***
Кровавые пятна со столешницы, обитой кожей, уже ничем не оттереть, они въелись по всем слоям, останутся здесь навсегда, как мрачное напоминание о случившемся. Осаму каждый раз натыкается на них взглядом, даже если не хочет этого. Равнодушно водит по покрытию кончиками тонких пальцев, скребёт легонько ногтями, словно в надежде, что эти капли смогут что-то ему рассказать. И в конце концов он бессильно откидывается на спинку кресла, шумно выдыхая и глядя в потолок. Бархатное кресло вроде бы мягкое, но жутко неудобное. Словно на плечи наваливается что-то тяжеленное, камень, который ломает спину и в любую секунду грозит раздавить. И вообще в этом кабинете ужасно неуютно. Он такой огромный и такой пустой, даже от шёпота на такой площади разлетается гулкое эхо и пугает. Панорамное окно во всю стену закрыто огромными чёрными экранами, его ни разу не открывали с тех самых пор, вот уже почти год. На юного босса покушались бесчисленное количество раз, что и заставило его окопаться в своих бронированных покоях и не выходить оттуда лишний раз. А ещё Осаму кажется, что это место наполнено мстительными призраками. Здесь умер предшественник. Здесь умер Огай Мори. Ночью, когда Дазай лежит без сна в кровати, ему то и дело слышатся доносящиеся из кабинета звуки. Будто там кто-то постоянно ходит, стуча каблуками, кашляет, отодвигает тяжёлое кресло, шуршит бумагами, гремит ящиками в письменном столе… Эти звуки заставляют Осаму нервничать и постоянно до боли кусать губы, думать, что Мори вернулся отомстить ему. Порой Осаму даже вскакивает, ползёт тихонько по коридору, открывает дверь и заглядывает в кабинет. Но там пусто. И звуки разом стихают. А стоит ему лишь вернуться в кровать, и они начинаются снова. Огай, определённо, никуда не ушёл, он навсегда остался в этом кабинете. Осаму знает, что он рядом. Осаму чувствует его присутствие. Атмосферу, окружающую его, аромат парфюма. Слышит далёкий мягкий голос. Дазаю очень неуютно, очень хочется сбежать отсюда куда-нибудь подальше, устроить убежище в другом месте. Но это слишком опасно. Опасно даже высовываться наружу, ведь во время почти всех этих покушений его пытались загрызть свои же, считавшие, что они более достойны кресла босса. Всё это — проклятие? Такова ноша этого самого босса, помимо дамоклова меча? Мори никогда не говорил об этом и не показывал, что ему некомфортно на этом месте. Может, для этого всё же нужен определённый склад души и характера, которых Дазаю не хватает? Глупости. Он давно уже привык считать, что души у него нет. Новоявленные подчинённые тоже явно так думают, считая его достойным учеником Огая, даже ещё более хладнокровным и жестоким. Поглядывают на него с ужасом, а когда они отчитываются, у них отчётливо дрожат коленки. Хотя Осаму не знает, боятся ли они его или же Чую, который теперь тенью маячит возле кресла и кидается, как спущенная с цепи собака, на любого, кто не выкажет должного уважения. А ведь Дазай не рвался стать боссом. Просто никого получше не нашлось. А он всего лишь хотел избавиться от своего мучителя. Он кривится и, положив голову на сложенные перед собой руки, прикрывает глаза. — Дазай-кун. Пальцы в белых перчатках, слегка поскрипывающих, нежно касаются его шеи сзади. Гладят, проскальзывают по впадинкам за ушами, заводят за них непослушные пряди чёрных волос. Его прикосновения всегда были такими ласковыми. Он никогда не пытался нарочно сделать больно. И вообще не делал больно. Он делал очень больно. Осаму бессильно всхлипывает, вновь ощущая себя беспомощным ребёнком, попавшим к нему на приём и мрачно сидящим в кресле в ожидании своей судьбы. Глотает горькие, такие отвратительные слёзы, которые подступают к горлу и душат, душат его, вызывают тошноту. Это ощущение настолько сильное, что он даже вскакивает и, кривясь, опирается на стол трясущимися ладонями. Пальцы до