ПыСы. Я люблю тебя

— ...Вот, я и короче натягиваю его, медленно так, чтоб он острее это прочувствовал, а у него жопа такая волосатая, так классно под пальцами ощущается, не то что бабские, шерсть вокруг дырки жесткая такая, густая, так хер царапала, у меня дыхание перехватывало, когда он сжимался, пытаясь насадиться, он когда меня драл, тоже разгонялся как поезд, но там мне все равно было, он кончал и потом отсасывал просто крышесносно, а вот мне, понимаешь, всегда хотелось трахать его медленно… — Рамлоу! — рявкнул Барнс, не выдержав и нарушив свое же правило никогда не общаться с призраками — не отвяжешься же потом! — Хватит уже вспоминать, как ты драл Роллинза, я это, прости господи, вживую не один раз видел! Брок, подавившись призрачным дымом, в потрясении уставился на него в ответ. — Ты меня слышишь? — И слышу, и вижу, только пощупать не могу, а то придушил бы! Какого хрена ты вообще ко мне приперся, а не к своему Джеки? Брок посмурнел. Чертов Солдат. Весь настрой ему обломал. — Не нашел я его. Ни в живых, ни в призрачных. Ушел он. Без меня. Брок отвернулся и растаял, оставив Барнса с раскрытым ртом стоять посреди свиных туш в мясной лавке. Это было не первое и далеко не последнее появление бывшего Командира у бывшего Солдата. * Жизнь после смерти на самом деле была не так уж и плоха. Конечно, это не сразу дошло до Брока Рамлоу, одновременно агента Щ.И.Т.а и агента Гидры, знойного мужчины в самом расцвете сил, о чем он не уставал повторять окружающим по поводу и без. Он сидел у себя на веранде, курил, потягивал виски, наслаждался закатом, строил планы придушить соседскую кошку, повадившуюся таскать к нему во двор дохлых крыс и закапывать под старым грабом, посаженным его прадедом лет сто назад, когда тот только приехал с прабабкой из Италии. Брок их не помнил, только их среднюю дочь, по чистой случайности ставшую его бабкой и матерью его отца, но фотографии их висели в доме на почетном месте. Так вот, обычно эта чертова кошка опасалась забираться к нему во двор, но в последнее время он так разленился, что даже не мог цыкнуть на нее, не то что встать и прогнать. Если быть честным с самим собой — а Брок достаточно себя уважал, чтобы врать только по праздникам — то лень ему было не только гонять кошку, но и вовсе шевелиться. Какой был в этом прок, если бутылка и сигареты лежали под рукой, а вечер был теплым и уютным? Не хотелось идти в дом, включать на телевизоре какое-нибудь дурацкое шоу и тягать под него штангу. Жизнь была прекрасна и без этого. Ему так редко выпадали тихие вечера, что по пальцам пересчитать можно было. Для полного погружения в нирвану не хватало только какой-то мелочи, он не знал — какой, но что-то свербело иногда в груди, как будто он что-то забыл. Или кого-то. Он смотрел на бесконечный закат, пил бесконечный виски, бесконечно хотел рыкнуть на наглую кошку, которая почему-то выглядела сначала все толще — видимо, разъелась на тех крысах, а потом вдруг решила устроить на крыльце Брока лёжку для котят, которыми у него на глазах и разродилась. Брок так удивился, что подавился виски, закашлялся, уляпался как последняя свинья и повернулся к дому, чтобы позвать Джека заценить это безобразие. Конечно, с одной стороны ничего удивительного не было, что за спиной у него был дом Джека, — сам Брок жил в небольшой квартире возле базы, чтобы не тратить время на дорогу, а к Джеку часто ездил напиться и потрахаться, потому что на трезвую голову ему куражу не хватало открыто признать свои чувства. Джек вроде не возражал. С другой — с какого перепуга он в свой законный — выходной? отпуск? — сидел на крыльце Джека, относительно трезвый, у его ног рожала чужая кошка, а самого Джека — ни здесь, ни вокруг?! Брок, чувствуя, как стремительно трезвеет, огляделся, отмечая засыпанное мусором и листьями крыльцо и не сильно отличающийся от него по степени запущенности задний двор, опустил бутылку и неуверенно позвал: — Джек? В ответ ему раздалось только мяуканье кошки, вокруг которой копошились комки шерсти. Брок осторожно обошел ее и шагнул в дом, растворившись в проеме. * Брок не любил делать покупки в сетевых гипермаркетах. Ему нравилось живое общение и понимание, откуда берется еда на его столе — к этому его приучила бабка. Мясная лавка старика Ольсена ему по сути досталась от нее по наследству. Как ходил маленький ниньо к старику Ольсену, так и продолжил ходить спустя почти полвека, закладывая минимум час на то, чтобы просто поболтать над исходящими паром кусками свежеразделанного мяса, прислушиваясь к мерному стуку топорика из задней комнаты, где внук Ольсена, долговязый Пак, продолжая семейное дело, работал над свежей партией мяса. Правда, сегодня в магазине было как-то тихо. Толстая Герда, хозяйка пекарни через два дома вниз по улице, тыкала пальцем в тушки гусей, а Ольсен молча поднимал их за ноги и потряхивал в воздухе, показывая без привычного нахваливания товара. Выглядел он мрачным и еще более старым. Брок поздоровался, войдя, но не стал мешаться и рассматривал копченые колбасы и сосиски, не в силах решить, что взять на вечер: привычную пастрами или экзотическую бастурму. Он пока не определился, что будет готовить, думал, что у полок его посетит