sweet-talkin', sugar-coated candyman

В зависимости от человека ночные смены в круглосуточных магазинах могут быть либо худшими, либо лучшими в мире. Для некоторых это было лучше всего, потому что они получают более высокую зарплату, чем те, кто работает в дневную смену, и потому что они обычно имели дело с меньшим количеством клиентов, что означало меньше работы. Для других, однако, это было худшее, чем когда-либо было; они либо просто изнывали от собственной скуки, либо имели дело со странными клиентами, которых привела ночь, пьяными или трезвыми. Такемичи был где-то посередине. Ему нравилась небольшая доплата за ночные смены, которая помогала ему жить достаточно комфортно наряду с его дневной работой флориста. С другой стороны, ему не нравилось ходить на работу, когда он уже смертельно устал от своей другой работы: хотя он не все время работал в ночную смену, но это все равно делало его очень сонным по утрам после того, как он это делал, так как его дневная работа выполнялась ежедневно. Ему также не нравился тот факт, что ему не раз приходилось иметь дело с более сбитыми с толку пьяными людьми, устраивающими беспорядок в магазине. Кроме того, он никогда по-настоящему не имел дела ни с кем…«странным» как таковым. До сегодняшнего дня. Такемичи понял, что это беда, когда увидел его. Этот человек явно был им. Он был красив, в этом не было никаких сомнений. Светлые, коротко подстриженные, слегка взъерошенные волосы, волнистые, такие пушистые и скорее всего мягкие на ощупь. Единственная серьга в левом ухе, свисающая чуть ниже подбородка, с тремя бусинками, которые сияли под дверным светом. Высокие скулы, четко очерченный подбородок и губы, сжатые в нейтральное выражение, когда он вошел, засунув руки в карманы, а не в прорези рукавов, без рубашки под пальто, которое лежало на его плечах. И его глаза.Один не был прикрыт волосами, другой выглядывал сквозь них. Как бы он назвал даже этот оттенок фиолетового? Цвет между сиреневым и сплошным фиолетовым, это было странное зрелище. Но это только делало незнакомца еще красивее. Захватывает дух. Такемичи чувствовал, как его лицо начинает гореть,ведь чем дольше он смотрит на него, он почти забывает сказать свое обычное приветствие. На самом деле, он бы принял его за модель. И тогда он понял, что еще было на теле этого незнакомца. У него не было видимых синяков или видимых порезов, о которых можно было бы говорить, но с него капало так много крови. На его волосах, на его лице, на его руках—он был весь в крови. Красный, слишком естественный и в то же время неестественный, оттенок крови, с которым Такемичи был слишком хорошо знаком. И даже если бы он не был раскрашен, как тогда, Такемичи мог видеть снаружи: велосипед, который, вероятно, можно было увидеть за много миль с его размерами, модификациями и логотипом. Указанный логотип также был на его длинном белом пальто с красными пятнами, доходящем до икр, с вышитыми на нем темными нитями словами, слегка отражающими свет со всех сторон. Его шаги были легкими и небрежными, но Такемичи даже на расстоянии чувствовал в нем властную силу и уважение. Черные низкие каблуки с открытым носком, обернутые вокруг его лодыжек, стучали по полу, звук отражался от стен и заглушал тихое жужжание холодильников. Лидер, независимо от ситуации, заслуживающий уважения и внимания со стороны любого, кто его видит. Его красота только добавляла ему очарования и ауры, и Такемичи колеблется, стоит ли ему звонить в полицию или никогда не отводить взгляд. Незнакомец не обращает на него внимания, только, что кивает в ответ на его приветствие, сразу же двигаясь между проходами. Такемичи потерял из виду его лицо, но забрызганный кровью белый халат оставался на его периферии, позволяя голубым глазам все еще следить за ним. Его уши все еще могли уловить стук его каблуков. В конце концов незнакомец подходит к стойке с двумя бутылками воды, бутылкой сока и двумя коробками сигарет. Такемичи берет их, не говоря ни слова, используя это как шанс действительно выполнить свою работу и избежать взгляда симпатичного мужчины. Он чувствует, что тот смотрит на него, но ничего не говорит об этом. Для него было нормально, когда на него пялились клиенты, которым больше некуда было смотреть. Звук регистрируемых в системе товаров разнесся по всему пустому магазину, и менее чем через три минуты Такемичи озвучил общую сумму. Незнакомец молча протянул ему деньги, и он с благодарностью взял их. Прямо перед тем, как он ввел платеж, он кое-что вспомнил. — Эм, сэр,– сглатывает Такемичи, — Могу я получить удостоверение личности с вашим возрастом, пожалуйста? Он был почти уверен, что этот парень достиг совершеннолетия, но правила есть правила, и Такемичи не хотел нарушать ни одно из них. Он держал голову лицом к экрану компьютера, протягивая дрожащую руку и ожидая. После нескольких секунд молчания он осторожно повернулся лицом к своему клиенту. Тогда происходят две вещи: Первое: у него учащается сердцебиение. Незнакомец пристально смотрел на