побеления костяшек вцепляются в край столешницы. — Тебе страшно, мой мальчик? Не надо бояться. Мори опять оказывается рядом, прикасается легонько к губам, и подбородок колет его щетина. И Дазай отворачивается в полнейшем отвращении. «Уйди, уйди прочь. Тебя больше нет, ты ничего не сможешь мне сделать!» Но Огай не даёт ему отстраниться. Хватает за подбородок пальцами, разжимает челюсти и впивается в него, как вампир, языком ощупывая нёбо и зубы. Он со смешком называл это «взрослым поцелуем». А Осаму казалось, что это слюняво и противно. Да и вообще всё, чем они занимались в постели, было для него ужасно противно. «Если взрослые так выражают свою любовь, лучше уж мне никого не любить в своей жизни» Теперь Осаму и сам взрослый, но это отвращение никуда не делось. И Мори даже со смертью не покинул его. Он кривит губы, пытается отвернуться, но чужой язык хозяйничает у него во рту, да и пальцы держат за подбородок крепко. Остаётся лишь зажмурить глаза и хотя бы попытаться отключиться от всего этого. А вторая его ладонь забирается за расстёгнутую рубашку, ощупывает тело, пощипывает легонько, оставляя ноющие красные пятнышки. На длинных ресницах блестят слёзы, он громко всхлипывает, не зная больше, от чего, от рвущей его боли или от чувства гадливости по отношению к самому себе. А Мори усмехается ему в губы. И прежде, чем исчезнуть, шепчет всё ту же самую фразу. — Ты болен. Ты испорчен. Я тебя исправлю.***
Очередной трясущийся от ужаса подчинённый дрожащим голосом зачитывает доклад, и Осаму, сцепив перед собой на столе пальцы, скучающе смотрит на него тёмным глазом. Он чувствует буквально нависающую над ним тень телохранителя — это даже смешно, учитывая, что Накахара Чуя на голову ниже его ростом. В какой-то момент ему вдруг опять кажется, что в голосе мафиози недостаточно уважения и преклонения. И он мгновенно выдвигается вперёд, угрожающе блестя синими глазами. — Эй, что это за тон? Поубавь спесь, перед тобой босс Портовой мафии! Подчинённый бледнеет, голос его начинает дрожать ещё сильнее, он запинается и путает написанные на листе перед ним слова. И Осаму, махнув рукой, делано мягко произносит: — Полно тебе, Чуя. Ты слишком остро реагируешь. Прошу прощения, — милостиво кивает он примолкшему мафиози, — продолжай. — Остро, хах? — подскакивает Накахара. Глаза его наливаются кровью: — И что это за «прошу прощения»?! Он тебе что, личный помощник или один из главарей, чтобы столько почестей проявлять?! Годы идут, а вспыльчивость Чуи с ними становится только хуже. Он то и дело бросается вот так на подчинённых и постоянно с тяжёлыми вздохами говорит, что раньше ему жилось спокойнее. Именно так — «раньше». Накахара не упоминает Огая Мори, потому что Дазай запретил это делать, на первом же собрании зло сказав, чтобы не смели сравнивать его с предшественниками и что мафия теперь пойдёт по другому пути, его собственному. Обязанность постоянно защищать босса, которого хочет убить куча народу и который, к тому же, ещё и обладает тягой к самоубийствам, держать постоянно руку на пульсе — это тяжело и физически, и морально. Даже для Чуи, который привык к трудностям в своей жизни. — Чуя, я хочу уехать отсюда… Осаму наконец жестом отпускает измученного подчинённого и, убедившись, что тот скрылся за толстой бронированной дверью, бессильно выдыхает и оседает в кресле. И Накахара, стоящий за его спиной и уже взвинченный, сердито фыркает: — Куда? В домик в деревне? — Да хоть туда… Всё будет лучше, чем здесь. Чуя щурится и смотрит на босса, в его ярко-синих глазах так и светится недоверие. Он явно пытается понять, серьёзно ли Осаму говорит это или просто в очередной раз пытается найти способ поиздеваться. Он слишком привык ждать от бывшего напарника подлянки и подколов, это въелось в него намертво, хотя Дазай давно над ним не шутит. Они ведь уже не вспыльчивые подростки, которых