... И целый мир возненавидел, Чтобы тебя любить сильней. Михаил Юрьевич Лермонтов
***
Жизнь Реборна пошла по наклонной после злополучного лета и пеклого солнца Сахары. В тот день киллер едва не умер от обезвоживания и обильного кровотечения из-за разбившегося в пустыни вертолета с погибшим в то же мгновение пилотом, которого бы он прикончил в любом случае. Хотя бы за его кривые руки, не умеющие нормально держать рычаг под дулом пистолета. Он помнил, что уже был в шаге от смерти с устремившимися к ночному небосводу глазами и прижатой к раненному животу рукой, прежде чем «что-то» буквально вытолкнуло его вперед, в объятия рыдающего и нелепо кричащего что-то о том, что мудаки не умирают, несуразного Скалла. «Ну что за убожество», — пронеслось тогда в мыслях поморщившегося из-за попавшей на щеку кляксы потекшего грима Реборна, который был не в силах и пальцем пошевелить, дабы отстраниться от неприятного сердцу клоуна. «Ну что за милашка», — одновременно с ним кто-то сказал в ответ. Понять что что-то в этой ситуации определенно не так Реборн не успел. Сознание отключилось до того, как паранойя матерого киллера взвыла красной сиреной. Да и все что его волновало на следующее нерадостное утро — это как разобраться с крупно опростоволосившимся клиентом, которого пустить на корм рыбам было бы излишне милостиво, учитывая его репутацию Лучшего Киллера Современности. Разрываясь между желаниями переломать пустоголовому дону Николо все его косточки или же заживо сжечь в собственном особняке, он невольно отвлекся на усердно копавшегося со старыми дискетами у телевизора каскадера, а если точнее, то на две аппетитные половинки соблазнительно выступающие сквозь кожаный фиолетовый комбинезон. Во рту предательски стало сухо. Как в той пустыне, из которой он с таким трудом выбрался. И несмотря на то, насколько богатый опыт имелся за плечами известного плейбоя, ему все равно захотелось отчего-то нервно сглотнуть, жадно втянув ноздрями еще не до конца изученные, но уже притягивающие внимание феромоны. — …подавители, — с трудом выдавил он из себя, откидываясь на пропитанную ядовитым запахом синтетических лекарств подушку больничной кровати. — Что? — наивно распахнул глаза тут же подскочивший к нему омега, доверчиво прильнув к напряженной руке тяжело дышащего итальянца. — Говорю прими подавители, придурок, — грубо оттолкнув того от себя, сорвался на глухой рык Реборн, брезгливо махнув рукой. — Провонял здесь все своим запахом, словно в канализации. Резко вздрогнув и поджав задрожавшие от расползающейся внутри обиды губы, будто бы обычные слова сумели нанести ему физический вред, Скалл уязвленно ощетинился, поглубже спрятав печальный блеск в помрачневших глазах: — Что бы ты там обо не думал, но я не настолько «безмозглый гражданский», чтобы не следить за графиком своего цикла или не принимать предписанную врачом дозу лекарств. — Так ты принял? Вместо ответа парень порывисто бросил в него зажатую в маленьких ручках коробку с диском и бессвязно крикнув о том, что зря за него беспокоился, умчался на выход с твердым намерением больше не возвращаться. Проследив за тем, как быстро скрылась чужая задница за проемом громко захлопнувшейся двери, Реборн устало вздохнул, силясь распробовать исчезающий в воздухе сладковатый аромат бензола. «Так бы и сжала ее», — тоскливо отозвалось в его мыслях, на что он несдержанно застонал, обреченно зарываясь горящим от возбуждения лицом в подушку. Кем бы ни являлся этот раздражающе нахальный голос, одно было ясно уже сейчас — проблем он принесет немало.***
Говоря откровенным языком, до появления всех этих пошлых фраз и двусмысленных намеков, настойчиво проскальзывающих при одном только появлении вездесущего каскадера, Реборн никогда не рассматривал этого нескладного, непутевого мальчишку в образе омеги. В Скалле отсутствовала материнская ласка Луче, спрятавшаяся в глубине ее лучистых голубых глазах, природная грация Вайпер даже при наличии безразмерного черного балахона и набиравшей обороты красота малышки Бьянки. Если быть точнее, то этот самовлюбленный сопляк являлся олицетворением антонима этого слова. Безалаберный, стоит только сосчитать количество проваленных миссий из-за его бестолковости. Грубый, хотя бы за то, как тот осмеливается поднять на него вызывающе дерзкий взгляд, споря из-за какой-нибудь глупой мелочи, несмотря на то, что у самого поджилки от страха трясутся из-за одного жалкого взгляда из-под полов федоры. И глупый. Просто тупой без меры. «Очаровательно тупой». Кивнув, он рефлекторно повторил это в мыслях, отдаленно отмечая, что при всех своих недостатках, Скалл вызывал как минимум симпатию, как максимум невыносимое желание предъявить на него свои права и запереть в каком-нибудь хорошо оснащенном бункере. Стоп, что? Очаровательный? В