него, светло-фиолетовые глаза опасно сверкали, и все же Такемичи не мог заставить себя отвести взгляд. Такемичи находит это одновременно и самой ужасающей, и самой прекрасной вещью, которую он когда-либо видел. Второе: несмотря на то, что он не мог смотреть куда-либо еще, его ноги начали подкашиваться. Он почувствовал, как у него уже вспотели подмышки, а в горле пересохло от страха. Противоречивые чувства поднимались из глубины его души. Его ладони вспотели. Такемичи понимает, почему люди могут ненавидеть ночные смены. Вакаса действительно не хотел устраивать здесь сцену. Несмотря на то, что он был преступником, он не хотел вовлекать гражданских лиц в свои разборки, если только они не связывались не с той толпой. Логически рассуждая, он знал, что этот парень делает свою работу. Но логика – ничто перед лицом раздражения и ощущения, что его губы покалывает от желания. Если бы только сегодняшняя драка не была так далека от его обычной. Если бы только у него было право выбирать место проведения… — Почему это имеет значение? – спрашивает он непреднамеренно враждебным голосом. Не то чтобы это его сильно волновало. — Эм, сэр, видите…у нас есть политика. Нам нужно действительное удостоверение личности, прежде чем отпускать сигареты и алкоголь для покупки, – другой мужчина трясущимся пальцем указывает на вывеску на прилавке, — Никаких сигарет и алкоголя до двадцати и ниже, с-сэр. Вакаса фыркает, его волосы подпрыгивают вместе с ним. В результате этого действия часть крови с его волос стекает по лицу и на пальто, а часть падает на пол. (Без его ведома кассир немного плачет внутри и надеется, что пол будет легко мыть позже.) Он выуживает свое разрешение на мотоцикл. — Мне есть восемнадцать. Разве это имеет значение? — Д-да, сэр, это так… “Это уже законно в большинстве мест”, – стонет Вакаса, обнаруживая, что его терпение становится все меньше и меньше. Не очень хороший знак. Он засовывает свое разрешение обратно во внутренний карман пальто. — Это действительно имеет значение? Кассир сглатывает, и Вакаса пытается не сосредотачиваться на том, как у него перехватило горло от этого действия, слезы подступают к глазам, заставляя синеву в них сиять ярче, чем она уже была. Если бы это была другая ситуация, Вакаса, возможно, попытался бы поговорить с ним больше. На него было…легко смотреть, красивое зрелище для воспаленных глаз. И то, как его слезы были такими большими и такими прозрачными, только добавляло ему очарования. Вакаса, возможно, даже попытался бы вернуть его домой. Но сейчас не время для этого. Прямо сейчас ему нужна чертова сигарета или пять. Руки Вакасы сжимаются в кулаки, и он сосет свою щеку вместе с зубами. Он уже начинает нервничать, у него во рту ничего не было, как тогда. Он бы не назвал себя наркоманом или чем-то в этом роде: в конце концов, он прекрасно обходился без этого в большинстве дней. Просто всякий раз, когда он ссорился, ему всегда приходилось курить дважды. Один раз перед боем за этот дополнительный импульс, и еще один после всего этого, чтобы расслабиться и занять свой рот. Не имело значения, была ли это одна палка или две; важно было то, что у него была хотя бы одна . Без этого никотинового пинка он был…не обязательно потерян , но и не совсем контролировал себя. Его губы часто подергивались, но между ними ничего не было, и ему хотелось продолжать двигать ими, даже если ему нечего было сказать. Это было раздражающе. Так что отклонения от нормы, даже совсем немного, было достаточно, чтобы вывести его из себя. Он чувствовал, как у него уже пересыхают губы, и боролся с желанием облизать их или прикусить, решив использовать это чувство для чего-то другого. Он бросает свой самый сильный взгляд на дрожащего работника перед ним, игнорируя, как мило он выглядел. Он отбрасывает все комплименты и любопытство из головы, чтобы зарычать. — Просто позволь мне купить эту чертову пачку, и я уйду от тебя. Мужчина со слезящимися глазами качает головой. — И-извините, сэр, я не могу этого сделать. Вакаса сдерживается, чтобы не разбить тут ближайший шоколадный ряд. Он кладет локоть на стойку и проводит рукой по волосам, не обращая внимания на кровь, стекающую по его лицу и шее. Он должен отдать должное этому парню: он был явно напуган, если слезы и дрожащие руки были какими-то признаками. Тем не менее, он решительно стоял на своем. Довольно глупо так зацикливаться на этом. Но Вакаса проявил бы уважение там, где это было необходимо. Интерес расцветает глубоко внутри, слегка склоняя чашу весов в свою пользу вместо раздражения. И все же он стоит на своем. Вакаса встречается взглядом с голубыми глазами кассира; он изо всех сил пытается сохранить ход своих мыслей и не потеряться в океанах в них. — Чего ты хочешь? – Вакаса растягивает слова, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, — Я просто хочу покурить. Я не хочу устраивать здесь беспорядок после сегодняшнего, так что мы можем просто покончить с этим? –Он смотрит на свою табличку с именем, — А,Такемичи? Другой мужчина