Чёрная желчь

Он принёс ей подарок: огромный раскрывшийся цветок, похожий на лилию, которому, казалось, не хватало воздуха в вмешающем его горшке. Из сердцевины сочилась желчь, странная на вид и горячая, как воск, - как из всего, что Мор создавал. Он поставил цветок на стол и отошёл на пару шагов. - Спасибо, - сказала Нэнси чересчур, пожалуй, серьёзно: она ведь знала, что ему хочется сделать ей приятное. - Это очень красиво, - добавила она, чтобы смягчить тон своего голоса. Талбот издал одно из своих нечленораздельных урчаний, значащих, что он рад это слышать; после чего он неловко, как-то боком вышел из ее комнаты. Желчь капала на стол, оставляя после себя ярко-оранжевые следы. Нэнси подперла голову рукой и долго, долго рассматривала цветок, гордо вздыбивший лепестки вверх. Она думала - обо всем и ни о чем сразу. Ход времени был потерян, поэтому Нэнси не знала, сколько прошло времени с тех пор, как они однажды решили пробраться в мастерскую Мора - а она затем осталась и поселилась здесь на постоянной основе. Нэнси всегда хорошо давалась химия; она даже изучала ее за пределами школьной программы. Талбот сам предложил помогать ему, когда увидел, что Нэнси многое в этом понимает; он никогда никого не обучал, но теперь, когда впереди не было ничего, кроме вечной пустоты, он решил, что может попробовать. А когда контакт был окончательно налажен, Нэнси попросила разрешения обосноваться здесь: ей все равно не к кому было возвращаться. Проведя в прострации довольно долгое время, Нэнси наконец поднялась, чтобы заняться своей рутинной вечерней работой. Все нужно было привести в порядок и вернуть на свои места. Но она научилась справляться с этим быстро, чтобы затем пойти к своему учителю и спросить, не нужно ли ему что-нибудь. Талбот общался с ней знаками или оставлял записки. Сейчас он только качнул головой, когда Нэнси задала свой обычный вопрос. - Мне правда понравился цветок, - решила сказать она, видя, что Мор горбится больше обычного и выглядит унылым. - Я никогда не видела ничего подобного. Это была правда. Талбот повернулся, вперив в неё свои лихорадочно горящие провалы глаз, и кивнул снова. Нэнси оставила его, зная, что ничто он не ценит так, как свое одиночество, и у себя в комнате ещё разглядывала цветок, слегка горящий в темноте. Талбот никогда не спал, и засыпала и просыпалась Нэнси под звуки его тихих шагов. Утром Нэнси долго не могла заставить себя встать. С ней случалось такое и дома, но она никогда всерьёз не задумывалась о причинах. Талбот заглянул к ней, думая, что она заболела, и тогда Нэнси кое-как поднялась. Завтракала она всегда одна, после чего либо помогала ему с одним из своих экспериментов, либо занималась чем-то другим; Талбот охотно делился с ней своими книгами, снабдил ее даже красками и бумагой. Но сегодня Нэнси ничего из этого не хотелось. Ее внимание неизменно приковывал цветок, такой сочный и яркий, что больно было на него смотреть - и все же она продолжала это делать. Видя, что она не в настроении, Талбот, начеркав что-то в дневнике, предложил ей пройтись, если хочется; сам он не любил этого делать и выходил, только если Сущность призывала его на очередной матч. - Пожалуй, я лучше останусь, - ответила Нэнси. Тогда он написал что-то ещё. "Скоро я сделаю для тебя целую оранжерею". Она прочитала и улыбнулась. Талбот все-таки был очень милым. Всегда, когда Нэнси об этом думала, ей становилось жаль его - жаль того, чем он стал. Мор боялся даже коснуться ее, как будто с ней могло произойти то же, что и с ним, но часто Нэнси замечала, что его рука невольно тянется к ее. Из упрямства Талбот ни за что бы в этом не признался, но она была куда внимательнее, чем он думал. Вот и сейчас Талбот сделал неосторожное движение и сразу же, словно устыдившись этого, отвернулся и быстро ушёл, оставив ее одну. Нэнси опустилась за стол и положила голову на согнутые руки. Теперь она часто ощущала в ней тяжесть. Эта