Абортариум доктора Андраса

Дребезжащий пазик выгрузил Настю на пустой пригородной остановке, со скрипом закрыл дверцу и затрясся дальше по маршруту, натруженно гудя. Часы на смартфоне показывали семь с небольшим, но над заснеженным посёлком уже стояла ночная тьма, а в небе висела запотевшая, ярко-белая луна. Пахло морозом и дёгтем — где-то невдалеке ходили электрички. Холод жёг голые пальцы, лез за шиворот и в кеды. Настя сверилась с навигатором и двинулась вдоль низкорослого частного сектора, втянув голову в плечи. Скорей бы уже разделаться с этим. Снег на обочинах лежал под фонарями ванильный и хрусткий, словно безе. Луна размеренно сопровождала её до самой калитки дома с номером 63, перед которой Настя в нерешительности остановилась. Нажать на кнопку звонка оказалось чудовищно сложно. На секунду Насте захотелось бросить эту идиотскую затею, развернуться и убежать отсюда как можно быстрее, поймать первую же попутку, вернуться в город и забыть обо всём этом, как о страшном сне. Но стоило ей скрипнуть по снегу неловким шагом назад, как из-за металлического штакетника раздался озлобленный, громкий лай. Вздрогнув, Настя от испуга вдавила палец в кнопку. Послышался далёкий шорох, за ним хруст открываемой двери. К ногам из-под забора легла полоса света. — Маркиз! — разнёсся по двору строгий голос. — Место! Лай тут же смолк. Шаги приблизились к калитке с той стороны. Лязгнул засов. Дверь открылась, и перед взором взволнованной до тошноты Насти предстал высокий темноволосый мужчина в чёрной водолазке. — Вы доктор А.? — вместо приветствия ляпнула Настя. Мужчина смерил её взглядом. — Я. В возникшей паузе только пар от их дыхания ажурно поднимался в воздух. — Я… по совету подруги. Она сказала, что вы помогаете избавиться от… ну… Настя неуверенно замялась. Доктор смерил её взглядом ещё раз. — Сколько тебе лет? — спросил он, вынув из кармана пачку сигарет и доставая одну. Красивый голос, хоть и абсолютно холодный. Ровный. Грудной. Глубокий. — Шестнадцать, — призналась Настя едва слышно. На смуглом, породистом лице доктора не отразилось никаких эмоций. Он щёлкнул зажигалкой и неспешно прикурил. — Входи. Настя переступила порог и услышала, как засов за спиной лязгнул снова. Во дворе — без цепи и без намордника — сидел огромный чёрный пёс и пристально смотрел на неё, не двигаясь при этом с места. Хозяин направился к дому, и Настя с опаской проследовала за ним. У самой двери она обернулась. Пёс всё ещё смотрел. Размотав шарф, Настя повесила его и пальто в прихожей, скинула кеды и, держа рюкзачок обеими руками, нерешительно вошла в гостиную. В кирпичной голландке гостеприимно горел огонь. Отсветы цвета янтаря падали на журнальный столик по центру, на диван и его кресла, книги на полках, кованую люстру кольцом — аскетичный уют загородного дома. Обшитые деревом стены украшали разные вещицы: часы из цельного соснового спила, тушью выполненные рисунки странных растений и зверей с гнутыми рогами, ловец снов в длинных рябых перьях, бабочки под стеклом в квадратных рамах. Самая крупная из них не мигая таращилась прямо на гостью совиными глазами на крыльях. Caligo idomeneus — гласила надпись под экспонатом. — Родители знают? — спросил хозяин от бара, наливая что-то в бокал. Настя молча покачала головой, не подумав, что собеседник стоит к ней спиной и видеть этого не может. С полок по правой стороне на неё пялилась отражающими огонь стимпанковыми кругляшами маска чумного доктора — ворон с длинным загнутым клювом. Чёрная кожа, аккуратные швы, узкие ремешки. Настя нервно