озарение, или, может быть, Ольсен предложит что-то дельное. Бубнеж у прилавка иногда затихал, потом возобновлялся, иногда Брок наклонялся принюхаться к той или иной деликатесной прелести, оглядывался, замечал, что Ольсен занят с другим покупателем, возвращался к своим заботам, думал, что стоит взять фазана, или, может быть, утку, он давно не готовил ничего с уткой, будет повод дойти до конца квартала и под предлогом покупки мяты пофлиртовать с работающей там Донной, миленькой и неуклюжей до невозможности. Ее тетка училась с Броком в одной школе, но это не мешало ему подтрунивать над девчонкой, которая никак не могла завести себе парня. Стоило признаться, что нескольких кавалеров отвадил сам Брок по просьбе Марты — те не дотягивали ни до каких критериев, даже в довольно непривередливой семье потомственных итальянских эммигрантов. Почему-то каждый раз, когда Брок оглядывался, Ольсен выглядел все более уставшим. Возможно, дело было в том, что близился вечер, день был длинным и утомительным. Брок отметил, что давно не слышал стука топорика из дальней комнаты, и предположил, что Пак взял выходной, потому Ольсен так и замотался в магазине, все-таки он был старым, от этого нельзя было спрятаться. Брок хотел подойти наконец и спросить, ему казалось, что он прождал всего минут пять, но при этом не покидало ощущение, что к прилавку за это время подошло человек сорок. Наверное, накладывались старые воспоминания и то, что он сам пришел после долго дежурства. Повернувшись к двери на очередное позвякивание колокольчиков, Брок чуть не упал — на пороге стоял Зимний Солдат. Брок с распахнутым ртом рассматривал его «гражданский» прикид — вязаную шапку на отросших патлах, мешковатую толстовку, под которой было еще несколько слоев каких-то тряпок, черные джинсы и тяжелые армейские ботинки с разными шнурками — черным в правом и кислотно-зеленым в левом. В правой руке Солдат держал какую-то листовку, в замаскированной левой — высокий стакан с кофе, и выглядел до того естественно, что никто ничего не заподозрил бы, увидев его на улице. Брок пытался вспомнить, когда Солдата в последний раз размораживали и для какого задания. Вряд ли там было устранение владельца мясной лавки, вполне возможно, что он просто пришел сюда в поисках куратора — его, случалось, клинило, и он уходил с базы по каким-то своим неведомым делам, но обычно, нагулявшись, шел к Пирсу, находя его внутренним чутьем. Или просто привесив маячки на важных для себя людей, кто эту железяку разберет… В общем, ничего удивительного в появлении Солдата Брок не увидел. Удивился он тому, что тот, оглядевшись и скользнув по нему пустым взглядом, мягко, словно стелясь над полом, прошел к прилавку и сунул свою бумажку Ольсену. Брок с любопытством шагнул ближе, пытаясь заглянуть через плечо Солдата. Однако, тот был для него слишком высоким для таких маневров. Совсем как Джек. Тот тоже вечно вставал несдвигаемой глыбой, не пуская Брока к полкам с вкуснятиной или не давая заглянуть в телефон или перекрывая ему обзор на происходящее на площадке на базе… Джек был как скала. Или дуб. Огромный, красивый, невероятный. Родной. Джек. Был. * Когда рассказываешь историю, не важно кому и какую, всегда стараешься ее немного приукрасить — просто чтобы твоему слушателю было интересно и все свое внимание он отдавал исключительно тебе. Ведь куда захватывающе звучит рассказ о том, что ты, будучи девятилетним сопляком, героически отбил от толпы хулиганов еще более сопливого восьмилетнего сопляка и теперь вы друзья навеки — все девчонки восхищались его храбростью и силой. Конечно, он не рассказывал, что им обоим досталось и от хулиганов, и от родителей, кого этим восхитишь? Если ему надо было порисоваться, хулиганов становилось больше, а если надо было выставить в выгодном свете упомянутого друга, тогда и тому доставалась активная роль в великой битве. Да, когда они стали постарше, девчонки уже не так интересовались количеством наставленных им синяков и выбитых зубов, там пришлось учить новые трюки, но речь не об этом. Речь о том, что для людей естественно приукрашивать рассказываемые ими истории. Даже когда они рассказывают их себе. Или тем, кто уже это слышал. А то и присутствовал. Его ситуация смешнее, чем у многих — он рассказывает себе истории о ситуациях, в которых и участвовал, и был наблюдателем, но совершенно не помнит. Это странно, но и смешно. Он читает книги про бравого парня по имени Джеймс Бьюкенен Барнс, качает головой и сам у себя спрашивает: нет, ну ты можешь в это поверить? Эти книги ему нравятся гораздо больше прихваченных с базы отчетов о миссиях Зимнего Солдата. Там тоже много интересного, и большую часть этого даже с удовольствием послушали бы серые люди в серых костюмах с серыми лицами, но он не горит желанием делиться с ними. С каждой базы, на которую он заглядывает, он первым делом выносит все данные о себе — физические копии перепрятывает, просто из собственнического чувства, а электронные уничтожает. «Не достанься же я никому!» — смешная, подслушанная из чьего-то смартфона фраза, которая ему бесконечно нравится, как и медленно, но верно развивающееся в нем чувство вредности. Вообще, давайте будем честными, у него вообще