вздрагивает от внезапной фамильярности. Что угодно. Интересный, привлекательный парень или нет, но у Вакасы этого нет. Сегодня он уже дрался с двумя бандами. Он бы предпочел не включать этого парня в число своих жертв в течение дня. И он вообще больше не хочет драться; он просто хочет покурить, черт возьми. Темноволосый мужчина, Такемичи, пытается отвести взгляд. Его ерзанье что-то делает с эго Вакасы, и он слегка ухмыляется. Какое милое зрелище. Когда глаза Такемичи метнулись по сторонам, он все еще смотрел на него. — Сэр…мистер… — Вакаса, – представился он. — Д-да, Вакаса-сан! –Такемичи пищит, — Мне жаль, но закон есть закон. Вакаса приподнимает бровь и не может не усмехнуться от веселья. — Неужели я похож на парня, которого волнует такой закон? Такемичи, как и следовало ожидать, сглатывает. —В-вы должны, сэр! П-потому что я это делаю!– он подкрадывается, стоя на своем, — Я…Я буду очень сурово наказан, если меня поймают на продаже несовершеннолетним людям, м-мистер… Вся эта решимость вкупе с плаксивым выражением лица. Вакаса не уверен, смеяться ему или злиться. Он делает второе. — Так что же ты тогда собираешься с этим делать? У меня нет удостоверения личности. — Эм…Тогда…Я предлагаю вам пойти в другое место, В-Вакаса…сан. Или…идти домой, – он громко сглатывает, — Т-ты взрослый, д-да, но е-еще не легализована для этого”. Преступник поднимает бровь. А? Вакаса чувствует, как его улыбка становится чуть шире, один конец его губы приподнимается, и клык уже лежит на нижней губе. Интерес превращается в веселье, и он откидывает волосы назад немного дальше, наклоняясь ближе к кассиру. — Что это значит? Ты говоришь мне уйти? Такемичи замирает. Вакасе это нравится. — А если я здесь все испорчу? – Вакаса напевает, забавляясь тем, как другой снова смотрит ему в глаза, дрожа, – Что скажет об этом закон ? — Я…Эм, я…эм… Вакаса облизывает нижнюю губу: ее покалывает от желания. Вместе с этим что-то расцветает у него в животе, и его улыбка медленно расширяется, когда он показывает свой второй клык. — И что? Что ты собираешься с этим делать? Он делает вид, что облизывает зубы. Ему нравится, как голубые глаза сразу же загораются, когда их носитель дрожит. И Вакаса — очарован этим. Он отрывисто смеется. — Что это будет, а, Такемичи? Нормально ли быть в страхе перед кем-то и в то же время очарованным им? Нет, на одном дыхании ? Такемичи, блядь, чувствует, как горит его лицо от взгляда преступника перед ним. Улыбка Вакасы становится почти дикой, становясь все шире и шире по мере того, как он продолжает пристально смотреть на нее. Клочки волос выпадают из его рук, но кровь продолжает капать на него и вокруг него. И он выглядел готовым к большему. На этот раз Такемичи не думает о полах. Он просто не может отвести взгляд, не может думать ни о чем другом. И в то же время он отказывается быть рабыней его взгляда. Ради всего святого, он здесь взрослый: его работа здесь на кону! Мысленно он кричит в последний раз. Хорошо. Его глаза бегают по сторонам, губы бесполезно шевелятся, слова выходят искаженными. Он чувствует, как светло-фиолетовые глаза все еще смотрят на него, слышит, как он напевает, что Такемичи может только подумать, что это смесь веселья и какой-то угрозы. Внезапно его заикание прекращается, когда он смотрит в конец прилавка. Голубые глаза ловят тонкий белый цилиндрический предмет с круглым верхом, покрытым оранжевым цветом. Рядом с ним были другие предметы с похожими верхушками разных цветов и размеров. Все это было помещено в подставку только для этого, ту, которая может вращаться, оставаясь неподвижной. У него появляется идея. Теперь, хорошо это или плохо, придется подождать. Хотя на самом деле он не хочет думать об этом прямо сейчас. Закрыв рот, он поворачивается в сторону и тянется за леденцами, колени у него подгибаются, когда он это делает. Он не проверял, сколько их у него; он просто схватил как можно больше и сорвал их со стойки, не проверяя, к счастью, не столкнув упомянутую стойку с прилавка. Несмотря на дрожащие ноги, он восстанавливает равновесие и снова смотрит на другого. Такемичи берет коробку сигарет и обменивает ее на горсть леденцов, которые он только что получил. Сидящий напротив него преступник теряет свой пристальный взгляд и смотрит на ассортимент цветов у своих локтей. Его поза расслабляется в замешательстве. — Что…? Учащенное сердцебиение Такемичи заглушает растерянный тон собеседника. Сосредоточившись на леденцах перед собой, он берет один и разворачивает его. Он делает глубокий вдох, молится каждому богу, чтобы тот присмотрел за его душой и— Засовывает угощение в приоткрытые губы преступника. Вакаса задыхается. — Эточт… — — Мне жаль, с-сэр! –Такемичи заикается, больше не отводя взгляда. Заставляя весь адреналин, текущий по его венам, заземлить его, он продолжает, — Я-я однажды слышал, что у людей, которые курят, есть такая зависимость, называемая оральной фиксацией, когда им просто нужно что-то в рот! И-и э-эти леденцы на палочке работают так же хорошо! – он