— А ты не замечаешь? Ты — лишь половина человека. И живешь половину жизни. О’Бенг — темному Стивену Стрэнджу
Говорят, в одиночном заключении можно сойти с ума. Человеческое сознание не терпит пустоты. Сотни тысяч лет эволюция выковывала человеческий мозг как инструмент с безграничными способностями поглощать информацию и улавливать тончайшие причинно-следственные связи между событиями окружающего мира. Даже там, где они прямо противоречат органам чувств — как с движением Земли, или даже там, где этих связей нет вовсе — ведь, например, фигур из облаков или роскошных закатов не существует. Есть лишь случайная комбинация конденсатов водяных паров и преломление солнечных лучей в земной атмосфере. И все же люди видели и облака, и прекрасные закаты, и столь же прекрасные рассветы. Не могли не видеть. Так как там, где нет ни смысла, ни формы, ни содержания, ничего, что могла бы поглощать и перерабатывать болванка человеческого мозга — она из себя самой породит любой смысл, форму и содержание. Чтобы потом их воспринять и переработать. Этот механизм невозможно остановить. Поэтому — да, одиночное заключение или сенсорная депривация способны вызвать галлюцинации с той же степенью надежности, что и некоторые чудо-порошки. Стрэндж всё это знал. Именно это циничное и рациональное умение видеть изнанку мироздания и осознавать, насколько легко принять за чудо случайное совпадение или ошибку восприятия — когда-то сделало его гениальным ученым с не самым легким характером. «Все подвергай сомнению» — кредо научного образа мысли. И оно же заставило отрицать существование магии («Что было в чае? Псилоцибин, ЛСД?») до того момента, пока Стивена буквально не ткнули в нее носом. Вот только успех в овладении мистическими искусствами к нему начал приходить только тогда, когда он осознал магию не как чудо — прекрасное и невозможное, а как такую же обыденную часть мироздания со столь же стальными и безучастными законами. Просто для обнаружения которых требуются особые инструменты. «Чудес… на свете… не бывает… Во всяком… случае… не для самих… волшебников….» В конечном итоге — целого мира оказалось мало, чтобы совершить хотя бы одно маленькое чудо, пересмотреть и отменить всего один миг. Но понимание чего-то одним лишь умом еще не означает подлинного понимания — мысль, которую в него методично пыталась вбить Древняя, и смысл которой Стивен по-настоящему начал осознавать только сейчас. Видимо, в глубине души он — Стивен Винсент Стрэндж, Верховный чародей Земли — считающий себя если не умнее, то уж точно сильнее (ведь столько столетий было на это потрачено!) всех — был столь же наивен, как и любой из людей. Раз до последнего верил в невозможное. Что ж… теперь у него впереди целая вечность, чтобы примириться с этой мыслью. Примиряться не хотелось. Хотелось обо всем забыть. Погрузить сознание в вечный сон — в надежде, что из этого сна родится хотя бы иллюзия погубленного им мира. Греза, галлюцинация, в которой он сможет забыться. Но Стивен лишил себя и этой последней милости. Ведь по-настоящему он в этой темнице заперт не один. Если не телом — то духом и сознанием. Поэтому ни сон, ни медитация, ни самообман мозга, ошалевшего от окружавшей его абсолютной пустоты, ему не светят. В клетке физического и астрального тела Стрэнджа были заточены тысячи магических созданий. И все до единого только и ждали возможности взять над ним верх или вырваться на свободу. Если, конечно, это Ничто посреди Нигде можно назвать свободой. Они вторгались в его мысли, мешая сосредоточиться. Они кричали, хрипели, рычали, умоляли, проклинали, рыдали, угрожали, соблазняли. Они издевались и смеялись над ним. Не оставляли в покое ни на мгновение. Не давали забыться ни на миг. Каждый из них стал отравленным жалом, раз за разом ранящим его память и горе. Их ярость, гнев, ненависть, страх кружили вокруг его «Я», словно буря вокруг крохотного домика