Возвращение

Не верилось и не думалось, что это возможно после всего, но Белый город всё ещё знаком. Знаком не той ночью, когда темнота и огни непривычно и пугающе меняли его облик и лица живущих, нет: город знаком живо, давней памятью, дорогой и мелочной в своей привязанности. Тёплая белизна из детства каким-то чудом не повыветрилась до конца. Небо роняет звёзды, и Море теряет ритм своей вечной мелодии, а время корчится вокруг, точно лист на ветру, точно зверь, подраненый дурной рукой, и весь мир, иссечённый почти видимыми теперь трещинами, тоненько звенит на грани слуха, точно лопнуть готовое стекло. А белизна памятная всё ещё здесь. Та самая, эхо потерянного покоя. Она откликается в плитах на улицах, в плетениии изменчивых дорожек, в кладке древних стен, углы и изгибы которых, давняя прихоть искусных мастеров нолдор, по-прежнему будто впитывают и возвращают свет. Знакомо белеет пыль, обнимающая сапоги, и чуется: она как когда-то будет нежить теплом босые ноги, только разуйся. Как давно это было. Белый цвет спорит с мечущимся тёмным огнём медленно угасающей битвы живым пламенем цветущих садов. Нынче в городе смешиваются осень и весна, и осень кажется дивом, которое один из них никогда не видел, а другой надолго оставил, а весна та самая, прежняя, общая, и роняют груши, яблони да вишни и на тёмную рабочую рубаху Феанаро, и на измятый боевой доспех Нолофинвэ белое, белое, белое — как в юности. Тирион тих — и тишина тоже кажется белой, точно вершины гор в лучшие времена. Белый город встречает их молчанием, но и оно до странности приветливое, родное, что-то надёжное в сошедшем с ума мире. Время истекает неподвижными гаснущими звёздами. Оно почти и не существует — так сказал Феанаро, и Нолофинвэ знает, что он прав, но всё равно думает: осталось ведь ещё и осталось мало, успеть бы. «Точно успеем, чего там» — говорит Феанаро, и глаза у него шалые, живые, и пламень его духа сейчас больше не обжигающий, тоже белый, видится Нолофинвэ исподволь. Время безнадёжно спуталось, и вот он — единственный Белый город, столько раз повторённый в том будущем, которое ждало за Морем. Время умирает, и будущее прошло, и минувшее не наступит вновь. И города те — отражение памяти об этом утраченом белом, встали, красовались и рухнули в срок, а их родной Город всё прячет в проулках, на башнях, в садах и в пыли прежнюю, настоящую, всё пережившую белизну. Белое, белое, белое — это не лёд и не дерево плачущих смолой кораблей — это древние сады заметают осыпающимся цветом мраморные мостовые и осеннюю, красную и золотую листву. Это ветер последними редкими вздохами ластится к знамёнам, на которых нет разрозненных гербов. Это на знакомом пороге (успели, а ты боялся — говорит Феанаро) сидит и упрямо ждёт их домой... Белое всегда было ему к лицу, и не носил украшений, одних волос, золотых, материных — хватало. Белое-белое-белое, другое, до слёз слепящее: младший встаёт, почти прозрачный от этой белизны, веков и ожидания, он старше, чем они оба когда-либо могли его вообразить, и нет уже в волосах золота. Только глаза совсем прежние. И Нолофинвэ не успевает даже немножко обеспокоиться кажущейся хрупкостью, и хоть кому-то сказать "осторожнее": снова теплом откликается и эта, новая белизна — Арафинвэ шагает вперёд и, не колеблясь, обнимает их обоих.