31.10

Жизнь не даёт второго шанса. Казуторе никогда не казалось это проблемой, потому что он и сам поступал так же и никогда никого не прощал. Не прощал и не мог бы быть прощённым. Его всегда предавали, а он просто отвечал тем же. Да, его предавали — косым взглядом, неверным словом, опрометчивым поступком. Неужели ему, Ханемии, оставалось что-то, кроме как переломать своему нерадивому товарищу ноги? Разве это неправильно или несправедливо? Так он не убежит от возмездия за свои согрешения. Весело, когда люди получают по заслугам. Торжество справедливости и… — Что ты делаешь? — у Баджи низкий голос, приятный и родной. В нём никогда не звучат осуждение или неприязнь. Уж он-то не такой как большинство. — Проучиваю очередных предателей, — Казутора чувствует, как губы сами собой растягиваются в улыбке, и забывает о саднящих костяшках кулаков. С них стекает свежая кровь. В воздухе пахнет железом. Иногда Ханемии кажется, что этот запах уже давно въелся в светлую часть его волос, остался там напоминанием о многочисленных человеческих недостатках. Отбросив от себя бессознательное тело, он приближается к Баджи, но тот только морщит нос: — Эй, ты весь в крови… — на мгновение в Ханемии пробуждается внутренний холодок, предшествующий «вспышке возмездия», но Кейске уже и сам протягивает к нему руку, стирая пальцами засыхающие тёмные пятна с лица. Медленно ведёт горячими шершавыми подушечками, размазывая кровь по щекам и губам. Не выдержав, Казутора быстро облизывается, чтобы успеть коснуться языком пальцев Баджи, а затем и вовсе льнёт к его ладони, заглядывая в глаза. Кейске не откажет ему. Кейске ему принадлежит. Они целуются долго, и солнце успевает скрыться за домами, оставив только лучики-отголоски на их фигурах, окрашивая одежду и волосы в тёплые закатные тона. На самом деле их поцелуи всегда длятся целую вечность, за которую Казутора десятки раз успевает поменять своё мнение о Кейске. Ханемия любит, потом ненавидит, злится и восторгается, а потом снова ненавидит, когда Баджи вдруг отстраняется. А глядя в насмешливые глаза Кейске, влюбляется с такой силой, что не может снова не поцеловать его. — Идём. Нам пора на собрание, — Баджи прерывает мысли Казуторы, поддевая пальцем серёжку-колокольчик. Ему нравится это украшение. В иные моменты Кейске, как игривый котёнок, может подолгу теребить серьгу, позвякивающую от каждого движения. Баджи всегда обращает внимание на мелочи. В отличие от мира Казуторы мир Кейске имеет сотни и тысячи оттенков, а не поделён на чёрное и белое. Но это не мешает им быть вместе. Казутора задумчиво смотрит в спину удаляющемуся парню. На фоне заходящего солнца его силуэт кажется совсем тёмным, но для Ханемии Баджи — символ внутреннего света. Этот человек не опорочил себя ничем в глазах Казуторы. Только его длинных волос, сильных рук и надёжных плеч хочется касаться. Только Баджи не предаст его. Почему-то в свете близящейся битвы с Тосвой это особенно греет душу. В конце концов теперь у Казуторы есть то, что не принадлежит Майки, то, что тому не отнять. Догоняя Баджи, Ханемия улыбается. — Ты чего? Настроение хорошее? — Кейске кладёт руку на плечи Казуторы, и тот довольно кивает. В сгущающихся сумерках всё труднее различить лицо Баджи, но его черты и так стоят перед глазами Ханемии. Он запомнит их навсегда.

***

— Ты… тоже виноват… — в руках Казуторы нож, но он отчего-то медлит пустить его в ход и только выдавливает из себя одни и те же слова, — …виноват. Ты. В самом разгаре битвы с Тосвой Баджи предал их. Баджи больше не на его, Ханемии, стороне. И теперь, когда в руках Казуторы нож, Кейске больше не сможет смотреть тем самым тёплым взглядом. Казутора как никто другой знает, что можно выбрать только одну сторону, что… Мысли в голове мечутся, как испуганные тараканы на кухне ночью — одной яркой вспышки достаточно, чтобы ослепить и дезориентировать их на некоторое время. А потому Ханемия просто-напросто перестаёт думать, сохраняя в себе единственное желание — всадить лезвие по самую рукоять в тело предателя. Остаётся шаг или два, а Кейске не двигается, даже не поворачивается в его сторону. Стоящие рядом в оцепенении члены Тосвы не успеют помешать. — Эй, Казутора, — хриплый голос Баджи звучит тихо, но и этого достаточно, чтобы Ханемия замешкался. Ему так хочется взглянуть в глаза Кейске. — Казутора. Ханемия не отвечает, замахиваясь для удара, но Баджи поворачивается к нему и резким движением выбивает нож из рук, и тот со звоном падает на бетонные плиты. В следующее мгновение пальцы Кейске с силой смыкаются вокруг шеи Казуторы, а голос Баджи, повторяющий его имя, медленно переходит в хриплый рык. Кейске умолкает, только придушив Ханемию до нужного состояния. — Отвечай, когда с тобой говорят, — Казутора впервые видит Баджи в такой ярости, но вместо ответа собирается с силами и плюет тому в лицо, тут же получая отрезвляющую пощёчину. В тот же миг Кейске отпускает Казутору, вытирая плевок рукавом куртки. Его злость уже потухла, и теперь он снова может говорить спокойно. Но вместо этого он жестом останавливает приближающихся к нему членов Тосвы и, послюнявив палец, стирает со щёк Ханемии капли крови Майки. Он долго размазывает по лицу подсохшие пятна, пока Казутора восстанавливает дыхание и молча смотрит. — Я на твоей стороне, — после паузы произносит Баджи, и Ханемия отчего-то верит. «Я не предам тебя», — выдыхает Кейске ему в ухо, поддевая пальцем колокольчик. — Я убью тебя… — отвечает Казутора, даже не стараясь подобрать лежащий у его ног нож. — Хорошо, но сначала я прикончу Кисаки. Баджи собирает волосы в хвост. Члены Тосвы больше не стараются его задержать. Перед уходом Баджи ласково улыбается Казуторе, глядя прямо в глаза. И даже если бы Ханемия поднял нож, тот со звоном упал обратно. Слышится звук сминаемого под ботинками металла, затем — шум битвы. Замерший на мгновение мир оживает. И в этот момент Казутора мысленно продолжает свою фразу: «Я убью тебя, если ты перестанешь так мне улыбаться».