здравом уме он бы никогда в жизни не сказал этого ненужного сентиментального слова. Что в очередной раз доказывало, голос в голове Реборна был влюблен в Скалла. Это был общеизвестный факт, что его абсолютно не беспокоило, если бы не один неприятный нюанс: этот мерзкий, невыносимый голос в частности являлся его внутренним альфой. Прежде тот редко давал о себе знать, лишь в периоды гона или ударившего в голову адреналина пускаясь на гортанно низкое рычание и освобождение длинных хищных клыков, поэтому такая резкая перемена не могла не насторожить. К сожалению, что лукаво ухмыляющийся Шамал, что заинтригованно щурившийся Верде не обнаружили ничего опасного, кроме разве что дикого, на грани одержимости плотского влечения к беспечному фиолеотоволосому омеге. Которое привело к тому, что они напряженно стояли друг напротив друга в пустом коридоре недалеко от ванной комнаты. Против воли итальянец шумно вдохнул ничем не покрытый запах сладкого бензина, мрачно прищурив глаза от странного томления внизу живота. — Я... я забыл принять подавители, — жалко пролепетал сжавшийся Скалл, смущенно прикрывая отсутствие блокирующего запах пластыря на стыке плеча и шеи. Ничем не защищенных, пленительных паховых желез, при одном укусе которых можно было бы присвоить себе этого легкомысленного дурачка навеки вечные. — Теперь понятно, — сглотнув, расплылся в насмешливой усмешке Реборн. — Откуда эта вонь. — Сэмпай! — в показном возмущении вскинулся было тот, но напоровшись на яростный, прибивающий на место взор, мигом сдулся, боязливо оглянувшись в поисках любой помощи. «Правильно», — удовлетворенно подумал Реборн. — «Ты должен меня бояться, маленький наивный омега». Он собирался сказать ему, что от одного его вида у него внутренности спазмом сводит, причем отнюдь не из радостных чувств, ведь будь на то его воля, Скалл бы и шага в особняк Аркобалено не ступил из-за собственной никчемности. Он собирался сказать, что порой его выворачивает от отвратительного запаха бензина и вообще по шкале от одного до десяти, насколько естественно иметь такой не присущий собственному же полу уродливый запах? Он собирался сказать много оскорбительных фраз, которые скопилось приличное множество за время соседства с невыносимым зверем, но в глазах потемнело до того, как распахнулся его рот. А когда Аркобалено Солнца пришел в себя, было уже поздно — на него уже взирали с тихим восхищением в блестящих аметистовых глазах, в которых медленно растекалось незнакомое ему доселе чувство — надежда. Его гребанный альфа дал этому идиоту, то что он презирал больше всего — веру в то, что из их отношений может что-то получится. И этого Реборн уже стерпеть не мог. Какую бы важную роль не занимал в его жизни внутренний зверь, но вмешиваться в его личную жизнь права не имеет никто. — Спасибо. Уже тянувшийся к пистолету киллер удивленно моргнул, не веря в проскользнувшие в чужом голосе ноты стеснения. — Мне никто никогда этого не говорил, Реборн-сэмпай, — покраснев пуще прежнего, неловко, растерянно и до безумия нелепо, но искренне улыбнулся Скалл, ероша свою макушку. — Ты первый, кто увидел меня таким какой я есть. «Я тоже люблю тебя, солнышко», — нежно разнеслось в его сознании в такт предательски замершему сердцу. И это неожиданно сильно ударило по внешнему спокойствию Аркобалено Солнца. Иначе объяснить свою ладонь, неуклюже упавшую на фиолетовый бардак на голове каскадера, он не мог. Наверное, его нестабильный эмоциональный фон происки раздражающей внутренней ипостаси.***
Было ли это наказанием за все свершенные грехи или нет, но факт оставался фактом. Один пустоголовый, непонятно что значавший из себя идиот был твердо намерен связать с ним крепкие узы так называемой «любви», так смешно воспеваемой в народе. Он дебильно смеялся над каждым не так сказанным им словом, по-детски дул губы, когда Реборн не уставал спихивать его со своих колен, и нелепо прихорашивался от любой похвалы, даже если это происходило прямо на поле битвы в окружении недоуменно хлопавших глазами противников на мило улыбавшегося омегу, испачканного в чужой крови. С ужасом Реборн начал осознавать, что Скалл вел себя так, будто бы за ним ухаживали. И кто? Несравненный плейбой, возможно перетрахавшийся со всей Сицилией. «Это все твоя вина», — рычал он в сторону бесстыдно хихикающего в уме голоса, когда его уверения о том, что они не встречаются нагло, проигнорировали под строй дружных смешков хитро переглядывающихся друг с другом Аркобалено. Что было последней точкой кипения. Резко захлопнув за собой дверь в один из ставших обыденных вечеров, киллер предусмотрительно запер комнату, мысленно подсчитав отсчет до своего гона, который должен был начаться с минуты на минуту. Быть может, именно по этой причине он