Клыки

      В лесу было уже достаточно темно, опустившиеся сумерки окрасили деревья и кусты в сине-серые оттенки. Мы шли по тропинке, петляющей между высокими соснами, я старалась держаться рядом с Германом и внимательно смотрела под ноги, чтобы не споткнуться о торчащие корни. Всю дорогу, с того момента, как покинули деревню, взгляд Волчонка был направлен внутрь собственного сознания. Герман ничего не говорил, выглядел очень уставшим, подавленным и задумчивым. Он никак не прокомментировал это внезапное приглашение прогуляться, так что я немного тревожилась и чувствовала неприятное напряжение – вдруг он позвал, чтобы поговорить о чем-то нехорошем?       Тропинка резко обрывалась на крутой ложбине глубиной примерно в метр. Рудницкий без промедлений соскочил вниз и, развернувшись, протянул мне руку. Из размышлений он не вылез, но все это сделал так автоматически и четко, будто мы каждый день тут вместе прогуливались. Обхватив его ладонь, сухую, теплую, с не слишком грубой и не слишком мягкой кожей, я чуть присела и спрыгнула вниз следом.       — Герман?       — М? — взгляд Волчонка сфокусировался на мне.       — Ты в порядке? — спросила я, сложив брови домиком. — Выглядишь ужасно загруженным.       Он нахмурился и отрицательно покачал головой.       — Все нормально. Просто ужасно устал от всех и от всего.       — Поняла, тогда не буду тебя беспокоить, — с мягкой улыбкой сказала я. И в этот момент споткнулась обо что-то. Герман успел схватить за локоть, не дав упасть.       — Аккуратней, милая, — тихо произнес он. В животе моментально вспорхнули бабочки. Милая. Слишком уж нежно, но при этом абсолютно обыденным тоном Герман это сказал. Если подобное станет его постоянной манерой, то будет плохо. Порхающие бабочки очень мешают подавлять ненужные ложные чувства. — И ты не относишься к числу тех, от кого я устал, — добавил Волчонок. — Иначе я бы тебя не позвал, логично же. Ты одна из немногих людей, с кем как раз наоборот… В общем, ты не утомляешь.       Все тело окутало теплом. Невероятно приятно быть той, с кем хотят провести время, когда все остальные достали. Получается, комфорт при общении не односторонний, и Рудницкому моя компания тоже нравилась.       — Приятно это слышать. Но вопросами тебя все равно сегодня не забрасывать, да?       — А что бы ты хотела узнать?       О, у меня был заготовлен целый список. Если все эти вопросы выписать на бумагу в столбик, то придется скручивать ее в здоровенный свиток. Знать бы только, с чего начать… Что происходило в их стае, и почему Герману пришлось уехать из города? Почему ему домой подкинули убитую собаку, а потом девушку? Кем был вампир, напавший на нас с Тео, и как он был связан с Германом? Логично было бы спросить что-то такое – важное, интересное и значимое, но мой рот выдал совсем другое. То, что совершенно не имело никакого значения, но очень хотелось узнать.       — Ты был на вручении дипломов?       Лицо Рудницкого стало удивленно-озадаченным, и почему-то он не спешил отвечать. Но эта пауза сама являлась очевидным ответом.       Наконец Герман нехотя кивнул.       — Я тебя видела со сцены, но не была уверена, что это ты. Почему ты стоял отдельно, а не с другими преподавателями? Почему к группе не подошел?       Хотелось, чтобы он сказал, что дело во мне. Но не хотелось признаваться себе в этом желании.       — Я ненадолго забежал. Времени не было. Глянул, как… вам вручают дипломы, и всё.       — Ты был в университете во время нашей защиты, но мне сказал, что не приедешь. Почему? Из-за чего так?       — Я не планировал там быть, но по делу быстро заскочил, — ответил Рудницкий. — Почему для тебя это важно?       — Да нет, это не важно. Просто интересно было.       В кустах неподалеку что-то громко зашуршало. Я обернулась на звук и инстинктивно подскочила к Герману, но не рассчитала и буквально врезалась в него. Он мягко обхватил меня за плечи.       — Не бойся. Защищу, если что, — усмехнулся Волчонок, отодвигая на другую сторону тропинки.       — Это… неожиданно было, вот я и… дернулась, — смущенно промямлила я. — Извини.       — Все в порядке, — бросил он.       Впереди, за стволами деревьев, начинала проглядывать голубая гладь озера, мы почти пришли.       — У тебя какие-то сложности с отцом? Это из-за меня?       Герман помотал головой, сохранив спокойное выражение лица. Сложилось впечатление, что Волчонок настолько устал, что был готов рассказывать все, как есть, лишь бы не напрягать мозг придумыванием лжи, увиливанием или заговариванием зубов. Но пользоваться таким его состоянием я не собиралась. Сегодня можно было обойтись и без супер сложных вопросов и копания ответов в глубину.       — Нет. То есть, да, сложности есть, но дело не в тебе, — сказал Герман. — Ты – просто очередная причина придраться ко мне. Хотя, не то чтобы он обвинял в чем-то уж совсем безосновательно.       — Что ты имеешь в виду? — спросила я.       — Это сложно объяснить...       — Я постараюсь понять.       — Мы все – оборотни, не люди, если ты помнишь. И у нас есть определенные правила, порядки, законы. Только соблюдая их, мы можем сохранить наше общество в нормальном виде, понимаешь?       Я кивнула.       — А я действительно веду себя не совсем подобающе, — продолжил Волчонок. — Очень многое делаю не так, как следовало бы, но… Понимаешь… — он пытался подобрать слова.       — Ты просто не можешь делать так, как надо, потому что это хоть и правильно, но противоречит тебе? Твоему сердцу? — предположила я.       — Да. Я… Знаешь, Алексия, я очень часто думал, что хочу быть человеком. Большую часть времени за последние несколько лет проводил среди вас. Жил, работал. Можно было бы просто уйти из стаи, отказаться от волчьей части и жить нормально, обычно. Мне бы позволили уйти, это возможно.       — Но это тоже не вариант, потому что твоя волчья часть – это тоже ты, и ты не можешь от нее отказаться?       — Угу… Не могу. Не хочу. Хочу жить своей жизнью, но не отказываться от своей сущности. Вот и пытаюсь усидеть на двух стульях – и частью стаи оставаться, и как человек жить. Но это не вариант.       Волчонок тяжело и шумно вздохнул. Захотелось коснуться его руки, чтобы как-то выразить поддержку. Нестерпимо захотелось, но это было бы лишним. Неправильным.       Мы вышли к озеру, и Герман сразу же опустился на траву. Описать красоту этого места словами было невозможно. В абсолютно гладкой поверхности воды отражалось вечернее небо цвета индиго, переходящего в более светлый оттенок у места, откуда недавно исчезло солнце, и деревья с противоположного берега, многочисленные сосны, ели и березы. Перед нами был широкий деревянный пирс, а сбоку от него прямо в озере лежали огромные камни. Вокруг – чистейший, свежий, немного влажный воздух, и умиротворяющая тишина.       — Боже, как тут красиво, — произнесла я, любуясь волшебным пейзажем.       — Мне тоже здесь нравится, — отозвался Герман.       Я присела рядом с ним, но сохранив достаточное расстояние между нами. Влажная трава тут же намочила джинсы. Все такой же задумчивый и уставший, Волчонок смотрел на воду, а я смотрела на него. Позволила себе немного поразглядывать красивое мужественное лицо с грубоватыми чертами и плавными мягкими линиями одновременно. У Германа были очень длинные и густые ресницы, даже завидно. И красивые, не слишком полные губы. Нет ничего ужасного в том, чтобы девушка обратила внимание на красивые губы красивого мужчины, это абсолютно нормально. Естественно. Ни к чему не обязывает и ничего не значит.       Сев по-турецки, я развернулась к Герману вполоборота.       И все же было любопытно, как он целуется. Без какого-либо подтекста, обычный интерес. А если он не умеет целоваться? Такой весь привлекательный, обаятельный, сек… классный, а целоваться не умеет. Это было бы очень обидно, даже грустно, но и в тоже время забавно. Такой вот неожиданный подвох. Красавчик, который будто пытается сожрать, а не целует. А что? Учитывая волчью натуру, вполне логично.       — О чем ты сейчас думаешь? — вдруг нахмурившись, спросил Волчонок и посмотрел на меня.       Я тут же стушевалась, моментально опустив взгляд. Он что, умел читать мысли?!       — Да просто задумалась о какой-то ерунде.       — Ты сейчас очень внимательно рассматривала мое лицо, а потом начала странно улыбаться, будто о чем-то смешном подумала. Расскажи, интересно.       На секунду показалось, что можно ему признаться. Ведь ничего такого, обычные дурацкие размышления. Но говорить о том, что думала о поцелуе с ним, пусть и в таком тупом контексте, это все равно перебор.       — Да я не о тебе, так, о своем. Глупости всякие, — соврала я и сразу почувствовала легкий укол вины. Неприятно врать Волчонку даже в мелочах.       — Ну ладно, не хочешь – не говори, — произнес Герман, отворачиваясь обратно к озеру. Согнув одну ногу, он обхватил колено обеими руками.       Взгляд зацепился за округленные бицепсы и немного торчащие из-под загорелой кожи вены.       — Герман?       — М?       Рудницкий снова повернулся ко мне. Наши взгляды встретились и переплелись на более длительное время, чем было бы приемлемо. Золотые крапинки в его радужке сияли особенно ярко, вызывая ассоциации со стружкой настоящего золота.       — Что будет, когда вы поймаете того вампира?       Он вздохнул, посмотрев вниз. Тонкая прядка волос, зачесанных назад, упала на лоб.       — Тебе перестанет угрожать опасность, и ты сможешь вернуться домой. Алекси… Ты не сможешь остаться здесь. Понимаешь…       — Подожди, — перебила я. — Не напрягайся, нет необходимости что-то объяснять. Я все понимаю. Я много думала о своей жизни, о тебе, обо всем происходящем. Тот поступок, та ложь про ритуал с обращением – это было очень глупо и неправильно. Я пошла на поводу у слабости, потому что запуталась, испугалась, совершенно не понимала, что делать дальше. Рядом с тобой было так спокойно и хорошо, что решила попытаться вернуться, потому что другого выхода не видела. Это глупо, неправильно и эгоистично, к тому же.       