Дороти из старой сказки, грозя смять, растерзать, размести в щепки. Как запоздало понимал сейчас Стивен — из-за этой какофонии у него в голове он уже давно не мог ясно слышать свои собственные мысли. Вместо них осталось лишь вбитое куда-то на уровень гипоталамуса стремление достичь своей цели любой ценой. «Только Кристина имеет значение». А теперь и того не осталось. Ни цели, ни Кристины, ни Вселенной, которую он должен был защищать. Часто ему казалось, что давно нет и уже его самого, осталась лишь оболочка, которая держится лишь потому, что за эти годы в нее была вложена почти вся магия Земли. И эта шкура — задубевшая, одеревеневшая — по старой памяти сохраняет внешнюю форму, хотя внутри остались лишь труха и пыль. «А ты не замечаешь? Ты лишь половина человека. И живешь половину жизни». Иногда твари разрывали и его телесный облик, отращивая то лишнюю конечность, то крыло или голову, то когти или глаза, а то и полностью перекореживая, превращая в чудовище, каким он предстал перед Кристиной. Страх и отвращение на любимом лице, которым Стивен столетия грезил в библиотеке Калиостро — это была прямо вишенка на торте всей этой катастрофы. Как и запоздалое — вечно запоздалое, навсегда запоздалое! — осознание: таким, каким он стал, на что пошел — даже ради нее! — он ей не нужен. И дело не столько во внешности — у Кристины и по характеру, и по долгу службы нервы и желудок были крепче, чем у многих, да и специфическим, как у всех медиков, чувством юмора ее не обделило… но вот обмена «весь мир за тебя одну» она бы не приняла. «Стивен, что ты натворил…» Как странно, что за все это время он ни разу не задумался о том, что обо всем случившимся с ними могла подумать сама Кристина. Какой выбор предпочла бы сделать она. Романтическая чушь цветочно-букетного периода «я за тебя весь мир отдам» на то и мила, что заведомо невыполнима. Едва ли какую-то девушку, которой обещали звезду с неба, действительно обрадует метеорит, своим ходом влетающий в ее дом, или пригнанный в солнечную систему голубой гигант спектрального класса О, за доли секунды испаряющий все местные планеты. — Именно. И этот человек когда-то досадовал на Вонга за то, что тот не понимает шуток. От этого «голоса» Стрэндж вздрогнул. Коротко и всем телом — как при миоклонии, когда в неуловимый миг между сном и явью все мышцы вдруг сводит мимолетной судорогой. В его сознание скреблись, стучались, ломились тысячи подобных «голосов» — чужих, нечеловеческих. Всех, кого он поглотил. Всех — кроме единственной выпитой им человеческой души. Половины его собственной. Возможно, даже лучшей половины. Хоть и слабейшей. — И в ответ, конечно же, сразу оскорбление. Узнаю себя. — Ты так… долго играл… в молчанку, что… — каждое «слово» давалось с трудом, — я решил… тебя больше… нет. Значит… ты… был слабее… даже… садового гнома. Раз исчез… И это было почти правдой. После того, как Стивен поглотил второго Стрэнджа, то мог думать лишь об одном — не смущал даже рассыпающийся в прах мир вокруг — о том, что теперь у него хватит сил спасти Кристину. От двойника ему нужна была магическая сила, ничего более. Поэтому, если второй и пытался тогда до него докричаться — то он его просто не слышал. Шансов остановить Стивена «изнутри» у этого недоучки было не больше, чем выстоять против него в открытом бою. А потом осталась лишь мертвая тишина вокруг и несмолкаемый рев обезумевших тварей в его голове. Поэтому поначалу Стивен действительно решил, что двойник исчез, полностью растворился в нём, что они с ним снова стали едины, как до того заклинания, которым их расколола Древняя. Но спустя какое-то время — минуты, часы, дни, годы, тысячелетия, какая теперь разница? — понял: тот, второй, жив. Понял по странному островку безмятежного покоя среди визга и рокота. Оказалось, что у бушевавшего внутри его сознания урагана, как и у любого из них, имелось свое «око бури». Вот только