Не страшно

Мишель любил смотреть на рассвет. Он получал от этого особое наслаждение: тишина и умиротворенность убаюкивали, действовали лучше любого снотворного, а янтарные всполохи на лазурном небосводе вовсе не резали взгляда, а казались чем-то родным, чем-то до одури близким – казалось, лишь протяни руки, и все это станет осязаемым, зеленые мили пустошь коснутся бархатно-прохладным листом кожи, рассеивая реалии. Парень любил нежиться под ласковыми лучами солнца, подставляя лицо золотистым нитям, позволяя легкому ветру перебирать пряди жестковатых волос. Только здесь, на окраине города он мог побыть наедине. Порой усиленное внимание со стороны общественности тоже душило, хватая цепкими ледяными пальцами за шею и постепенно сжимая тиски. От всего этого нужно было отдохнуть, сбежать куда подальше – не озираясь, не думая ни о чем, позволяя рассудку капитулировать. Позволить себе вдохнуть свободу, наполняя легкие свежим воздухом и дразня рецепторы. Такие вот «побеги» от окружающих – необходимость. Хотя бы раз в месяц. Фанатизм окружающих утомлял. Режиссер нервировал. Нотации родственников вызывали желание выть. Постоянные изучающие, словно сканирующие взгляды не давали расслабиться. Мишель, пожалуй, умел притягивать к себе взоры подобно магниту: он был слишком ярким, эпатажным, этаким контрастом, выделяющимся из толпы – никаких серых иль черных тонов в одежде, огненно-рыжие волосы, постоянно широкая улыбка и слегка безумный блеск серых глаз. Яркий снаружи – практически пустой внутри. Жестокий, циничный и беспринципный урод. Да, кажется именно так его охарактеризовала бывшая жена, пакуя чемоданы и переезжая к более богатому любовнику – возможно, она все правильно сделала. Мишель не судил ее, она была даже в чем-то права: жить с ним достаточно тяжело. Порой даже жизненно опасно для нервных клеток. А ему ведь всего лишь двадцать пять – а в голове уже мысли об одинокой старости. Как глупо-то. Мишель прекрасно знал, что люди тянутся к нему, и умело пользовался этим, помыкая чувствами, подобно кукловоду. Он методично строил вокруг себя барьеры, убирал из своей жизни лишних, шел к цели не обращая внимания на препятствия, предпочитая сметать их с пути, охладевал к людям в целом… но так и не смог справится с привязанностью, нет, скорее влюбленностью – или все-таки любовью? – в одно обезбашенное существо. Джим, этот маленький вечно ищущий приключений на свою задницу засранец, знал о слабости Мишеля к своей персоне, а посему гордился таким отношением, правда, иногда перегибая палку. Он был слишком ревнив, хотя и не устраивал истерик, предпочитая прожигать яростным взглядом поклонниц своего парня, думая о том, как он будет методично расчленять каждую из них. Порой он даже делился своими фантазиями с Мишелем, постоянно ошарашивая оного и вызывая у того лишь кривоватую улыбку – солнечный Джим никак не вязался с хладнокровным убийцей. Впрочем, Мишель Дримор знал, что все это – лишь пустые слова, рожденные в очаге ревности. Да и сам Джимми прекрасно понимал, что одно дело – говорить, а совершенно иное – выполнять. Джиму нравилось в Мишеле абсолютно все. Дримор же запутался в своих чувствах окончательно: порой ему хотелось прикончить партнера, ибо тот слишком часто влипал в неприятности, абсолютно игнорируя советы своего парня, а порой сердце Мишеля сжималось, а тело ласкалось под волнами эйфории, которая в свою очередь оставляла сладковатое послевкусие. Дримор, тот самый известный многим ловелас, стоял на перепутье – его пугала такая привязанность, но в то же время он держался за Джима с отчаянностью, словно тот был последним спасением, последней ниточкой, связывающей с окружающими. Той самой нитью, которая не давала полностью погрузиться в пучину безразличия. Это пугало, нервировало и выводило из себя. Впрочем, именно сейчас, именно сегодня Мишель решил для себя, что навсегда обрубает эту нить – выбор сделан. И дело было вовсе не в том, что Дримор охладел к партнеру, нет, скорее наоборот, просто Мишель все больше и больше привязывался к своему парню, а отношения давно перестали быть лишь плотской утехой. Дримор боялся привязаться еще сильнее. Он не хотел больше терять близких. Не хотел… это было его главной слабостью. Мелодичная трель мобильного телефона отвлекла Мишеля от довольно-таки мрачных мыслей, а рука автоматически потянулась к карману, выуживая оттуда мобильное устройство. Дисплей показал незнакомый номер, а сердце почему-то забилось чаще, словно предвкушая неладное. Рука странно задрожала, однако, справившись с собой, Мишель ответил на звонок, поднеся мобильный аппарат к уху. - Слушаю, - и голос вроде холодный, монотонный, а нервы натянуты подобно струнам, которые, казалось бы, лопнут от напряжения в любой момент. - Мишель Дримор? – голос незнакомый, а его обладатель уже явно в возрасте, об этом можно судить по особенной, старческой хрипотце. - Да, я Вас слушаю. - Вас беспокоит доктор Берт. Скажите, Вы знакомы с Джимом Хельгинсом? – и сердце пропускает удар, ухая куда-то в область пяток. Страшно. До того страшно, что мир вокруг взрывается, превращаясь в фейерверк, а калейдоскоп мыслей хаотично мельтешит где-то на периферии сознания. Черт, как же страшно… - Да, а что… что случилось? – в горле ком - першит, режет, разрывает. И откашляться хочется, отхаркивая страх и невесть откуда взявшуюся слабость. - Дело в том, что мистер Джим поступил к нам с острым отравлением, а Ваш номер – первый в списке набранных. Могу ли я… - Адрес? - Простите? - Черт подери, просто скажите адрес! Я скоро подъеду. И почему кажется, что мир рушится так – в один момент, превращаясь постепенно в монохромную воронку?