еще немного вдавливает леденец в рот Вакасы, — Здесь! Все раздражение и веселье Вакасы на данный момент исчезли, уступив место недоверию. В шоке он убирает руку с волос. Он осторожно обхватывает конфету губами и осторожно облизывает ее. Такемичи задерживает дыхание. Вакаса еще раз облизывает леденец. Хм. Затем быстро пососал. О. О. Это. Не слишком мило. Хм. Он не успел разглядеть, какого она цвета, но…она на вкус немного цитрусовый. Что-то на вкус похожее на апельсин с оттенками лимона или лайма, может быть. Такемичи облегченно выдыхает, наблюдая, как Вакаса перекладывает угощение во рту, волоча за собой руку. “Кризис предотвращен”. Когда он убирает руку, красная рука Вакасы—та, что раньше держала его за волосы—вырывается и удерживает его на месте. — Подожди, ты еще не сорвался с крючка. Мурашки пробегают у него по спине от взгляда, который посылает ему Вакаса. Такемичи сглатывает и остается на месте, кожу покалывает от капель крови, передающихся ему. Вакаса выдерживает его пристальный взгляд, еще несколько раз облизывает конфету во рту, прежде чем жадно пососать ее. Он напевает, прежнее раздражение теперь полностью стирается, когда вкус леденца проникает ему на язык, заставляя его вкусовые рецепторы петь от восторга, а нервы покалывать. — Это хорошо, - признает Вакаса слегка приглушенным от конфеты голосом, но явно довольным. Его возмущение полностью прошло, аромат леденца изменил для него направление и перенес его в другое место отдыха. Такемичи лучезарно улыбается ему, и на этот раз Вакаса не отводит взгляда и не перестает улыбаться. — Это здорово! Вакаса снова облизывает леденец. Он смотрит на остальных на прилавке, размышляя. — Ты хочешь сказать, что заплатишь за это? Такемичи кивает. В любом случае это не оставит достаточно большой вмятины в его кошельке, чтобы вызывать беспокойство. — Хех… Вакаса еще немного смотрит на него, его жужжание вибрирует сквозь палочку от леденца в руке Такемичи. — Окей,– смягчается Вакаса, расслабляясь, но не отпуская его руку, — Принеси мне еще того, что ты мне только что дал. Такемичи хочет попросить вернуть его руку, но решает этого не делать; он понимает, что все еще может дотянуться до упомянутых лакомств. — Д-да! Да, будет сделано, Вакаса-сан! Двигаясь быстрее и более стабильно, чем раньше, Такемичи берет еще одну горсть леденцов и кладет их между ними. Вакаса окидывает их критическим взглядом, посасывая леденец. Там есть фиолетовый, зеленый, красный и— Вакаса берет оранжевую. О. Он был прав, апельсин и лимон. И еще немного манго. Очень мило. — Спасибо, - улыбается Вакаса, палочка леденца свисает с его губ. Она была немного тяжелее сигареты, но ее форма была достаточно похожей, чтобы он мог слегка прикусить ее от удовольствия. Хотя он все еще хотел получить дозу никотина, это тоже было не так уж плохо; в конце концов, сахар для некоторых успокаивал. Может быть, в том, что говорил Такемичи, есть какая-то заслуга. Вакаса поднимает завернутый леденец. — Не нужно его упаковывать. Я просто засуну все это сюда. Он опускает его в передний карман и, все еще не отпуская Такемичи, кладет остальное вслед за ним. По мере того как все остатки его прежнего раздражения утихают, сквозь них просвечивают восторг и удовлетворение. Его губы больше не ощущались подергивающимися, сухими или пустыми, а во рту чувствовалась нормальная слюна , вкус леденца делал его вдвойне более приятным на вкус и обильную сладость. Вакаса смотрит на воду и сок. — А что с этими? Такемичи неуверенно хихикает, и Вакаса улыбается, услышав это. — За мой счет тоже, сэр. Вакаса тихо смеется и забирает свои деньги обратно. — Еще раз спасибо, - говорит он, рассовывая напитки в бутылках по другим карманам. Он знает, что кассир все еще боится его; он чувствует легкую дрожь в его руке, видит, как его глаза все еще бегают по сторонам. Но теперь он заметно расслабился, успокоив Вакасу и не устраивая беспорядков в магазине. Такемичи вздыхает, когда все исчезает в карманах преступника. На самом деле довольно круто. — П-пожалуйста, Вакаса-сан! Пожалуйста, приходите еще! – Он улыбается и закрывает глаза. Возможный арест предотвращен. Увидев Такемичи таким, чуть-чуть расслабился— “На это было намного приятнее смотреть”, - заключает Вакаса. Мягче, даже легче на глазах, если бы это было возможно. Такая же красивая и, может быть, симпатичнее. Вакаса чувствует желание увидеть больше . (И на самом деле…что его останавливает?) Он ухмыляется. Не подозревая о мыслях другого, Такемичи пытается отдернуть руку, закончив благодарить. Его голова уже была повернута к компьютеру кассира, когда он понял, что его рука еще не пошевелилась. — Хм …? Резкое, властное сопротивление вокруг запястья удерживает его на месте. Сердце Такемичи падает, и его улыбка исчезает вместе с ней. — С…сэр?” Медленно он снова поворачивается лицом к Вакасе. То, что он видит, заставляет его сглотнуть и снова замереть. Светло-фиолетовые глаза впились в него; раньше это было похоже на огонь, стремящийся сгореть. Теперь все