закусила губу. — Шевеления, — А. закрыл шкафчик и повернулся, прислонившись к стойке. — Давно начались? Настя кивнула, чувствуя, как подступают слёзы. — Сколько? — Где-то… месяц назад. Доктор коротко затянулся и в паузе стряхнул пепел. — Будет больно. Не упрёк, не угроза. Констатация факта. Настя прерывисто вздохнула. — Я знаю. А. длинным движением оттолкнулся от столешницы, включил свет в смежной комнате и скрылся за дверью. В сияющем белом проёме Настя увидела больнично-бежевую кушетку под нависающим над ней операционным светильником. Послышался шум выдвигаемых ящиков и приглушённый лязг. Так вот, значит, где это произойдёт? Прямо сейчас?! Паника накатила волной тошноты, враз ослабели ноги. Чтобы хоть как-то отвлечься от неизбежности приближающегося кошмара, Настя быстро отвела глаза, на автомате схватилась за смартфон и смахнула блок дрожащим пальцем. Браузер привычно открыл страницу, которую открывал последние месяцы десятки раз на дню. «Максим Амурский» — сообщала надпись справа от броского фото на сцене. Его фото. Кошкины, светлые глаза. Пальцы на грифе гитары. Узел из русых волос. И эта дерзкая улыбка — разрез губ, словно созданных для поцелуев. Снова ощекотало нежными рыбьими плавничками знакомое чувство в утробе. Своевольная, бойкая жизнь внутри неё. Сладкая. Мешающая. Непрошеная. Максим, с изнурительной, тянущей жилы любовью подумала Настя. Сукин ты сын. Подонок. Всё из-за тебя… — Ты идёшь? — донеслось из-за двери. Настя, вздрогнув, погасила дисплей и сунула смартфон в сумку. Вещи, наверное, лучше оставить здесь?.. Она вдруг вспомнила о рулончике тщательно спрятанной налички во внутреннем кармане, и о том, что они ещё не обсудили стоимость… процедуры. — Вы знаете… — Настя застенчиво остановилась у порога. — У меня тут не так много денег… — Это неважно, — равнодушно сказал А., затушив окурок о запястье и бросая его в ведро. — Ложись, — он кивком указал на кушетку. — Раз… де… ваться? — слабым голосом спросила Настя, шокированная небрежностью только что увиденного жеста. — Разумеется. Ляг и подними платье. Настя сделала несколько шагов и застыла возле кушетки, цепенея не столько от страха, сколько от опаляющего стыда перед тем, что требовал от неё этот ровный и низкий голос. А. вежливо подождал. — В чём дело? Ни раздражения. Ни сочувствия. Ни любопытства. — Как-то… просто это… — залепетала она. — Так неловко. Было бы… логичнее, если бы… такими вещами занималась, ну… женщина… — Почему? — без особого интереса спросил доктор. — Не знаю… — совсем смутилась Настя и смолкла. А. посмотрел на неё отрешённо и как-то устало. Молча вышел в гостиную, через несколько секунд вернулся с нетронутым бокалом и протянул его Насте. — На. Держи. — Что это? А. выразительно посмотрел на неё. — Седация. Седация сильно пахла «Джеком Дэниелсом», но Настя без возражений выпила её залпом в несколько глотков и вернула бокал. Всё лучше, чем ничего. — Легче? — Нет, — честно ответила Настя. — Хорошо. Раздевайся. Под ложечкой потеплело — ясным, инфракрасным жаром. Сняв колготки, Настя села на кушетку, опустилась спиной на прохладный винил и подняла подол до самого лифчика. В томительном молчании она смотрела, как доктор поправляет светильник, закатывает рукава и моет руки, надевает тончайшие, матово-чёрные перчатки. Надо было что-то сказать. Лежать вот так в тишине с задранным платьем наедине с этим странным мужчиной было просто невыносимо. — А я потом смогу снова…? Ну… — Сможешь, — между делом ответил А. — Но каждый следующий раз вытравливать будет всё больнее. Он сел