Разговор, который должен был состояться.

      Склонившись, Аликс начала истошно вопить, держа на руках мёртвое тело. Её молящие крики к отцу с просьбами не покидать её эхом отражались от стен. Казалось, будто бы все звуки исчезли, оставив лишь плач опустошенной девушки. Горькие слёзы градом капали с её глаз, лицо приняло гримасу ужаса, смешанное с болью, а руки дрожали. Её мозг до конца не мог принять новый факт одиночества; лишившись когда-то матери и более-менее смирившись с этим, она продолжала жить: шутить, улыбаться, иногда грустить, иногда злиться, и несмотря на всё это, теперь, как ей начало казаться, весь мир рухнул. Для неё перестало иметь значение и Сопротивление, и Альянс, а также все её друзья и знакомые. Чувства внутри вытеснила нескончаемая душевная боль. В висках застучало, а перед глазами начала появляться пелена. Она устала.       Гордон смотрел на Аликс и всё глубже погружался в собственные мысли. Он размышлял о многом, в том числе и о девушке; ему было чертовски жалко её. Наверное, потеря родных — самое страшное в жизни человека. Она может обернуться для человека совершенно разнообразно: пройти без следа, заставить вас немного погрустить; или, быть может, вы были в настолько плохих отношениях, что даже заставит улыбнуться и сделает вас в какой-то степени счастливым. Но в большинстве случаев вы лишь получите мучительные терзания, а в критическом наложите на себя руки.       Гордон смотрел и пытался вспомнить о своих родных. Пытался мысленно перенести себя на целых двадцать лет назад — время, когда вся его жизнь была совершенно нормальной. Не было никаких «революций», каждодневного драйва с множеством ранений — там были выходные, да и в целом весь его мир вокруг не походил на театрально-постановочные бои с летальными исходами. Ни в коем разе.       Что до родных, мужчина вспоминал мимолётно о них, в те самые редкие минуты — перерывы между перестрелками, — когда он мог просто немного постоять в тишине и перевести дух. О боже, у него ведь были родители, друзья со студенческих и школьных годов, но где они теперь? Его давно преследовала навязчивая мысль о том, что, вероятнее всего, из-за всего этого «кордебалета» они давно не жильцы. Но где-то там, в подсознании, теплилась маленькая частичка надежды. Гордон надеялся, что ещё сможет с ними повстречаться и опровергнуть собственные домыслы о их гибели, что маловероятно.       По ангару разнеслись торопливые шаги, топчущие лестницу. Вслед за ними последовал громкий вопрос:       — Эй, Гордон! Почему вы всё ещё не уле… — Барни начал сбавлять шаг, пораженно уставившись на представшую перед ним картину. — …тели. — конец фразы он произнёс чуть ли не шёпотом. Медленно остановился возле Гордона и заворожённо глядел на труп, не веря собственным глазам.       Девушка неспешно поднялась и оглядела тех мрачным взглядом, после чего медленно поплелась к лифту.       — Аликс! — окрикнул её Барни, когда та уже была сверху.       Девушка, не останавливаясь, тихонько проговорила:        — Я хочу побыть одной.       И быстро удалилась из помещения. Мужчины её услышали.       Барни стоял заворожённый, не зная, что сказать, отчего вертелся как юла, смотря то на Гордона, то на выход из помещения, то на труп некогда живого Илая. Гордон последовал примеру Аликс и решил удалиться из этого рокового места.       Барни резко останавливает его, хватая за плечо:       — О боже, Гордон! Что теперь делать? Он… Он и правда мёртв? Мне не мерещится? А как же мы теперь?.. Что нам делать?! — мужчину начинала брать паника, и из него суматошно полилось море вопросов, в которые Гордон не вникал. — Так, надо всем срочно рассказать! Вот чёрт… Гордон, я мигом!       Мужчина кинул через заляпанные очки свой уставший взгляд на удаляющуюся спину друга, который пулей вылетел из постройки. В его голове крутилась лишь единственная фраза: «Как я устал».       Пока все в Белой Роще бегали как угорелые в приступах паники и неведении дальнейшего, Гордон искал наиболее уединённое место. Ему нужно было отдохнуть и прокрутить в голове последние события. Слишком много всяких происшествий произошло за такой короткий промежуток. Он мечтал хотя бы о капельке отдыха.       