Герман внимательно слушал. После небольшой паузы я продолжила:       — Но это просто ошибка, которую я осознала. И мне очень стыдно за нее, правда. Как бы не было здорово с тобой, я не буду навязываться, не буду лезть в твою жизнь или пытаться притянуть тебя в свою. Ты помог мне, очень сильно помог, но это был лишь такой период времени, я не должна тащить тебя за собой дальше. Когда все закончится, и мы расстанемся, обещаю, что отпущу тебя. Возьму себя в руки, встряхнусь, разберусь с работой и всем остальным. Больше не буду создавать тебе проблемы. Обещаю. В твоем мире мне не место, я это понимаю.       Опустив голову, я глубоко вздохнула. Было сложно прийти к этому и было сложно сказать все это вслух. Безумно не хотелось расставаться с Германом, терять его навсегда. В данный момент жизни, да и вообще за последние лет шесть, он стал самым близким и самым важным человеком. Тем, к кому пойдешь за поддержкой и за помощью, к кому пойдешь поделиться радостью и чем-то важным. Тем, к кому не раздумывая побежишь, бросив все, если он попросит. Стоило поблагодарить судьбу за то, что она дала мне Германа, это был самый лучший подарок за всю жизнь. Без него, не знаю, как бы пережила тот ужасный период после смерти отца. И Герман показал, что есть на свете люди, рядом с которыми ты – дома, что такое чувство совсем не вымысел из книжек. Как и оборотни.       Но нужно было его отпустить. Быть готовой к этому. Я не имела права мучать моего Волчонка и доставлять ему дополнительную головную боль. Иногда пути расходятся даже с теми, кто кажется самым родным и единственным. Так что следовало найти способ и силы дальше справляться самостоятельно, без него.       Стало прохладно. Поежившись, я застегнула молнию на тонкой толстовке.       — Замерзла?       Во взгляде Рудницкого будто плескались те же чувства, которые испытывала сама.       — Нет, все нормально.       Да можно быть не таким милым?! Черт! Перестань!       — В моем мире тебе не место… — задумчиво повторил Волчонок.       Больно и неприятно и слышать такое, и говорить. Стоило как-то свернуть эту тему, чтобы не испортить настроение окончательно. Неизвестно, сколько еще вечеров мы сможем провести вместе и сможем ли вообще, так что хотелось просто насладиться сегодняшним.       Небо темнело на глазах, деревья на противоположном берегу стали черными. Время бежало слишком быстро… Вот бы наоборот замедлилось.       — Знаешь, Алексия, я ведь тоже думал об этой ситуации и о том, что будет после, — сказал Герман. — Изначально я хотел, я пытался отодвинуть тебя подальше от своего мира, но не получилось. Даже несмотря на то, что решил прервать наше общение навсегда, когда вернулся в стаю, ты все равно сейчас сидишь здесь.       Я пока не понимала, к чему он ведет, но снова испытала стыд и вину за ту историю с мнимым обращением. Надо уметь уважать решения других людей.       — Но что есть, то есть. — Волчонок перевел взгляд на озеро. Через несколько секунд он продолжил, — и я решил, что постараюсь быть рядом по возможности и помогать до тех пор, пока ты не наладишь свою жизнь полностью.       Что? Подобное уж никак не ожидала услышать. Учитывая все обстоятельства и здравый смысл, это было очень непредсказуемое решение даже для такого джентльмена.       — Мы не будем жить вместе, не будем слишком близки, потому что велик риск возникновения ненужных чувств, — сказал он, и что-то внутри неприятно ёкнуло. — Но раз уже начал помогать, раз привязал тебя к себе, не буду снова так резко бросать. Не хочу, чтобы тебе было больно и страшно. Вот когда найдешь хорошего молодого человека, работу по душе, стабильность, тогда я уйду.       — Ты не обязан, Герман, — произнесла я, хоть это и было очень сложно. — Моя боль и мои переживания – не твоя зона ответственности. Я смогу со всем справиться и разобраться, правда.       Рудницкий заглянул мне в глаза.       — Не обязан. Но хочу и должен.       — Должен?       — Да.       — Типа, мы в ответе за тех, кого приручили?       Он кивнул:       — Вроде того. Я не буду спокоен, пока не буду знать, что ты в порядке. Может, я и монстр, но не совсем уж бесчувственный. Ты для меня тоже успела стать не чужим человеком.       Моя фенечка по-прежнему висела на его руке. Знал ли Герман о том, что сказала Лика? “Если захочешь, чтобы связь с тобой была, завяжи на запястье того, кому подаришь, сама”. И могло ли быть такое, что знал, и специально попросил завязать? Вряд ли. Зачем ему это?       Пригладив волосы, Волчонок поднялся на ноги и потянулся.       — Вообще, я поплавать хотел. Ты будешь?       — Вода же холодная, — удивилась я.       — Для меня точно нет, но, думаю, и для тебя тоже нормальная. День теплый был, небось нагрелась. Вот только… — Герман озадаченно глянул на мои руки,— ни ты, ни я полотенце не взяли.       — Я и купальник не надела.       Он подумал буквально секунду.       — Ты можешь надеть мою футболку, она длинная. После переоденешься обратно в свою.       — А ты как?       — А я и без футболки дойду.       Велик был соблазн согласиться, мне нравилось плавать. Вода всегда привлекала, будь то море, речка, озеро или маленький бассейн на даче за домом. Но вот так раздеться при Германе и потом надеть его одежду… звучало неловко и как перебор.       И очень заманчиво.       В конце концов, он сам предложил. К тому же, кто знает, что ждало нас завтра.       Подумав еще пару секунд, я все никак не решалась дать ответ, к которому мысленно уже пришла, и просто стояла, покусывая нижнюю губу.       — Не буду тебя смущать, — с этими словами Герман одним движением снял с себя футболку, оголив безупречный рельефный торс, чем смутил еще как. Взгляд прилип к мускулистой груди с небольшой черной татуировкой и самопроизвольно опустился к кубикам пресса, — вот, если надумаешь присоединиться, — он протянул мне футболку.       Развернувшись, Волчонок опустил руки к ширинке джинс, но замер и оглянулся на меня из-за плеча. Я не сразу поняла, в чем дело, и просто смотрела на него. А потом дошло. Ойкнув, я снова смутилась, быстро отвернулась и зашагала ближе к лесу.       Мысли возвращались к его торсу, хотелось посмотреть на него еще раз. Просто потому что это красиво!       Послышался плеск воды. Зайдя за ствол ближайшего дерева, я быстро разделась до белья и натянула футболку Рудницкого, которая оказалась не такой уж и длинной. Подергала ее вниз, но не помогло. Было стеснительно идти к Волчонку в таком виде, но… помимо стеснения было и что-то еще. Что-то другое. От этого другого сердце застучало быстрее, захотелось расправить плечи и все-таки поймать на своем теле взгляд Германа. Желательно, немного взволнованный.       Черт, нет. Дурацкие гормоны. Это все они. Обычная здоровая реакция на красивого полуголого мужчину, не более.       Я наступила на прохладные доски пирса и, на всякий случай стараясь не смотреть на Рудницкого, прошла до конца. Темная синева воды выглядела очень пугающе, будто скрывала в себе что-то или кого-то. Присев на край, я опустила ноги в воду, та и правда оказалась достаточно теплой, но не решалась спрыгнуть. Волчонок подплыл поближе.       — Глубоко там?       — Около пирса мне по подбородок, примерно, — ответил он.       Страх не давал оторваться от досок и нырнуть в озеро. Обычно, я заходила в воду с берега и старалась не уплывать до большой глубины – гораздо спокойнее, когда можешь встать на дно, чем когда его нет под ногами.       — Боишься?       — Да.       Герман доплыл до пирса и, остановившись напротив меня, поднял руки.       — Вот, я стою. Не очень глубоко.       Вода закрывала ключицы и совсем немного не доставала до подбородка. Учитывая нашу разницу в росте, мне она будет точно выше бровей. Поерзав на месте, я снова посмотрела на темноту внизу. Тревога сдавливала изнутри, мешая решиться на погружение.       — Алекси, — позвал Рудницкий, и я перевела на него взгляд. — Не бойся, я тебя поймаю, иди ко мне.       Иди ко мне. Сердце пропустило удар от возникших ассоциации. Но почему? Обычная же фраза.       Герман сделал шаг навстречу и протянул ко мне руки.       — Давай, просто наклонись и схватись за мои плечи.       Придвинувшись ближе к краю, я сделала, как он сказал, и в следующую секунду уже оказалась в воде. Дыхание перехватило от холода – вода казалась теплой только для ног. Рудницкий держал меня за подмышки, а я мертвой хваткой вцепилась в его плечи. Земли под ногами не было.       — Только не отпускай, — произнесла я, глядя на него широко распахнутыми глазами. — Прошу, не отпускай.       Волчонок усмехнулся.       — Ты плавать не умеешь?       — Умею, но лишь тогда, когда знаю, что в любой момент могу встать.       — И что мы будем делать?       — Не знаю.       Он снова усмехнулся.       Между нами было слишком маленькое расстояние, приходилось прикладывать усилие, чтобы дурацкий взгляд, который порой плохо контролировался, не скользнул на губы. Получалось думать только о двух вещах – об огромном количестве воды вокруг, в которой мог скрываться кто-угодно, и о руках Рудницкого, которые крепко сжимали мои лопатки и верхние ребра. В таких-то руках ничего не страшно, главное, чтобы не отпускал.       — Может, попробуешь все же проплыть немного? Я подстрахую. Или будем так стоять? — предложил Волчонок.       — Так стоять.       — Да брось, — он слегка улыбнулся, — ты же смелая девочка. Разве нет?       — А это разве не манипуляция? — прищурившись, я наклонила голову.       — Это факт и уточняющий вопрос. Но, да, возможно, и манипуляция тоже. Давай, я отпущу тебя, и…       — Нет! — тут же воскликнула я, сжав его плечи еще сильнее.       Герман коротко посмеялся. В этот момент он выглядел очень мило. И молодо. Ему и так был всего тридцать один год, однако Волчонок все время казался мне старше, и вел он себя так, будто ему под сорок, как минимум. Весь такой ответственный, серьезный, часто суровый. Но в эти минуты я словно увидела его настоящее, естественное, молодое лицо. Лицо не взрослого мужчины, а парня.       — Ну ладно. Раз боишься, то ладно, — сдался Герман.       — И что, правда будем просто стоять? — недоверчиво спросила я.       Он пожал плечами.       — А что еще остается?       И мы действительно продолжили просто так стоять. Ситуация получалась очень глупой. Я вздохнула.       — Хорошо, давай я все-таки попробую.       — Умничка, — улыбнулся Волчонок. — Я сейчас тебя отпущу, после этого ты отпускай мои плечи, я отойду в сторону, а ты плыви вперед. Я буду рядом и, если что, поймаю. Идет?       — Идет…       Он медленно убрал руки, но я продолжала держаться за него, шевеля в воде ногами.       — Отпускай.       Слегка оттолкнувшись от Германа, сделала глубокий вдох и поплыла вперед. Вроде, получалось неплохо. Тело начало расслабляться.       — Молодец. Видишь, ничего страшного.       Но как только Рудницкий это сказал, что-то непонятное коснулось моей ступни. Взвизгнув, я резко сделала выпад в сторону Германа, чуть не хлебнула воды, забарахталась, хотела встать на дно, но дна не было. Дыхание перехватило, сердце упало в пятки, я начала быстро грести, и через мгновение Рудницкий оказался рядом. Сделав последний рывок, подлетела к нему, почти что впечаталась в его торс, схватила за плечи и, совершенно случайно, автоматически, обвила ногами.       Волчонок смотрел на меня удивленными и растерянными глазами, придерживая ладонью за спину. А я смотрела на него. Никто ничего не говорил.       — Алекс? — наконец выдавил он.       — Там в воде что-то, — тихо сказала я, не разрывая зрительного контакта.       — Это могла быть рыбка. Или водоросль.       — Извини, я испугалась.       Мы продолжали смотреть друг другу в глаза. Вроде, пришло осознание, и в каком положении нахожусь, и что наши лица очень близко, но я все равно ничего с этим не делала.       — Я все понимаю, но… Не могла бы ты все-таки слезть с меня?       — Ой, да. Прости.       Щеки вспыхнули. Опустив ноги, я отстранилась, неловко забултыхав руками, и чуть ли не по-собачьи доплыла до пирса. Стоило вылезти на сушу, как стало ужасно неловко за то, что сейчас произошло. Обвить ногами… ну как так можно было? А если Герман счел это за приставания? Не хватало еще этой глупостью испортить такой хороший вечер. Когда я переоделась обратно в свою одежду, Рудницкий уже тоже вылез из воды и натянул штаны. Он сидел на пирсе и смотрел перед собой.       — Слушай, это правда случайно вышло, я не хотела, — произнесла я, садясь рядом с ним. Было стыдно. — Не подумай ничего неправильного, пожалуйста.       — Все в порядке, — спокойно отозвался Герман. — Не бери в голову, ничего страшного. Главное, чтобы это действительно было случайно. Иначе… я не хочу сделать тебе больно. Лучше не доводить до такого.       — Это случайно. Ничего… такого.       — Хорошо.       Мы сидели молча, и сложно сказать, было это молчание комфортным или все-таки неловким. Уже совсем стемнело, а так не хотелось, чтобы наша прогулка заканчивалась.       — Когда у тебя День Рождения? — спросила я.       — Через неделю.       — Через неделю? Это же так скоро! А я и не знала. Тебе тридцать два исполняется?       — Да, — кивнул Рудницкий. — Я тоже не знаю, когда у тебя День Рождения. Когда он?       — Уже был. В начале июля. Мне двадцать два.       — Почему ты не говорила? — посмотрев на меня, он вопросительно нахмурился.       Я пожала плечами.       — Да как-то нé к чему было это сказать. Не писать же тебе просто, типа, “привет, Герман, у меня завтра день Рождения. Заезжай в гости, будет вкусный торт”. Ты бы в тот момент все равно не приехал, да и в этом году я не отмечала, так что даже торта не было.       — Почему не отмечала?       Я снова пожала плечами:       — Не хотелось.       Герман ничего не ответил.       Когда я была ребенком, мама с папой всегда устраивали мне классные Дни Рождения. Мы приглашали друзей семьи с девочкой на год младше – на тот момент моей лучшей подружкой, и ездили в какие-нибудь веселые места: в парки аттракционов, в центры с детскими игровыми автоматами всякими или вроде того, потом обязательно был вкусный вредный обед с картошкой фри, бургерами или пиццей и поход в кинотеатр. А дома всегда ждал красивый, вкусный торт. Было здорово.       Последние два года я просто приглашала Катю поесть в кафешке и сходить в кино, но в этот раз даже так отмечать желания не было. Если бы не поздравления от подруг, и не вспомнила бы про свой День Рождения.       — А ты будешь отмечать? — спросила я.       — Мы по-нашему будем, скорее всего.       Хотелось бы увидеть, как выглядит праздник в общине оборотней, но делиться этим вслух не стала. Выглядело бы так, будто бы я напрашиваюсь на приглашение.       Герман лег на пирс, положив одну руку под голову, и прикрыл глаза. Видимо, домой мы пока не собирались. Подвинувшись к краю сбоку, я развернулась и, закатав штанины до колен, опустила ноги в воду. А потом тоже легла. И вышло так, что легла головой на торс Волчонка пониже талии. Он ничего не сказал.       На небе уже зажглись звезды, ярко светил большой полумесяц. Воздух был прохладным, влажным и пах лесом. В озере плеснулась рыбка, квакали лягушки, в глубине леса ухал филин. Я тоже прикрыла глаза, слушая дыхание Германа. Но веки резко распахнулись, когда пальцы Волчонка коснулись моих волос и мягко запутались в них. По коже пробежали мурашки от того, как это было приятно. Герман нежно поглаживал меня по голове и перебирал прядки, а я боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть. Но поняв, что руку он убирать не собирается, расслабилась и снова закрыла глаза. Хотелось просить всех богов и Вселенную, чтобы они замедлили ход времени и растянули этот уютный момент.       — О чем думаешь? — тихо спросил Волчонок.       — О том, что не хочу, чтобы этот вечер заканчивался, — призналась я. — А ты?       — О том, что жизнь очень сложная.       Продолжать он не стал, а я не стала расспрашивать подробней. Чуть помолчав, Герман вдруг задал еще один вопрос:       — Одиночество – это плохо?       — Не всегда. Одиночество – это нормально, естественно. Но быть рядом с кем-то, с кем тебе лучше, чем одной, это здорово. К одиночеству привыкаешь, только на это нужно время.       Мне было очень сложно тогда, после расставания с Рудницким. Даже научившись жить в одиночестве, иммунитет от боли из-за него на всю жизнь ты не заработаешь. Стоило ощутить, как бывает иначе, и возвращение к одиночеству стало ужасно тяжелым. Зато другие парни, тот же Кирилл или Вова, показали вторую сторону этого состояния – быть одной гораздо лучше и приятней, чем с неподходящими людьми. Если говорить о партнере, то с мужчиной должно быть лучше, чем без него, а если это не так, то такой мужчина не нужен. Аналогично с женщинами. Вот с Волчонком было лучше. С остальными – нет.       — Мне кажется, одиночество – это свобода, — сказал Герман.       Одиночество – это свобода. Звучит странно, но если подумать, то он был прав.       — Согласна с тобой. Только цена у такой свободы тоже есть.       Свобода – это роскошь, это нечто очень ценное и очень важное. Вот только свобода бывает разной. Рядом с правильными людьми ты можешь чувствовать себя свободней, чем в одиночестве. Но говорить это Рудницкому я не стала, боялась, что сочтет за намек на что-то.       — Чем ты займешься, когда вернешься домой?       Герман продолжал поглаживать меня по голове, неспешно перебирая волосы, от этого в животе порхали бабочки, а звук его тихого, спокойного голоса усиливал это порхание в несколько раз. Сердце стучало чрезмерно быстро для расслабленного состояния, выдавая все чувства с головой, оставалось надеяться, что чуткий слух Германа все-таки не улавливает звук моего пульса.       — Ты имеешь в виду, в квартиру? В город? — спросила я.       — Да.       — Буду искать вакансии какие-нибудь. Может, что-то приглянется. Юристом быть уже не хочу, надо что-то другое подобрать. С удовольствием бы тратила все время на рисование или еще какому-то творческому ремеслу научилась бы, но такое не прокормит.       — Почему? Есть же люди, которые на этом зарабатывают.       — Да, но… — я вздохнула, — мы уже когда-то говорили с тобой об этом. Я не знаю, как преуспеть, как раскрутиться, да и в успех не верю. Я не слишком талантливый художник.       — Ты же сама говорила, что рисование – это навык. Так развивай его, — серьезно сказал Рудницкий. — И если хоть один человек в мире смог зарабатывать на картинах столько, чтобы хватало на все, что нужно, значит, и ты сможешь. Чем ты хуже его? Ничем. Нужно только приложить усилия, набраться терпения и верить в себя, верить в успех.       — Ты прав…       Он сказал почти что тоже самое, что говорила Лика, и действительно был прав. Эти слова даже вдохновили, на секунду подумалось, что на самом деле смогу, но… веры в себя и в успех – одного из трех ключевых составляющих, не было. И откуда его взять, не знала.       Немного помолчав, Герман добавил:       — Мне бы очень хотелось, чтобы у тебя все получилось, чтобы твоим делом жизни стало то, что ты на самом деле любишь, — он произнес это чуть слышно, почти что полушепотом, и в сочетании с рычащим тембром это вызвало мурашки на коже. Хоть Рудницкий и был вервольфом, то есть, наполовину волком, сейчас он скорее напоминал большого сильного кота – тигра или льва.       — Почему? — также тихо спросила я.       — Потому что не получится быть по-настоящему счастливым, если работа не будет в радость, и если не будешь заниматься тем, к чему на самом деле лежит душа. А я хочу, чтобы ты была счастлива.       Сердечко ёкнуло. Слишком уж чувственно он это сказал. Внутри все переворачивалось от переполняющих чувств, названия которым я не знала. Или знала, но не хотела их признавать.       — Ты слишком хороший, не бывают такими.       Ночь однозначно обладала какой-то магией, не просто так вампиры и оборотни выбрали для себя это время. А как еще объяснить то, что именно ночью люди становятся максимально искренними, чувствительными и говорят то, о чем жалеют наутро?       — Ты идеализируешь меня, Алексия, — со вздохом ответил Герман. — И тебе нужно перестать это делать. Ты очень многого не знаешь. Я бы сказал, ты знаешь ровно половину, — произнес он очень строго и с нотками то ли раздражения, то ли злости. Даже общее настроение будто изменилось.       Волчонок убрал руку от моих волос. Резко стало прохладней, и разрушилась вся магия нежности и романтики, уступив место огорчению и пустоте. Очень хотелось, чтобы он снова меня коснулся.       — Ты говоришь про свою волчью часть сейчас? Неужели ты еще не понял, что мне плевать, кто ты? Я же неоднократно это повторяла. Твои поступки и то, что и как ты говоришь, показывают тебя как одного из самых лучших людей, которых я встречала за жизнь.       — Но ты не знаешь, что стоит за этими поступками, что было до и почему я изо всех сил пытаюсь быть человеком. Именно пытаюсь, а не являюсь, Алексия. Следовало бы снова сказать тебе держаться от меня подальше для собственной же безопасности, но уже слишком поздно пытаться тебя отодвинуть.       Должно быть, речь шла о до сих пор не известных мне прошлых грехах, возможно, о том, что подразумевала Фрейя, когда говорила, что им понятно, из-за чего Герман стал опекать человеческую девчонку. Сев, я развернулась и заглянула в его лицо. Волчонок на меня не смотрел, его глаза были устремлены на звезды.       — Тебе стоит помнить, что порой розовые очки разбиваются стеклами внутрь. Это больно, — сказал он.       — Герман… Да, я не знаю, что такого ужасного ты сделал, — согласилась я, — ты мне не рассказываешь, а я не имею права расспрашивать. Но, чтобы там ни было, уверена, что грызешь себя ты в разы сильнее, чем объективно того заслуживаешь. Потому что я вижу, какой ты. И ты не пытаешься быть таким, ты правда такой. В твоей душе очень много света, милый, и мне очень больно от того, что я это вижу, а ты сам – нет.       Взгляд Рудницкого резко перешел на меня. Сердце разрывалось от переполняющих чувств и эмоций. Скрестив ноги по-турецки и придвинувшись поближе, я мягко опустила руку на его живот. Герман напрягся, но ладонь не убрал и не попросил этого сделать.       Очень хотелось ласково погладить его, обнять, даже поцеловать – хоть как-то выразить льющуюся через край нежность, сострадание, благодарность и желание поддержать. Хотелось помочь моему Волчонку отпустить то, что так его терзало.       — Расскажи мне, что случилось, — попросила я шепотом. — Я смогу тебя понять. Обещаю.       — Я и не сомневаюсь, что ты меня поймешь, — с заметной грустью в голосе и теплом в глазах ответил Волчонок. Желание прильнуть к нему стало еще сильней, буквально распирало изнутри.       Но нельзя же, неправильно это, перебор. Или?..       Вдруг выражение лица Германа изменилось: брови нахмурились, он на секунду прикрыл глаза, тяжело вздохнул и быстро сел, отодвинувшись от меня. Рассеянно заморгав, я чуть не заплакала от боли и непонимания. Что я сделала не так? Все-таки перегнула палку? Идиотка! Позволила чувствам на пару минут взять верх, но… разве это что-то ненормальное? Неестественное? В конце концов, я просто была человеком. С обычными, черт возьми, человеческими потребностями! Да любая на моем месте уже давно бы поплыла от всего происходящего, как мороженое на солнце.       Охватившая грусть сменилась злостью, я уже приоткрыла рот, чтобы спросить у Германа, что, блин, не так. Но… поймала его выразительный взгляд и передумала. Дело было не во мне. Еще через пару секунд и до моих ушей донесся звук шагов из леса. Вскоре показался красивый женский силуэт с блондинистыми волосами.       Фрейя подошла к нам. Хотелось верить, что ее суперсилой не было умение сжигать взглядом, впрочем, я бы уже вспыхнула.       — Привет, — сказал Герман, обернувшись на нее, и встал на ноги. Я тоже поднялась следом за ним.       — Петша сказал, ты пошел поплавать, — произнесла она, стараясь скрыть бушующую внутри ярость.       — Он не врал. Так и есть, — голос Волчонка звучал ровно.       — Еще он сказал, что ты очень устал, так что пошел уединиться и отдохнуть.       — Все еще не вижу противоречий.       Воздух стал неприятно вязким, прямо как в машине в момент ссоры Рудницкого старшего с парнями. Я беспомощно молчала и ждала развязки, хотя очень хотелось встать между ними, чтобы отгородить Германа от этой фурии, пышущей злостью. Казалось, что в любую секунду красотка может налететь на него в попытке убить.       — Не видишь противоречий? — спросила она, приподняв брови и коротко покивав. — То есть, я правильно понимаю, да, что, будучи обрученным вервольфом, ты уединяешься на озере с человеческой девчонкой?       — Фактически, ты все правильно сказала, вот только реальность отличается от того смысла, который ты вкладываешь.       Фрейя перевела взгляд на меня. Этого хватило, чтобы произошел выброс адреналина в кровь, и по коже пробежал холодок. Возник самый настоящий животный страх, одновременно побуждающий убегать и застыть на месте.       — Ты знаешь, что ты тварь? — выплюнула волчица.       Рудницкий сделал шаг в сторону, загораживая своей спиной. Отведя руку, он отодвинул меня назад.       — Перестань.       — А я не права? — Фрейя усмехнулась. — Ты – мой муж, если использовать человеческие названия. Мы обручены, согласно всем правилам. Она по-любому и об этом знает, и о запретности и бессмысленности межвидовых связей. Ей позволили находиться в стае, защитили от опасности, проявили гостеприимство и великодушие. И чем она отплатила? Легла под чужого мужа? Скажи мне, после этого она не тварь?       Я почувствовала укол вины. Ведь во многом эта женщина была права. Между нами с Германом ничего не было, если говорить о сексе, но… между нами была какая-то связь, были бабочки в моем животе, были поглаживания по голове, был момент, когда я обвила ногами его торс, а если быть точнее, то таз, а не торс. И я знала о его жене и о законах стаи.       — Фрейя, все не так, — сказал Герман, стараясь сохранять холодность и спокойствие. — Между мной и этой девушкой ничего нет. Алексия – мой друг. И да, сегодня вечером я захотел отдохнуть, провести время с человеком и отвлечься от проблем стаи, от отца, от всех этих кровососов. Я не имею на это права?       — Ты позоришь меня и позоришь себя, Рудницкий, — она тыкнула его пальцем в грудь, развернулась и зашагала прочь.       Волчонок тяжело вздохнул.       — У тебя теперь будут проблемы? — тихо спросила я, когда Фрейя скрылась за стволами деревьев.       Он отрицательно покачал головой.       — А у меня?       — Нет.       Нагнувшись, Герман поднял с досок свою мокрую футболку.       — Пойдем домой, — безэмоционально бросил он.       Всю дорогу до деревни мы шли молча, единственное, что сказал Герман – пожелал спокойной ночи уже у дома Саги. Я ответила тем же. Хотела еще за вечер поблагодарить, но не стала. Не была уверена, что это уместно после такого финала.

***

      На улице уже давно стояла глубокая ночь, постепенно приближающаяся к утру, до рассвета оставалась всего пара часов, а я все никак не могла уснуть. Ворочалась в кровати, не в силах отключить голову, думая о сегодняшнем вечере. И если сначала просто размышляла о ситуации с Фрейей, то потом вспоминала наш разговор с Германом и… отдельные эпизоды. Раз за разом я прокручивала в голове моменты, как он помог мне слезть в воду, как я схватилась за его плечи и обвила ногами, когда испугалась, и как он нежно перебирал мои волосы. Стоило вызвать эти воспоминания, как в животе возникало тянущее чувство, начинали порхать бабочки и ускорялся пульс. Несколько раз возникала улыбка. “Ты же смелая девочка, разве нет?”, “Не бойся, я тебя поймаю, иди ко мне”. Выражение лица Германа, когда я случайно напрыгнула на него в воде, было просто потрясающим – прежде не видела его настолько ошарашенным, удивленным, смущенным и растерянным.       Прижимать к нему так тесно… это было приятно. И именно от этого воспоминания больше всего тянуло нижнюю часть живота. Несколько раз мысли уходили не в том направлении и начинали рисовать картины альтернативных продолжений этой ситуации. Концовку с очень… ярким поцелуем я почти “досмотрела” до конца, но потом пришла в себя и остановилась. Нельзя так делать, нельзя думать о таком и представлять.       А ведь и правда хотелось узнать, как он целуется. И, видимо, дело было не только в любопытстве.       “Я хочу, чтобы ты была счастлива”, “Я и не сомневаюсь, что ты меня поймешь”. Если мне, простой смертной, нельзя было влюбляться в оборотня, о чем Герман неоднократно напоминал, почему он позволял себе говорить и делать то, что не могло не влюбить в него? Веркозел… Веркозлик. Нет, как бы не пыталась разозлиться на него, ничего не получалось.       Может, не влюбленность, но что-то сильнее простой привязанности и симпатии к Верволчонку однозначно возникло, отрицать это после сегодняшнего вечера было уже невозможно. И я не имела ни единой идеи, что теперь со всем этим делать.