рядом, и Настя поёжилась, чувствуя, что бледнеет. Голова закружилась, лампы поплыли куда-то вбок и вниз, оставаясь при этом на месте. Руки потяжелели, ноги тоже. От дурного предчувствия знакомые пёрышки-плавнички так и затрепетали внутри. — Мне что-то… нехорошо, я… чувствую… подождите!.. — запаниковала Настя, порываясь сесть, но поняла, что сделать этого не может. В довершение ужаса в руке доктора вдруг показался… скальпель? Стоп, он что, будет её резать? Она думала, что это будет происходить как-то… по-другому?! — Тш-ш, — просто сказал доктор, склоняясь к ней. Его глубокие, тёмные глаза и голос окутали её, заворожили, отняли силы бороться. Чёрная ладонь мягко легла ей на лоб, и Настя сразу же замерла, почти перестав дрожать. — Подумай о нём ещё раз. О том, почему пришла. Настя и так думала только о Максиме. О том скоротечном, ослепительном счастье, что он подарил ей, и боли, что причинил потом. О том, как уже через неделю после их первого свидания, лишь пару раз для вида показавшись с ней на людях, он хвастался всем своим друзьям, что «завалил и эту» — потому что ну ещё бы, перед Амурским ведь ни одна тёлка не устоит, мужик, красава. А она-то, дурочка, думала, что они встречаются, ликовала, летала, как на крыльях… Через три дня он уже тискал новую фанатку, а к Насте демонстративно потерял всякий интерес. Ей говорили, что Макс тот ещё лжец, эгоист и мразь. Что связываться с музыкантом себе дороже. Предупреждали. Заклинали. Доказывали. И правы были, во всём. Настя всё понимала — а забыть ничего не могла: ни его поцелуев, ни смеха, ни объятий, ни черт точёного, красивого лица… Она каждый день заходила на его страницу и с замиранием сердца ждала его сообщений — всё ещё ждала. Перечитывала старые — днём и ночью. Не могла признаться ему, что он ушёл, на прощание оставив в ней себя — свой образ, подобие, аз есмь. И с каждым днём становилось лишь хуже. Это был ад. Невыносимая мука. — Я могу освободить тебя от этого бремени, — доктор красноречиво поднял кисть на уровень её зрачков, и сталь воздетого скальпеля тонко блеснула под лампой. Каждый контур вокруг тлел рыжим, словно кромка горящей сигаретной бумаги. В расширенных глазах её двоилось, троилось, множилось — и вот уже лезвий мерещилось столько же, сколько и пальцев. — Всё ещё хочешь? Кивни. Настя, сглотнув слёзы, кивнула. И что-то вдруг — р-р-раз! — широко, мокро и жгуче рассекло её тело — от мечевидного отростка до самых костей лобка. Это было больно, неописуемо больно! Настя зашлась в остром, пронзительном крике. — Не смотри вниз, — посоветовал А. Ювелирная, точная работа хируга? Где там! — её словно наживо вспорол монстр-гризли, прямо по беззащитному, нежному животу. Пожар вывернул ей связки и кости, разодрал нервы, раздвинул границы сознания. не смотреть вниз, не смотреть вниз, не смотреть вниз Только сейчас она осознала, что внутри неё испуганно копошатся и возятся лапки — множество крохотных, реснитчатых лапок, усиков-сяжков и хоботков, стремящихся забиться в ней как можно глубже и дальше от беспощадной, ищущей их руки. Это было омерзительно. Точно она была живым ульем в полостях и пустотах, заполненным насекомыми трупом. — Уберите их! — истерически закричала она, не в силах заставить онемевшее тело даже вздрогнуть в припадке отвращения, не то что метаться. — УБЕРИТЕ!!! УБЕЙТЕ! Прошу!.. Седация действовала прекрасно, а вот анестезии не было никакой. Настя чувствовала всё: как давят острия на гладкие мышцы, послойно расходится плоть, как лопаются сосуды сочным, взломанным гранатом, как доктор