Стараясь не попадаться кому-либо на глаза, он как можно осторожнее передвигался по территории, пока не нашёл отдалённое местечко между двух домиков. До сюда уже не доносились громкие споры в порыве гнева и страха. Ох, сколько теперь появилось забот у Сопротивления. Оно потеряло важную фигуру и оправиться от этой потери будет тяжело, да и не факт, что вовсе получится.       В этом переулке мужчина остановился, осмотрелся и присел на сырую землю, опершись спиной о металлическую обшивку здания. В таком расслабленном состоянии он откинул голову назад, прикладывая затылок к холодной поверхности. Это расслабляло.       Здесь было тихо. Вокруг рос относительно высокий бурьян, а значит остальные сюда приходили не часто. Неожиданно стали слышны крики, громкие споры и возгласы членов отряда. Новость загоняла всё Сопротивление в клетку, из которой теперь попробуй выбраться, да и результат всё равно обещался не особо успешный.       Странно, очень странно. До ушей Фримена начала доноситься его фамилия — его это не насторожило. Он прикрыл глаза, сосредотачиваясь на тишине. Его мысли посетило желание, чтобы в ближайшее время его не нашли и не потревожили его долгожданную идиллию одиночества.       Слышать призыв своего имени было странно; по идее, он должен был там и остаться: оказать поддержку подруге и остальным членам отряда. В конце концов, он должен дать надежду на лучшее будущее, несмотря на такую большую потерю.       «Достало…» — вот что подумал Гордон. Его лицо приобрело умиротворённое выражение, а уголки губ легонько приподнялись. Он испытывал странное чувство: не то совесть грызёт, не то ему стало просто плевать на всё. Наверное, он всё же устал настолько, что теперь не был способен что-либо делать, разве что одиноко рыться в собственных мыслях, вспоминая прошедшие события. Своего рода перезагрузка системы, чтобы дальнейшая работа была складнее.       Мужчина вспоминал былые времена и умилялся. Были же времена, когда некоторые считали его совершенно обычным человеком. Не быть главным оружием человечества и не быть местным символом свободы… Бывали моменты, когда ему льстило отношение людей, что щенячьими глазами смотрели на него, словно на последний шанс, без которого не будет будущего. Но еще бывало, что ему от этого становилось грустно. В нём видели то, чего он не видел в самом в себе, ту самую вольную непоколебимую личность, что могла доказать человеческое совершенство. Вот он — идеал.       Но как можно считать себя таковым, когда, казалось бы, еще пару дней назад над тобой смели сомневаться, критиковать и не божились в твоем великолепии?       Да, когда-то Фримен был обычным человеком, вот только для него это было совсем недавно. Двадцать лет — стремительное мгновение для мужчины. Вот он говорит с тем… человеком? А вот уже едет в вагоне прямиком в Сити 17. Где его долгие двадцать лет? Где те прекрасные года спокойствия? Во что они превратились? И сколько ему теперь лет?       Были плюсы в его позднем пробуждении: ещё в подростковом возрасте Гордон хотел знать, что же будет через множество лет. Ему нравилось мечтать о высокотехнологичном будущем, а проявлять инициативу в создании чего-то нового — ещё больше.       Но и от минусов никуда не денешься — несмотря на большое количество доброжелателей, он тосковал о былом окружении. Столько друзей погибло от того инцидента, а скольких была возможность спасти, но так и не спасённых — просто жуть.       Вся расслабленность начала сменяться меланхолией и болью, болью физической. Грудная клетка беспощадно ныла. Действие морфина начало спадать. Далее к боли от поломанных рёбер подключилась и головная. Гордон снял очки и открыл глаза. Голубизна неба плавно перекатывалась в тёплые оранжевые цвета; перистые облака неспешно плыли по небесному полотну. Застенчивое солнце краешком выглядывало из-за тёмного угла здания, что было напротив, с каждой минутой прячась всё дальше.       Костюму так вообще досталось больше всего: краска постиралась во многих местах, а кое-где имелись серьезные пулевые вмятины. В боковой его части и вовсе была дыра. Мужчина осмотрел повреждение, но кроме ошмётков ткани, испачканных в собственной крови, не заметил ничего критичного.       