***
— …ходили слухи, что его даже вызвали на дуэль! — А что же он? — Не явился. Александр подхватил бокал с подноса и, вроде невзначай, занял место поближе к компании, так интересно и активно обсуждающей кого-то незнакомого, но явно очень известного в узких кругах. Питер уважал и любил все прелести светской жизни. Балы, конечно же, особенно. И так невольно его страстью стали сплетни: не столь обыденные, которыми заняты умы обычного народа (кто какие платья носит, у кого сколько чинов), а удостоенные чести быть поднятыми на обсуждение другими городами. По правде говоря, Александра в первую очередь привлекла Казань: ей Питер был склонен доверять больше, чем остальным собравшимся. Петербург так-то спокойно вальсировал с одной знатной особой, полностью отдаваясь музыке и темпу танца, когда краем глаза заметил Камалию, удивлённо выслушивающую что-то от Тулы. Стоило Алёне свою речь закончить, Казань засмеялась, пожалуй, даже чересчур откровенно, чем привлекла к себе внимание не только Александра. Но всем посторонним было всё равно, а вот Питеру — нет. — Я совсем не удивлена, что дамы соглашаются, — Оксана взволнованно бегает взглядом по залу. — Но я не думала, что он такой… — Я тоже, — Казань усмехнулась. — Не думала. — Если память не подводит, вы были вместе. — Были, — Камалия продолжает говорить сквозь смех и так светится-сияет. — И я всё-таки смогла его чему-то научить. — Довела Михаила Юрьевича до распутной жизни. Александр едва не подавился шампанским, когда до слуха донеслось знакомое имя. Он нервно поправил воротник и, подобно Иваново, внимательно всмотрелся в кружащие пары, выискивая Москву. — Вон там! — воскликнула Тула, указав рукой куда-то в сторону. Александр держался поодаль, но душой почувствовал, куда надо посмотреть. — Вряд ли они будут обсуждать, как изменилась Россия за прошедший век. Михаил Юрьевич, придерживая под руку достаточно милую девушку, направлялся в сторону выхода. Александр был не глупым, а Москва лучше бы действительно решил пожаловаться на Романовых случайной встречной.***
Потому что воспринимать Михаила Юрьевича как раньше уже не получалось. Казань потом, в личном разговоре с Питером, опровергла все его сомнения и подтвердила опасения: Москва блядует. Александр успокаивал себя тем, что он слишком извратил в своих мыслях услышанное, надумал лишнего, но Камалия уничтожила все эти смутные надежды и светлый образ любимого наставника. Михаил Юрьевич утром обсуждает с Петербургом, куда направить войска дальше после осады Эривани, а вечером касается своими золотыми руками кого-то неизвестного в самых запретных местах. Александр считал себя слишком правильным, но карты сложились так: он как раз в том возрасте, когда мысли о том самом запретном-греховном привлекали и манили. Михаил Юрьевич тоже. Господь, да лучше бы Москва трогал Александра, а не каких-то смертных. Поговаривают, что ещё и замужних. И когда в следующий раз Михаил Юрьевич собирался уезжать обратно, Петербург уже точно знал, чем именно Москва в своё свободное время занимается. И это осознание было слишком тяжёлым для неподготовленного Александра. В плане, он был подготовлен к тому, что жизнь бывает жестока, но Михаил Юрьевич всегда был за гранью этой жизни. Слишком уж хороший и невероятный. Он даже Библию наизусть знает! А ещё наверняка знает, как громко могут стенать женщины от наслаж- нет, всё, хватит. — Что-то Вас тревожит, Александр Петрович? — Михаил Юрьевич поднимает свой невозможно кристально-чистый-ясный взгляд на Питер и расслабленно улыбается ему. Конечно, расслабленно, все ведь понимают, как он проведёт эти месяца вне столицы. — Нет, — ломающимся тоном ответит Александр.***
