mirror mirror

Минхо такой чертовски красивый. У него подтянутое тело танцора, простые и правильные черты лица, острая линия челюсти и блестящие кошачьи глаза с длинными ресницами. На сцене, под светом софитов, в рубашках за тысячи долларов и сверкающих серебряных украшениях, с ярким блестящим макияжем, он выглядит как бог. Недосягаемый, высшее существо из иного мира, тот, кто лучше и прекраснее всех смертных на этой земле. Но Чан знает, что вне сцены он еще красивее, чем на ней. Потому что со сцены люди видят только оболочку — внешность, движения в танце, миллион раз отрепетированный вокал. А Чан видит его настоящего каждый день: взъерошенные после сна волосы, мутные сонные глаза, растянутые и выцветшие футболки, смешные носки, синяки на коленях — Минхо прекрасен в своей искренней простоте. Самые красивые вещи происходят не на сцене, а дальше всего от нее. То, как вечерами в общежитии, наконец, скрывшись от чужих глаз и объективов камер, Минхо совсем не сдерживается и громко смеется над шутками Джисона. То, как он помогает Чонину с хореографией, поправляет его четко и сосредоточенно, внимательным взглядом кошачьих глаз следит за отражениями в зеркале. То, как он дразнит Чанбина — тепло и с дружеской любовью, прикрытой напускным безразличием. То, как он позволяет Феликсу липнуть к себе, пока готовит на всех горячий ужин, хотя сам устал безмерно и едва держится на ногах, а потом смеется и притворно прогоняет его, говоря, что сам помоет посуду. То, насколько Минхо и Сынмину не нужны слова, чтобы понимать друг друга — им хватает взглядов, наклонов головы и легких прикосновений, чтобы передать то, что многие не всегда могут передать словами. То, как Минхо успокаивает Хенджина, сорвавшегося от стресса и усталости, пропускает пальцы сквозь длинные волосы и прижимает его поближе к себе. Никакая физическая красота не может превзойти то, что внутри. Плевать на дорогие рубашки и десять слоев макияжа — для Чана такой Минхо, уверенный, настойчивый, целеустремленный, саркастичный, но при этом заботливый и теплый, невероятно нежный, тот, кто бережет всех мемберов и без раздумий бросится их защищать, дороже всего на свете. // Минхо откидывает со лба мокрые после душа волосы и тяжело вздыхает. Уже поздно. Остальные мемберы, закончив общую репетицию, разошлись либо в общежитие, либо в студию, чтобы заняться сочинением треков, и только он остался в зале один, чтобы попытаться успокоить растущее недовольство собой, пока Чан, решивший пораньше закончить с работой, не увел его домой в добровольно-принудительном порядке. Он еще не замечает Чана, стоящего в дверях, поэтому позволяет себе нахмуриться еще сильнее, пристально рассматривая себя в зеркале на шкафу. Задирает длинную футболку, открывая ляжки в коротких шортах, и прикусывает губу. А затем открывает шкаф и после минуты целеустремленных поисков достает самые широкие штаны, но не успевает их надеть. — Что такое? — тихо спрашивает Чан, мягко целуя шею Минхо и обвивая его живот теплыми руками. Минхо в его руках замирает, сжимая пальцами ткань штанов и отворачивая голову вбок — от зеркала. Чан целует его в сгиб шеи, потом ближе к ключице, где ворот объемной футболки съехал почти до плеча — всего лишь легко касается кожи губами. — Расскажи, — просит он. — Я себе не нравлюсь, ляжки ужасные — выдавливает Минхо, отворачиваясь на этот раз не только от зеркала, но и от Чана. — А мне ты очень нравишься, — улыбается Чан, легонько встряхивая его в своих руках. — И ляжки у тебя красивые. — В каком месте? — усмехается Минхо, но не стремится вырваться из рук Чана. — Могу показать, — хитро сверкает глазами Чан, разворачивая Минхо лицом к себе, а потом подхватывая его под бедра и приподнимая над полом, чтобы донести до своей кровати и посадить на нее. Он забирает пострадавшие от нервного комкания штаны из его рук и отбрасывает их в сторону, а затем садится на корточки перед Минхо, чтобы быть с ним на уровне глаз, залезает руками под футболку и кончиками пальцев пробегается по его бокам и ребрам.  — Покажи, — тихо отвечает Минхо. Смотрит на него пристально и чуть-чуть уязвимо. Доверяет. Руки Чана спускаются к его талии и забираются под резинку шорт. Минхо колеблется долю секунды, но позволяет Чану снять их с себя, оставаясь только в нижнем белье. Чан смотрит ему в глаза, когда опускает ладони на кожу его бедер. Она теплая и приятная на ощупь, совсем не идеально гладкая и ровная — тут и там мелкие шрамы от кошачьих царапин, родинки, большой синяк ближе к колену, где Минхо не повезло поздороваться с углом стола, выйдя за водой в два часа ночи. Большая часть объема бедер Минхо — это мышцы, крепкие от постоянных упражнений и танцев, чуть более объемные, чем привычно для общепринятых стандартов красоты. Может быть из-за генетической предрасположенности, может быть по другой причине, но это не так важно. Чан мягко массирует расслабленные мышцы сверху, стараясь снять напряжение после долгой нагрузки в танцевальном зале. Минхо смотрит на него сверху вниз, опираясь сзади на руки и чуть сутулясь, мокрые волосы прикрывают его взгляд. Чан посылает ему улыбку и притягивает одной рукой к себе, чтобы поцеловать в губы. — Расслабься и смотри, — шепчет он. — Все хорошо. Чан склоняется к ноге Минхо и целует кожу ближе к колену, затем поднимается выше и целует внутреннюю сторону бедра. Исследует его реакции с пристальным вниманием, прикасается так, как не прикасаются к самому драгоценному произведению искусства. Минхо едва заметно вздрагивает, но не отстраняется. Чан продвигается еще выше и прикусывает тонкую кожу — недостаточно сильно, чтобы было действительно больно, но достаточно, чтобы Минхо издал высокий стон, больше похожий на вскрик или всхлип — совсем не мелодичный, но такой искренний. — Продолжать? — вкрадчиво спрашивает он, поглаживая место укуса большим пальцем, и Минхо, не отнимая рук от лица, быстро и часто кивает. И в груди окончательно расцветает решительность. Сделать ему приятно. Полюбить его так, чтобы любви хватило на них обоих. Он любит бедра Минхо. Не просто потому, что они кажутся ему безумно привлекательными, и он каждый чертов раз ловит невероятную гейскую панику, когда нуны-стилистки решают дать Минхо короткие шорты или рваные джинсы, в которых дыр больше, чем ткани. А еще и потому, что какими бы красивыми они ни были, в итоге это всего лишь часть тела, и она не обязана быть эстетичной, а всего лишь выполнять свою функцию. У Минхо сильные ноги, которыми он ходит, бегает, замечательно танцует и благодаря которым способен таскать на спине абсолютно всех мемберов, включая Чана. Чан прикусывает его бедро еще несколько раз, доводя Минхо до легкой дрожи и срывая с его губ легкие стоны, пограничные со всхлипами, медленно проводит языком по чувствительной коже, другой рукой проминая напряженные мышцы. В какой-то момент рука Минхо прихватывает его за волосы, как будто бы направляя, и он повинуется. Чередует более сильные прикусывания с мягкими поглаживаниями, смелеет и ставит на светлой коже засосы — все равно в ближайшее время выступлений не планируется, можно и разойтись посильнее. Минхо под ним плавится, откидывается спиной на кровать и, закрыв глаза сгибом руки, тяжело дышит. Все его бедра красные, где-то расползаются легкие синяки от укусов и засосов, а сам он — окончательно разобранный на части, открытый настежь. Вид Минхо в обтягивающих штанах, выглядящих так, будто вот-вот порвутся, это, конечно, зрелище просто замечательное, Чан мог бы смотреть на это вечно, как и на его пластичные движения тазом. Но для него нет ничего более сексуального, чем его доверие. Чан залезает на кровать и садится на Минхо, вынуждая его убрать руку с лица. — Мне ты очень нравишься, — шепчет он, склоняясь ближе. — Весь ты. А твои бедра особенно. И целует. Уверенно, сильно и настойчиво. Пальцы Минхо проникают в его волосы и притягивают ближе, углубляя поцелуй. Всё тело под ним выгибается в попытке быть еще ближе, слиться в одно, и кто такой Чан, чтобы отказать тому, кого любит больше всех на свете. // На утро Минхо такой же растрепанно-прекрасный, как и всегда. Сонный, утыкается лицом Чану в ключицу и неразборчиво ворчит. А потом весь день ходит по общежитию в одной только длинной футболке и одним только многозначительным взглядом затыкает всех, кто хоть как-то посмотрит на его ноги. Все в засосах, укусах, синяках и других очень очевидных символах любви Бан Чана к бедрам своего парня.