растягивает в стороны края разреза, фиксируя их крючками ранорасширителя. В агонии бреда Настя завалила голову набок, сквозь мутные, остроконечные звёзды слёз различив на стене две тени: свою и… …доктора. Неестественно плотную и большую, с длинным вороньим клювом на месте лица. Не может… что это за цирк? Зачем он напялил маску? А главное, когда?!.. И тут Настя поняла. В ране нет никаких крючков. Это когти. Загнутые птичьи когти. Боже. Мой. только. не смотри. вниз. Вместо этого, мертвея от ужаса, она так и смотрела туда же, на стену, в другой, тёмно-серый мир, где Существо с птичьей головой терзало её, словно алтарную жертву. В какой-то момент Настя решила, что это конец — никто даже не найдёт её тело. Но тут А. нащупал, вытянул туго, вскрыл когтем какую-то плёнку, и — брызнули бабочки. Десятки — нет, сотни — кроваво-красных бабочек затрепетали в свете медицинских диодов, мелькая и мельтеша тенями. Они опускались на стены и полки, садились на яркий светильник и шевелили, качали алыми лепестками крыльев, из-за чего казалось, что тлеют повсюду горячие, багряные угли. Но они почти сразу же тускнели, бледнели белёсым пеплом и замертво падали вниз. Вне тела жить они не могли. Настя кричала. Кричала. Кричала. А доктор всё прочёсывал изнутри её чрево, цепляясь за нервы и жаля их спазмами боли в каждом движении пальцев. Она ощущала, как льётся под ней на кушетку что-то текучее, тёплое, липкое, как сахарный нектар, как жидкий мёд сквозь соты. Жар плавил её, словно воск — казалось, она вот-вот истает до конца. Бабочек вокруг становилось всё меньше, и всё же они ещё продолжали взлетать, ползти и гаснуть — по три, пять, десять штук, как приступы на излёте рвоты, когда не извергается уже ничего, кроме желчи и пены. Настя рыдала, сорвав уже голос до сипа, и слёзы сбегали ей за уши, в мокрые волосы, щекоча кожу. — Хватит!.. Хва… тит! Довольно!.. — Терпи, — сухо ответил А., выскабливая её дочиста бритвами когтей. — Если останется хотя бы одна, через месяц здесь вырастет новый рой. Придётся всё повторять. Настя выла, молила, стенала, теряя счёт времени, проваливаясь то и дело в немой и далёкий, тёмно-серый мир. Когда бабочек не осталось совсем, равно как и слёз, доктор тщательно ушил разрез, слой за слоем. Это было уже даже не больно; всё словно онемело — чужая стынь из резины, бескровная мерзлота. Тело так и тянуло в гуманное забытьё. — Закрой глаза, — потребовал доктор и взял её за руку, там, где бился под жилкой ещё живой пульс. Настя закрыла. — Открой. Настя открыла глаза. — Готово. Вставай, — сказал А., бросая перчатки в мусорное ведро. — Что… всё? — вяло спросила Настя. Пошарила взглядом по стенам и полкам. Опустила его вниз, на свой живот: нетронутый, атласный и гладкий, с ямочкой нежности по центру. А где?.. — Всё, — подтвердил А., буднично сметая серые трупики щёткой для пола — ворох чешуйчатой, хрупкой пыли. Настя опустила подол, села на краю кушетки. Голова слегка кружилась, но чувствовала она себя преотлично — словно долго и крепко спала и только сейчас проснулась. На столике среди инструментов стоял небольшой флакон тёмного стекла, заткнутый притёртой пробкой. С виду абсолютно обычный, но почему-то притягивающий взгляд. — Что это? — она заинтересованно обернулась к А., надевая колготки. — Твоя кровь, — спокойно ответил тот. — Возьму в оплату. — Моя… что? — Настя удивлённо и как-то машинально коснулась шеи — ожидая чего, укуса? — и только сейчас заметила на правом запястье плотную бинтовую повязку. Надо же. Она совсем этого не почувствовала. — Зачем? Это