Он сделал то, чего просила от него та личность, и чем это обернулось? Учёный погиб, а человечество ныне обречено. Все движущие элементы Сопротивления были морально подавлены, потеряв надежду на лучшее. Это глобальная потеря, и та персона виновна в этом.       Фримен должен был убить его, просто обязан, но всякий раз, когда тот за ним наблюдал, мужчина чувствовал себя как-то тревожно, в то же время испытывая нескончаемое воодушевление; открывалось второе дыхание, и все его действия и поступки начинали приобретать смысл для Гордона. Ему даже не нужно было его видеть, чтобы понять, что тот находился рядом — появлялся внутренний трепет. А если он остановится на мгновение, опустит оружие и обернёт голову, сталкиваясь взглядами, то весь мир вокруг просто исчезал, оставляя пару ярчайших огней. Он смотрел и тонул, не в силах прерваться — такой красоты он больше нигде не наблюдал. Смотрел и все его мысли растворялись. В голове начинался переполох. Но длилось это недолго: не проходило и минуты, как тот отводил глаза и уходил прочь, освобождая Гордона от его компании. Но даже если Фримен не созерцал этих ярких сфер, то все равно продолжал провожать мужчину взглядом, рассматривая идеально-выглаженный костюм, с тягучим чувством в груди.       Мужчина ощущал всю слабость перед ним, отчего хотелось иной раз пустить себе пулю в лоб — лишь бы не позориться с этими немыслимыми метаниями.       А если он сейчас снова появится? По-настоящему, в действительности. Фримен не знал, что и делать:       — «Может, наконец, воспрепятствовать?».       Хотел бы он с ним нормально поговорить, но жалел из-за невозможности. Только с ним завести бы диалог, и только ему сказать несколько слов. Спросить, узнать — зачем он всё это проворачивает? Но, даже если бы была возможность, ему в любом случае никто и ничего не станет разъяснять, ведь если бы хотели, то рассказали бы подавно. Так Гордон и продолжал бегать на побегушках, как слепой котёнок, собирая информацию по крупицам. А ведь он просто учёный, не военный.       Вывод следующий: убить не убьёт, однако, если брать это всё в расчёт, нельзя отменять и накопившуюся злость — у Фримена иногда чертовски болели кулаки, так сильно хотелось прописать по этому лицу с наглой ухмылкой. Он надеялся, что однажды именно так и поступит, а заодно и всё ему выскажет по поводу того, что он думает о всех его «делах», и где он их видел. Постепенно нервозность отступала, усталость притупилась, а значит была пора возвращаться.       — «Ну что ж, пора». — Гордон уже собрался подняться и пойти к ребятам, ведь не мог просидеть здесь весь остаток дня — совесть не позволяла. Тяжко вздохнул и неожиданно услышал его голос:       — Мистер Гордон Фримен, пребывающий в гордом одиночестве. Прошу простить за отвлечение вас от столь важного занятия, но имеется… некоторая необходимость, на которую вам придётся обратить внимание. Думаю, вы не будете возражать.       Мужчина поднял глаза, и перед ним предстал мутный синий силуэт. Расправил очки и надел их; теперь он чётко и ясно видел, кто перед ним стоит.       Гордон снова смотрел на эти отчётливо-блестящие глаза, что глядели на него с неким тщеславием. Он встал, поравнявшись с ним, но это не помогло — на него продолжили смотреть свысока, оглядывая дыру в костюме.       — Оу, я смотрю, ваш костюм оснастили внушительной… вентиляцией.       Фримен горько усмехнулся.       — «Юморист чёртов».       — Но не будем разбирать ваши… новые технические доработки. Смысл растягивать момент, который в любом случае приведёт к единичному исходу событий. Так что… оставим ненужные слова для других. Очень прискорбно осознавать, что на этом наши деловые отношения подходят к своему завершению. Вы должно выполняли свою работу, но вследствие вмешательства ваших… новоявленных «друзей», планы… моих работодателей потерпели некоторые нежелательные изменения. Обсудив некоторые вопросы, мы пришли к выводу о том, что нам лучше разорвать с вами контракт. Ваш «нескончаемый» потенциал, к особому сожалению, будет ограничен. Вольный человек будет в неволе. Грустный конец для вас, доктор Фримен, но не самый трагичный.       