чувствовал себя так тяжело. Отчаянно хотелось зарыться носом в беспорядочную копну чужих волос и собственнически схватив стройные подтянутые бедра, разорвать этот дрянной латексный костюм до жалких лоскутков, чтобы никто не видел то, на что смотреть право имел только он один. Зажмурившись, Реборн медленно опустил руку на стоящий колом член, который можно было ощутить даже сквозь толстый слой строгого костюма, ткань которого неприятно давила на горящую промежность. Он не был одним из тех уникумов, которым нравилось полное отсутствие пышных грудей и наличие сексуальной не менее пышной задницы с розовой неисследованной дырочкой, которую такой идиотина вроде Скалла, наверняка никогда не ласкал. А ему бы хотелось. Реборн был бы даже не против, чтобы тот сел на его лицо. Чисто ради того, чтобы полюбоваться как тот будет задыхаться от нехватки воздуха и переизбытка чувств, умоляя наконец всадить в него узел. Распухший от его семени живот Скалла представлялся до боли заманчиво. Несмотря на то, что омеги-мужчины ни за что бы не привлекли его внимание. Скалл просто… был исключением из правил. Раздавшийся у двери стук только подтвердил его слова. Какой омега добровольно кинется за альфой, который находился в предварительном состоянии гона? — Реборн-сэмпай! — едва не завилял тот невидимым хвостом, перестав наконец обрушивать сумасшедшие удары на бедную дверцу, когда он открыл дверь. — Я знаю, что у вас скоро наступит гон и хотел бы провести его вместе. К-как п-пара! — Пара, говоришь, — прислонившись к проему двери, задумчиво протянул Реборн, растекаясь в недоброй ухмылке. — Шестерка, тебе хотя бы известно, что происходит с организмом доминантного альфы в такие дни? В диком состоянии он неконтролируем. Реборн мог заявить это с полной уверенностью и самоотдачей, ведь сам не раз просыпался в самом что ни на есть настоящем мессиве к концу таких дней. Порой его агрессия заходила так далеко, что он мог изуродовать, а то и убить собственных любовников, что, правда, несильно его беспокоило. Да и учитывая пылкую влюбленность внутреннего зверя, Скалла тот вряд ли убьет. Разве что затрахает до смерти, причем так, что неопытный незрелый мальчишка собственной тени затем шугаться будет, не раз разорвав свое отверстие от количества узлов, которые он «милостиво» подарит. Вряд ли этот самоубийца осознает на что идет. Ни для кого не было секретом, что их шестерка являлся девственником (следует подчеркнуть «вечным», потому что он бы скорее сдох, чем позволил кому-нибудь дорваться до его слуги), поэтому с настоящим недельным голодом озверевшего до ласки истинного партнера альфы еще никогда не сталкивался. Реборн, конечно, сомневался, что они истинные, но подгадить этому возомнившему себе невесть что зверю хотелось. Как и проучить чрезмерно наивного, прилипчивого каскадера. — Ладно, — небрежно качнул головой по направлению смятых простыней. — Проходи. Скалл в последний раз оглянулся назад и убедившись в том, что от превосходящего по всем силовым показателям альфы все равно не сбежать, торопливо унесся к кровати, с наслаждением укутавшись в пуховое одеяло, пахнущее горьким ароматом кофейных зерен и мускатных орехов. Громкого хлопка двери и хищно прищурившихся глаз он благоразумно решил не замечать. . . . На утро Реборн проснулся от ненавистной песни Бритни Спирс и ощущения веса тяжелого тела на груди, тихо хихикающего прямо у его уха. Он лениво приоткрыл заспанные глаза, гадая над отсутствием привычной усталости, и натолкнувшись взглядом на розовые ногти на руках Скалла, презрительно скривил уста. Какой идиот вообще красит себе ногти в период гона безумного альфы? Приподнявшись на локтях и потянувшись большой ладонью, чтобы прикрыть сонный зевок, он запоздало нахмурился, видя точно такой же цвет на его ногтях. — О, детка, ты уже проснулся? — счастливо заулыбался Скалл, чмокнув его в недовольно поджатые сухие губы, отложив в сторону новомодный журнал. — Мне очень понравился твой гон. Вечеринка была просто улетная! Нам повезло, что особняк находится в лесу, иначе бы соседи доложили бы обо всем полиции, ха-ха. — Вечеринка? — металлическим тоном повторил он в ответ с дергающейся бровью. — Ты говорил мне, что у тебя будут пробелы в памяти, поэтому мы сняли все на камеру, — и спешно достав из-под кровати видеокамеру, возбужденно поддался вперед. — Хочешь посмотреть? Эта запись теперь у всех Аркобалено! Теперь понятно, почему в его спальню заглядывало несколько их коллег, буравя его странным то ли смешливым, то ли обеспокоенным взором. — Вот-вот, смотри, — указал Скалл на экран. — Именно на этой минуте ты объявил, что хочешь закатить пижамную вечеринку. Ах, да, как он мог забыть. Отныне его внутренним альфой являлась инфантильная зловредная девица с розовой кашей вместо мозгов.