потому что я… — Потому что ты девственна. Да. — А деньги…? — Не нужно. Настя усмехнулась неловко, ресницами вниз и вверх, оправила юбку. Вышла в гостиную, взяла с кресла сумку-рюкзачок. Маска с загнутым клювом лежала ровно на том же самом месте, всё так же мерцая огнём в стеклянных линзах. Давно мёртвые бабочки и рогатые звери с бумаги провожали её в обратный путь — не пристальней, но и не небрежней, чем раньше. В прихожей Настя обулась, надела пальто. Дважды накинула шарф. Что ж… это закончилось. Finita. — Спасибо, — сказала она слегка вопросительно. — Пожалуйста, — ответил А. ровным тоном, припав плечом к косяку. У двери Настя помедлила, обернулась: — Простите, а можно мне… сигарету? Доктор протянул ей пачку. И впервые еле заметно улыбнулся. Настя тянула ментоловый дым за забором, любуясь луной в черноте и ожидая Убер. Всё, что прежде было занято Максимом, теперь заполнялось туманом, легчайшим и белым, как чистый лист. Свобода. Пьяная, желанная свобода. Настя впустила в себя терпкий, горячий вдох, выпустила его наружу. В воздух поднялось невесомое кружевное облако, оставив в груди чувство блаженной пустоты. И всё же она смутно помнила, что было же прежде что-то ну очень важное, что-то, что крепко её держало. Она вынула мёрзнущий смартфон, вызвала к жизни сеть. «Максим Амурский» — всё так же висело на странице. Как в первый раз, Настя смотрела на фото со сцены, в глаза ему, прямо в глаза — и не чувствовала ничего, кроме лёгкой брезгливости. Смазливое, но глупое лицо. Самовлюблённая улыбка. И этот кринжовый хвостик… Ей вспомнилось, как же он злился и психовал, когда на попытки залезть ей в трусы неделю спустя после встречи она ответила гордым отказом. Как угрожал, что если она не даст ему прямо сейчас, он всем растрезвонит, как трахал её в хвост и в гриву — и поверят ему, а не ей. Нет, это же надо быть конченым настолько… Кобель, трус, слабак и трепло. И что она в нём нашла? Настя сжала губами фильтр, скользнула вниз-влево, клацнула с наслаждением «Заблокировать Максима». Это было приятно. Но несколько дымных вдохов спустя показалось мало. «Очистить историю сообщений» — выбрали, щёлкнув, пальцы. «Вы действительно хотите удалить всю переписку с данным пользователем? Отменить это действие будет невозможно». Затянувшись послаще, Настя нажала в ответ: «Удалить». И надо же — внутри ничего не шевельнулось. *** Андрас — Великий Маркиз Ада, 63-й из 72-х демонов «Гоетии» («Ars Goetia»), первой части магического гримуара «Малый ключ Соломона». Появляется в образе Ангела с головой ворона цвета ночи (или совы), верхом на сильном чёрном волке, вздымающим в своей руке острый и сверкающий меч. В человеческом облике у него чёрные волосы, загорелая кожа и чёрно-красные глаза, в которых ощущается огненный жар. Мастер проклятий и раздоров, демон убийства. Может помочь в сокрытии тайн от нежелательных ушей. Сеет ненависть и ссоры, приводит людей к конфронтации и помогает очень быстро разрешить «недоразумения». Маркиз Андрас — один из демонов, с которыми нужно быть осторожным в своих желаниях. Он весьма прямолинеен, когда доходит до дела, и быстро получает результаты, но такой быстрый путь часто чреват неожиданными и нежелательными последствиями. Андрас буквально убивает старую жизнь и открывает энергии для полного преобразования себя в жизни новой. Стихии — Огонь и Воздух. Наиболее благоприятное время для призыва: с 12 по 21 декабря и с 30 января по 3 февраля, в ночное время. *** Анастасия (от др.-греч. ἀνάστασις) — «возвращённая к жизни, воскресающая, возрождённая»