После этого обращения Гордон замер; случилось то, чего он страшился. Эта едкая жестокость наряду с хладнокровием во время монолога и бесила и пугала одновременно. У него было два варианта: кончина при невообразимых обстоятельствах или опять заточение не пойми где, только теперь, кажется, навсегда. Он не готов ни к одному из двух вариантов событий. Горькая обида, не имея сочувствия, прожигала виски, глазные сферы, челюсти, будто оседала неприятным привкусом на языке. Ясно было одно — смиренно ожидать дальнейшего категорически нельзя.       За долю секунды его локоть откинулся назад, и кулак стремительно врезается точным движением тому в область носа — ни капли сомнения.       Всё происходит максимально быстро: загадочный мужчина с грохотом ударяется о постройку позади него и приземляется на сырую землю, как тряпичная кукла. Его веки широко распахнуты, дыхание неритмичное, с длинными остановками. Безэмоциональное выражение на лице, но глаза совершенно другие — в них ясно читалось замешательство. Он чуть ли не панически оглядывал Гордона; в основном бегло переводя взгляд то на его лицо, то на руку, и наоборот. Его портфель так же упал с глухим стуком, приземлившись неподалёку.       Фримен не решался совершать дальнейшие действия; он смотрел, как нечто странное потекло по сухой губе бедного мужчины — явно кровь, но цвет её был на порядок оттенков темнее обычной, — почти смоленная — и по консистенции была гуще и тягучее, от того так протяжно тянулась к подбородку по глубоким морщинам — это лишний раз помогло мужчине убедиться в его нечеловечности. В груди что-то больно защемило, и это явно были не треснутые рёбра. Мужчина понял, что не хотел этого делать, но смириться с подобным отношением к себе было бы преступлением против самого же себя и своих принципов.       В этот момент мужчина полностью понял, что сохранять рациональность поступков попросту бессмысленно. Не было ни желания, ни необходимости. В любом случае терять нечего, так что нужно выдавливать из ситуации максимум.       Мужчина в синем костюме хотел было встать, но не смог: его моментально прижали обратно, крепко схватив за плечи, сминая идеально-выглаженную ткань пиджака. Пред ним предстали изумрудные глаза, сверкающие через тонкие грязные линзы очков, с нечитаемыми эмоциями. Томные вздохи мужчины на выдохе обжигали бледную кожу.       «Да пошло оно всё к чёрту!» — подумал Гордон и неторопливо потянулся ближе, с трепетом касаясь своими губами чужих, не смыкая глаз.       Мужчина мягко и чувственно двигал губами; аккуратно обводил кончиком языка иссушенные уста другого мужчины, ощутив будоражащую горечь с солоноватостью этой странной крови. Он ожидал его реакции, ожидал действий. Ждал и всматривался в его пламенные глаза — ноль реакции. Гордон его целовал, а он просто сидел, не дёрнув и бровью. Стало и жалко и обидно. Чувство окрыленности от сумбурной эйфории сменилось омрачённым стыдом. Фримен понял, что оплошал и приостановился, отодвигая голову, но так и не разрывая глаз — последнее было выше его сил. Внезапно он начал понимать, что немигающие глаза этого «человека» разгорались с большей силой, снова затмевая всё остальное, а хамелеоновые радужки медленно переливались: ядовито-зеленый заливался глубоким синим, и всё это покрывалось перламутровыми бликами закатного неба. Разум туманится, как тогда, и он вновь претерпевает полный кавардак мыслей, но с нововведением — внезапной головной болью. Такой, при которой тебе кажется, что кто-то безудержно пытается вскрыть твою черепную коробку, что вот-вот треснет и разломится пополам.       Гордон начал отстраняться, разжимая крепкие тиски на чужих плечах. Ему не дали этого сделать, схватив за горло мёртвой хваткой и снимая потрёпанные очки, безжалостно брошенные на сухую траву.       — Не моргайте и не отводите взгляд. — Это было сказано пресно, но резко, отчего Гордон напрягся ещё сильнее.       