за последний год выросло множество чувств, которые в бытие Солдатом не давали о себе знать. Он прочитал очень полезную книгу про то, какими бывают чувства, изумился их многообразию, затем изумился изумлению, а затем начал последовательно проверять себя на наличие чувств прямо по главам, просто из любопытства, которое проснулось одним из первых, без посторонней помощи, иначе он бы не только не сунул нос в книгу по психологии, когда предпочитал выбирать на долларовых развалах старую потрепанную фантастику, но еще и не ушел бы в ночь глухую исследовать, что за мир вокруг него вертится, едва оправившись после пресловутой драки с пресловутым Капитаном Америкой и последовавшим за этим хаосом. Зимний Солдат решил взять себе новое прозвище, поддельную личность и скромный домик в тихом пригороде, где складывал свои трофеи и изучал всякие интересные вещи, вроде чувств и пиццы с ананасами. Редкие вылазки сначала по американским базам Гидры, а потом и по заграничным предназначались исключительно для того, чтобы увести тех, кто его искал, как можно дальше от его нового места обитания. Документы, открытки, футболки и книги на разных языках, знание которых он неожиданно отрывал в своей голове, неторопливо заполняли все полки старых, явно ручной сборки стеллажей. Соседи начали с ними здороваться, их собаки перестали его облаивать, и даже пара молодящихся вдовушек периодически заглядывали с пирогами к милому молодому человеку, ветерану, вернувшемуся с одной из постоянно идущих по всему миру войн. Джеймс Барнс в самом деле был очень милым молодым человеком, вежливым, тихим, немного замкнутым, с трагичной судьбой и глазами, полными боли, которую хотелось осушить большим горячим женским сердцем. К сожалению, пока они не определились, то ли он совсем равнодушен к женским чарам, то ли просто еще не освоился в мирной жизни, но пироги меж тем продолжали поступать, как и просьбы заглянуть вечером и подкрутить кран или там полочку прибить. Навыков Солдата с лихвой хватало как и на эти мелочи, так и на поедание бесконечных пирогов без риска для фигуры. Когда базы Гидры начали кончаться, а Мстители начали слишком быстро появляться на местах его боевой славы, стремясь то ли приобщиться к ней, то ли попросить его поделиться опытом, Зимний Солдат окончательно отступил в тень, и Джеймс Барнс был вынужден начать поиски законной работы, чтобы не выделяться из общественной ячейки своего пригорода, ну и занять чем-то освободившееся время. Что-что, а тела разделывать он умел профессионально. Задав несколько наводящих вопросов и внимательнее приглядевшись к окрестностям и наводнявшим их магазинам и лавочкам, мистер Барнс, белый, холостой, метр восемьдесят два, восемьдесят седьмого года рождения, ветеран, оказался за прилавком мясной лавки старика Ольсена, внук которого погиб во время падения Трискелиона. Старик не справлялся ни с горем, ни с лавкой, и миссис Гауди, делавшая самые вкусные пироги с бараниной, принесла Джеймсу написанное от руки объявление о найме и посоветовала устроиться туда на работу. Магазин был уютным, в нем бывало много посетителей, и что самое важное, — все посетители были живыми. Потому что — не бывает удачного времени сбросить такую бомбу на читателя — мистер Барнс, белый, холостой и все прочее, видел призраков. Вот так, буднично, походя скажем об этой особенности, которая не возникла внезапно от обретения Зимним Солдатом внезапной свободы и пары-тройки дюжин душевных травм. Призраки были рядом, не часто, незаметно, но всегда, сколько он себя помнил — пусть это и было урывками. Призраки, как рассказывала ему бабушка, суть воспоминания — невероятно сконцентрированные отпечатки умерших людей, постепенно истирающиеся со временем, или наоборот, влившиеся в реальность настолько, что невозможно их отличить от живых — пока не пройдешь их насквозь, тогда-то да, тогда никакие уловки не помогают им скрыть своей природы. Главным правилом общения с призраками было не общаться с призраками — те по большей части не осознавали факта своей смерти, не имели сознания за пределами зацепившегося за ткань реальности воспоминания и не представляли ни опасности, ни интереса. Ну если только они не погибли над зарытым кладом, к которому могли привести кого-нибудь из желания передать наконец награбленное достойному преемнику. Но это было редкостью — ни один из встреченных маленьким Барнсом призраков не привел его к сокровищам, а взрослым он с ними уже не общался, запомнив на собственном опыте, что нет ничего хуже назойливого неупокоенного духа, жаждущего завершить какое-нибудь не особо интересное дело. На военной службе, что в бытность Барнсом, что в бытность Зимним Солдатом, призраки порой могли оказать неплохую услугу, реагируя на опасность и выдавая подкрадывавшихся к нему противников, но в обычной жизни, стоило признать, они бывали довольно неприятны и доставляли неудобства, особенно когда кроме тебя их не видел никто вокруг. Тут и до сумасшедшего дома рукой подать. Знали о его способностях только родственники и тот самый друг детства, память про которого Барнс старался лишний раз не тревожить, потому что она тянула за собой массу проблем, причем так было всегда. Стоило насладиться покоем