вынудили работать в паре, несмотря на взаимную неприязнь. Да и Мори, заставившего, уже нет. Они взрослые люди, босс Портовой мафии Осаму Дазай и его правая рука, заместитель и телохранитель Чуя Накахара. И неважно, что им обоим по восемнадцать лет. Их обоих слишком рано втянули в этот преступный мир. А взрослые игры всегда убивают детей. — Херни не неси. Тебя живо выследят и убьют, если ты куда-то смотаешься. Здесь единственное место во всей Йокогаме, где ты в безопасности. Да, в безопасности. В компании призрака Огая Мори. Осаму хмурится и выдыхает сквозь стиснутые зубы. — Убьют, говоришь… Нет, не хочу. Лучше уж я сам. Чуя усмехается краем рта и, воспользовавшись тем, что они остались одни, бесцеремонно запрыгивает на край столешницы. Синие брюки обтягивают его, как вторая кожа, и Осаму слегка нервно глотает слюну. Знал бы Накахара, как ему идёт этот синий костюм и шёлковая красная рубашка. Гораздо больше, чем потрёпанная куртка, которую он носил, будучи лидером Агнцев. Лишь ошейник на его горле и шляпа остаются неизменными. Правда, старая шляпа, подаренная Мори при вступлении в мафию, уже давно вся истрепалась в лохмотья, и теперь у него на голове другая, в тон костюму с красивой атласной лентой. — Знаешь, для человека, мечтающего об удачном суициде, ты необычайно много страхуешься. Его низкий хриплый голос вырывает из мыслей, Осаму встряхивается, отталкивает в сторону кипу бумаг и, поднеся к лицу тонкие пальцы, картинно опускает ресницы. — Я так устал, Чуя… — Отдохни, кто мешает? — Накахара пожимает плечами. — Иди и ляг. Вряд ли кто-то сейчас припрётся с докладом. — Он мешает. Чуя недоуменно вскидывает брови. Но быстро понимает, о чём он, и поджимает губы. — Я ни разу не спал нормально с тех пор, как стал боссом, — равнодушно продолжает Дазай и поднимает на него пустой взгляд. — Мне неуютно здесь… В этом месте слишком много призраков. Накахара дёргает пальцами свой ошейник и презрительно фыркает. — Если тебе кошмары снятся, так бы и говорил сразу. Выпей снотворного, и всё. — Пил. Всё равно не могу заснуть. Мне всё время кажется, что в кабинете кто-то есть. Чуя слегка кусает губу. Видимо, что-то в голосе Осаму даёт ему понять, что дело и вправду серьёзное. Соскользнув со стола, он подходит сбоку к неудобному креслу и кладёт ладони на плечи своего босса, слегка разминая их. — Слушай, Дазай. Я знаю, что Мори-сан с тобой делал, — красивое лицо Осаму искажает гримаса, как от невыносимой боли, — поэтому я спустил тебе его убийство и по-прежнему нахожусь здесь. Иначе я бы тебя прибил, как предателя, сразу же. Но его больше нет. Успокойся уже. Чуя знает. Был свидетелем пару раз, случайно оказавшись не в то время и не в том месте. И Дазай как-то в момент стресса сам выложил ему всё. — Нет, есть. Он приходит ко мне, — Осаму кривит губы, — гремит мебелью по ночам и трогает меня, когда здесь никого нет! Я вижу его, Чуя. И чувствую. И мне так мерзко от этого, что меня просто тошнит, когда я нахожусь здесь! Накахара гладит его по плечам. — Он не может приходить к тебе, мёртвые не возвращаются. У тебя стресс, ты мало спишь, вот и мерещится всякое. Осаму морщится и накрывает его ладони своими. — Тогда спи со мной, Чуя. — А? — подскакивает на месте Чуя. — Вытесни его, — чуть слышно продолжает Осаму, задумчиво поглаживая его пальцы, затянутые в перчатки, слегка зажимая их. — Прогони, задави… Накахара секунду ошеломлённо хлопает ресницами, переваривая предложение. И наконец с чувством произносит: — Иди нахер, Дазай. — На твой? — изгибает брови Дазай. — Я об этом и говорю. — Ещё одно слово, и я тебе… — Это приказ, Накахара Чуя. Его голос разом теряет всю дрожь и привычные дурашливые нотки, становится холодным и злым. И глаз чернеет, опять превращаясь в остекленевшую игрушку. И Чуя замирает, скосив на него взгляд. Он ведь хорошо знает, как Осаму