Он хотел отдёрнуть его руку и вернуть очки на свое место. Хотел, но так и не сделал, — «Моя голова, как же адски трещит…» — хотя раскалывающийся череп настойчиво просил прервать эти гляделки.       Разум стал затуманиваться, а глаза пощипывать. По шее начала робко пробегаться дрожь, а с ней словно по телу растекался растопленный мёд, приносящий вместо положенного дискомфорта и жжения мягкое ощущение бархатистости; многолетний нервный ком мгновенно испарился. Такое старое и позабытое чувство.       Первым прервал контакт мужчина в костюме, переводя ныне потухшие глаза с Фримена; он слабо покачивал головой, и на его практически неживом лице начали проявляться очертания смятения и раздосадованности.       Гордон озадачился не на шутку. Его голова перестала ныть, а разум снова стал чистым и свободным. Но такая реакция таинственного мужчины настораживала.       — Знаете, мистер… Гордон, — Его речь стала катастрофически заторможенной; говорить экспромтом в подобной ситуации давалось ему слишком тяжело. — при всём моём уважении к вам, но… Понимаете… Кхм…       Свободной рукой мужчина проник за лацкан пиджака, изымая из внутреннего кармана белоснежный чистый хлопковый платок. Быстрыми касаниями белой тканью тот избавил себя от тёмной субстанции, не оставляя ни капель, ни пятен.       — Хотите что-нибудь сказать мне? — волнительно произнёс таинственная личность, и его глаза снова стали всматриваться в чужие, вновь загоревшись, но уже не так ярко, как прежде.       Фримен с досадой покачал головой.       — «Если бы я мог, то давно бы уже сказал».       — А кто вам сказал, что вы не можете этого сделать?       Немой ступор в разуме Гордона сменился единственным словом:       — «Что?»       — Ах, вы, верно, не поняли, но в данный момент я дал вам возможность высказаться.       У Фримена спёрло дыхание, и он в изумлении приоткрыл рот. Происходящее выглядело крайне несуразно, и потому походило на его персональный бред; но, по крайней мере, это первая идея мужчины после заявления собеседника.       — «Он может читать мои мысли!» — испуганно пронеслось в голове учёного.       — Ну, в некотором роде вы правы. И всё же, неужели вы не устали молчать?       Тогда Гордон решился попробовать заговорить. Он напряг голосовые связки, ожидая получить немую тишину, но вместо этого издал хрипловатый плотный баритон. Чувство ностальгии по «говорящим» годам пронзило мужчину без остатка; навязчиво всплывали воспоминания о былой жизни, детстве, школе, студенческих годах и о той самой производственной травме, после которой он утратил важную способность.       Мужчина в синем костюме склонил набок голову и самодовольно улыбнулся.       — Удивлены? Это малое, что я могу сделать…       — О господи… — Фримена настигла истерическая усмешка. — Я… Я не знаю, что и сказать. Это…       Мужчина торопливо отстегнул чёрные перчатки костюма и откинул их в сторону. Грубая кожа открылась свету и лёгким потокам ветра, которые нежно обводили всю поверхность ладоней. Подрагивающими пальцами он коснулся едва тёплой чужой руки, после чего стал поглаживать её в благодарственной манере, стараясь прочувствовать каждую ее неровность. Он был преисполнен бездумным восхищением и радостью настолько, что уже и позабыл о том, что его в скором времени обещали устранить.       — Ты можешь так много — это поражает. А я… я и поверить в это не могу. Скажи, кто ты такой?       — Кто «я»? Ну как же, вы знаете, доктор Фримен. Я — ваш бывший наниматель — отшутился мужчина.       — Ты знаешь, что я не это имел ввиду. Ты похож на обычного человека, но явно им не являешься.       Мужчина в синем костюме призадумался; несколько секунд сосредоточенно смотрел в абстрактную точку, то ли подбирая правильные слова, то ли делая драматичную паузу, после чего расслабленно заговорил:       — Моя жизнь несёт… определённые цели и задачи, которые я обязан выполнять. Это является моим, как вы все любите говорить, «смыслом жизни». По их исполнению я буду вынужден прекратить нынешнюю деятельность без дальнейших указаний. А до тех пор я… Опять же, в силу работы, пребываю в вашем обличии, что облегчает весь процесс. Без моих способностей моя кандидатура не имела бы возможности взойти на эту должность.       — И в чём же заключается твоя работа?       — Рано, мистер Фримен, пока что очень рано для вас. Может быть, позднее вам и доведётся узнать, но пока… я вынужден извиниться.       В принципе, на другой ответ учёный и не рассчитывал, но спрашивать что-то другое тоже не имело смысла, ибо он понимал, что останется без ответа — значит можно было и не стараться в формулировке вопросов. Однако, Гордон хотел спросить, почему его до сих пор не устраняют, как и планировалось с момента этой встречи. Он уже успел и врезать, и провернуть некоторые другие вещи, а всё одно — он живой и, похоже, мстить за причинённый вред не собираются, что заставляет Фримена помышлять о будущих случайных неприятностях для себя; основания, как-никак, появились.       — И всё же, доктор Фримен… Не будем юлить. Как вы умудрились?       Резкая смена темы и тона собеседника с удручённо-серьёзной на незатейливую и непринуждённую привели учёного в безвыходный лабиринт: где вход, где выход — даже Богу не известно.       — О чём ты? — спросил Фримен, нервно сглотнув.       — Я о ваших… э-э… мыслях? Или, может, правильнее будет сказать, «чувствах»?       Сердце начало биться чуть ли не в темпе какого-нибудь резвого марша: быстро, сильно, чётко, решительно. Скалящаяся улыбка отобразилась на лице учёного, а глаза хищно прищурились. От чего-то Гордону было неприятно акцентирование на его «чувствах». Не он их выбирал, и не он жаждет, чтобы все обращали внимание исключительно на эту деталь. Казалось бы, взрослый мужчина с учёной степенью, а на деле словно не особо умный и ветреный юноша.       — Буду откровенен — у вас скверный вкус, хоть мне и лестно. С кем бы мне не приходилось сталкиваться, никто не смотрел на меня с… такой точки зрения. Вы меня, скажем так, поразили. В принципе, я не против… такого подхода. И ваших мыслей. Отчасти, странный вы человек, доктор Фримен.       По какой-то причине Гордон был недоволен его словами. Сквозь скрипящие зубы он процедил:       — И что ты предлагаешь?       — Давайте пока отложим этот вопрос для перехода к более важным темам. А пока… Пока нужно обсудить другие вопросы. Но к этой теме мы постараемся вернуться в скором времени.       А ведь точно. Фримен, снова вспомнив о недавних событиях, приобрёл тоску в лице, вымолвив на выдохе, едва шевеля губами:       — Илай…       — Я приношу глубочайшие соболезнования.       — Да… — Учёный с досадой покачал головой. — Но ведь ты знал о его смерти. Чёрт, это же ты всё построил!       Мужчина в синем костюме кивнул, легко сознаваясь в содеянном. От этого стальные нервы Гордона обещали порваться как тонкая нитка.       — Но зачем? В чём смысл его смерти? Ты видел его дочь?! — кровь в разгорячённых жилах кипела и пульсировала посредством яростного гнева, что хотел заставить учёного схватиться за оружие. — А я видел. Я видел, как она ревела! Хотя и ты, скорее всего, тоже наблюдал. — его до бешенства раздражало это отношение к чужой смерти.       Сколько смертей произошло на глазах Фримена за столь короткий для него промежуток времени. Но все они проходили как-то спонтанно, быстро и непримечательно.       Собственные руки по локоть в крови, не только человеческой. Бесспорно, устранение некоторых существ приносило Гордону адреналиновое наслаждение; каждый точный выстрел давал безжалостное удовольствие. Но убийство людей уже не вызывало должных эмоций. Навязчивые мысли о правильности поступков сжигали остальные, заполняя собой всё пространство. Правда, мужчина постоянно оправдывал себя и в какой-то мере свято верил, что после явится польза чужих смертей от его рук и дальнейшего продвижения.       Несмотря на это, гибель Илая казалась ему бесполезной, а в некоторой мере, пожалуй, и вовсе вредоносной для людей, которые находились не то, что в лучшем, даже не в более-менее нормальном положении.       — Мистер Фримен, будьте добры, усмирите гнев. В этом есть и польза, и выгода. Мисс Вэнс, безусловно, жаль, но это крайне важная необходимость для неё же самой. Понимаете, кхм… Я не должен вам этого говорить, но так как дела сошлись подобным образом, мне придётся развязать язык. Дело в том, что мы сочли юную мисс Вэнс очень полезным сотрудником в дальнейших делах. Чтобы она выполнила их должным образом, нам необходимо поставить её в определённые условия.       — Да ты издеваешься! Чёрт, вы и её хотите впутать в эти ваши «дела»?!       Мужчина настолько был возмущён, что перестал контролировать динамику своих речей. Бледная рука из цепких пальцев учёного была вырвана, и на лице последнего возникло недоумение.       — Мистер Фримен, если вы сейчас же не прекратите кричать так громко и не возымеете своё привычное хладнокровие, то мне придётся прибегнуть к некоторым… радикальным мерам.       С уходом леденящих пальцев стало холодней и тоскливей; хотелось их вернуть вместе с голосом. Не заставил долго себя ждать подступивший неведомо откуда испуг, но Фримен настойчиво сохранял мрачную непоколебимость. Возможно, у него на другие реакции просто кончились силы и энергия.       — На самом деле у нас было множество выдающихся кандидатов на эту роль и, не буду скрывать, вы тоже были в этом списке — на минуточку, в самом начале. Но, проанализировав ваши последние действия, мы с моими работодателями пришли к удручающим выводам, что вы с не будете справляться с новыми обязанностями должным образом. Однако мисс Вэнс более того — она практически была создана для этой роли.       Фримен прикусил разбитую губу и в отрицательном жесте покачал головой.       Мужчина в синем костюме сверкнул своими радужками, вглядываясь в чужие глаза надменным взглядом, после чего отобразил выражение задумчивости на своём лице: поджал губы, нахмурил тёмные брови и прищурил веки.       — В прочем, вас и вашу обиду тоже можно понять. Вследствие последних событий, вы начинаете понемногу адаптироваться к новым правилам нынешнего положения вещей, однако вы будете испытывать небольшой дискомфорт от осознания утраты прошедших годов и вашего… отрезка жизни. Вы отчаянно пытаетесь всеми силами держаться за те незначительные вещи из времён Чёрной Мезы, сохранившиеся до этого момента. Вы сейчас очень запутаны, мистер Фримен, и это вполне естественно.       Опираясь на колено, Гордон поднялся с пыльной травы и отошёл от своего собеседника на несколько шагов, оглядывая того грустными глазами. Тоска душила Фримена от всего происходящего. Глазные яблоки болели, грудь болела, руки, ноги, голова, ещё и жар накатил, заставляя солёные капли катиться со лба, но душа затмевала все это своими мучениями. Последние слова особенно зацепили несчастного учёного, ведь были полностью правдивы. Он в самом деле не хотел смерти Илая — не столько за сопереживание сиротке Аликс, сколько за собственные воспоминания. Тот чернокожий учёный ещё двадцать лет назад был для молодого Фримена наставником и чуть ли не отцом. А теперь ему искренне было жаль Вэнса, даже больше, чем остальных членов сопротивления.       Вслед за ним поднялся загадочный мужчина и, отряхивая свой классический костюм, продолжил:       — А знаете… Мы можем прибегнуть к незначительным изменениям. — таинственная личность приподняла уголки рта, непринуждённо улыбаясь. — Это придётся… Ладно, доктор Фримен, я готов пойти к вам на уступки.       Учёный воспрянул, и широко распахнул уставшие веки, сосредотачиваясь исключительно на словах его странного собеседника, оставляя без внимания посторонние шумы сухой травы и отдалённых суматошных людских вскриков. На самом деле, Гордон размышлял о возможной причине, по которой их до сих пор не нашли. Окружение не менялось, а они как сидели на краю базы — даже не за её пределами — так и сидели, не отвлекаясь ни на одну постороннюю душу. Но сейчас не это больше всего заботит мужчину.       — Однако, у меня есть парочка условий. — оглянув свой костюм последний раз, мужчина поправил галстук и его речь стала более серьёзной. — Я оставляю вас в спокойствии от сотрудничества и работы, предоставляя вам… свободу действий. Вы можете, в принципе, делать что захотите, за небольшим исключением.       Он сделал небольшую паузу и стал пугающе надвигаться на учёного, приближаясь чуть ли не вплотную, но последний не сдвинулся ни на миллиметр, словно скала.       — Вы не при каких условиях не будете препятствовать моей… деятельности и моим планам. Повторюсь: «Не при каких условиях», и это крайне важно. Взамен я могу сделать так, чтобы ваш… давний приятель оказался среди числа выживших. Никакого подвоха, мистер Фримен. Вы согласны?       Бледная ладонь была протянута Гордону. Тот кинул на неё презрительный взгляд, поразмыслив ещё пару секунд, и подал свою. Теперь он ожидал крупной подставы для себя, но другого выбора не существовало. С этой секунды Гордон мог вздохнуть спокойно.       — Вот мы и договорились.       — «Договорились».       Для них обоих наступила глухая тишина. Оба настойчиво молчали, но один по естественным причинам, а другой по неясным. Измученный учёный нехотя ожидал скорого ухода таинственного собеседника. На уме крутились банальные вопросы о так называемом «воскрешении» усопшего; много вариантов прикинул мужчина, но все они были, мягко говоря, невозможными. Воскресить человека не было под силу никому, даже этому типу с кейсом.       — И всё же, выглядите вы сейчас не очень. Вам… очень плохо?       Ещё бы было хорошо после произошедшего. Но да, с каждой минутой Фримен чувствовал себя хуже. Его истощённое тело продолжало с надеждой ожидать простого человеческого отдыха и лечения.       Разорвав рукопожатие, мужчина в синем костюме притянул учёного за загривок, опирая его голову на собственное плечо. Его немного леденящие пальцы стали механически массировали и приятно холодили горящую кожу Гордона.       — Вероятно, вас слегка лихорадит?       Фримен не сильно вслушивался в его риторические вопросы, он вообще не думал о происходящем и о том, что теперь отдыхает на плече у другого существа, которого на подкорках сознания хотел убить, но в то же время желал.       — Сейчас идут… тяжёлые времена для всех нас, мистер… Гордон. Но стоит помнить, что всё рано или поздно заканчивается. Для вас сейчас будет самым главным — это выжить. Но я в вас… в тебе не сомневаюсь. Всё будет, не волнуйтесь. А теперь пора прощаться.       Отступив от Гордона, он поднял свой чемодан и напоследок пристально взглянул в глаза учёного, после чего поспешно скрылся за ближайшим углом.       Фримен проводил его спину уставшими глазами. Он остался наедине с терзающими ощущениями одиночества и дальнейшей неизвестности. Надо было возвращаться обратно и снова брать в руки тяжёлое оружие, от которого у мужчины ноюще болели руки. Как же сейчас Гордон этого не хотел. Вдруг, перед глазами оказалась ослепительная вспышка, а все звуки слились в оглушающий высокий звон. Произошло это так быстро, что Фримен даже не успел среагировать, но закончилось ещё быстрее…       — Гордон! Гордон! Очнись, Гордон! Она исчезла, Гордон.       Очутившись вновь в ангаре с вертолётом, мужчина впал в ступор. Он не верил своим глазам, но перед ним в действительности стоял живой и настоящий Илай Вэнс, который суматошно разводил руками в приступах разъяренности и истерии.       — Она исчезла.       — «Что? Аликс? Как? Неужели он…»       — Сукин сын и его «непредвиденные последствия»!       Гордон ненароком повернул голову влево и увидел «его». Тот стоял с довольным лицом, снова высокомерно наблюдая свысока. Мужчина и не знал, что думать; происходило чёрт знает что. Он забрал девушку, а учёный не то, что рассчитывал на это в самую последнюю очередь, но даже не смел предполагать.       — Я так и знал. Когда я доберусь до него, я…       Фримен взглянул на Илая, после чего вернул свой взгляд на то место, где стоял его некогда собеседник, но тот уже пропал из поля зрения.       — Я убью его. Надо во всём разобраться. Сейчас же…       К ним подбежал Пёс, удерживая в своей механической лапе монтировку. Илай взял её и протянул Гордону.       — Давай, Гордон. У нас много работы.       Учёный взял увесистый предмет. Решимость постепенно стала набирать обороты, а адреналин вновь разлился по сосудам. Да, он договорился с той личностью, что не будет препятствовать его делам, но в данный момент это нарушение его принципов. Переступить через них для Гордона было страшным преступлением, и в первую очередь — против себя.       У Гордона Фримена не осталось слов — всё уже было сказано.