***

- Привет, - Джим кажется слишком болезненно-бледным, слишком хрупким и каким-то немощно-усталым. Хотя глаза, как отмечает Дримор, все также излучают задор и нежность, что заставляет сердце сократиться в болезненном спазме, а руки – сжаться в кулак. И еще страшнее от того, что под этими самими глазами залегли синеватые тени… да, Мишель не звонил своему парню уже неделю, дав себе время на раздумья. Чем он, спрашивается, вообще думал? Идиот. Было бы слишком глупо потерять все вот так вот – в одно мгновение. Хельгинс явно не праздновал эту неделю – слишком угнетенный вид, да и во всем облике есть что-то осуждающее. Или Дримору просто так кажется? - Привет, - усмехаясь и осторожно, с несвойственной ранее робостью кладя руку на плече любимого, - ты как вообще? - В целом, в порядке. Правда, парочка процедур принесли нежеланный дискомфорт, - вымучено улыбаясь, Джим многозначительно посмотрел на собеседника. – А вообще вот чувствовал я, что эти суши странные… эх. - Скажи мне, сколько можно влипать в неприятности? – Мишель сосредоточенно нахмурился, покрепче сжав ладонь парня. – Где ты вообще их находишь? - Это не я, это все они, - по-детски насупившись, Джим смотрит на Дримора исподлобья. – А вообще, знаешь, когда ты рядом, мне совсем-совсем не страшно. Правда. Впервые за сегодня Мишель улыбается. Кажется, он понял для себя одну ма-аленькую истину. Еще тогда понял, меряя шагами холл госпиталя – просто так не отпустит, банально не имеет права терять такой подарок судьбы. Только не в этой жизни. - Джимми? - Что? – лепечет, прикрыв глаза. Все-таки довольно утомительны все эти процедуры, да и неделя на нервах сказывается. - Знаешь, а мне теперь тоже не страшно. Правда. Я люблю тебя.