было…спокойнее. Менее интенсивно. И все же в нем все еще был тот жар, которого он не понимал, тот, который заставил его инстинктивно сглотнуть. — Эм…сэр.. Вакаса крепче сжимает его запястье в объятиях. Он отодвигает свой вопрос о том, насколько он худой. — Эй, эй. Остановись на «сэр». Я назвал свое имя не просто так. — А-а, да! Вакаса-сан! – Такемичи сдерживает крик. — Тебе, э-э, нужно что-нибудь еще? Вакаса напевает, громко посасывая леденец, свисающий с его поджатых губ. Он крутит угощение вокруг переднего рта, прямо за зубами, наблюдая, как расслабленное состояние Такемичи уступает место страху в другой раз. Он не был уверен, что ему нравилось больше: расслабленный Такемичи или тот, другой, со слезами на глазах. (У Вакасы возникает ощущение, что Такемичи может показать больше. Он хочет все это увидеть.) Палочка леденца скользит по его губам, следуя своему естественному изгибу. Его язык двигает его вокруг и вокруг, пока он не останавливает его в уголке рта. (Так почему бы не вытянуть из него все это?) Его веки опускаются, когда он не сводит глаз с Такемичи, замечая, как он сглатывает и как его рука дергается в глазах. Наблюдаю, как его голубые глаза снова наполняются слезами, но сияют ярче, чем когда-либо прежде. Как вода, разбивающаяся о песок на пляже, прежде чем вернуться в великое море: синее, синее, синее. Вакаса кусает палочку от леденца. — Не двигайся. Такемичи задается вопросом, не карма ли это, что у него нет времени ответить, когда Вакаса притягивает его ближе, опершись локтями о стойку. Вакаса слегка наклоняется вперед, короткие окровавленные локоны падают ему на лицо, звенит серьга. Он наклоняет голову туда, где лежал леденец, удерживая его на месте, высовывает язык и наклоняется ближе и ниже. Затем он обхватывает палец Такемичи. Прежде чем он успевает подумать, Такемичи хватается за воздух и издает звук, который был чем-то средним между криком и визгом. Он инстинктивно закрывает глаза, шея нагревается, а уши горят, как в огне. Но когда чья-то рука опускается на его челюсть и сжимает ее, он вынужден снова открыть их. Вакаса так близко. Святые угодники— — Эй. Такемичи вздрагивает. — Я не говорил, что ты можешь закрыть глаза. Он сдерживает утверждение, хныканье и рыдание одновременно. Он чувствует, как у него подкашиваются пальцы на ногах и встают дыбом волосы на затылке; его чувства борьбы или бегства активизируются, и он не знает, к чему прислушаться. Он отдергивает руку, чувствуя, как на ней выступает пот, но Вакаса не отпускает его. Не в силах больше ничего сделать, он наблюдает за Вакасой, ошеломленный, слегка испытывающий отвращение, но в то же время разгоряченный, когда преступник открывает рот и засовывает в него один из пальцев Такемичи. При таком малом расстоянии между ними и таком сильном кондиционировании воздуха запах искусственных ароматизаторов изо рта Вакасы медленно проникает в воздух и проникает в его чувства. Такемичи чувствует, что он мог бы пробежать марафон прямо здесь и одновременно упасть на колени. Вакаса смотрит на него в ответ в два раза интенсивнее, чем Такемичи чувствует, что физически разогревается. Его разум внезапно переключается, осознавая каждую вещь, происходящую в этот момент. О шишках на языке Вакасы, об остроте его зубов, особенно о клыке, давящем сбоку на палец. Он шипит от давления на кожу и странной смеси горячих и холодных волос, окружающих его руку, но— Такемичи не может отстраниться. Вакаса нажимает на палец Такемичи рядом с леденцом и сосет их обоих, напевая. Он ухмыляется, чувствуя легкую дрожь во рту через палец Такемичи, прижимающийся языком к его текстурированной подушечке. Он повторяет движение, теряя счет после второго раза, слишком удивленный взглядом широко раскрытых глаз, направленным в его сторону. Он покусывает палец в промежутках между облизыванием, получая удовольствие от крошечных толчков, которые он делает вместе со всей рукой. Леденец ударяется о него и его зубы, когда он двигает его сбоку, звук такой мягкий, но такой громкий в их близости, что он звенит в его ушах. Только когда его палец был отпущен, Такемичи понял, что задержал дыхание, чувствуя, как время пролетело мимо него в мгновение ока, хотя ему не хватало всего этого сразу. Вакаса медленно вынимает его изо рта, и Такемичи отводит глаза от горячей сирени, чтобы посмотреть, как медленно выходит струйка слюны, прикрепленная к его пальцу. Преступник отпускает челюсть Такемичи, но продолжает держать его за запястье. Свободной рукой Вакаса со шлепком достает свой леденец и ухмыляется взволнованному выражению лица Такемичи. (Это. Это Такемичи— Это тоже хороший вид. Действительно хорошо. Хех. Что ты знаешь—в этом парне есть нечто большее. Интересно.) Вакаса смотрит на него: с макушки, на глаза, на приоткрытые губы, на руки и вниз, туда, где его ноги перестали дрожать. Он ухмыляется. — Спасибо за альтернативу, – воркует он, насмешливо прищурив глаза. Он лижет руку Такемичи, все еще застывшую в воздухе, — Но я думаю, что ты бы тоже отлично поработал. Такемичи