***
— Какого хрена, Чон Чонгук? — Знаешь, всегда хотел у себя это спросить. Чонгук сидел в круглосуточном супермаркете, приложив к голове пакет холодного молока и доедал свой разбухший рамен. Сольхён же сидела напротив, ровно в метре от парня, и прожигала взглядом его лицо. С невероятного появления Чонгука на вечеринке для детей прошло чуть больше двух часов. За это время дети успели жутко перепугаться при виде еле державшегося на ногах, покрасневшего дяденьки в перерезанной одежде; диджей-повар Усок — пожаловаться организаторам мероприятия и пригрозить студентам полицией; а Сольхён с Чонгуком — с позором удалиться прочь. Впрочем, позор испытывала только Сольхён, Чонгук же был в полном экстазе. Всю дорогу он пел песни, бил себя по груди и улыбался, как ненормальный. А едва они зашли в круглосуточный супермаркет, его настроение изменилось, он погрустнел и начал ныть. — И не стыдно тебе? — скрестив руки на груди, не унималась Сольхён, сидя теперь у окна супермаркета, где кроме них и ворчливого дедушки-продавца, не было никого. — Зачем, вообще, так нахрюкался? Девушка бросила? На часах было почти одиннадцать, у обоих завтра важный экзамен по философии, а они сидели в душном супермаркете со сломанным кондиционером и ждали пока Чонгук полностью протрезвеет. Но трезветь тот не особо торопился. — Я думал, что сделал все правильно. Нет, понимаешь, я знал, что сделал все правильно, я был, мать его, уверен! — взвыл парень, облокотившись о стол и уронил голову на руки — несчастные палочки для рамена упали и звучно покатились на пол. Сольхён хотела было потянуться за ними и поднять, но Чонгук махнул рукой, мол, не надо, и продолжил также удрученно-печально, — Все было классно, реально классно, понимаешь? Когда я встретил ее, у меня будто сердце пропустило удар, понимаешь? Я не шучу, вот говорят же, говорят же типа…типа как бабочки в животе, ага? Вот прям такое, прям серьезно. А еще… я не помню точно, но вроде еще… — он схватился за ворот рубашки и потянул его вниз, на что Сольхён закатила глаза и отвела их в сторону, — Мне стало так больно на сердце, прямо там, где компас, у самого основания. И когда я заглянул, я увидел, что стрелка действительно крутится. Как бешеная. И замирает прямо перед ней. Как в фильмах. Чонгук тоже замер, уставившись куда-то в пустоту, на большое окно, за которым в темноте ночи сгущались дождевые тучи. Он смотрел так внимательно, что Сольхён решила тоже проследить за его взглядом, но увидела лишь несколько уличных фонарей, припаркованную машину у входа в магазин и двери какой-то многоэтажки. — И что потом? — не сдержалась она, хотя лицо ее не выражало сильной заинтересованности. Такие «бабочки в животе» и «боль в сердце у основания компаса» у Чонгука случались точно по расписанию, не реже, чем каждый месяц. И заканчивались тоже где-то в течение этого месяца. Попытки найти соулмейта, и именно соулмейта, потому что «я романтик, проходные отношения мне не нужны», привели к тому, что Чонгук слишком эмоционально отдавался каждой встречной, каждое неровное колыхание сердца воспринимал за самый настоящий знак судьбы, и влюблялся всегда сильно, до смерти, и навсегда. Только длилось это «навсегда» недолго, ведь стоило только стрелке компаса сдвинуться с девушки лишь на миллиметр, на сотнюю долю градуса, чувства сменялись горьким разочарованием, а любовь улетучивалась подобно пару от свежего кофе. За все время их дружбы с Сольхён, Чонгук успел перевстречаться с целой кучей народа, среди которых были и девушки, и парни, но так ни на ком его стрелка и не остановилась. Но он не сдавался. Носил в карманах брюк ручное зеркальце, а джинсы не носил по принципу. Футболки тоже всячески избегал, одеваясь только в рубашки — они у него были всевозможных цветов и фасонов. Белые, черные, розовые, строгие и формальные, свободные и пляжные, тонкие и плотные, с круглыми пуговками и квадратными, из хлопка, льна, и даже из шелка, хотя на последние, по правде говоря, приходилось копить. А все потому что Чонгук не мог носить одежду, в которой нельзя было чуть ли не моментально проверить кожу собственной груди — участок ровно над сердцем, семьдесят