идти на контакт с ним оно явно не желало. Может, тому Стивену повезло больше, и он сумел уйти в грезы, погрузиться недоступный самому Стрэнджу сон, а может просто не хотел отвечать. И если верно было второе предположение — то вызвать его на разговор было невозможно. Если он не заговорит первым — не заставишь ничем. Себя Стивен знал очень хорошо. Что не помешало ему с завидным постоянством это делать. Больше ведь заняться было все равно нечем. Пять из шести первоначал мира схлопнулись, но Время, к сожалению, по-прежнему осталось при своем непутевом Хранителе, а значит, единственный обитатель этой карманной Вселенной сохранил и чувство времени, его течения. А вместе с ним — и способность маяться от скуки. Пока есть время — всё имеет свое начало и конец. Даже слезы, тоска, гнев и отчаянье, в которые Стивен погрузился после разрушения мира с головой, проклиная себя и прося у кого-то прощения. С каждой мольбой понимая, что никогда его не получит. Так как все, кто мог его дать — мертвы. Кроме — как внезапно выяснилось — последней его сознательной жертвы. И Стивен вцепился в нее с отчаяньем утопающего. В ход пошло все — извинения, угрозы, посулы поделиться накопленными знаниями, короче всё, на что он сам в подобной ситуации никогда бы не купился. Потому что всё это уже не имело смысла. Но это было всё, что он мог предложить. Поэтому и барабанил и в эту закрытую дверь, как в свое время в двери Камар-Таджа. В конечном счете, тогда ему открыли. — Мне казалось, тебе хотелось, чтобы я исчез, — прозвучал насмешливый ответ. — И, как теперь видно лучше бы та дверь оставалась закрытой. — Мы… дали миру… почти два года, — автоматически запротестовал Стивен и только сейчас осознал. — Стоп! Ты… слышишь… мои мысли?! — Если эту невразумительную рвань из тоски, проклятий и междометий можно так назвать. А так — да. Поразительно тонкое наблюдение для того, с кем мы делим на двоих и тело, и астрал, и душу. — Почему тогда… я не слышу… тебя? — Хм. Думаю, что ответ ты знаешь. — Знаю… — скривился Стивен, но признал. — Ты… не… хочешь. — Верно. Потому что, к несчастью для тебя поглощение магического существа еще не означает его окончательной гибели. Поэтому у тебя еще и все силы уходят на то, чтобы уберечь оболочку своего сознания от наших немного шумных соседей. — Тебя… они не… трогают? — А зачем им я? Я здесь такой же пленник. Какой смысл ломать стену в соседнюю камеру? — Мне жаль… — О Боже, ты же как никто должен понимать, что меня все эти «извини» и «я не этого хотел» только бесят?! Ясное дело, что ты хотел не этого, и эти милые интимные сумерки мира планировал провести вдвоем с Кристиной. Но извини — твоим вечным спутником стану всего лишь я. — Все еще… сердишься, что я… считал тебя… слабым? — На правду не обижаются. Для меня с той ночи, когда нас стало двое, ведь всего несколько часов прошло — и те за рюмкой чая с Вонгом. Это ты себя прокачивал со времен Хаммурапи. Строго говоря, когда я по-настоящему, уже здесь, осознал твои силы и знания — мог лишь удивляться, что ты так долго со мной провозился. Неужели рука не поднималась? Стивен на эту риторическую подколку не ответил. Сейчас он мог лишь слушать — как слушают журчание ручья, треск поленьев в камине или колыбельную. Наслаждаться этим счастьем соприкосновения с другим разумом. Хотя бы с условно другим. — Очень условно, — снова без зазрения совести подглядел его мысли двойник. — В некотором роде можно считать меня твоим прошлым. Ведь твой жизненный путь оказался куда длиннее моего. Как и магический опыт. — Как будто… от этого… оказался прок. — Мне тебя пожалеть? — А что?.. ты… умеешь? — в тон ответил Стивен. — «Я все делаю с блеском». Но тебя жалеть не стану. Не потому что не заслужил. А потому что те годы были лучшими в твоей жизни. Постоянно узнавать новое, безоглядно верить в то, что цель достижима и каждую минуту трудиться над ней. Разве это не счастье? Особенно