без этой ходячей горы неприятностей, которая его рано или поздно наверняка настигнет. Пока же — отпечатков умерших в глубочайшем потрясении людей в мясной лавке не было, и смены за разделочным столом с набором ножей и топориков проходили буднично и спокойно, старик Ольсен понемногу сдавал, вдовы приносили Барнсу пироги в лавку, мяса в его жизни было ровно столько, сколько нужно здоровому взрослому мужчине — предостаточно, и жизнь, казалось, наладилась, когда однажды знакомый хриплый голос за спиной произнес: — Солдат? Какого хера ты так оброс? * Барнс помнил вкус поцелуев Рамлоу, всегда глубокий, жаркий, пьяный, с серьезным градусом алкоголя и отчаяния. Командир запускал пальцы в его волосы, закрывал глаза и жадно приникал к его рту, словно пытаясь напиться. Его язык скользил внутри, лаская язык Солдата с неутолимым отчаянием, словно в попытке что-то найти в жаре его рта. Теперь Барнс знал, что Рамлоу отчаянно искал в нем Роллинза, от того и целовал, только ополовинив бутылку виски, который ненавидел, но которым всегда пахло от его зама. Барнс помнил, как Солдат податливо раскрывался навстречу Командиру, ища тепла и комфорта, но не давая того, что требовалось Рамлоу: жесткости и контроля, которыми его допьяна поил Роллинз. Теперь, несколько лет спустя, он куда яснее понимал, что было нужно Командиру от Солдата и почему он всегда выглядел таким разочарованным. Солдат не имел права сделать так, как хотел Командир — оторвать от себя, развернуть, скрутить в жесткой хватке, нагнуть и выдрать до потери сознания. Так, как делал Роллинз. Может быть, оно было и к лучшему, тот был ревнивым как дьявол, и не постеснялся бы избавиться даже от Кулака Гидры, если бы тому хватило самосознания взять то, что принадлежало одному Роллинзу. Рамлоу был его с потрохами, до последней клетки, от того так странно и больно было вспоминать его жаркие, требовательные поцелуи, ощущение его языка, жадно терзавшего рот Солдата, настойчиво требовавшего что-то, что тот не мог дать. Рамлоу и Роллинз были константой последнего десятилетия, по меньшей мере. Солдат помнил их молодыми, уже потрепанными жизнью и войной, но без седины на висках Командира, которую тот тайком закрашивал, думая, что никто не знает, и без жутких шрамов на лице его зама, с которыми он его знал дольше, чем с гладкой кожей. Когда Солдату представили нового командира его отряда огневой поддержки, тот еще не был Командиром. Просто очередной боевик, задиристый, агрессивный, уверенный в себе и, казалось, сдерживаемый от мгновенного взрыва только железной рукой собственного зама. Тогда они еще не трахались. Солдат не знает, как они к этому пришли, просто сначала между ними была странная созависимость начальника и подчиненного, и нельзя было разобрать, кто из них держит в руках поводок, не давая сорваться, а потом однажды на миссии он оказался за стеной душа, и вечно искрившее между ними напряжение уже сбрасывалось посредством жесткого секса. Самому Солдату доставались порой похлопывания по плечу за хорошо выполненную работу или вот — пьяные поцелуи, когда Рамлоу оставался с ним без Роллинза. На глазах у него они тоже трахались, ну, он на самом деле не уверен, что они были в курсе его присутствия, хотя, Роллинз мог осознавать это, может быть, и специально брал Рамлоу так, чтобы Солдат это наверняка видел и не тянул свою железную хваталку к чужой собственности, но в целом они старались соблюдать какие-то приличия. Главное было не вслушиваться в чепуху, которую они несли — с годами оба стали неуместно сентиментальными, хотя тогда, Барнс помнил это очень отчетливо, Солдат бы что угодно отдал за несколько слюнявых слов и ласковое прозвище, за возможность поспать в разворошенной постели возле горячего тела. Даже двух тел. И пусть делают что хотят. Очень не хватало человечности, хотя Рамлоу с Роллинзом, да и весь их отряд, были куда человечнее, чем можно было от них ожидать. К Солдату они не относились как к роботу, иначе Роллинз бы не трахал Рамлоу у него на глазах из ревности, а Рамлоу в отсутствие Роллинза не напивался бы до потери пульса и не лез в поисках своего Роллинза к высокому и мощному Солдату. Он никогда не видел, как эти двое живут, бывал дома только у Пирса, хотя полная информация об отряде у него в голове почему-то присутствовала. Может быть, он читал их досье когда-то? Ему казалось, что информация свежая, часто обновляемая. Или, может быть, они просто постоянно трепались, делясь повседневными новостями, иначе откуда ему знать, что О`Доннел поменял полы в гостиной после того, как у жены внезапно раньше времени начались роды, Дэшли ездил на страусиную ферму буквально за месяц до операции на Лемурианской звезде, которую не пережил — кто такой вообще Дэшли?! — и насколько вкуснее страусиное яйцо чем куриное?.. У Брэнды роман с парнем из отдела статистики, Солдат знает, что тот был чернокожим — наверняка Смит что-то ляпнул по этому поводу, потому что Рамлоу дал ему подзатыльник и заставил отжиматься сотню раз. Он знает их адреса и с кем они живут. Он мог бы позвонить Брэнде или тетке Дэшли. Но он никогда не был дома ни у кого из них. Ему кажется, что Роллинз жил где-то за городом, а Рамлоу продал дом родителей после