восемь с половиной квадратных сантиметров в виде черно-белого контура компаса, тридцати шести мелких отметок по периферии и стрелки исходящей из центра. Так неудобно выпало расположение его метки. Чонгук проверял этот компас каждый час каждого дня с самого момента его появления, на его шестнадцатилетие, и выучил так, что разбуди его в три часа ночи — он закрытыми глазами нарисует точную копию. Сольхён не понимала его. Считала чудиком, неудачником, а еще законченным мечтателем. Потому что мало уже кто верил в соулмейтов, уж не с этой дурацкой системой компасов. Тебе дают направление, но дальше — тьма. Никаких координат, подсказок, отделяющего вас расстояния. Стрелка может показать на север и это может быть, как тридцать метров на север, так и сто километров на север — и в добрый путь, не хворай, не потеряйся. Сольхён сдалась, даже не попробовав, и пробовать не хотела. Но Чонгук был другим. Он был одним из тех, кто верил. — А потом… — он все еще смотрел вдаль, подперев теперь рукой подбородок, и взгляд у него при этом был какой-то туманный, совсем несерьезный, — …а потом стрелка сдвинулась, — встрепенулся, выпрямился, и посмотрел Сольхён в глаза, — Прямо во время нашего поцелуя, ты прикинь. И Сольхён почему-то прыснула. Сама не поняла, как так вышло, просто усмешка вырвалась прежде чем она успела ее сдержать, и вот она уже не могла остановиться — просто смеялась, громко и бесстыже, даже не стала прикрывать рот рукой. Чонгук смотрел на нее достаточно долго, пока не нахмурился, наконец, и не пнул ее под столом. — Йа! У меня вообще-то личная драма, а ты ржешь, как конь. — Прям, как конь? — смахивая слезы с глаз, продолжала смеяться девушка, игнорируя даже недовольные шиканья кассира. Чонгук подумал с секунду, две. — Окей, как девушка-конь. Как кобыла. — Чего-о-о? — Красивая кобыла, — пьяного Чонгука происходившее лишь веселило. — Мир? — Ну, ты и придурок, — задыхаясь от смеха, выдохнула Сольхён, — Неудивительно, что у тебя снова девушки нет, — подалась вперед, опуская руки, а потом и голову, на маленький столик, прислушалась к дереву. Чонгук стучал пальцами, а она это только сейчас заметила. Только стучал он как-то странно, беспорядочно совсем, без четкого ритма. Тук. Тук. Тук. — Ой, только не начинай, а? Тук-тук. — Я серьезно. Ты самый настоящий придурок. И лох. Тук. Тук-тук. Тук-тук-тук-тук. — Ищешь свою любовь, а тебе говорят «лох». Ну, спасибо. Тук-тук. Тук. И даже отвечать не хочется, просто улыбнуться и прикрыть глаза устало. А экзамен по философии пусть сам себя как-нибудь напишет и деньги сами себя заработают, Сольхён сейчас просто хочет поспать, просто раствориться, исчезнуть прямо на месте, и просто… — А у тебя почему парня нет? Стук прекратился. А она не распахнула глаза. Сдержалась. И даже улыбку с лица не стерла. Продолжала прислушиваться к дереву, задержав дыхание, но ничего. Чонгук больше не стучал, значит и слушать было нечего. Сольхён выпрямилась и посмотрела на него. — Ты знаешь. — Нет, да, я знаю, но… но ты же не я. Так почему ты ни с кем не встречаешься? Сольхён не ответила. Стук пальцев Чонгука заменил стук дождя за окном, и они оба поняли, что засиделись. Почему-то не возникло мысли, что стоило переждать, наоборот, им показалось сейчас было самое время уходить. Когда двери супермаркета закрылись за спиной Чонгука, Сольхён уже стояла снаружи, прячась под плотным завесом, не решаясь ступить вперед. — Как долго мы с тобой дружим? — спросил Чонгук, подходя к ней сзади, и мысленно выругался — зажигалку заело, а сигарета уже была зажата между зубов. Сольхён почувствовала шаги Чонгука сразу же, повернулась к нему так, что их лица оказались совсем рядом, глаза — на одном уровне. Чуть помедлила, плечи напряглись, но она не двинулась. — Год? Или два? Я не помню, — Сольхён не сводила глаз с его карих. — Тебе давно пора бросить, — она потянулась куда-то к его лицу, но замешкалась, а потом, плюнув на все, вытащила за кончик сигарету из его рта и бросила на землю. Продолжала смотреть в упор, куда-то на брови. Чонгук на это лишь закатил глаза, но улыбнулся — совсем слегка, чуть заметно. Почти осторожно. — Мы так давно