может меняться в секунду. Знает, что у Дазая множество масок: он может казаться дурашливым и весёлым, может быть напуганным и дрожащим, но спустя секунду сбросить эту личину и предстать в своём истинном дьявольском обличии. И это обличье пострашнее, чем Огай Мори. И Огай точно знал, что воспитал монстра. — Приказы босса в мафии не обсуждаются, — ледяным голосом продолжает Осаму, его губы трогает кривая усмешка, а холодные подушечки пальцев пробегают по губам бывшего напарника. — Иерархию надо соблюдать, верно? Накахара бессильно сплёвывает. — Я соблюдаю. Моя обязанность — тебя защищать, и я её выполняю. Но вот лечить твои бзики я не нанимался! — А разве это лечение? — Осаму щурит глаз. — Это скорее просто игра в доктора. Чуя кривится и пальцами проводит по своему горлу. — То в босса играть, то в доктора… Твои игры у меня уже вот здесь сидят. Когда ты наконец повзрослеешь… Дазай равнодушно водит ладонью по столешнице, прямо по пятнам въевшейся крови. — Я повзрослел в четырнадцать, Чуя. Ровно когда первый раз у него в кровати очутился. Пауза. Неловкое молчание, повисшее на несколько минут в громадном тёмном кабинете. Чуя наклоняется к своему боссу и касается пальцами его щеки. Смотрит в потускневший тёмный глаз, в очередной раз убеждаясь, что он не дурачится, и горестно вздыхает. — Заткнись, — бурчит он, водя пальцами по острому подбородку. — Не хочу слушать. Это отвратительно. Оба вы отвратительны. Дазай тщетно пытается не вздрагивать, закрывая глаза и убеждая самого себя, что это Чуя, а не его мучитель. Все эти годы Осаму никому не позволял прикасаться к себе, кроме Огая Мори. Но надо пересилить себя, если он хочет двигаться дальше. Загнать призрак в могилу, где ему и место теперь. Наставнику Осаму бы тоже не позволил к себе притронуться, но от него тогда некуда было деться; Мори словно умел гипнотизировать своим мягким голосом и невероятными красноватыми глазами, не хочешь, а всё равно пойдёшь к нему, как телёнок на верёвочке, и расскажешь ему всё, что он захочет от тебя узнать. Он слишком ловко вводил в заблуждение своими манерами, вежливостью и извечным спокойствием. И Осаму всё равно знал, что никто не сможет ему помочь. А с Чуей спокойней. Особенно вспоминая старые весёлые времена, когда они вдвоём мотались по миссиям и разносили в пух и прах всех врагов. Вернее, разносил в основном Накахара, а Дазай стоял под обстрелом и командовал, одновременно бросая едкие комментарии, за что не раз получал от напарника подзатыльники. Но их прошлое, совместное, по-прежнему яркое — это не только работа в команде. Это и встречи после одиночных заданий и взаимные подколы по этому поводу. Редкие, но не становящиеся менее весёлыми походы в подземный игровой центр, тот самый, где Чуя когда-то отринул прочь всю свою привычную жизнь, отвернувшись от Ширасэ и Юан и последовав за Дазаем. И многократные «враг повержен, отдохни немного, Чуя», когда Осаму прикосновением руки останавливал бушующего напарника, грозящегося убить не только всех вокруг, но и себя тоже. Это даже один-единственный робкий детский поцелуй с привкусом виноградной газировки, случайный и такой смущательный… А теперь Осаму босс мафии, а Чуя — его правая рука и телохранитель. Уже не напарники, но куда чаще находятся возле друг друга. И кажется, что в таких условиях они должны стать ближе… Но не стали. Да, Чуя по-прежнему постоянно маячит за спиной, следует за Осаму, как чёрная тень, накрывающая его и защищающая от врагов. Но он от этого кажется только ещё более далёким. У босса мафии не должно быть слабостей и привязанностей. А что, если они всё-таки появились? Осаму невольно думает об этом, сбросив с его головы извечную шляпу, обняв его за талию и зарывшись носом в рыжие волосы. — Не хочу, чтобы ты думал, что мне это нравится, — тихо произносит Чуя, подняв на него взгляд. — Я делаю это только