для таких, как мы? — Судя по твоим первым словам при нашей встрече — особо счастливым и полным жизни я не выглядел, — неожиданно для себя самого Стивен сумел произнести это легко, как будто больше не было давящей на сознание бури из враждебных голосов. Конечно, та никуда не исчезла, но скрежет и рев превратились в глухой гул — так страшно, но бессильно ревет ветер за окном. — Издержки сидячего образа жизни, нехватка витамина Д и всё такое. Вспомни нас в школе, пока мы не поняли, что если держать тело в порядке, то это увеличит нашу общую продолжительность жизни, а значит — у нас будет больше времени, чтобы узнавать что-то новое. Да этого момента в зеркале нас встречало такое же бледное нечто с мешками под глазами от вечного недосыпа. — Мы изменились и из принципа, конечно. Мы слишком любили быть первым во всем, чтобы уступать нашим жалким одноклассникам даже в занятиях спортом. — Ты не слишком-то добр к людям. — Зато я честен. Хотя бы перед собой. — Кажется, Древняя была права. Насчет нашего бесконечного эгоизма. — Тот, кто вместе со мной положил жизнь на алтарь нейрохирургии, а потом сотни раз принял смерть от Дормамму все еще считает себя эгоистом? Будь он сейчас в телесной оболочке, тот Стивен бы, наверное, пожал плечами. — Ну, раз уж мы заговорили о честности — много ли у нас было друзей и просто более-менее близко знакомых? Не из числа тех, с кем отношения поддерживать нужно было по долгу службы? Мы общались только с теми, кто был нам нужен. Никого рангом ниже доктора в «Метро-Дженерал», никого рангом ниже мастера в Камар-Тадже. — Нам всегда лучше общалось и работалось с равными или теми, у кого можно научиться! У нас не было времени на вежливые расшаркивания! Мы были эффективны. И мы любили Донну. Мы любили Кристину! — Да. Но любили их меньше, чем ненавидели себя за то, что их не уберегли. — Замолчи! Стивен распахнул глаза и, вскочив на ноги, нервно зашагал по своей хрустальной клетке. Грохнул кулаками о мутное стекло и коротко взвыл. Не от боли. Её он — как и прочие отклики и нужды физического тела — почти перестал ощущать. Поглощенная магия изменила в нем слишком многое. Едва ли его теперь вообще можно было назвать человеком. — Выпустил пар? Мне дашь прогуляться? — В каком смысле? — неожиданная просьба настолько сбила с толка, что заставила забыть о гневе. — В самом прямом. Я уже несколько соскучился здесь сидеть и носа не показывать. Думаешь, иначе я бы с тобой заговорил? — Тут не на что смотреть. Тут ничего нет. — Тем более. Можно не переживать, что я сбегу. — Не уверен, что ты здесь и минуту живым протянешь. Или не исчезнешь, как Кристина и все остальные. — Лучше признай, что просто жлобишься. И боишься, что, если нас вновь разделить — то этот стеклянный шарик или ты сам просто рассыплешься в пыль. Что тебе не хватит сил его удержать. — И этого тоже, конечно. Потому что тогда ты тоже исчезнешь. — А это имеет значение? — Да. Ты — последний живой человек этого мира. Как его хранитель, я не могу тобой рисковать. — Это…. Гм, безумно трогательно, но… я такой же горе-хранитель этого мира и поэтому имею здесь право голоса. — Я старше и умнее! — не без довольства выслушав возмущенный вздох, Стивен привычно подвернул под себя ноги и завис в воздухе. Ну, или чем там была эта субстанция, его окружавшая. Стрэнджу было безразлично, чем дышать — тусклой, мертвенно-серой его кожа (первое, что выдавало его уже не совсем человеческую природу) стала далеко не потому, что он столетиями пренебрегал солнечными ваннами. Но тому, второму Стивену, нужны были воздух, пища, вода, солнечный свет, нормальное давление и гравитация, магнитное поле и еще сотни и тысячи мелочей, от которых зависело его выживание и здоровье. В отличие от своего «злого близнеца» он оставался практически обычным человеком. — Тогда я не буду с тобой говорить! — Как ребенок, — без злобы, скорее рассеянно обронил