дружим, а я только сейчас понял — мы ни разу вдвоем не гуляли. Сольхён задумалась. Год — это действительно много. Для них обоих — точно. В голове закралась пошлая фраза, подсмотренная из дорам, «хочешь это исправить?», но вместо нее Сольхён только кивнула и ответила: — И вправду. И они побежали на ближайшую остановку, прикрывая руками головы от дождя, смеясь и толкаясь, пытались не запутаться в ногах и не грохнуться прямо на землю. Их дружба с Чонгуком, в принципе, была достаточно обычной и странной одновременно. Все началось с совместной пары по психологии, продолжилось групповым проектом по философии, и закрепилось совместным элективом по английской литературе. Чонгук ей сразу не понравился и она ему, если честно, тоже, но от того с ним было и проще общаться. У Сольхён не было его номера телефона, а Чонгук никогда не спрашивал ее. Связывались они очень редко, в лучшем случае раз в два месяца, и только по почте, которую Сольхён проверяла каждый день, как по часам, чтобы не пропустить важную учебную информацию, а Чонгук использовал только для регистрации в онлайн играх и социальных сетях. Чаще всего они встречались случайно — в коридорах университета, в стенах соседнего кафе, в рядах очередной аудитории. Сольхён со своим плохим зрением всегда сидела впереди, а Чонгук, со своими постоянными прогулами и ужасной успеваемостью, занимал места где-то сзади. Но Сольхён была уверена — он это специально делал, чтобы кидать в нее бумажных самолетиков и тупые записки в духе «вот это усища у профессора Чона, скажи? Прям как пропеллеры». Сольхён однажды поймала себя на мысли, что от этих записок ей всегда становилось весело. У Чонгука, вообще, была хорошая фантазия. И странная, совсем чуть-чуть. Зеленая меловая доска ему казалась бескрайним лугом, по которому скакал окрашенный в белый жеребец и надеялся, что любимая найдет его по оставленным следам. Но следы всегда стирала грязная, серая тряпка, которая Чонгуку казалась злой ведьмой. Ведьма влюбилась в человека и заколдовала его, превратив в коня, и теперь всячески пыталась помешать ему встретиться с любимой — настоящая злюка. Однажды Чонгук написал все это на записке и бросил в Сольхён — едва попал, если честно, на него даже обернулся какой-то старшекурсник, но девушка среагировала быстрее и подхватила записку сама. Потом покрутила у виска и написала в ответ: «Ты псих. Мы решаем дифференциальные уравнения, а ты видишь коня и ведьму» и чуть ниже, мелким шрифтом и коряво, словно в спешке: «Может, девушка специально не ищет коня. Может, она его разлюбила или утонула в море». Чонгук не ответил, но про себя подумал: «может и быть». Они ехали в полупустом автобусе, оба вымокшие до ниток, и тихонько хихикали. Кроме них в салоне сидели пожилой мужчина с тростью и женщина в красном пальто, а Чонгук с Сольхён сели в самом конце и стали глазеть. Чонгук всю дорогу шутил о том, что женщине в пальто не помешало бы познакомиться с мужчиной — у них были идеальные типажи, он чувствовал отчетливую энергию овна и весов. Сольхён же на это ответила, что тот, наверное, чокнулся, ведь между ними было не меньше десяти лет разницы, а про совместимость он врет, и, вообще, пора бы им заткнуться, а то эта аджумма уже в третий раз оборачивается на них с недовольным видом. Вышли они на конечной и к тому моменту дождь уже прекратился. На остановке Чонгук вдруг кое-что вспомнил и повернулся к Сольхён: — А куда делись мои крылья? — Сожгла. — Понятно. Он хотел повести ее за собой в какое-то секретное место, но Сольхён не собиралась никуда с ним идти, пока не узнает куда. Они немного поспорили еще минут пять на остановке: Чонгук уговаривал ее, что это будет сюрпризом и что ей стоит просто довериться ему, а Сольхён отвечала, что доверие и здравый смысл — разные вещи. В итоге Сольхён победила и Чонгуку пришлось назвать ей точный адрес вплоть до улицы и дома, и хотя это мало что дало Сольхён, которая все еще плохо понимала, где они находились, всю дорогу она повторяла про себя этот адрес, пытаясь запомнить его и, в случае чего, заказать такси и уехать. К большой радости Сольхён, делать этого ей не пришлось. Они долго поднимались