смерти бабки, но в этом он уже не уверен. Пирс жил в огромном особняке из стекла и света, напоказ, словно заявляя, что ему нечего прятать. Ха. И ни с кем не трахался. Солдат ни разу его не застал за этим. Хотя Пирс наверное тоже уже был старым. Кажется, он был старым уже тогда, когда привел ему Рамлоу и Роллинза. Неразлучники, сказал он тогда. Посмотрим, справитесь ли вы с ним вдвоем, по одиночке ни у кого психика не выдерживала. Спрашивается, чего с ним справляться? Он же лапушка. Хотя, стоит признать, сосредоточенные друг на друге, эти двое доставляли ему куда меньше неприятностей, чем предыдущие кураторы, которые от скуки порой затевали развлечения, кончавшиеся смертью. Может быть, это действительно сработало и уберегло Рамлоу с Роллинзом. Хотя кончили они оба все равно плохо, иначе призрак Рамлоу не шатался бы по мясной лавке Барнса, обвиняя в неподобающем виде и требуя внимания. * Роллинз, случалось, вел себя как мудак, это стоило признать, принять и смириться. Он был слишком красив, слишком по-правильному жесток и слишком легко делал жизнь Рамлоу удобной, счастливой и полной страстного секса. Конечно, в какой-то момент, после задания, где Роллинз лишился глаза и обзавелся кучей железа вместо костей, его красота стала довольно спорной, но к тому времени Рамлоу настолько влип в него, что уже не видел ничего за сияющим образом своего персонального идеального человека. И это все равно не застилало ему взгляд на то, что Роллинз был мудаком и высмеивал его любовь к романтическим фильмам, пусть и соглашался быть его подушкой, читая всякую скукотень, пока Рамлоу завороженно смотрел очередную сопливую ерунду. Если бы не чертов Солдат, Брок бы об этом не вспомнил. Если бы не чертов Солдат, Брок бы вообще ничего не вспомнил. Он увидел газету и там была просто невозможная дата — если поверить в ее реальность, то со времени операции на Лемурианской звезде прошло больше пары лет. Это было последним, что он помнил наверняка. Все остальное было какими-то разрозненными осколками повторяющихся событий — не мог же он перед смертью без конца смотреть на закат или выбирать мясо на ужин с Джеком. Джек. Брок никак не мог вспомнить Джека. Он сидел на крыльце его дома, пил его виски и качался на качелях, которые Джек повесил специально для него. Он ходил в магазин, в котором выбирал Джеку самые вкусные куски мяса, чтобы приготовить лазанью по бабушкиному рецепту, и не мог вспомнить, что Джек больше любит — пастрами или бекон. Он ходил по улицам, где они ходили с Джеком вдвоем, и не помнил, за чьей рукой тянется. Он был в куче мест одновременно, но ни в одном из них не было Джека. А потом чертов Солдат. Такой же высокий. Такой же мощный. Почти такой же красивый, но чуть-чуть не дотягивающий. Игнорировавший Брока. Отворачивавшийся и делавший вид, что не слышит его. И Брок от злости начал вспоминать. Как целовал его. Как неправильно тот целовался в ответ. Как смотрел своими смотрелками и тянулся своими хваталками, когда Брока правильно целовал — Джек. Как прикрывал их во время обстрела, когда Брок был ранен, потому что прикрывать куратора было в приоритете, и как хлеставшую рану на боку зажимал, матерясь сквозь зубы — Джек. Как, выполнив задание, возвращался к ним и снова смотрел, ждал чего-то, а они даже не всегда могли оторваться друг от друга, потому что — ну кто способен оставаться в трезвом рассудке, когда рядом — Джек? Брок перестал сидеть на крыльце и смотреть закат. Как-то случайно вышло. То ли он ушел оттуда, то ли кончился там. Перестал ходить по улицам, на которых Джек больше не брал его за руку. То ли пришел куда хотел, то ли устал и погас. В мясную лавку его притягивало не мясо, а Солдат — Барнс, как он теперь себя называл. Брок теперь помнил. Не всегда. То Солдат был в красном свитере, то в синей куртке, шнурки в его ботинках менялись тоже непредсказуемо, неизменным было стойкое игнорирование самого Брока. Зато рядом с ним рот развязывался сам собой, и воспоминания выливались фонтаном, не красноречия, нет, Брок не был силен в красивых словах, но зато они точно были живыми, переполненными эмоциями, и ему, честно признаться, просто необходимо было вывалить все про своего Джека, пусть даже тому, кто его знал — особенно тому, кто его знал и мог — условно — поддержать Брока в горе утраты, иначе эмоции, которыми Брок буквально захлебывался, грозили утопить его под собой, убив уже окончательно. Он ходил — только не смейтесь над ним! — к медиуму. К нескольким, только тсс. Насмотрелся в свое время всяких Привидений и прочей чепухи. Махал руками, пытался толкать монетки и статуэтки, общался еще с парой призраков из тех, кто в сознании — таких было на удивление мало, хотя вокруг попадались толпы призрачных фигур, но тусклых, блеклых, ни на что не реагировавших. То ли потерявших свое невыполненное желание, то ли вовсе не имевших его. Про желание это он узнал у одной из этих увешанных черепами и перьями теток — не от нее, нет, ни с одной пообщаться ему не удалось. В книжке вычитал. Было похоже на правду. Другие призраки сказали, что не встречали настоящих медиумов, никто в окрестностях их не видел и не слышал, а уйти далеко не получалось — стоило задуматься о поездке в Вашингтон