потому, что это твой приказ. — Мне тоже не нравится, — равнодушно бросает Осаму в ответ. — Но если я не вылечусь, я не смогу идти вперёд. А ты — единственный, кому я могу доверить самого себя, Чуя. На самом деле Дазай это сделал ещё пару лет тому назад, когда со слезами рассказал Чуе о своих истинных отношениях с Мори. У шестнадцатилетнего подростка, затюканного и измученного этими «взрослыми» отношениями, просто сдали нервы, слишком уж тяжело и больно было, хотелось выплакаться хоть кому-то в плечо. Осаму опасался, что Чуя кому-нибудь расскажет об этом, тогда жизнь Дазая окончательно превратится в ад. Подстилок босса ведь не любят и даже их личные достижения в расчёт не принимают, полагая, что босс просто услужливо подсаживает свою игрушку повыше, чтобы она всё время была рядом. А ещё какой-нибудь другой мафиози легко мог бы скрутить со словами: «не ломайся, пупсик, тебе жалко, что ли, всё равно трахаешься со всеми подряд». Но Накахара не рассказал. Похоронил в себе этот секрет и не выдал его ни одной живой душе, даже при всём своём отношении к напарнику. Тогда Осаму впервые понял, что может доверять ему, как самому себе. Чуя слегка кривится и тянет к нему руку, кончиками пальцев проходится по худой впалой щеке. — Если передумаешь или будет больно, скажи. Его пальцы касаются кожи на шее, расстёгивая ворот рубашки, Чуя кажется спокойным, но нереальные синие глаза словно мечут молнии из-под густых ресниц. И Дазай усмехается, думая, что на самом деле Накахара бы сейчас с огромным удовольствием сжал эти самые пальцы до побеления костяшек, сломал бы с вожделением подъязычную кость, упиваясь её хрустом и хрипением Осаму. Никто не посмеет убить тебя. Потому что однажды я сам это сделаю. Чуя сказал это, когда присягал ему на верность как новому боссу мафии. И сказано это было так твёрдо, что Осаму невольно усмехнулся. Какие бы ни были у них отношения раньше, он знает: Чуя не предаст. Он будет материться сквозь зубы, курить нервно и огрызаться, когда они наедине, но никому не даст тронуть босса, потому что дал обещание Дазаю, что когда-нибудь убьёт его сам. А Накахара свои обещания всегда выполняет. Осаму же думает, что сгореть в пламени его рук, оставшись на память маленькой спичкой — не такая уж плохая смерть. Привкус ментоловых сигарет на губах, тёплое дыхание на коже. Руки в тонких перчатках, коснувшиеся лица, и Осаму наощупь тянет ткань за краешки, стаскивая. Чуя дёргается было, но Дазай касается губами тонкого запястья, улыбается: — Не бойся. «Порча» не причинит мне вреда, знаешь ведь. Ты не сможешь использовать её, пока я прикасаюсь к тебе. — Это-то и плохо, — криво усмехается Накахара. Перчатки с тихим шуршанием спадают на пол, туда же слетает и синий пиджак. Осаму медленно опускается на постель, утягивая бывшего напарника за собой. Накручивает на пальцы мягкие рыжие кудряшки, улыбается — они отросли. Даёт стянуть с себя рубашку и расстегнуть брюки, но тут же зажимается испуганно, прикрывается рукой. Повязки по-прежнему тут и там перетягивают тело, хотя ран под ними уже нет, только застарелые чёрные шрамы и швы. И Чуя, фыркнув, тянет за расхлябанные бинты. — Ну вот на черта они тебе, мумия? У Осаму в голове эхом звучит голос наставника, он бессильно кусает губы и отворачивает голову. — Испорченный, — хрипло, — надо исправлять. Чуя морщится недовольно, тянет его за волосы и кусает острый подбородок. — Тебя уже не исправишь, придурок. И дело тут даже не в Мори-сане. И обоим понятно, что это правда. Осаму был сломан ещё задолго до того, как попал к Мори. Тот своим «лечением» только усугубил ситуацию. Дазай всё ещё пытается справиться со своей дрожью, привыкнуть и абстрагироваться от гадких воспоминаний, пока Чуя прикасается к нему, скользит губами и ладонями по бледной коже. Начиная с шеи, на плечи, грудь… Уже совсем не противно. И, глядя на