Второе убийство Киры Йошикаге

      Моя слюна падает на Минако, на тыльную сторону её ладони и на белые, длинные, аккуратные, восхитительные пальчики, которые нравятся мне до безумия.       Я чувствую радость, невероятную радость, восторг, будто неконтролируемый, не совсем понятный, который не проходит уже несколько часов. Но как же мне хорошо, прямо как тогда, когда я впервые убил, так хорошо, как не могло быть раньше.       Её кожа гладкая, мягкая, до сих пор немного тёплая, приятная на вкус. Я сразу протирал все капли крови за Минако, чтобы их не заметили, но сейчас слишком увлечён, и несколько пятнышек остаются на моих брюках и одеяле. У меня не получается даже толком осознать это, поэтому кровь проблема точно не сегодняшняя.       Как удобно, что мать умерла, и я могу спокойно закрывать дверь на замок. Хотя не уверен, что сейчас закрыл её. Кажется, я даже не замечу, если отец войдёт в комнату, поэтому дверь впрямь стоило бы закрыть, но весь мой разум поглощён Минако: изгибами её суставов, больше не смеющими двигаться без моей воли, её кожей и небольшой старой ранкой, которая уже не заживёт до конца.       Я спрашиваю у неё: «Милая, как же ты умудрилась пораниться?» — зная, что она ничего мне не ответит, и получаю от этого невероятное удовольствие.       «Почему ты молчишь?» — целую её не знаю какой уже раз. «Неужели стесняешься?» — дразню, облизывая пальцы. «Ну и хорошо. Я люблю тихих», — нежно шепчу, хотя помню, что Минако — мы вместе ходили на оркестр пару лет назад — была отвратительно громкой. Мне нравится, что теперь она говорит только то, что хочу я.       Трогаю подушечки её пальцев: всё ещё твёрдые от игры на клавишах. Это вовсе не мешает кисти выглядеть изящно, элегантно, завораживающе до учащения пульса. Я любил, когда Минако приходила на занятия, даже несмотря на то, что она была глупой, полной идиоткой, и наверняка будущим отбросом общества. По-моему, я ей нравился, хотя это не имеет значения. По-моему, она считала нас похожими, и это уже просто смешно.       Как же хорошо, что на этот раз я решился отрезать руку, пусть с ней и пришлось повозиться. Отец всё равно плохо себя чувствует и почти не заходит ко мне. Он не заметит.       Я засыпаю, прижимая к себе Минако, и просыпаюсь так же, только на кровати теперь растекшееся пятно крови. Мне точно надо что-нибудь с этим сделать. Собираюсь с мыслями и возвращаюсь к своему привычному расписанию, разве что первым делом кидаю бельё в корзину для стирки. Отец не будет смотреть сюда, а вечером я уже всё постираю.       Одеваюсь (вместе с Минако), готовлю завтрак и бенто (вместе с Минако), проверяю, что ничего не забыл положить в портфель вчера (Минако лежит рядом) и, поколебавшись, решаю взять Минако с собой в школу.       Со мной здороваются самые общительные из одноклассников, я здороваюсь с ними. Как и планировал, получаю четвёрку за тест, хотя идеально разбираюсь в материале.       Слышу, что в классе обсуждают сегодняшнее убийство. Удивляюсь, ведь в газетах об этом написать бы ещё не успели. Должно быть на радио оперативно сменили тему утреннего выпуска. Полушёпотом звучат подробности того, как сильно было изуродовано тело. Испуганные и смелые голоса сливаются в общий гул, все говорят одно и то же. Мне нравится, что они обсуждают совершённое мной убийство, даже не подозревая об этом.       В отличии от Рейми, у Минако не было собаки, родителей тоже, а её брат работал по ночам. Конечно, мне было бы мало просто убить её. Хотя про вырезанные глаза наврали: лицо я почти не трогал. Мне было жаль портить такую красоту, а ещё хотелось смотреть, как Минако пугается, кричит (хотя я несколько раз просил её быть потише: вежливо и не очень), корчится от страха и боли. Её брови забавно подёргивались от каждого моего движения.       Канна спрашивает, не слышал ли я об убийстве, и я говорю, что не слышал. Она пересказывает мне чужие разговоры, я делаю вид, что испуган. Кажется, она хочет, чтобы я утешил её, но Минако это бы не понравилось, поэтому коротко отвечаю: «Как ужасно…» — и, извинившись, ухожу в туалет.       Я не бываю здесь на переменах, потому что шумно и слишком много народу, но сейчас уже почти урок и никого нет. Достаю Минако и тихо извиняюсь за то, что оставил её так надолго. Провожу языком по всей длине её указательного пальца, по ладони, костяшкам, трусь об неё щекой и замечаю, что в паре мест её кожа начинает облазить. Видимо, моя вина. Выглядит ужасно, мне совсем не нравится, но, к счастью, это не окончательно портит красоту Минако. Она всё ещё вполне восхитительна. Я опаздываю на урок, хотя и ненавижу опаздывать.       По пути домой покупаю продукты, затем останавливаюсь у витрины магазина одежды. Думаю, что внутренний карман висящего на манекене пиджака достаточно большой, чтобы уместить туда Минако. Тогда я мог бы незаметно её трогать, когда захочу. Впрочем…       Запускаю руку в портфель, чтобы погладить её. Да, в пиджаке было бы удобней, но пока он мне не по кошельку и не по размеру.       Дома складываю бельё в стирку, напевая какую-то песню с радио. Тарелки и приборы рассортированы правильно, кружек не видно, а чай стоит в самом углу полки, где и должен стоять, — судя по всему, отец ещё не ел. Готовлю ужин и для него, потому что не хотелось бы прослыть неблагодарным сыном, заморившим отца голодом.       Приношу поднос отцу в комнату. Он благодарит меня и называет очень хорошим мальчиком. Смеюсь, ведь я самый что ни есть обычный. Лишь иногда притворяющийся хорошим.       «Вот ты это понимаешь, дорогая», — поглаживаю свою молчаливую девушку. Она уже не кровит, но перед сном я всё равно заматываю разрез платком.       Целуя её следующим вечером, замечаю, что от неё начинает нести лёгким трупным запахом. Знаю, насколько это опасно, поэтому раздражённо кривлю губы. Целовать её больше не стоит.       «Извини, нам нужно расстаться», — говорю, укладывая Минако в вырытую яму. «Мне жаль, — кидаю сверху первую лопату земли, — что наши отношения продлились так недолго. Ничего личного, — вторую, — просто ты гниёшь». Минако уже не видно, но я всё равно отправляю ей воздушный поцелуй на прощание.       Домой возвращаюсь в первом часу ночи. Я бы многое отдал за возможность убивать, не нарушая режим сна и не рискуя своей безопасностью, но одновременно подобное, наверное, невозможно.       Утром подстригаю ногти. Измеряю каждый до и после подстрижки, подсчитываю общую сумму изменений, записываю. Аккуратно пересыпаю ногти в баночку. Она уже заполнена наполовину.       Просматриваю в тетради цифры за прошлый год. В этом месяце ногти наверняка будут расти меньше, потому что Минако помогла мне с моей жаждой убийства. Если убивать только когда они растут чрезмерно, то удача будет оставаться на моей стороне.       Я кусаю ручку и посмеиваюсь. Меня определенно ждёт счастливая жизнь.