к какой-нибудь очередной шарлатанке с кольцом в носу — и Брок сидел на крыльце. Смотрел закат. Пил виски. Тянулся в пустоту мертвого дома — и не знал, за чем. Шел по улице — и не знал куда. Смотрел на мясника, рубившего фазана Джеку на ужин — и вспоминал. Плевался. Обзывал Солдата козлом и тряпкой, не умеющим целоваться. Рассказывал, как это делал Джек. Какие руки были у Джека. Шея. Скулы. Волосы. Глаза. Каким восхитительно прекрасным был Джек. Тугим и тесным. Жарким и мокрым. Напористым и нежным. Живым. А потом Зимний не выдержал и обматерил Брока за рассказ о самом прекрасном, что у него было. И это стало новым витком в его чокнутой не-жизни. * Солдат прятался за гражданскую одежду, копируя походку и жесты у людей, двигавшихся с ним в одну сторону. Он давно не был в Нью-Йорке, но Капитан Америка, больше известный как заноза-в-заднице, не остался в Вашингтоне, как приличный, а принялся носиться по всему земному шару черт знает с какой целью, — Барнс больше года наблюдал краем глаза за перемещениями супергеройского отряда сверхбыстрого реагирования, пока не понял, что реагировали эти пристукнутые на любую информацию о появлении собственно Солдата. Лететь в Прагу или, прости господи, Алжир он не хотел, поэтому, принарядившись, засветился на нескольких камерах в Нью Йорке, чтобы приманить "охотников" в свои угодья. Расставаться с нормальным кофе и непыльной работой в мясной лавке даже ради Командира он не собирался. Все равно тот уже помер, ему спешить было некуда. Вернувшийся Капитан Америка, также известный как в-каждой-бочке-затычка, не успев прилететь, помчался в район, где Барнс в модусе Солдата с самым суровым лицом покупал хризантемы, зеленый шарф, большой стакан матча-латте и три метательных ножа — вот это вышло не плану, он вынужден признать, что совершенно случайно зашел в оружейный магазин и вообще, это Солдат во всем виноват! С менее мрачным лицом вручив букет старой вьетнамке, кухарившей в крохотном ресторанчике, Барнс съел огромную порцию фо бо и ушел в сторону метро. Больше его на камерах никто не видел, да и без камер тоже, и если бы Командир не рассказывал опять полночи о волшебной заднице своего зама, Барнс бы посмеялся над выражением на лице Капитана — смеси растерянности, обиды и твердолобой решимости. В нынешних же обстоятельствах он лишь решил последовать за тем обратно, выбирая подходящее место для разговора. Стоило перекусить. Барнс не знал, какой волшебной пыльцой кормили Мстители Роджерса, что тот никогда не был замечен едящим, однако самому ему необходимо было питаться, и желательно чем-нибудь не только сытным, но и вкусным. Жизнь с командиром его избаловала, что тот, что его зам хорошо готовили и всегда на миссиях делились с Солдатом, это был пожалуй единственный минус в нынешнем состоянии Рамлоу — готовить тот больше не мог, хотя и провел Барнсу несколько уроков приготовления лазаньи и рагу в моменты просветления. Барнс подозревал, что сменить пластинку с секса на еду тот согласился только по той причине, что эти рецепты были любимыми блюдами Роллинза. Рецепт собственной пасты с обалденным соусом Рамлоу ему так и не рассказал, то ли из вредности, то ли реально не помнил ее, что было трагичной утратой по скромному мнению Барнса. Когда на горизонте замаячила башня Старка, Роджерс, как-то еще сильнее сникнув, притормозил, заозирался и свернул в проулок, через пару домов остановившись у входа в хипстерскую забегаловку, обещавшую бургеры. Барнс всецело одобрил выбор и последовал за ним, решив сначала набрать еды, а потом уже подойти поздороваться. Роджерс ел как робот по переработке картона — механически и без видимого удовольствия. Как можно было с таким отстраненным видом есть сочнейший бургер с брызгающим во всем стороны соком, вываливающимися помидорами и луком, капающим на руки соусом и выкатывающимися во все стороны вишнями — Барнс честно не понимал. Его начало накрывать подозрение, что Роджерс разбирался в жизни чуть ли не меньше, чем обретший пару лет назад свободу Солдат, наслаждавшийся едой так, словно только вчера ее для себя открыл. На заросшем темной бородой подбородке Роджерса было ровно две крошки от булочки, и даже на носу не висело ни капли соуса. Барнс, наевшийся и ставший более благодушным, уселся за столик напротив него с нестерпимым желанием перемазать ему всю физиономию соусом, чтобы хоть немного заставить ожить и встряхнуться, облизаться там, застонать или выругаться. Роджерс сфокусировал на нем взгляд, и в его глазах с запинкой мелькнуло узнавание, заставив сесть прямее, оглядеться, начать думать что-то в своей гениальной голове: полная боевая готовность бежать и спасать. Барнс вздохнул и громко отхлюпнул молочный коктейль, прихваченный к обеду. — Привет, — сказал он, сжав в руках стакан, чтобы не давать себе воли. Роджерс окинул его жадным взглядом и сдавленно выдавил, заставив Барнса закатить глаза: — Баки?.. — Я не Баки. — Он вскинул руку, останавливая возражения. — Барнс. Баки я почти не помню. Даже после музея. Не жди его возвращения. Роджерс закивал, как китайский болванчик, продолжая смотреть на него с приоткрытым ртом. Барнс не выдержал и засунул ему в рот трубочку от своего стакана. Роджерсу нужна