По Фрейду

      Вот уже добрых пятнадцать минут в салоне припаркованной у обочины камаро стояла тишина. И в этом не было бы абсолютно ничего удивительного, если бы Дерек находился в машине в гордом одиночестве. Это было бы абсолютно не удивительно, даже если бы Дерек находился в компании кого угодно из знакомых ему людей — немногословность по умолчанию прилагалась к стартовому набору серьезного, уважающего себя оборотня вместе с черной кожаной курткой и убийственным взглядом из-под нахмуренных бровей. Вот только на пассажирском сиденье рядом с ним прямо сейчас находился вовсе не кто угодно, а Стайлз Стилински. Чертов Стайлз. Тот самый Стайлз, которого слышно за добрый десяток метров даже без оборотнического слуха. Тот самый Стайлз, который практически постоянно находится в движении из-за катастрофического сочетания СДВГ и врожденного шила в заднице, (здесь Дерек делает себе мысленную пометку на будущее — перестать задумываться о каких-либо предметах в заднице Стилински. Даже в метафорическом смысле). Так вот. Тот самый Стайлз, который просто невероятно много говорит. Трепется не затыкаясь почти ни на минуту, озвучивая все, что успевает реализовать его речевой аппарат в попытке угнаться за гиперактивным мозгом. Тот самый Стайлз, который начинает болтать вдвое больше, когда чем-то взбудоражен, вне зависимости от того нервничает он или радуется. В общем, тот самый Стайлз Стилински. Именно он сейчас развалился в кресле по правую руку от Дерека и молчит.       И вот, казалось бы, это именно то, о чем Дерек так отчаянно мечтал буквально с первого дня их знакомства — Стайлз, матерь божья, наконец-то заткнулся. Вот только долгожданное чувство облегчения почему-то так и не наступает. Даже близко нет. Более того, все становится только хуже. Сильно хуже.       Во-первых, Дереку приходится стиснув зубы признаться, хотя бы самому себе, что на самом деле ему не так уж сильно хотелось, чтобы Стайлз действительно замолчал. Ему это вроде как даже, ну, ...нр-, ему это просто комфортно. Он понятия не имеет, в какой момент его жизнь окончательно свернула не туда, и его перестала раздражать бесконечная болтовня парня, даже более того – то, как Стилински заполнял собой весь радиоэфир, не только стало привычным фоном, но и помогало заглушать собственные мысли, те самые, что иногда начинают сжирать заживо, если позволить себе остаться с ними один на один в тишине. Как бы сильно поначалу ему ни хотелось взаправду свернуть голову неугомонному школьнику ради нескольких блаженных минут тишины, как бы сильно он ни старался абстрагироваться от того, что нес этот парень, Дерек не мог не заметить, насколько на самом деле тот чертовски умен. Стайлз иногда буквально поражал быстротой мысли, сообразительностью и нестандартностью мышления. Он был весьма начитан для своего возраста и завораживал тем, с каким восторгом и самоотдачей он с головой погружался в интересующий его вопрос. А еще Стайлз оказался остроумным. В этом Дерек точно низачто и никогда не признается вслух, даже под страхом смерти, однако это, к его великому сожалению, никак не отменяет тот факт, что в какой-то момент Дерек заметил, что болтовня Стайлза все чаще не раздражает своей назойливостью, а скорее раззадоривает остротой подвешенного языка. Дошло даже до того, что Хейл однажды поймал себя на том, что иногда получает своего рода удовольствие от их перепалок и, о ужас, сам периодически провоцирует Стилински на словесные пикировки по поводу и без. Просто Стайлз так искренне и бурно реагирует даже на самые безобидные поддразнивания, что Дерек просто не в силах устоять перед искушением. Оказалось невероятно увлекательным выводить Стайлза из себя — всего пара небрежно брошенных слов и вот, Стайлз уже задыхается в возмущении, несколько раз ухватив ртом воздух перед тем как разразиться гневной тирадой, размахивая руками, забавно сводя в праведном гневе брови к переносице и исходя запредельным количеством сарказма. Увлекательнее этого оказываются только те моменты, когда ему удается застать врасплох или смутить Стайлза. Дерек получает