Стрэндж. Младший, похоже, уже уловил ход его мыслей, а потому ничего не ответил. И даже не стал лезть с советами. Хотя, зная себя, Стивен мог точно сказать — ему очень хотелось. Память Стрэнджа — практически безупречная, фотографическая — служила ему палочкой-выручалочкой еще задолго до того, как он подался в волшебники. Но столь же надежно она хранила каждый нюанс, каждую деталь и тех моментов в его жизни, которые лучше было бы забыть. Именно поэтому Стивен так боялся неудач. И именно поэтому не мог оставить в прошлом ни смерть сестры, ни смерть Кристины. Сколько бы не минуло лет — его память об этом была столь же ясна и ярка, словно всё это случилось сегодня. Дар и проклятье часто идут в одном флаконе. Но зато сейчас он мог легко воспроизвести в своей голове облик абсолютно любого, хотя бы раз увиденного места. Привычный полумрак словно прорезала голограмма — зыбкая, поначалу то и дело гаснущая. Но этот расплывчатый, блеклый и прозрачный образ буквально на глазах рос и креп, обретая все большую плотность и цвет. Скрепив золотом печатей этот созданный им микромир, Стивен шагнул внутрь. И впервые за бесконечное число лет ощутил прикосновение воздуха к коже, его вкус с ароматом дерева, восточных благовоний и свежезаваренного чая. Услышал стук каблуков по выложенному каменными пластинами полу. Увидел, как сквозь забранные узорными решетками окна струятся солнечные лучи. Вновь почувствовал себя живым. «И почему я не додумался сделать что-то подобное раньше?» — Потому что правдивую иллюзию можно сотворить только для кого-то другого. А не для себя. Для волшебников чудес не бывает, забыл? — А еще — эту «иллюзию» нельзя держать бесконечно. Даже мне. Поэтому, извини, постоянно иметь свое тело у тебя не получится. Надо будет возвращаться. Для перезарядки. — Но это уже больше, чем у нас было? Стивен провел кончиками пальцев по спинке ближайшего стула. Дерево ощущалось совсем как настоящее. Там где нужно гладкое и там где нужно слегка шершавое. И все же его охватил страх — вдруг этого окажется недостаточно? — Я… я еще ничего не решил. — Хватит уже меня дразнить! Плащ — о котором Стивен, признаться, почти совсем забыл, так как тот не обладал и сотой частью общительности своего предшественника и большую часть времени успешно прикидывался обычным предметом гардероба — внезапно спорхнул с его плеч и с явным любопытством поплыл по комнате, осторожно цепляясь краями полы за встречные предметы, как будто их ощупывая. В какой-то момент он остановился, завис в воздухе и развернулся к Стрэнджу. — Ну, что скажешь? Плащ покачал воротником. Стивен поджал губы, но один из уголков рта все равно предательски дернулся вверх: — Смотри, если что — виноват будешь ты. … и резко выдохнул. Он ожидал, что его двойник будет материализовываться так же медленно и постепенно. Но тот возник тут же, разом и с минимумом «спецэффектов», которые в свое время так зачаровывали начинающего мага, но спустя столько столетий почти уже не вызывали эмоций. А еще — к его ужасу — едва обретя плоть, младший тут же издал дикий вопль и почти рухнул на каменный пол зала, лишь в самый последний момент подхваченный Плащом. — Что… что?! Что такое? — Стивен торопливо обшарил его взглядом, ища признаки распада реальности. — Кажется…. Кажется, меня… — с трудом просипел тот, — восстановило таким… — ...каким ты был на момент поглощения! Точно! Они ведь тогда рухнули вниз с огромной высоты, и младший под его ударами лишился почти всех своих защитных рун, при этом вся сила удара о землю пришлась на него. У него сейчас вместо половины костей вполне могло быть кровавое крошево. И сейчас, когда в венах уже не оказалось столь же высокого уровня адреналина — все раны разом дали о себе знать. — Подними его и положи на скамью. Сам Стивен, щелчком пальцев подтянув себе стул, опустился рядом. Расстегнул на двойнике верх кафтана, чтобы легче дышалось, коснулся пальцами влажного от холодного пота лба. — Не надо… я… сам, — пробормотал тот, но смог издать лишь болезненный стон. — Спать, — коротко приказал Стивен, накрывая его глаза ладонью.***
