interimlovers;

— Поможете расстегнуть? - Томас смотрит на товарища исподлобья. Он имеет в виду колоратку — Маркус опускает взгляд на нее, и после на лицо Томаса; кивает. Маркус сглатывает вязкую слюну, и Томас завороженно смотрит, как дергается его кадык, но резко опоминается и поворачивается к нему спиной. Все, чего касается Маркус Кин, превращается в дерьмо. Он чувствует себя безмозглым братом короля Мидаса из мифов; так оно и есть. На что оставил его Господь, когда он так сильно в нем нуждается? Ему кажется смешным то, что только вчера он носил этот белый ошейник - символ чистоты и признак того, что он - раб Божий, а сейчас и ничего общего с ним не имеет. Ему хочется горько рассмеяться (зарыдать), и чтоб смех (плач) его слышали все. Он этого не делает. Маркус проводит пальцами по белой грубой ткани. Маркус Кин отлучен от сана по своей же вине. Маркус Кин щелкает застежкой колоратки, и, наверное, на этом моменте ему стоило отдернуть руки, но он этого не делает. Он проводит пальцами по смуглой коже, чуть оттягивая воротник черной рубашки — Томас дергается и шумно выдыхает. Пальцы продолжают скользить по чужой шее — практически невесомо, практически не касаясь. В глубине души он знает, что если он начнет, то не остановится, но тут же мысленно себя одергивает — черт возьми, разве он когда-нибудь играл по правилам? Маркус проводит пальцами по коротким волосам, глубоко вдыхает, зарывается в них носом. Закрывает глаза. Томас чувствует теплое дыхание на своей шее. Томас чувствует на своей шее давление крепкой ладони. Томас чувствует мимолетное прикосновение губ где-то за ухом, и на секунду ему кажется, что он бредит, но это продолжается. Маркус зашел слишком далеко - и заходит прямо сейчас. Господи, если это продолжится хотя бы еще секунду, Томас не выдержит. — Маркус, - Томас поворачивает голову, чтобы показать странную улыбку на лице. Он вздрагивает, увидев лицо Маркуса так близко - в каких-нибудь двух дюймах. Улыбка исчезает с лица, слова застревают где-то в горле. Кажется, что он не дышит. Глаза Томаса потемнели в полумраке, и Маркус застыл, все еще держа руки на его шее. Эту тишину, кажется, можно пощупать. Она — апофеоз всего молчания, темная, слепящая, обезвоженная и совершенно безликая, если не считать еле слышного шороха мышей в потухшем камине и скрип половиц. В течении этого времени разум Маркуса воображает невозможное, то, чему он так долго противился, а затем Томас сокращает расстояние и делает это самое невозможное, будто бы Маркус каким-то образом заставил это произойти: Томас целует его. Язык Томаса теплый, и это шокирует. Маркус инстинктивно приоткрывает рот, чтобы погрузиться в долгий поцелуй, пробуя его язык в течении нескольких туманных секунд... прежде чем рациональность вернется в его голову и он не оттолкнется, неровно дыша. Его сердце колотится где-то в ушах, и тишина никогда не была настолько громкой — чувства обострены настолько сильно, что Маркус, верно, смог бы услышать собачий лай за несколько миль отсюда. Ему приходится несильно сжать плечи Томаса, чтобы не упасть самому, и лишь после этого действия он поднимает на него глаза. Томас смотрит прямо на Маркуса, но атмосфера между ними изменилась, как и его взгляд: Маркус смотрит, но не может понять, что именно не так. Лицо священнослужителя выглядит напуганным в некоторой мере, и Маркуса вдруг пробирает такой сильной дрожью, что перестает чувствовать пол под ногами. Перед ним пропадает все, кроме лица Томаса, на которое он продолжает смотреть нечитаемым взглядом. — Господи, Маркус, извини, я... - начинает Томас, и в его словах слышится невыносимый стыд. Маркус не может позволить ему договорить: он убирает ладони с плеч Томаса и обхватывает ими его лицо. Это прикосновение кажется ему даже интимнее, чем сам поцелуй. Томас тихо вздыхает, не отрывая взгляда, когда Маркус зарывается пальцами в короткие кудри на голове, и он не может устоять перед искушением снова попробовать его рот на вкус. Когда он это делает, Томас издает облегченный стон, и Маркус думает: это того стоило. Он удивлен тем теплом, которое можно найти, находясь так близко к другому человеку. Прошло много времени с тех пор, как он делил с кем-то такую близость - и он точно не думал, что этим человеком будет никто иной, как назойливый священнослужитель. Руки Томаса тянутся к лацканам старого пиджака Маркуса и притягивают к себе, как будто бы одного поцелуя недостаточно. Маркус полностью согласен. И он, черт, буквально слышит, как уши Томаса начинают гореть ярким огнем. Томас резко и коротко выдыхает прямо в поцелуй и ненадолго отстраняется, чтобы взглянуть Маркусу в глаза. Все еще цепляется за лацканы его пиджака, как за спасательный круг. Маркус облизывает губы и кладет ладонь Томасу на щеку. Пальцы касаются недельной щетины и плавно обводят подбородок. — Давай... Не сегодня, Томас. - у Маркуса хриплый голос и даются с трудом слова; Томас чувствует его шумное дыхание на своем лице. Кивает. — Конечно. Завтра тяжелый день. Кэсси... Она ждет. Томас берёт Маркуса за руку и касается губами тыльной стороны его ладони; Маркус не имеет никакого представления о том, что это значит, Томас смотрит на него мутным, нечитаемым взглядом и говорит ему: — Сегодня мне кажется, что ты был послан мне Богом.