поистине преступное удовольствие наблюдая за тем, как за считанные секунды яркий румянец пятнами заливает молочно-белую кожу, спускаясь от лица вниз по шее и забираясь за ворот очередной клетчатой рубашки. То, как на этом открытом лице стремительно меняется с десяток таких искренних эмоций, будоража острым запахом смущения чувствительный нюх, завораживает и заставляет затолкать поглубже внутрь темную жадность, которая требует делать это снова и снова, потому что, черт возьми, хочется еще. И эта самая жадность с новой силой поднимается изнутри заволакивая собой сознание, когда на нем оказывается сосредоточено внимание Стайлза. Он ловит себя на том, что готов делать практически что угодно, лишь бы сияющий взгляд карих глаз был направлен на него. Быть центром внимания Стайлза слишком быстро стало болезненной необходимостью, которую Дерек даже не осознавал. До недавнего времени.       До недавнего времени он жил в блаженном неведении и понятия не имел какими охренительными озарениями одарит его собственное сознание, что, по правде говоря, ощущалось ножом в спину от себя самого. Очень хотелось обернуться и патетично вздохнуть: “И ты, Брут?…”, вот только оборачиваться было не на кого. Как и свалить вину за все происходящее, которое пугало до усрачки тем, насколько стремительно и безостановочно набирало обороты и окончательно выходило из-под контроля. Самое первое, с таким трудом давшееся, признание самому себе в том, что Стайлз на самом деле его вовсе не раздражает, с виртуозностью заправского фокусника потащило за собой все остальные. В отличие от первого, они дались так легко, что Дерек даже не успел понять, когда и как это произошло – просто в один момент он обнаружил в себе целый ворох откровений, которые представлялись как уже свершившийся факт и возврату, обмену и отрицанию никак не подлежали. Признавшись в настоящем отношении к болтовне Стайлза, оказалась так легко признать все остальное: его смелость (пусть временами это и безбашенность, граничащая с идиотизмом), преданность, ум, надежность, честность. Этот список действительно можно было продолжать очень долго. И что со всем этим делать Хейл, разумеется, не имел ни малейшего понятия.       Тишину нарушило шуршание разрываемой полиэтиленовой обертки. Дерек прикрыл глаза и с трудом сдержал в себе мученический стон и острое желание пару раз от души приложиться головой о рулевое колесо. Он упрямо смотрел перед собой, буквально силой удерживая взгляд на дверном проеме черного входа на заброшенный склад, за которым они наблюдали последние полчаса, однако ему, к собственному ужасу, вовсе не требовалось поворачивать голову, чтобы в деталях описать все, что происходило сейчас всего в каких-то дюймах от него.       Разделавшись с упаковкой, Стайлз смял ее в кулаке и быстрым движением запрятал куда-то в почти безразмерный карман своей любимой красной толстовки. Несколько мгновений он увлеченно разглядывает сквозь тусклый свет от далекого одинокого фонаря карамельный шарик, будто действительно может что-то разглядеть в таких густых сумерках, и, (Дерек готов в этом поклясться, хотя все еще упорно не поворачивает головы), на секунду расплывается в едва уловимой, но вызывающе шальной ухмылке прямо перед тем, как медленно обведя языком сладкую поверхность округлого конфетного бока, целиком заглотить чупа-чупс. Это третий. Третий долбаный чупа-чупс за вечер.       Дереку очень сильно хотелось завыть. Или выскочить из машины. Однако он упорно продолжал удерживать себя на месте, инстинктивно практически не шевелясь, будто от любого его неосторожного движения мог произойти взрыв. Хотя уж лучше бы это действительно был взрыв, потому что то, что на самом деле могло произойти, было просто недопустимо. Дерек ощущал себя балансирующим на грани, которая отделяла его от того, чтобы наброситься на Стайлза и, в процессе прокусив ему губу в нескольких местах, заменить чертову конфету своим языком. И Стайлз неумолимо толкал его к самому краю.       