на какой-то холм и всю дорогу она не замолкала: у нее болели спина, руки и ноги, и, вообще, вся эта затея начинала казаться дурацкой, а завтрашний экзамен по философии — все реальнее и реальнее. Но когда все-таки они добрались до вершины, Сольхён вдруг забыла обо всем. Это была какая-то заброшенная терраса, на которую им пришлось перелезать через ограждение. Вокруг все заросло травой и кустами, тяжелые булыжники раскиданы по сторонам, отчего создавалось ощущение какой-то самобытности, словно не было цивилизации и не было людей, только это место и поглощающая сознание тишина. А единственным знаком, что место это все-таки посещали люди, пусть и когда-то давно, служила старая скамейка, покосившаяся на один бок. Она была расположена прямо напротив обрыва холма, вид с которого открывался потрясающий. — Неплохо для Хэллоуина, верно? — усмехнулся Чонгук, когда Сольхён подбежала к обрыву вплотную. Отсюда, весь город словно был у нее на ладони, а огни ночного Сеула напоминали картину в стиле импрессионизма, особенно если снять очки. — Чересчур романтично, — ответила она, улыбаясь, но не свела глаз с пейзажа. Было слишком красиво, чтобы смотреть куда-либо еще, даже на замешкавшееся лицо Чонгука, внимательно наблюдавшего за ней. В обычный день Сольхён бы побрезговала садиться на такое заросшее и запыленное место, как та скамейка, но, во-первых, это был уже не день, а во-вторых, с ней был Чонгук и это знатно притупляло остальные чувства. Они оба давно потеряли счет времени. На небе не было луны и единственный свет исходил от очертаний зданий вдалеке и редких фар машин, зажигавшихся особенно ярко. В какой-то момент вокруг стало так тихо, что Сольхён показалось, она могла услышать дыхание Чонгука. Что интересно, оно было очень размеренным. Его взгляд зафиксировался на одной точке и хоть Сольхён продолжала упорно избегать его, всем телом она чувствовала, на что он смотрел. Вдох-выдох. — Ты хоть раз об этом жалела? Глубокий вдох. И медленный выдох. Ответ дался не сразу. — Не то чтобы осознанно. …Вдох. — Тебе не интересно, что было бы, будь все по-другому? — голос его звучал так тихо и очень мягко, словно он боялся спугнуть ее, — Ты не думаешь об этом хотя бы иногда? Но Сольхён звучала куда увереннее. — Постоянно думаю. И снова его медленный вдох, за которым следовал размеренный выдох. А потом еще, и еще, и еще, и так по кругу несколько минут, чтобы набраться, наконец, храбрости и просто спросить. — Если бы ты могла вернуться в то время, — он посмотрел ей в глаза с не то ожиданием, не то надеждой, а может даже самым настоящим страхом, — Ты бы что-нибудь изменила? Чонгук непроизвольно задерживает дыхание, а Сольхён вполне осознанно закрывает глаза. Перед ней один за другим возникают воспоминания, черно-белыми картинками сменяя друг друга. Цвета в них было мало, словно старое кино из пятидесятых, зато звук был, точно в высококачественном кинотеатре. Первый кадр и Сольхён закрывает уши, прячась в спальне, а за дверью словно бы землетрясение. Ураган, метель, извержение вулкана, а может быть все и вместе, потому что ничем другим это не объяснить. Крики и ругань, больше напоминающие ссору двух монстров, а не любящих друг друга людей, людей, утверждавших, что нашли друг друга через стрелку компаса, направлявшего их к своей судьбе. Сольхён не знала, как сильно они ошиблись с координатами и смотрели ли на них, вообще, но что-то в ее детском сердце с ненавистью отзывалось при виде маленького круга на плече матери и точно такого же на ладони отца. Контур компаса должен был напоминать спасательный круг, но в сознании девочки он больше походил на петлю. Сольхён понимает, что не может доверить свою судьбу петле. Второй кадр и Сольхён уже смотрит на сестру. На лице сестры всегда улыбка, но украшает ее совсем не она, а тонны макияжа. Она каждый день носит платья и короткие юбки, никогда не завязывает волосы в хвост, и не снимает высокие каблуки. На Хэллоуин она ежегодно наряжается то в фею, то в принцессу, то в очередную сказочную героиню, и выглядит при этом прекрасно. Она общительна, весела, доброжелательна, никому не грубит и на все просьбы отвечает