джинджер не успела спросить, как ее зовут, но это и не важно. Имена — это еще не все. Она думает о девочке в красном платье, когда впервые берет лезвие в руки. Резать себя странно только первые несколько раз. Джинджер быстро привыкает к этому ощущению, хотя до сих пор вздрагивает, когда лезвие входит глубже, чем она планировала. Первые шрамы выглядят некрасивыми и неровными, больше похожими на нити паутины, чем на следы от ран, оставленных девочкой в красном платье, но это не важно, потому что, проводя по ним пальцами все равно она чувствует запах лета, такой сильный, что голова кружится. У крови цвет маков. Джинджер прокалывает шилом кончики пальцев и слизывает кровь, вспоминая о том, как девочка в красном платье взяла ее за руку в первый раз — ей кажется, что у крови сладковатый вкус цветочной пыльцы. Она надрезает плечи там, где девочка запустила руки под ее одежду, дотронулась до нее так, как никто не дотрагивался раньше. От этих воспоминаний в голове у Джинджер как будто открывается дверь и щекотное тепло внизу живота вспыхивает, становясь ярким, как цветущие маки. Наконец, сидя перед зеркалом, Джинджер режет себя там — самые нежные части, влажные и скользкие, как раздавленная камнем лягушка. Боль здесь острее, тело будто против воли пытается уйти от лезвия, а кровь проступает на ранах точно неохотно, но Джинджер представляет себе язык девочки в красном платье — стала ли она взрослой женщиной или так и осталась девочкой? — мелькающий между ее пальцев, и ей становится проще. Сердце отчаянно колотится, подступая к горлу, будто хочет выпрыгнуть через рот, но она продолжает резать. Она представляет себе, как рубит на мелкие куски мясо, прежде чем затолкать его в мясорубку — потому что только так можно получить достаточно нежный фарш, чтобы пирожки для бабушки были вкусными. Джинджер представляет, что складки у нее между ног — продольный разрез на куске мяса, и боль будто отдаляется. Боль далеко. Очень далеко. Джинджер просто режет мясо. Кровь стекает по ее бледным бедрам и она воображает девочку, собирающую красные капли языком. Джинджер много раз говорили, что она просто заблудилась в лесу, может быть, случайно ранила саму себя об осколки пустых бутылок, а, может быть, попала к плохим людям — никто никогда не произносил с ней рядом слов вроде «педофил» или «насильник», даже теперь, когда она стала взрослой, но Джинджер знает, что они все имели в виду. И знает, что это не так. Она не придумала свою подругу, чтобы запрятать под этот образ воспоминания, которых боится. Кем бы ни была девочка в красном платье, она — такая же настоящая, как сама Джинджер, может быть даже более настоящая. Она продолжает резать, несмотря на то, что руки начинают слабеть и дрожать, а боль становится все острее, заполняя ее целиком. Может, однажды ей хватит смелости вернуться на поляну. Маки все еще там, Джинджер уверена. Яркие, как кровь, как платье той девочки, которая ее ждет.