Накахару, Осаму видит лишь его светящиеся в темноте синие глаза. В этой спальне нет окон, свет даёт лишь небольшая настольная лампа возле постели, и этого самого света от неё не больше, чем от горящей спички. Мягкий он такой, оранжевый. И мрачный. А толстые бронированные стены делают эту комнату похожей на бункер. Вновь Осаму неуютно, вновь у него перед глазами картинки, как худенький подросток выл в голос от боли под крепким телом, понимая, что хоть оборись — никто не услышит и не придёт на помощь. Душу липкими пальцами хватает страх, и лицо опять искажает мучительная гримаса. — Точно не хочешь прекратить? — Чуя наклоняется к нему, быстрым поцелуем коснувшись дрожащих губ. — Мне неохота тебя насиловать. Если боишься, лучше скажи сразу. — Боюсь, но мне это необходимо. Иначе я так и буду продолжать трястись от страха, — Осаму гладит его по щеке, улыбается краем рта. — Продолжай, Чуя. Всё хорошо. Запястья на мгновения сводит судорогой от его хватки, грудь пронзает болью от сомкнувшихся на соске зубов. И эту боль тут же заглаживает почти нежный поцелуй в живот, Чуя гладит ладонями костлявые острые бёдра, слегка впивает в них длинные ногти. Скользнув пальцами по внутренней стороне бедра, дотрагивается всё же до головки члена, и Осаму с силой кусает губу, ожидая ощущения схвативших его в мучительный плен цепких пальцев. Но Накахара лишь слегка поглаживает ствол, задевая головку большим пальцем, не сжимает их, не мучает. И Дазай цепляется за смятую простыню, тщетно пытаясь разобраться со своими ощущениями. Это может быть не больно и даже не неприятно? Не верится… Закрыв глаз, откинувшись на подушки, он лишь издаёт тихие звуки, когда его пальцы двигаются слишком резко. Чуя словно отвлекает этими прикосновениями от чего-то куда более неприятного. Буквально минута — и Осаму снова чувствует в себе пальцы, мучительно растягивающие сжавшееся в страхе и отвращении тело. Впрочем, нет, не снова. Раньше было не так. Раньше эти пальцы были затянуты в перчатки, все скользкие и липкие от какого-то масла, и проталкивались так грубо, с силой и болью, вместе с ласковым шёпотом в ухо: «потерпи немного, мой мальчик, мы же не хотим, чтобы тебе было больно?». А Осаму, весь в слезах, кривился, думая лишь о том, что больнее уже быть просто не может. «Да прекрати уже сравнивать, в конце концов…» Но Осаму не может, как ни старается. Слишком уж боится, что всё опять повторится. — Чуя… Проведя пальцами по шелковистым рыжим волосам, он слегка оттягивает прядки. И Накахара приподнимается, упираясь лбом ему в лоб и прищуренными глазами глядя в лицо. — Что ещё придумал? Осаму нервно сглатывает, потянувшись к нему, прихватывает губы. — Давай в меня… — Чуя раздражённо дёргает бровью, в глазах появляется тень недоверия, и Дазай спешит добавить хриплым голосом: — Приказываю… И Накахара кивает, тихонько скрипнув зубами. Слова «это приказ», похоже, очень раздражают его. Но порой это единственный способ заставить его что-то делать. Он может ослушаться Дазая. Но не может ослушаться приказа, который даёт ему босс. Они не отводят друг от друга взглядов; единственный тёмный глаз смотрит в ярко-синие глаза напротив. Чуя входит в своего босса медленно, едва-едва растягивая его; мышцы его самого явно сжимают слишком сильно, Осаму видит, как он кривит губы, но не останавливается. Боль, такая знакомая, такая мучительная. Всхлипнув бессильно, Дазай откидывается на подушки, обняв бывшего напарника за шею и притягивая его ближе к себе. Хнычет, чуть не плачет, но медленно движется навстречу, переступает через себя. И Накахара наблюдает за ним, пальцами убирая со лба растрепавшуюся чёрную чёлку, касаясь повязки, которая уже насквозь промокла от пота и слёз. И, вдруг улыбнувшись самым краем рта, опять прикасается к его губам. Осаму терпит, привыкает, приспосабливается к этим взрывам боли в