Несмотря на чары, спал двойник плохо — судорожно вздыхая и то и дело пытаясь повернуться, улечься иначе, чтобы хоть как-то уберечься от боли. Плащ, впрочем, успешно удерживал его на месте, стараясь при этом не сильно давить и не мешать работать. Когда Стивен закончил — второй, наконец, успокоился, задышал ровно и легко. Откинувшись на стуле, он еще раз осмотрел двойника, убеждаясь, что травм больше не осталось. Привел в порядок и почистил изрядно потрепанную и замызганную в последнем бою одежду. Теперь, когда волнение за его жизнь схлынуло, до Стрэнджа впервые по-настоящему дошло, что перед ним — действительно последнее живое существо его Вселенной. Подлинное, не воссозданное с помощью магии. Удивительное. Смертное, хрупкое и уязвимое. Как и любая жизнь. Как он сам — когда-то бесконечно давно. Неожиданно вновь затрясшимися руками Стивен коснулся жёстких волос с ранней проседью, ощутил подушечками пальцев трепетание ресниц и теплое дыхание человека. Тронул теплую светлую кожу его скулы тыльной стороной своей ладони — костистой, холодной, серо-пергаментной. Плащ тоже облепил спящего человека с головы до ног, словно желая напитаться от него жизнью и теплом. Став когда-то — неожиданно для всех и в первую очередь для себя самого — Верховным магом Земли, и в очередной раз получая щелчок по носу от Вонга или других подчинённых за свою безграмотность в тонкостях магического мира, Стивен каждый раз досадовал и недоумевал. Если Древняя заранее знала, что именно ему суждено было стать ее преемником, то почему она не забрала его в Камар-Тадж еще ребенком? Чтобы он не отнимал время у своего предназначения на карьеру хирурга, не выставлял себя регулярно неучем и выскочкой не на своем месте и, быть может, даже не вляпывался во что-то подобное… «Потому что от постоянного общения с магией рано или поздно мне суждено было стать чем-то… подобным. Мне позволили прожить часть своей жизни как человеку, позволили обрести свой характер и личность. Жаль, что этого оказалось недостаточно». Слышать в голове только свои мысли — без гула и рева тварей, словно все они остались за порогом, было... непривычно. Как и услышать настоящий человеческий голос: — Эм… Задумавшись, Стивен не заметил, что младший проснулся и явно понял, что его безо всякого зазрения совести разглядывают. — Ладно, это было неловко… — двойник отвел взгляд, поправляя на себе одежду. — Но спасибо за помощь. И почему именно это место? — Что, больше не можешь меня подслушивать? — Ну, ты-то этому так и вовсе не научился. Так что мы сейчас просто стали на равных. — Второй сел и с явным удовольствием ощупал скамейку, на которой сидел. Кажется, его не слишком расстраивало то, что она была лишь временно воплощённым воспоминанием. — И всё же? — Не знаю, — Стивен обвел взглядом зал Камар-Таджа, в котором он когда-то впервые узнал о существовании магии. — Может потому что именно здесь мы надеялись найти новое начало? — И мы его нашли. Другое дело, что использовали не по назначению. Быть может, в этот раз получится лучше? — Младший потрепал Плащ по воротнику, заставляя его довольно встопорщиться, но на лице у него отразилась печаль. Он явно вспомнил своего красного друга. — Стивен или Винсент? Предлагаю выбрать нам имена. Если уж нам светит вместе вечность — немного неудобно называть друг друга одинаково. Да и думать друг о друге, как об одном человеке. Давай вообразим, что мы близнецы. — Умный, но злой, и добрый, но… слабый? — Эй! — Да уж, такое сочетание работает только в сказках. Так какое имя тебе больше нравится? — То же, что и тебе, конечно. Поэтому, думаю, остается только кинуть жребий. И не вздумай жульничать — я всё равно потом узнаю! «Кажется, эта вечность будет долгой…»