Александра в целом ломало, а не только его голос. Загоняться долго он, конечно, не мог. Дни складывались в месяцы, месяцы — в года, и мысль о том, что Москва пользуется особой любовью и вниманием у столичных и всех остальных красоток, перестала ломать милое мироощущение Питера. Но каждый раз, когда Михаил Юрьевич уводил кого-то с бала или пропадал в городе, Александр знал, что это неспроста. Даже вдали ото всех, в уютной загородной резиденции, наедине друг с другом, в самый разгар зимы, когда кажется, что мир существует только для двоих: для Санкт-Петербурга и его обожаемого наставника, — Михаил Юрьевич всё равно умудрялся пропадать. На улице шёл снег, сугробы были уже по колено, а внутри дома тепло и уютно. Александр видел в мечтах, как они с Москвой проводят долгие вечера за обсуждением литературы, военного дела или, впрочем, о сплетнях тоже можно было поговорить. Питеру жизненно необходимо было пересказать Михаилу Юрьевичу скандальные заявления Парижа. Но Москва взял и уехал к ближайшей цивилизации, оставив Александра наедине со своим возмущением. Вернулся поздно, Петербург на тот момент уже спал. А утром думал: в теории, хватило бы Михаилу Юрьевичу наглости привести женщину для своих греховных утех сюда, в дом? Потому что, кажется, во дворец однажды привозил.***
Александр бы хотел осуждать девушек, которые с Москвой теряют честь, но не мог. Смотрел в эти сверкающие глаза, видел эту силу, ощущал эту мудрость, и приходил к выводу, что, наверное, он бы тоже не смог устоять. О Михаиле Юрьевиче ведь каждый мечтает, разве нет? Петербург особенно хорошо это замечал, когда Москва выходил в свет на важных мероприятиях. Вроде, это всё ещё обычные танцы и беседы, но когда они устраиваются с подачи уважаемых господ, автоматически становились важными. Всё высшее общество съезжается, и Михаил Юрьевич — не исключение. Александр, правда, замечал, что не только он знает о делах Москвы. Очевидно, он так уже не первый год живёт ведь… Говорят, ему подливали яд в вино, чтобы отомстить за честь жены. (Выжил, логично) Говорят, в его руках девушки тают и растворяются, теряя связь с реальностью. Говорят, он сошёл с ума. Говорят, он очень уважаемый человек. Говорят, его обаяние способно лишить дара речи любого. Говорят очень многое, и Александр впитывает в себя эти слухи. Он желал наконец-то расслабиться, утомлённый военными делами, но окружающие только сильнее вгоняли в тоску. Шампанское мысли не путало, танцы не развлекали, и жизнь вообще была тусклой, пока Михаил Юрьевич кружил с аристократическими незнакомками, стрелял глазками и колко отвечал на все обвинения. Нет, надо иметь наглость, чтобы в один момент цитировать что-то из священных писаний, доказывая свою святость, а в следующий — вытягивать из толпы девушку на свой вкус. Во-первых, Михаил Юрьевич откровенно насмехается. Во-вторых, откуда в нём столько страсти?***
Александра мелко трясёт. А Москва медленно ведёт руками вниз, нежно-нежно касаясь подушечками пальцев рёбер, торса, изгибов тела. Он осторожно нависает сверху, целуя глубоко, со всей любовью и чувственностью, уважая несмелые попытки Петербурга попробовать с языком. Александра выгибает. А Москва прикусывает мочку его уха, опаляет тёплым дыханием и скользит губами к шее, ключицам, ко всему, что можно ласкать и трогать. Все движения Михаила выверенные и правильные: он будто заранее знает, как будет лучше. Для него прелюдии — любимая игра, правила которой он знает наизусть. Александр не знает, куда себя деть, задыхаясь от наслаждения. Тает и растворяется, теряя связь с реальностью. Особенно, когда Михаил оказывается где-то меж разведённых ног; касается губами, бережно и мягко гладит, заставляя Питер откровенно просить большего. Только тогда Москве блядство прощается. Потому что умничка, практиковался, чтобы потом возвышать до небес исключительно Санкт-Петербург.***
Александр понял, откуда в Москве было столько страсти. В нём теперь тоже.