любезным «да». Она всегда получает много внимания и ей это нравится, а Сольхён нравится она. Но парням она тоже нравится, только вот эти парни уже не нравятся Сольхён. Когда она застает сестру в комнате с одним из них, пьяным и совершенно не соображающим, вся красота и романтика спадает, и остается лишь реальность. Грубая реальность, в которой сестра, любившая наряжаться в костюмы фей и принцесс, на деле совсем на них не походила. На деле она не отличалась от подушки. Ведь подушка может быть красивой и удобной, подушке можно плакаться, ее можно обнимать и ее можно бить, потому что подушка — она на то и подушка, что лежит где-то под тобой и не двигается. Сольхён не хотела становиться подушкой. Третий кадр и Сольхён стоит голышом в ванной, смотрит на свое отражение. Ей не нравятся женственные очертания лица, не нравятся ее большие глаза и аккуратный нос. Она не носит больше платья и открытую одежду, ей неприятны чужие взгляды на себе и звук ее имени в чужих устах. Ей противны чужие улыбки, адресованные ей, ненавистны случайные прикосновения и физический контакт. Ей не хочется быть красивой. Ей не хочется быть удобной. Ей не хочется быть заметной. Ей не хочется искать свою любовь и уж точно не подобным способом. И самое важное, ей страшно, что образ в голове, то представление любви, иллюзия, созданная собственными фантазиями, разрушится, стоит ей взглянуть в глаза судьбе. Почему? Сольхён ведь знает, что может быть не права. Она видела много счастливых пар и лично знала тех, кто сумел отыскать свою половину, тех, кому компас помог найти родственную душу и обрести настоящее счастье. Но мозг любит фокусироваться на плохом, а Сольхён слишком боится рисковать. Кто ждет ее на том конце? Нужен ли он ей такой? И главное, нужна ли она ему такая? Избегающая чужих взглядов и прикосновений, неспособная довериться единственному другу, лихорадочно перебирая в голове номера полицейских участков, адреса и приемы защиты. Слишком скептичная, слишком расчетливая, слишком рациональная, до такой степени, что все и всё, выпадающее за поле ее нужд, ее не волнует. Слишком много преград было между ней и ее счастьем, слишком много барьеров и собственными руками возведенных стен, слишком много ненависти, боли, и отчуждения. Поэтому руки сами ее тянутся к острию лезвия, но не со смертельными помыслами, нет. Сольхён очень даже хочет жить, но сама решит, как. И поэтому она прикладывает лезвие к руке, совсем на поверхность, недостаточно чтобы по-настоящему навредить себе, но вполне, чтобы испортить рисунок, идеальный круг с тридцати шестью отметками и стрелкой, исходящей из центра. И когда Сольхён заканчивает, компас становится бесполезным. Стрелка застывает навечно, а к градусным отметкам прибавляется множество длинных полос, и, впервые за долгое время, Сольхён испытывает облегчение. Словно груз, сброшенный с плеч. Не упавший, а именно сброшенный. С тех пор проходит несколько лет и по сей день Сольхён прокручивает в голове эти три эпизода, постоянно возвращаясь к ним и думая, что, если бы все было по-другому? Что, если бы она не сделала этого и действительно доверилась судьбе? Доверилась себе? Сольхён не может найти ответ и искать его у нее нет сил. Поэтому когда Чонгук смотрит на нее с надеждой, смотрит прямо в глаза, нарушая все границы ее личного пространства, прекрасно понимая, что достигает с ней высшую близость, которую она кому-либо когда-либо может позволить, и спрашивает, вернулась бы она в прошлое, чтобы все изменить, Сольхён выдает уверенное: «нет». И надежда в его глазах рушится также быстро, как и появляется там, но он просто улыбается, и улыбка эта искренняя, хоть и в голове у него все еще сто тысяч вопросов. К ней, к себе, и просто к Вселенной. У Чонгука от них уже голова пухнет, а он еще и слишком протрезвел, чтобы об этом думать. Хотя нет, кое-что спросить все же стоило. — Можно последний вопрос? А потом мы сразу поедем кушать мороженое. Сольхён уже изрядно устала и совсем не мороженого ей сейчас хотелось, но она улыбнулась ему в ответ и кивнула. — Как ты думаешь, что там, с человеком на том конце? — задумчиво поинтересовался Чонгук, но Сольхён