была встряска, и взрыв сахара во рту должен был сработать. Тот смешно скосил глаза к переносице, пытаясь разглядеть содержимое стакана и послушно отхлюпнул. Барнс покачал головой. Доверия и наивности в Роджерсе было слишком много даже для неубиваемого Капитана Америки. Зачем Пирсу было разносить полгорода боевыми действиями, когда достаточно было одеть Солдата в мягкий свитер, джинсы и кроссовки и приказать угостить Капитана булочкой с корицей и цианидом? Хотя, цианида на суперсолдатский организм, наверное, нужна была слоновья доза, но наверняка в лабораториях Гидры было что-то более… современное, да? Барнсу неловко за организацию и людей, на которых он, пусть и вынужденно, работал несколько десятилетий. Фу. Такой непрофессионализм. Роджерс меж тем успел осушить его стакан до дна и сидел с задумчивым выражением на лице и взглядом куда-то внутрь себя, словно в попытке разобраться, что он такое сейчас проглотил, почему он это сделал и что вообще происходит в отдельно взятой точке этого мира. Барнс решил остановить мыслительный процесс и сразу перейти к делу, а то сейчас это чудо в полосках очнется и бросится причинять ему добро. — Я видел Рамлоу, — сказал Барнс, и Роджерс поднял на него удивленный взгляд. Барнс подумал, что тот столько не удивлялся с момента пробуждения в новом времени. Или с момента обнаружения Гидры в этом самом новом времени. Вообще, надо признать, что лицо Капитана Америки во всех роликах было невероятно каменным, как застывшая маска. Удивление ему шло, как любая эмоция. Наверное, подумал Барнс, стоит поделиться с ним моей книгой про чувства. Если она отыщется в завалах. — Как он выглядел? — почему-то спросил Роджерс. — Что? — Рамлоу. Выглядел. Как? Странно, что его интересовал именно этот вопрос. Командир неоднократно упоминал, что часто работал с Роджерсом, — «жопа — закачаешься, но как мертвый, вот честное слово, не растормошишь, холодный как ты, Зимний, не то что мой Джек, у него жопа тоже отличная, между прочим, и в отличие от вас, супер-козлов...» — ну и дальше по тексту, про волшебную жопу Роллинза и остальные части его тела. Барнс ждал, что Роджерс спросит, где он его видел, что тот хотел, в Гидре ли он по-прежнему или нет — что-то более полезное, чем внешность. Ему точно нужно было перестать носиться по миру в погоне за Призраком — ха! — и дать отдохнуть своей бестолковой голове. — Да как обычно он выглядел. Как командир, — неуверенно проговорил он. — Невысокий, скуластый, может, немного пьяный, растрепанный. — Раненый? — Да вроде нет. — Баки... — осторожно начал Роджерс, и тут же поправился: — Барнс. — Барнс отмахнулся. — Брок Рамлоу погиб, обгорел под развалинами Трискелиона. Его тело обнаружили под завалами, там живого места не осталось. Ты уверен, что точно видел его? О… Минуточку… А знал ли Роджерс о его способностях видеть мертвых?.. Барнсу казалось, что тот был в курсе, но наверняка он не помнил. И... жив ли был он сам? Барнс ведь точно помнил, как вытаскивал его на берег реки после падения с огромной высоты и после серьезной драки, в которую он вкладывался всем собой. Роджерс ведь мог не осознавать, что не выжил тогда. Что ему мешает быть зацикленным на поисках Барнса призраком?.. Он протянул руку и потыкал Роджерса пальцем в небритую щеку. Щека была убедительно теплой и колкой. Роджерс коротко улыбнулся и на мгновение прижал ладонь Барнса к своему лицу, быстро отпустив. — Я живой, Бак. Просто подумал, что ты не помнишь о своей способности видеть мертвых. Значит, Рамлоу погиб и ты говорил с его призраком. Он сказал, что ему нужно? Барнс рассеянно вытер руку об джинсы, принципиально не заметив расстроенного взгляда Роджерса на обидевшую его конечность. Было приятно получить подтверждение хоть от кого-то еще, что он не съехал с катушек после бесконечного прожигания мозгов. * Проблема призрака, обретшего сознание, в том, что призраком он быть не перестал. И вычислить, что может триггернуть его появление, а что — изгнать, удавалось не всегда. Если по первости Командир исчезал, едва вспомнив про своего Джека, то со временем он настолько на нем зациклился, что стало невозможно его заткнуть. Барнс не зря говорил, что нельзя общаться с призраками — сплошная головная боль. Спасибо и на том, что являлся он только в мясной лавке. Ну, насколько мог судить Барнс. Домой он к нему ни разу не заглядывал, и ни на полигоне, ни на базе, ни в старом хранилище ни разу не засек. Зато в лавке тот мог бывать каждую ночь. И каждый день. Просто сам Барнс там работал не круглые сутки, и по вечерам, уходя и вынужденно оставляя Рамлоу стоять в растерянности посреди темного зала, он испытывал укол вины и жалости. Именно поэтому Барнс затолкал замашки Солдата поглубже и вышел на связь с Роджерсом — тому было проще отыскать следы Роллинза, который очевидно был необходим Командиру — чтобы переключиться или упокоиться уже и перестать страдать — вряд ли у него было еще какое-то незавершенное дело — о великом триумфе Гидры он не заговорил, даже когда Роджерс пришел в лавку к Барнсу — тот сбросил ему смс, сообщив, что Рамлоу снова есть. Призрак окинул Капитана Америку долгим взглядом, повернулся к Барнсу и сказал: — Вот смотри — жопа ну просто