Спустя пару минут Дерек сдается и поворачивается к парню. Явно провалившись глубоко в собственные мысли Стайлз вынул сладость изо рта и приложил ее к губам, периодически лениво облизывая. Меж сомкнутых губ, в которые упиралась блестящая от слюны липкая карамель, периодически пробегал шустрый кончик языка, ловко, почти ласково, скользил по поверхности чупа-чупса, слизывая сладость, и прятался обратно. Хейл буквально прирос взглядом к той точке в пространстве и времени, в которой прямо сейчас, в очередной раз, язык парня завораживающе обводил нижнюю губу. Этот чертов рот однозначно сведет его с ума. Или сразу в могилу. С него все началось, им все и закончится. Именно этот проклятый рот сначала сводил с ума своей непрекращающейся болтовней, затем заставил размякнуть, прикипеть душой к своему обладателю, а теперь еще и стабильно вызывал сильнейший стояк, в рекордные сроки возглавив его личный топ влажных фантазий. Круг замкнулся. Прямо как губы Стилински вокруг палочки чупа-чупса. И Дерек был внутри этой ловушки, словно в чертовой волчьей яме. Где ему видимо и суждено сдохнуть. Дерек в который раз отчаянно благодарит высшие силы за то, что Стайлз не оборотень и потому даже не подозревает, насколько сильно салон камаро провонял возбуждением альфы.       Продолжая наблюдать, как Стилински слой за слоем слизывает карамель – и остатки его душевного равновесия в придачу – Дерек с отстраненной обреченностью думает, что было бы весьма занятно узнать, что по этому поводу сказал бы старина Фрейд. Учитывая то, с какой регулярностью Стилински постоянно тащит себе в рот что ни попадя – туда на постоянной основе попадают ручки, карандаши, завязки от толстовки, провода от наушников, длинные красивые пальцы парня (не то чтобы Дерек вел отдельный перечень предметов, просто… просто он никогда не жаловался на проблемы с памятью, а все, что касалось рта Стайлза автоматически записывалось на жесткий диск мозга, без шансов на забвение данной информации), позволяет с уверенностью утверждать, что у парня оральная фиксация. И вот интересно, учитывая переходящую все мыслимые границы зацикленность Дерека на губах Стилински, будет ли считаться, что у него тоже своего рода оральная фиксация?       Втянув щеки так, что резко обозначился угол скул, и стало видно почти все детали строения челюсти, вплоть до особенностей прикуса, в придачу продемонстрировав образцово-показательный вакуум, Стайлз, довольно прищурившись, все так же глядя куда-то вперед, потянул за палочку, выдернув чупа-чупс изо рта с громким и абсолютно непристойным чпоком. У Дерека на мгновение потемнело в глазах и свело судорогой легкие.       Блять.       Дерек Хейл – взрослый человек. И как взрослый человек он признает то, что было очевидно уже достаточное количество времени. Он в такой беспросветной заднице.

***

Стайлз Стилински всегда достаточно философски относился к выражению “язык мой – враг мой”. Он еще в далеком детстве убедился в правдивости этого утверждения по отношению к себе и давно перестал переживать по этому поводу. Ну да, он крайне профессионально создавал проблемы собственным ртом, однако спустя годы практики научился почти так же профессионально этим же самым ртом их разруливать. Этот навык дорогого стоил, и Стайлз по праву гордился тем, что при желании мог заболтать кого угодно почти до потери сознания. Ну почти кого угодно. Иногда его блестящая способность все же давала сбой. Например, если собеседник имел физическое превосходство и не стеснялся его применять, отвешивая душевный подзатыльник или впечатывая Стайлза в любую подходящую для этого вертикальную поверхность, вышибая воздух из легких. И все бы ничего, ведь Стилински совершенно точно не из тех, кто переживает из-за таких мелочей (в конце концов мало что могло сравниться с его многолетним опытом большой неразделенной любви к Лидии Мартин – у него выработался отменный иммунитет к неудачам в целом и к собеседникам, на которых не действовала его болтовня, в частности), вот только проблема заключалась в том, что воздух из легких вышибал вовсе не удар спиной об очередную грязную стену, а взгляд светлых, серо-зеленых глаз из-под выразительного изгиба нахмуренных темных бровей. Да и против вжимания в поверхности Стайлз, как оказалось, ничего не имел. По правде говоря, он отчаянно наслаждался каждой секундой такого варварского нарушения личного пространства и до дрожи в коленях желал повторения. Да, этот самый “например” был вовсе не абстрактный и не гипотетический, а самый что ни есть конкретный и единственный, из плоти, крови и убийственной сексуальности. Проблема была в конкретном чертовом Дереке Хейле, и Стайлзу с ужасом пришлось признать, что такой катастрофы, в свое время, не было даже с Лидией.       