выдохнул воздух, который больше походил на стон, чем ему хотелось бы признать. Его уши горячие, шея чертовски обожжена , а его рука и предплечье—они все еще в огне. Вакаса смеется и, наконец—или, к сожалению, он еще не хочет анализировать это—он уходит. Он лезет в один из своих карманов и достает монеты, которые он подарил ранее, обратно. Он бесцеремонно бросает их на прилавок, предметы из алюминия со звоном ударяются о его поверхность и прорываются сквозь туман в сознании Такемичи. — Ешь еще немного мяса на себя, ты слишком худой. Это нездорово. — Э…? Вакаса указывает на свою руку. — Это, – он смотрит на свое запястье — Тебе нужно больше мяса. Может быть, тоже поспишь немного. Ты выглядишь уставшим. — Что… — Сделай это, - рычит младший, — Понял? Такемичи не раздумывает дважды. — Д-Да! Вакаса снова встречается с ним взглядом, лицо его ничего не выражает. На этот раз Такемичи их не понимает. Но он видит, как они мерцают. Провинившийся улыбается; на этот раз добрее, но его слова: — Хороший мальчик. Что-то пузырится в животе Такемичи, и что-то еще спускается по его позвоночнику. — Фух.. Он не собирается переварить то, что это заставило его почувствовать именно тогда. И он не будет думать о том, что игривый и понимающий взгляд будет направлен в его сторону. Не сейчас. Такемичи опускает плечи, и его задница безвольно опускается на стул. Его разум и сердце думают и бьются слишком быстро, он не знает, что с собой делать. Его голова остается сосредоточенной на преступнике, как зачарованная. Он не сводит с него глаз, с того, чье тело теперь было обращено к двери, но глаза еще не отрывались от него. — Увидимся, – Вакаса хихикает и машет своим леденцом в его направлении. Положив его обратно в рот, он ухмыляется, — Оставь мне эти апельсиново-лимонно-манговые на следующий раз, хорошо, Такемичи? –он широко улыбается ему и облизывает губы, глядя на Такемичи, — Или себя, это тоже пойдет. Светловолосый мужчина покидает круглосуточный магазин со смехом, взволнованный визг Такемичи доносится до его ушей, когда его губы крепко сжимают пластиковую палочку от леденца. Его язык щедро лизнул круглую конфету, наслаждаясь ее вкусом, не замечая, как хорошо она сочетается с соленым привкусом нервного пота Такэмити. — П-пожалуйста, приходи еще! –Такемичи, заикаясь, выходит, кланяясь в последнюю минуту. Затем он добавляет громче, — И, пожалуйста, тоже будь осторожен, В-Вакаса-сан! Вакаса выходит на улицу и останавливается перед своей машиной. Он издает еще один смешок. “Какой бунт”– думает он, садясь на велосипед. Он смотрит на двери круглосуточного магазина, улыбаясь очевидному отсутствию кассира, так как он, вероятно, прятался. Вакаса облизывает губы. “ Ханагаки Такемичи”. Вакаса заводит двигатель. “Какой забавный парень”. Голубые, полные слез глаза проникают в его сознание. Он хихикает. Может быть, он попросит провести следующий бой в этой области. — Или еще лучше… – По его лицу расползается маниакальная ухмылка, ночной ветер холодит кожу. Жажда крови начинает волнами вытекать из него, — Почему бы вместо этого не завоевать его? “Интересно, как он это воспримет?” Вакаса лает, грубо смеется. Есть только один способ это выяснить. Бог. Блядь. Такемичи падает на пол, краснеет и молится, чтобы камеры видеонаблюдения не засекли ничего из… этого. Он не совсем уверен, как объяснить что-либо…сегодня вечером своему боссу. Образы веселых фиолетовых глаз, что-то вроде солнца, вышитого на толстой окровавленной ткани, и уверенная ухмылка-все это выжжено в его сознании, другие детали последнего часа последовали за этим. Такемичи хлопает себя по щекам. Он такой теплый . Боже милостивый. “Хм…” Такемичи прижимает дрожащую руку к груди. “Тебе двадцать шесть, идиот”,-раздраженно шепчет он сам себе. “Чего ты так волнуешься…” “Я не говорил, что ты можешь закрыть глаза”. Такемичи скулит и тихо всхлипывает. Его затылок в огне, и он уверен, что его лицо тоже должно быть в огне. Он сжимает руку в кулак и закрывает глаза. “Расслабься” Сделайте глубокий вдох. Держать. Выдыхать. Его стиснутые пальцы покалывает, слюна на пальце уже остывает. Под прикрытыми веками Такемичи видит проходы за проходами с едой, безделушками и напитками, которые он видит каждый вечер, как обычно. Сегодняшний вечер не был исключением, за исключением того, что теперь он видит их всех как незначительные детали фона для красного на белом, для мозолистой, грубой руки. К лавандовым глазам, которые чем-то загорелись, когда он посмотрел на Такемичи. Что-то дразнящее, веселое и хищное. Что-то, что стало тяжелее, когда он взял палец Такемичи в рот, почти вызывающее, но все же собственническое— Такемичи, вздрогнув, открывает глаза. Круглосуточный магазин остается прежним. Приборы все еще жужжат, его дыхание все еще отдается в ушах в такт его сердцу. В воздухе чувствуется легкий запах чего-то металлического. Его глаза находят красный след, ведущий к двери и исходящий от нее. Это— не было —сном. “ Срань господня” думает он, дрожа всем телом, а сердце