поняла не сразу. — А что с ним? — Ну, он, наверное, тебя ищет по всему свету и даже не подозревает, что ты сама же от него и прячешься. Тебе его совсем не жаль? Сольхён задумывается об этом всего на секунду. Просто потому что уже обдумывала это в своей голове сотню тысяч раз, приняла решение, и отчетливо его помнит. Поэтому она бодро вскакивает со скамейки и под недоуменным взглядом Чонгука отряхивает джинсы, решительно смотрит прямо на него. — Этому парню очень повезло и я искренне надеюсь, что он обретет свое счастье. И верю, — уголки ее губ устало дергаются, но голос не дрожит, — что однажды это у него получится. Чонгук посидел немного молча, не сводя взгляда с Сольхён, обрабатывал в голове полученную информацию. А затем вдруг также вскочил, хлопнув в ладоши, и кивнул в сторону забора, откуда они и пришли. — Ну, тогда по мороженому? Сольхён чуть не рассмеялась. — Я не представляю, где ты собираешься найти в такой час мороженое, но давай. Экзамен по философии и прочие хлопоты забудутся пока они будут сидеть в очередном круглосуточном магазине и смаковать прохладное мороженое: шоколадное у Сольхён и клубнично-банановое у Чонгука. Они будут шутить, разговаривать ни о чем и обо всем одновременно, обсуждать усы профессора Чона с психологии и дурацкие рисунки с математики, считать окна многоэтажек в которых еще горит свет и размышлять, чем могли бы заниматься их жители в этот самый момент. Чонгук предложит проводить Сольхён до дома, а она согласится, ведь Чонгуку доверять можно больше чем незнакомцам с улицы, и прямо у ее дома между ними возникнет неловкая пауза, во время которой ни он, ни она не поймут, что нужно делать. Впрочем, неловкой пауза будет лишь для Чонгука, Сольхён же происходящее покажется естественным. Чонгук подумает, что стоило бы наверное взять ее номер телефона — так, просто, чтобы зачем-то поинтересоваться утром о ее самочувствии или спросить как быстро она вчера заснула, но вовремя себя остановит. Он будет смотреть, как она зайдет в подъезд и не обернется на него, быстро юркнув за тяжелую железную дверь. А Чонгук простоит перед входом еще некоторое время, пока Сольхён не поднимется в свою квартиру, не зажжет за окном свет, и — хоть этого он уже не увидит — проследит взглядом за его удаляющейся спиной. Они оба еще долго не смогут заснуть, а в головах у них будут проноситься тысячи разных мыслей. Сольхён будет думать о том, как напишет завтрашний экзамен, чем оплатит счет за электричество (ведь зарплаты с Хэллоуиновской подработки им так и не дали), где купить овощи подешевле, сколько кварталов между ее домом и университетом, на каких углах ее могут подстерегать опасности, каких одногруппников следует начать избегать, и самую малость, совсем чуть-чуть, где-то на задворках своего подсознания, Сольхён вспомнит спокойное выражение лица Чонгука, его расслабленный взгляд и добрую улыбку, и на мгновение подумает, что ей с ним может быть по-настоящему комфортно. Когда-нибудь точно. А Чонгук будет засыпать под старую мелодию на телефоне, и прикрыв глаза, представлять то редкое выражение лица, которое делает Сольхён, когда думает что он не видит, когда чувствует себя в полном спокойствии и безопасности, когда не считает его шаги, движения, вдохи и выдохи, думая что он не замечает, пытаясь предугадать его действия и предотвратить возможные (на самом деле, невозможные) последствия. И продолжит притворяться, что отметка на его груди не горит пламенным огнем при каждом пойманном им ее взгляде, при каждой, с трудом выпытанной, улыбке и при льющемся, словно мелодия, такая же приятная как и та, что играла в наушниках, смехе. Чонгук не будет торопиться. Он остановит собственное время, если будет нужно, лишь бы время Сольхён продолжало свой ход. И пусть отказавшись от своего компаса, она могла сломать и его, Чонгук не сдастся, ведь настоящий компас сердца обмануть не удастся. Потому что Сольхён его родственная душа и он будет ждать, пока она по-настоящему освободится. А пока, он останется на том конце застывшей стрелки — не слишком близко, но и не очень далеко, и лично убедится, что она знает —на том конце ее всегда будут ждать.