тяжесть, в свою очередь, вызывала острое желание лечь. Было что-то ужасное в том, что они все здесь застряли, и одновременно что-то забавное: словно ниша во времени и пространстве, или массовая галлюцинация без начала и конца. Иногда Нэнси хотела проснуться у себя дома, но чаще ей хотелось совершенно другого: закрыть глаза и больше никогда не открывать их. Но здесь нельзя было умереть - по крайней мере, никому ещё не удавалось. Нэнси знала, что подобные попытки были. Она и сама пыталась, только никому об этом не рассказала. Но после темноты, оказывается, мог быть свет; чем бы ни было это место, оно не собиралось так просто отпускать их. Смерть в матче не была настоящей; скорее нечто, похожее на непродолжительную кому, после которой оказываешься там же, откуда и начал. Думать о забвении стало соблазнительно. Лелеять надежду о побеге - глупо и бессмысленно. Всё, что у неё оставалось - моровые цветы и собственно сам Мор, который боялся до неё дотронуться. Может быть, это она вредна для него, а не наоборот, - ведь Нэнси хорошо себя знала и чувствовала, что всегда была немного гнилой. Этот запах... Должно быть, он просочился сквозь поры. Но все-таки Талбот любил ее общество. Он растил для неё целый сад. Он дорожил ею и всегда отпускал, если им случалось оказаться в одном матче. Не мог заставить себя даже ударить ее. А иногда ей этого хотелось. Нэнси встала и отправилась посмотреть, чем он занят. Низко наклонившись над столом, Талбот что-то перебирал. С порога она очень хорошо видела каждый его нарыв, прорывающийся сквозь дряхлую ткань накидки. Это не вызывало в ней отвращения, как в былые времена. Нэнси тихо зашла в комнату, прикрыла дверь и опустилась на табурет у стола. Он не оторвался от работы, но на секунду взглянул на неё. Ее хрупкая, тщедушная фигурка тонула во мраке; упавший на лицо темно-каштановый локон, наоборот, был крепко схвачен светом лампы. Мор неуверенно протянул к ней руку и заправил локон за ухо; а затем, осмелев, погладил по щеке. Слеза тихо и незаметно прочертила путь по ее лицу. Нэнси сама не знала, почему плакала, и оттерла глаза только тогда, когда их затянула мутная пелена. Тёплая ладонь Талбота провела по ее волосам, ненавязчиво, почти невесомо. Она чувствовала, что он ее понимает. Может быть, всегда понимал. Нэнси осторожно взяла его руку в свои. Талбот неотрывно смотрел на нее. Из его чудовищного рта, как с лепестка цветка, капала желчь. Ночью, распахнув двери их неказистого жилища, Нэнси, босая, вышла на улицу - и свернула в тот закуток, где Талбот разбил пока небольшой сад. Холод схватывал ее кожу, заставлял подрагивать и физически умолять о тепле. Нэнси ступила на ледяную, рыхлую землю. Цветы мирно спали, ожидая редкого здесь солнца. Она села, а затем и легла, положив голову на мягкую, как пух, почву. Так боль отступала. Прислушавшись, Нэнси могла ощутить, как что-то, глубоко в земле, растет. Тело постепенно сковывало, но она все-таки продолжала лежать и слушать. Ей бы хотелось стать одним из таких цветков; она всегда такой и была. Когда Талбот подобрал ее, чтобы отнести обратно в дом, Нэнси уже спала. Он бережно вернул ее в постель, укрыл и ненадолго склонил голову на слабо вздымающуюся грудь. Так ему было хорошо слышно ее сердцебиение, успокаивающий и почти что нежный звук. Талбот посидел с ней еще немного, после чего тихо ушел, чтобы не разбудить. Она сама пришла к нему, и хотя Мор никогда не ложился в постель, он сделал это ради нее. Обнаженное тело Нэнси прижалось к его собственному, обезображенному болезнью, и она обхватила его обеими руками. Талбот осторожно ее обнял. Ее шумное дыхание разрезало тишину комнаты напополам. Она плакала. Мор гладил ее по волосам до тех пор, пока она не уснула. Затем отодвинулся, чтобы проверить, что на ее коже ничего не проступило. Во сне Нэнси выглядела абсолютно безмятежной. Талбот приподнялся, сел на кровати. Где-то там, в ночном безмолвии, неслышно росли цветы.