бешено колотится. Жар распространился от его лба вниз к коже под воротником. На ум приходит образ Вакасы, и он, поскрипывая, утыкается головой в колени. Такемичи проглатывает свое сердце обратно. Он не забудет его в ближайшее время, если вообще забудет. В нем все еще есть страх, желание убежать стремительно возрастало, чем больше он вспоминал о том, что произошло. И все же было еще и предвкушение. Любопытство. Волнение. Улыбка Вакасы возвращается на передний план его сознания. Дикое, острое и со всей кровью, это было зрелище, на которое стоило посмотреть. Тот, который он точно запомнит. Великолепный. Смертельно красивый. Ужасающий. Красивые вещи всегда легко привлекали его внимание. Хотя он никогда не прикасался к ним сам или не получал их, считая себя недостойным их, если не боялся их, он всегда оказывался неспособным перестать ценить их. Он всегда смотрел на них издалека, испытывая благоговейный трепет перед ними всеми. И если Вакаса придет снова… Одна мысль об этом заставила Такемичи снова застонать, смутившись за себя. Он скулит на коленях, надеясь, что в это время не будет клиентов. Он опирается на одно колено, прижимается щекой к суставу и смотрит на свою руку. Нацелившись на палец, который облизал Вакаса, он покусывает верхнюю губу. “ Ааа…” Такемичи выдыхает. “А в следующий раз, хм…” Боже, что он делал ? Думая о человеке, залитом кровью, которая не принадлежала ему, как сейчас, о человеке, который мог бы сломать его, как зубочистку, если бы захотел. Эта мысль действует мне на нервы. Мысль об опасности вызывает смешанные чувства, признает он. И все же, когда он подносит палец к подбородку, чуть ниже изгиба нижней губы, улавливая там слабейший цитрусовый запах, он признает это просто как часть очарования Вакасы. Страх, который он бы…не прочь испытать снова. Снова здесь. Потому что он чувствует, знает, что это не причинит ему вреда. Не после сегодняшнего вечера. Он может дразнить, Такемичи знает, что в глубине души это правда, но не обижает. Не после— “Возьми еще немного мяса на себя, ты слишком худой. Это нездорово”. Такемичи недоверчиво хихикает. “Парень. Ночные смены”. Он глубже зарывается в себя. Если бы он был в аниме, он был уверен, что прямо сейчас из его ушей и волос поднимался бы пар. Его щеки кажутся достаточно горячими, чтобы приготовить на них яйца, холодный воздух вокруг него не делает ничего, чтобы успокоить его разгоряченную кожу. Вакаса-это страшно. Но… Но Такемичи был бы не прочь поработать еще в ночные смены, гипотетически, если это означает, что он может увеличить свои шансы снова увидеть Вакасу. А пока, после этого—он смоет кровь с пола. Он отправит запрос на дополнительные леденцы, прежде чем отключится. Вместо этого Такемичи на следующий день официально просит принести еще леденцов, а его босс просит представить письменный отчет о его логике. Он говорит, что это хит для ночных посетителей, что это стало хитом для тех, кто ищет быстрого помощника. Его босс одобряет это без дальнейших проблем. Хотя, как ни странно, когда приходят леденцы, он тоже приносит аптечку. — Я видел кровь на плитках, - сказал он, — Я слышал о беспорядках здесь в последнее время. Я молюсь, чтобы тебе это никогда не понадобилось. Такемичи ничего об этом не говорит. Вакаса не приходит в свою следующую ночную смену. Его коллеги говорят, что за прошедшие дни правонарушителей тоже не было вообще. Такемичи начал каждую смену с леденца на палочке. Он старается не думать о том, как каждый раз покалывает его пальцы. Проходит день. Два. Пять. Неделя. Три. Проходит один месяц. Такемичи не хочет признаваться, что ждет. Но он не может отрицать, что, когда однажды ночью Вакаса входит в двери, окровавленный, как в тот день, когда они встретились, но с порезами на лице, он приветствует его не как клиента, а скорее как … — Вакаса-сан! Когда Вакаса увидел, как увеличилось количество леденцов и один во рту Такемичи, он рассмеялся. Он позволяет Такемичи оттащить его на стул, с аптечкой наготове, чтобы обработать его раны. Такемичи старается не думать о том, как приятно звучит его смех. Как он лучше пахнет вот так. Как его улыбка так же ужасна и прекрасна, как он ее помнит. Вместо этого он пытается думать о том, как будет больно снова мыть пол. — Тебе не должно быть так больно, Вакаса-сан, тебе повезло, что у меня здесь есть аптечка первой помощи. Но затем Вакаса смеется еще громче, склоняясь к его прикосновению. — Да. Думаю, мне очень повезло с тобой, милый. Такемичи застывает, красный; заикаясь, он пытается возобновить свою задачу. К несчастью для него, Вакаса все понял. Он ухмыляется, обхватывает его рукой и тянет вперед, Такемичи опирается коленом на его колено. — Ой? Что у тебя за реакция? — К-какая реакция? – Такемичи заикается, держа в руке марлю, — О-отпусти меня, мне нужно тебя подлатать! — Нужно? Нет, ты этого не сделаешь, – Вакаса хохочет, обхватывая его другой рукой, не заботясь о том, что кровь перейдет в другую, — Я в порядке. Это всего лишь царапина. Ты просто хочешь поближе