идеальная, согласись, да? Правда, белая, как у статуи, и сам как статуя, а мой Джек — он вот любил голожопым загорать, и у него волоски темные были, такая темная полоска между загорелыми булочками, носом ткнешься в нее… Барнс застонал и швырнул в него нож. Рамлоу не повел ухом и продолжил бубнить, нахваливая прелести Роллинза. Роджерс вопросительно смотрел на него, держа в руках два стакана с кофе. Барнс отобрал один, отпил и, сморщившись, вернул, забрав второй. Роджерс, повинуясь мотивирующим пинкам, начал знакомиться с разнообразием жизни, но без надзора быстро учился плохому, и безумная смесь с соленой карамелью, розой и орехами в его стакане была просто порождением ада. Пока Рамлоу бубнил, зависнув над прилавком с копченостями, Роджерс отчитался, что при помощи Черной Вдовы и искусственного интеллекта Старка сумел сузить круг поисков — среди останков Роллинз не был обнаружен, хотя и находился едва ли не в эпицентре событий во время битвы за Трискелион. Всех, кто там присутствовал, опознавали по фрагментам, но и несколько выживших нашлось, именно с верхних этажей — Рамлоу не повезло оказаться под врезавшимся в здание хелликариером, и оставался шанс где-то отыскать еще Роллинза — возможно, тяжело раненого, обожженного, но продолжившего работу на Гидру из чувства мести. Или просто живущего под чужим именем, хотя оставался вопрос, почему Рамлоу не смог его найти. Вероятно, Роллинз забрался куда-то на другой конец мира. Или — умер. Сразу и окончательно, не оставив следа в тонком мире. И как тогда Барнсу избавляться от рассказов о его бесконечной красоте и выносливости, не увольняясь и не мучаясь чувством вины, было не ясно. * Прошло несколько месяцев, в которые Барнс научился звать Роджерса Стивом и перестал морщиться каждый раз, когда тот называл его Баки. Морщился через раз. В наказание за любовь к экспериментам с кофе. Барнс научился делать пасту, похожую на то, что когда-то готовил Рамлоу — и может быть, в ней и не было никаких волшебных ингредиентов, просто Солдата поразила до глубины души проявленная забота, когда во время одной из первых операций новый командир не заставил его мучиться от голода, а приказал кормить вместе со всем отрядом, застрявшим в заброшенном доме, первым же показав пример и приготовив еды на всех. Барнс завел себе кошку и заставил Стива сдать гору анализов, не веря, что тот избавился от аллергии. Или просто издеваясь. Тот практически переехал к нему домой, добавив к горам книг альбомы с рисунками и журналы с мотоциклами. Стиву хотелось завести собаку, и Барнс делал вид, что кошка с псом не уживутся, пока просматривал заводчиков и перебирал породы. Стиву бы пошел лабрадор, а до его дня рождения оставался всего месяц. Стоял жаркий июнь, с темными ночами, в которые небо густо усыпали звезды, хорошо видимые в пригороде. Барнс закрывал магазин, привычно кивая на прощание Рамлоу, когда его телефон завибрировал сообщением. Стив написал, что они нашли Роллинза. Тело Роллинза. Условно живое, еще-не-мертвое тело Роллинза, несколько лет лежавшего в коме в какой-то клинике на периферии. И Барнс повернулся к Рамлоу, зачитав сообщение вслух. И может быть, стоило бы рассказать о трудностях перемещения призрака в заданную точку, которая явно не входила в зону его обитания. Или о степени охренения от вида Капитана Америки у сотрудников клиники, ухаживавших за горсткой пациентов, которые не жили и не умирали — и никто их не искал и не ждал и не обещал оплатить счета, за которые Барнс чуть не поругался с Роджерсом. Или о том, как Рамлоу начал нервно мерцать и заикаться, как заезженная пластинка, не в состоянии от волнения удержать форму. Или о том, как Роджерс запросил помощи у своих шизанутых дружков, и те, полностью оправдывая свою шизанутость, организовали джет, на котором Роллинза забрали из клиники и привезли к Барнсу, бесшумно сев на заднем дворе. Или о том, как Старк пытался шутить про Призрака, видящего призраков, Беннер подозрительно шевелил пальцами, играясь с какими-то приборами, направленными антеннами в сторону Барнса, а Вдова сидела в доме Барнса, в кресле Барнса с кошкой Барнса на коленях и делала вид, что не растирает под шелковой блузкой шрам, про который он ничего не знает, вот честное слово. Можно было бы рассказать еще о многом. Но это все не важно, верно ведь? Важно то, что Барнс, взяв в качестве моральной поддержки только Роджерса, вывел на дорогу черный фургон, напичканный медицинским оборудованием, поддерживавшим жизнь в теле Роллинза, и отвез его в мясную лавку. Важно то, что им не пришлось ждать Рамлоу неделю, закрыв магазин по надуманной причине. Важно то, что он как-то побледнел, выцвел при виде своего Роллинза и нагнулся к нему, целуя в белые губы. — Джек, — прошелестело по магазину, освещавшемуся только мониторами на навороченной каталке. — Джеки. Прости старого дурака, я не успел сказать, что люблю тебя. Мониторы, пискнув, на мгновение погасли, заставив Барнса с шумом втянуть в себя воздух, а Роджерса потянуться за щитом, но техника снова заработала, показав прямую линию на экране. Роллинз умер у них на глазах, а призрак Брока Рамлоу больше не являлся рассказать о том, каким невероятно замечательным был его любимый. Его Джек.