теле. Трясущейся рукой гладит рыжие волосы, слегка сжимает прядки, направляя, подсказывая. И сам тянется к его губам, робко касается ровных зубов кончиком языка, ловя себя на мыслях, что целоваться, оказывается, тоже совсем даже не страшно и не противно. Когда тебя не заставляют, естественно. И Чуя отвечает ему, легонько прихватывая губы в ответ, обводя их по контуру. …Конец для Дазая уже как в тумане; в голове не остаётся ни единой мысли. В темноте он лишь слышит, как тихонько дышит Чуя, уткнувшись носом ему в шею. Такой тяжёлый, тёплый, навалился всем телом, словно пытаясь закрыть собой от всего. Жаль только, что такой мелкий… Осаму невольно улыбается и, вспомнив, как Накахара обычно бесится, когда его называют мелким, касается губами виска.***
Успокоившийся Осаму дремлет, заботливо укрытый одеялом и зарывшийся в гору подушек. И, наверное, впервые за последние годы его сон ничем не омрачён. Даже нет его, сна, он просто проваливается в такую желанную ему темноту. Сквозь это сумрачное состояние он слышит шебуршание рядом; приоткрыв чуть-чуть глаз, видит, как Чуя застёгивает рубашку, сидя на краю постели спиной к нему. И, когда тот пытается встать, Осаму тянет руку и хватает его за запястье. — Чуя, не уходи… Я не хочу оставаться тут один. — Отпусти, придурок, — сквозь зубы цедит Накахара, бросив на него взгляд через плечо. — Хватит уже того, что было. Хочешь, найму тебе няньку, чтобы сказки тебе на ночь читала и за ручку держала? — фыркнув, он дёргает запястьем, но Дазай держит его как железными тисками. — Я сказал тебе остаться со мной. Это приказ, — Чуя мученически закатывает глаза, и Осаму тянет его к себе. — Ты же мой телохранитель, ты обязан все время быть рядом со мной, верно? Вот и будь. — Я и так всегда рядом, Дазай. Через стенку, в соседней комнате. Понадоблюсь, позовёшь — и я уже тут. — Нет, не так. Я хочу, чтобы ты совсем поблизости был, — Осаму прикрывает глаз, — мне жутко тут одному. Вдруг… — он кусает губу. — Вдруг он вернётся?.. Чуя издаёт стон изнурённого страдальца, явно осознав, что секс на пользу не пошёл, Дазай непробиваем, всё идёт по кругу. — Я тебе сто раз сказал, мёртвые не возвращаются, успокойся уже. — А кто тогда мебель в кабинете двигает? — тихо спрашивает Осаму. Он слышит, как в кабинете за стеной опять что-то гремит и шуршит. — Даже сейчас… Накахара замирает на мгновение, прислушиваясь, но в итоге раздражённо отмахивается от него. — Хватит уже дурить, я лично ничего не слышу. Повернувшись, он вздыхает и гладит босса по растрёпанной голове. Заглядывает в мутный глаз и фыркает: — Да ты спишь, Дазай! Лунатик хренов, — уложив дрожащего Осаму обратно на подушку, Накахара заботливо поправляет одеяло. — Всё, ложись и спи. Завтра важное собрание, тебе надо выспаться. — Тебе тоже, — Осаму тянет его к себе. — Всё равно не уходи. Считай это приказом… Чуя скрипит зубами. — Ну и где мне устроиться? На полу? Я знаю, что ты мечтаешь меня видеть своей собакой, но я тебе сто раз говорил, номер не пройдёт! — Зачем на полу-то. Здесь, со мной, — Дазай похлопывает по постели рядом ладонью. — Нам двоим тут вполне места хватит. Явно в уме ругаясь всеми нехорошими словами и проклиная собственную мягкотелость, Накахара ложится к нему, устраиваясь на подушке. Осаму с готовностью протягивает ему второй край огромного одеяла и пододвигается поближе, упершись носом в шею. — Вот так, — успокоено выдыхает он. Примолкнув на пару минут, он вновь поднимает взгляд на напарника. — Чуя… — Что ещё? — бурчит Чуя, не раскрывая глаз. — Знаешь, по-моему, это работает, мне стало немного легче, — он всё же слегка размыкает веки и видит дурашливую улыбку своего босса: — Будешь играть со мной в доктора каждую ночь? Накахара секунду смотрит в красивое бледное лицо Осаму и в итоге, скривив губы, зарывается носом в растрёпанные чёрные волосы. — Если прикажете, босс.