Белые акации

      В один замечательный день жизнь Ханмы стремительно полетела по пизде. Нет, раньше тоже было не сахар, но теперь стало ещё раз в десять хуже. Потому что тем утром он проснулся, чувствуя себя дерьмово настолько, будто по нему проехался асфальтоукладчик, и катался так, видимо, всю ночь. Особенно болело горло, и Ханма подумал, что, наверное, просто простудился, с кем не бывает, да вот только оказалось это ничерта не простудой.       С того дня прошёл целый месяц, и каждый божий день этого месяца Ханма стабильно выплевывал из себя цветы. Белые акации были разбросаны по всей квартире, особенно много их было в его комнате, и он поначалу пытался их выбрасывать, да только их становилось всё больше и больше с каждым днём, так что пытаться избавиться от них было бессмысленно. Стало ещё хуже, когда он не только кашлял цветами, но когда эти чёртовы акации — Шуджи их уже возненавидел, — стали расти прямо из его тела, из рук, из ног и больше всего из груди, по какой-то причине. Он перестал ходить на работу, ему пришлось взять больничный, правда, он не знал, может ли это чем-то помочь. Отлично, он не только болеет черт знает чем, так ещё и на грани увольнения находится.       Однажды Ханма проснулся от давящего на виски звонка в дверь. Странно, прихожая от его комнаты достаточно далеко, а казалось, будто бы звонок ему раздался прямо в ухо. Кое-как собрав свою тушу в кучу, он встал с кровати, накинул на себя одежду, старательно закрывая большую часть его тела, и открыл дверь.       — Я слышал ты забо- ебать как ты убито выглядишь.       У входа в квартиру стоял Кисаки с пакетом каких-то лекарств в руке, и только он собрался отдавать пакет, он опешил.       — Ты чё, бля, в запое сидишь или чё?       — Ха-ха-ха, очень смешно, — монотонно ответил Ханма, забирая из рук пакет. В груди почему-то раздалась резкая боль, когда он взглянул на Кисаки, отчего едва не согнулся пополам, но бой с самим собой выдержал.       — Нихуя себе у тебя тут, — Тетта обвел взглядом пол в квартире, усыпанный целиком цветками акации, и поднял брови, — Чё, умер кто? Траур?       — Ага, блять, траур по мне, потому что я такими темпами окочурюсь нахуй. Проходи, хули стоишь?       Он пропустил его в квартиру, с трудом закрыв за ним дверь и медленно, время от времени хватаясь за стены, пошёл обратно в комнату. Кисаки же первым делом помыл руки, выпал в осадок от количества крови и цветов в раковине и, придя в комнату, спросил:       — Че за хуйня? У тебя в ванной-       — Кровавые цветы, да? — Ханма взглянул на Кисаки, как-то печально улыбнувшись, и продолжил, — Белые акации. Символ тайной любви, если верить гуглу. Хуйня, которую моё тело творит со мной каждый сраный день. Я уже тупо жду, что я просто сдохну в какой-нибудь день от этой…       — Э, блять, притормози, — Кисаки сел на кровать рядом с Ханмой, — Куда умирать собрался? Откуда эти цветы? Я нихуя не понял.       Ханма тяжело вздохнул, и как раз именно сейчас почувствовал очередной подкрадывающийся приступ. Не успел он и слова сказать, как закашлялся, закрыв рот ладонями. Что ж, наглядный пример того, что творится с Ханмой: пока не увидишь вживую, в такое не поверишь.       — Эта хуйня происходит со мной каждый день и чуть ли не каждую, блять, минуту. Я кашляю цветами, эти сраные акации растут из моего тела, я уже нихуя не понимаю, но гугл говорит, что такая болезнь существует, каким-то хуем. Называется, бля, как её там… Ханахаки?       — Ханахаки. Никогда не слышал о таком, — Кисаки задумчиво поправил очки и резко отсел от Ханмы, вдруг ещё заразится этой херотой, а умирать из-за растущих из тела цветов — такая себе идея. Шуджи взглянул на его реакцию одновременно безучастно и одновременно разочарованно:       — Нет, оно не передаётся никаким путём. Это появляется, бля, ща ахуеешь от драмы, — хоть говорить было и больно, он всё равно продолжал, — От неразделённой, блять, любви, классно? Я влюбился, нахуй, а теперь я из-за этого сдохну!       — Да пиздишь.       Кисаки достал свой телефон из кармана, чтобы удостовериться, вбил в гугле и действительно: заражаются ею люди, которые безответно влюблены и умирают, если их симпатия так и не окажется взаимной. Подняв брови в очередной раз, он молча убрал телефон обратно и с очевидным вопросом в взгляде взглянул на Шуджи: «Ну и из-за кого это?». Тот снова грустно улыбнулся, затем отвёл взгляд, сжал руки в кулаки и глубоко вздохнул: было видно, как больно ему в этот момент, только неясно, больно ли ему эмоционально или физически. Скорее всего и то и другое. Только он собрался ответить, как снова подкатил приступ кашля, да ещё и прямо из ладоней пробились два цветка.       — Блять… — Ханма сщурился и, закусив губу, выдрал оба цветка с рук. Кисаки пригляделся и только сейчас заметил огромное количество таких небольших ранок, усыпавших руки юноши, — Ладно, похуй, всё равно я скоро сдохну. Я в тебя, блять, влюбился. В тебя.       Кисаки замер, глядя куда-то в пол, усыпанный цветами. В него. Влюбился. Это так неправильно, целиком и полностью неправильно, и так глупо. Он нахмурился и тяжело вздохнул:       — Блять, Ха-       — Пожалуйста, просто молчи, — Кисаки только сейчас взглянул на парня и заметил, что тот плачет, нет, даже рыдает, и опешил ещё больше, решительно не понимая, должен ли он как-то помочь, и может ли вообще, — Это началось месяц назад, когда я понял, что ты всё ещё бегаешь за этой сукой Хинатой, я хотел тебе признаться, я хотел всё это сказать еще, блять, давно, но я видел, как ты её любишь, как ты идёшь, сука, по головам других, чтобы она просто обратила на тебя внимание, и я… — он остановился, вытер с щёк слезы и глубоко вздохнул, пытаясь угомонить себя самого. Как обычно. — Я был раздавлен, я понимал, что в таком плане ты на меня даже не смотришь, а ведь ты, сука, единственный мой друг, с которым я всё ещё поддерживаю общение, и просто, нахуй, всё порчу.       По мере того, как он говорил, из его рук вырастало всё больше цветов, а Тетта не мог ничего поделать, кроме как в шоке наблюдать за этим и пытаться переварить всё сказанное. Он даже не верил, что перед ним Ханма, тот самый парень, с которым они в школьные времена вместе ходили раздавать пиздюлей, который широко улыбался во время каждой драки, который покупал себе дешманскую лапшу и ел её всухую. Сейчас в нём было точно не разглядеть того пацана, каким он был когда-то, казалось, ещё совсем недавно: он похудел ещё сильнее (хотя, казалось бы, худее уже некуда), его глаза были красными и опухшими, запястья были тонкими настолько, что даже Кисаки мог бы обхватить оба одной рукой, под глазами Ханмы были огромные синяки, из-за чего возникал вопрос, а он ВООБЩЕ спит?       — Я понимаю, что ты ради этой Хинаты на всё готов, а я тебе, может, даже и не друг уже, так что просто уходи, увидимся на моих блядских похоронах.       — Ханма, блять, заткнись, — процедил Кисаки сквозь зубы, — Ты можешь не заниматься ебаным самобичеванием хотя бы пять минут?       — Ебаным самобичеванием? — Ханма хмыкнул, — Я умираю, блять! Ты думаешь, я этому рад? Ты думаешь, я хотел влюбляться в тебя?       — А ты думаешь я хотел? — Тетта вскочил с места, разговаривая так громко, что у Ханмы голова болела ещё сильнее, — Ты даже не попытался мне ничего сказать. Ты просто, сука, забился в своей ебаной башке, выдумал себе хуйни и всё, молодец, теперь ты умираешь, я вижу! Да только вот тут умирать должен не только ты, собака ты плешивая! Добро пожаловать в «новости из внешнего мира», Хината замужем за обосрышемТакемичи! Я, блять…       Кисаки замолчал, и Ханма заметил, как тот сильно сжимает руки в кулаки и сильно трясётся. Он ничего не отвечал, только сидел, с пустым взглядом смотря на Тетту, и время от времени выдергивал из своего тела цветки. Шуджи уже этого даже не стеснялся, сняв с себя халат, который прикрывал до этого его тело (помимо халата, стоит уточнить, на нём всё ещё была футболка и бельё).       — Я потерял её, я провалился, я всё проебал, а теперь ещё и тебя проебать?! Ты, сука, раньше сказать не мог? — теперь и на глаза Кисаки наворачивались слёзы, хотя за всё время их с Ханмой общения он никогда не позволял себе показывать эмоции. В глазах Ханмы мелькнула смутная надежда. Ещё не всё потеряно? Он дорог для Кисаки? Может, это и не любовь, но он ему всё-таки небезразличен?       — Тетта, — он произнёс имя практически шёпотом, уже не пытаясь остановить наворачивавшиеся на глаза слёзы, — Скажи мне честно, я всё равно скоро умру, так что пожалуйста, просто скажи. Ты любишь меня?       Кисаки глубоко вздохнул, снял с себя очки и вытер глаза, пытаясь, точно так же как и Ханма, успокоить себя. Врать сейчас смысла не было, так что он ответил честно:       — Я не знаю, что я чувствую. Ты единственный человек, который мне ещё дорог, понятно? Наверное, в какой-то степени… можно сказать, что да, я люблю тебя, — он даже не покраснел, признаваясь в этом, наоборот он говорил ровно и почти спокойно.       — Ты врёшь.       — Какой, блять, смысл мне сейчас врать? — Кисаки надел очки обратно и взглянул на Ханму, который… улыбался. Уже не то чтобы грустно, а как герой из какого-нибудь аниме, идущий на верную смерть и дарящий последнюю обнадёживающую улыбку своим товарищам. Но что-то в этой улыбке было такое, из-за чего сердце Кисаки, по ощущениям, провалилось.       — Потому что я знаю, что ты всё ещё любишь Хинату. Я не хочу быть её заменой.       — Блять, какой же ты тупой, Шуджи, — Кисаки нервно улыбнулся, и Ханма сначала подумал, что он злится, но с другой стороны… он только что назвал его по имени? — Закрой глаза.       — Заче-       — Просто закрой свои, блять, глаза.       Ханма недоверчиво кивнул и всё-таки закрыл глаза. А через несколько секунд почувствовал прикосновение к своим губам — Кисаки его поцеловал. Шуджи с некоторым отчаянием ответил на поцелуй, о боги, как же долго он этого ждал, сколько бессонных ночей он прокручивал в своей голове подобный момент, но вживую это было в тысячу раз приятнее, заставляя дохлых бабочек в животе оживать и летать вокруг, вызывая такое яркое чувство трепета. Он положил руки на щёки Кисаки, притягивая его к себе, и обнаружил что тот снова снял с себя очки, наверное, чтобы не мешались. Поцелуй вышел долгим и чувственным, во много раз лучше, чем Ханма мог бы себе представить. И впервые за это долгое время он действительно почувствовал себя лучше, как будто всю боль с него как рукой сняло, а если точнее — как в тех избитых диснеевских клише, где принцесса волшебным образом оживает после поцелуя.       Когда Кисаки отстранился, он наконец открыл глаза и взглянул на него: Тетта заметно покраснел, хотя сам он наверняка ничем не отличался от него сейчас. Кисаки взглянул на него точно так же и заметил кое-что.       — Цветы.       Ханма сначала не понял, причем здесь сейчас цветы, потому что за один поцелуй и думать забыл о своей болезни, но опомнившись, он пошупал своё тело, и действительно: все цветы пропали. Остались валяться на кровати напоминанием о том, через какую боль прошёл Ханма.       — Они… просто отвалились? — ошеломлённо спросил Шуджи, во второй раз проверяя свои руки, — Бля, мы точно не в Диснее?       Кисаки приподнял одну бровь и громко расхохотался.       — Вот теперь я тебя узнаю, — он сел рядом и снова притянул Шуджи к себе, вовлекая во второй поцелуй. Целоваться с ним оказалось уж как-то слишком приятно, и Тетта не видел ни одной причины отказывать себе в таком удовольствии. Он целовал его снова и снова до тех пор, пока до Ханмы не дошло наконец, что всё нормально и он теперь снова в порядке. И что всё будет в порядке и дальше.