познакомиться лично, – ухмыляется он, — Дорогой”. Лицо Такемичи заливается красным, и Вакаса решает, что ему действительно нравится кровь. На его существе, от других. На полу остался след. И на Такемичи: сначала в щеки, потом в шею. Может быть, даже ниже. — Тебе это нравится, - понимает Вакаса, улыбка превращается в ухмылку, демонстрирующую оба его клыка, — Тебе нравится, когда тебя так называют, не так ли, сладкИй? — Я … я не знаю! — Ой? Ты уверен в этом, милашка? – Вакаса хихикает, приближая Такемичи ближе, — Скажи мне, что тебе это не нравится, сладкие щечки. Такемичи размахивает руками, не в силах среагировать и не зная, что делать, когда Вакаса улыбается ему, как кошка, которой досталась канарейка. В конце концов он, взволнованный, прижимает марлю к последнему открытому порезу на щеке. — Т-там! – Он пищит, — Ты … ты теперь весь залатан! — Ммм. Я это чувствую. Спасибо, – Вакаса напевает, — Неважно, что ты не ответил на мой вопрос… – Такемичи цепляется, —…пришло время для моего угощения. Такемичи пытается вывернуться. — Э-эм, х-хорошо, дай мне… — В этом нет необходимости. — А? Улыбка Вакасы становится дикой, когда он смотрит выше, волосы падают по бокам, и Такемичи ясно видит его веселые, горячие лавандовые глаза. — Я же говорил тебе, что ты тоже будешь достаточно хорош, помнишь? — Я-я?! Рот Такемичи отвисает, когда внезапно Вакаса вытаскивает его леденец, за ним следует струйка слюны. Струна в конце концов обрезается, когда Вакаса засовывает ее себе в рот, без дальнейших задержек посасывая. Кусая палку, он ухмыляется Такемичи. — На вкус еще лучше. Такемичи обмякает и издает долгий, растерянный, смущенный стон. Вакаса смеется и притягивает его ближе, поворачивает и сажает к себе на колени. Остаток ночи Вакаса исполняет роль его стула, игнорируя заикание Такемичи и наслаждаясь его теплом. Кассир пытается не заплакать при виде чередующихся красных и бледных лиц клиентов, когда они входят, видя его нынешнее затруднительное положение. К счастью, входило всего меньше, чем обычная толпа ночной смены. И те, кто все-таки пришел, быстро убегали, не в силах вынести основной удар свирепого взгляда Вакасы, который, когда он прижал Такемичи к себе, ясно сказал им уйти и прекратить, блядь, смотреть. Вакаса узнает, что Такемичи не слишком любит тишину. У него были вопросы, и Вакаса не мог игнорировать то, как он выглядел, когда любопытные голубые глаза невинно мерцали после того, как страх доминировал в них все меньше и меньше. Для того, кто предпочитает тишину, это была…неплохая перемена. Он отвечает на все свои шаткие вопросы, пока они не становятся более устойчивыми, и он наслаждается ощущением, как он медленно склоняется к груди, расслабляясь. Он тоже вставляет кое-что из своего, любопытствуя о человеке, который привлек его внимание слезящимися глазами и решимостью, над которой он не мог смеяться. И когда он рассказывает ему о своем последнем завоевании этого района, он не может не болтать без умолку, уверенность в себе повышается, когда Такемичи хвалит его и ругает одновременно. Преступник остается там всю смену Такемичи. Он помогает смыть несколько капель крови, которые оставил после себя, прежде чем уйти с кучей леденцов в карманах и собственными леденцами Такемичи, все еще у него во рту. Такемичи провожает его, наблюдая, как его мотоцикл едет вместе с крикливым обещанием. — Увидимся в следующий раз! – в его сторону. И он это делает. (Конечно, он знает.) (Это не должно вызывать у Такемичи головокружения. Но, в общем, так и есть.) Вакаса приходит в его следующую смену и в следующие две, уже запоминая расписание Такемичи. Он остается на всю смену, иногда окровавленный, а иногда чистый, составляя ему компанию. Страхи Такемичи постепенно отходят на второй план, формируя привязанность, основанную на благоговении, восторге, немного нежности и заботы. Медленно голос Вакасы начинает подниматься над жужжанием холодильника и слабым звуком проезжающих снаружи машин, случайными историями о бандитских войнах, дружбе, семье и школьных делах, разделяемых между ними, если не комфортной тишиной—что-то начинает нравиться Такемичи. И вместе с голосом Вакасы появляется его лицо, которое становится новым нормальным представлением в его сознании, заменяя ряды товаров из круглосуточного магазина, которые он привык ассоциировать с ночью. Когда рутина нарушается, на ее месте создается новая. И если следующие ночные смены будут такими… Такемичи догадывается, что в конце концов они не так уж плохи. (Если и есть чего бояться, так это того, что Вакаса не перестанет прикасаться к нему и обзывать ласковыми словами. Такемичи – слабый, жалкий человек. Как бы ни была сильна его решимость работать этично и в рамках закона, он абсолютно ничто перед лицом доброй ухмылки, прищуренных глаз, острых клыков и чувственного, нежного, дразнящего протяжного “сладкие щечки”, “дорогая”, “слАДКий” и “милая”. Почти неловко, как легко Такемичи превращается в замазку даже спустя недели и месяцы. Вакасе это чертовски нравится.)