В Дереке ему до смешного нравилось все подряд – и это даже если не брать в расчет внешность образца человеческого совершенства с обложки GQ. Чем дольше Стайлз был знаком с Хейлом, тем больше подмечал деталей, из которых складывался образ настоящего Дерека Хейла, а не того грубого волчары с аллергией на сантименты и на любые другие человеческие чувства, за исключением открытой агрессии и раздражения, (разумеется потому что он слишком крут для всего этого. Не-не, настоящие серьезные волки не улыбаются – они вырывают глотки зубами и, не обернувшись, идут дальше по своим супер-серьезным волчьим делам). Вот только Дерек на самом деле им никогда не являлся, как бы сильно не пытался таковым казаться в глазах окружающих. Самое смешное, что Стайлзу он нравился даже в этом, откровенно мудаческом, образе. Бесил до дрожи, но безумно нравился. Дерек Хейл нравился Стайлзу Стилински абсолютно любым. Стайлз понятия не имел смеяться ему или плакать, (а он уже действительно был в шаге и от того, и от другого), потому что на фоне всего, в буквальном смысле смертельного, сверхъестественного дерьма, которое валится на них как скидочные купоны в почтовый ящик в канун Рождества вот уже пару лет, его больше всего пугало то, насколько сильно и бесповоротно он влюбился в Дерека Хейла.       После того как первый шок от осознания отступил, и Стайлз медленно, но верно двигался навстречу принятию и смирению, пугали уже не столько сами чувства, сколько проблема их конфиденциальности. Оказалось охренительно сложно хранить секреты, когда добрая половина из тех, с кем ты постоянно общаешься, обладает всякими сверхъестественными читерскими штуками, позволяющими вдыхать все оттенки твоих эмоций и слышать все, начиная от твоих секретных перешептываний в соседней комнате, заканчивая перебоями пиздежа и возбуждения в твоей кардиограмме, (видит бог, Стайлз иногда всерьез подумывал пустить слух о том, что у него какой-нибудь из наиболее запущенных видов аритмии, и готов был даже раздобыть поддельную справку). И если с запахами он еще худо-бедно разобрался – вызнал у Дитона пару трюков с травками, которые могли прикрыть естественный запах и сделать всплески эмоций менее читаемыми. Ветеринар тогда никак не стал комментировать просьбу Стайлза и, слишком понимающе хмыкнув в ответ, ушел за готовым сбором и записывать рецепт, за что Стайлз был крайне ему благодарен. Да и вообще, любое возбужденное состояние можно всегда было свалить на СДВГ, а к сердечному ритму все же надо было специально прислушиваться, так что оставалось рассчитывать, что большая часть бед с сердечным ритмом, обеспеченных присутствием Хейла в его жизни, прошла незамеченной.       Таким образом в обороне неприкосновенности личной жизни оставалась всего одна брешь. Иногда язык Стайлза действительно его враг. Парень прекрасно знал, что когда он начинает нервничать, смущаться или каким-либо другим способом выходить из состояния душевного равновесия – что в присутствии Дерека случалось довольно-таки регулярно, несмотря на то, что Стайлзу удавалось контролировать себя большую часть времени – он может сболтнуть лишнего. Совсем лишнего. Как минимум выдать какую-нибудь феерическую глупость, а как максимум – что-то, что никто и никогда не должен был узнать. Какую-нибудь правду, после которой по ощущениям должен наступить Апокалипсис, однако вместо него обязательно наступит куда более ужасное неловкое молчание. И о чувствах Стайлза никто и никогда не должен узнать, потому что, ну, он старался быть объективным, а потому осознавал, что не было абсолютно никаких шансов, что его чувства окажутся хоть сколько-нибудь взаимными.       Нет, Стайлз прекрасно знал, что Дерек не ненавидит его. Более того, суровая-ледышка-Дерек на самом деле уже давно оттаял, убедившись в надежности паря, и, (как самую малость позволял себе помечтать Стайлз), сдавшись под напором его природного обаяния, даже получал своего рода удовольствие от общения с ним. По крайней мере, было очевидно, что он никогда не огрызался на Стайлза всерьез, даже если действительно выходил из себя и старался нагнать страху. Если он и прикладывал Стилински обо что-то, то всегда делал это идеально контролируя свою силу, чтобы не навредить парню по-настоящему. Черт возьми, да Дерек усмехался его особо удачным шуткам, пусть и старательно пытался прятать улыбку, но Стайлз готов поклясться, что своими глазами видел, как у того напрягалась линия рта и дрожали уголки губ, в безуспешной попытке не подниматься вверх и на несколько мгновений являя окружающему миру сдержанную, но искреннюю улыбку Дерека Хейла. Да-да, того самого сурового альфы всея Калифорнии, на губах которого по умолчанию допустима лишь агрессивно-сексуальная саркастичная ухмылка, и, упаси боже, никакого веселья, а то вдруг кто-то подумает, что он несерьезный! О боже, он точно это видел, потому что выдумать такое просто невозможно. Улыбка Дерека это что-то настолько замечательное, что Стайлз малодушно радуется, что никогда не видел ее полной версии, потому что он искренне сомневается, что в состоянии пережить такое зрелище. И еще Дерек стал абсолютно спокойно (насколько это возможно в его случае) пускать Стайлза в свое личное пространство. Так что то, что сейчас между ними было, в общем и целом, можно было назвать своего рода дружбой. Очень своеобразной дружбой, но зато настоящей. И Стайлз очень ее ценил и больше всего боялся просрать, ведь это уже было куда больше, чем то, на что Стайлз мог когда-либо рассчитывать. Скрепя сердце Стилински пришел к выводу, что лучшим решением для него будет оставить все как есть и унести свой секрет с собой в могилу. Оставалось только самое сложное – не проболтаться по собственной дурости.       Решение проблемы пришло внезапно и, на первый взгляд, казалось по меньшей мере просто идиотским. Однако других – более блестящих – идей все равно пока не наблюдалось, а Стайлз привык мыслить широко и выяснять все опытным путем. Именно поэтому, после того как он совершенно случайно узнал, что один из помощников отца, бросая курить, во избежании срыва грыз зубочистки и таскал с собой упаковку леденцов, в тот же день Стайлз обнаружил себя на кассе ближайшего супермаркета, вываливающим на ленту охапку чупа-чупсов.       И совершенно неожиданно это сработало. Стоило Стайлзу почувствовать, что он начинает нервничать и вот-вот станет заговариваться, он выуживал из кармана чупа-чупс, и как только часть его сознания сосредотачивалась на карамели, нервное напряжение отступало, переставая давить на зубы потоком компульсивной болтовни. Теперь вполне объяснимой становилась его давняя привычка постоянно что-то грызть или облизывать, когда он чем-то взбудоражен или пытается сосредоточиться. Что ж, теперь в его личный список любимых тем для самоиронии добавился фрейдизм.

***

      Стайлз сам не заметил, насколько углубился в собственные мысли, пытаясь воскресить в памяти все, что помнит из "Введения в психоанализ", которое совершенно случайно прочитал пару лет назад, когда готовил эссе по экономике для Финстока, ну, и свернул немного не туда. Снова. Впрочем ничего нового.       Внезапно его вырывает из потока мыслей тот самый голос, который вызывает у Стайлза приятные мурашки на загривке едва ли не с самой первой встречи с его обладателем. Стайлз поверить не может, что залип в собственной рефлексии настолько, что забыл о том, что, вообще-то, в этот самый момент находится бок о бок с виновником этой самой рефлексии. Интересно, что по этому поводу сказал бы Фрейд.       Вздрогнув, Стайлз растерянно моргает и переводит взгляд на чупа-чупс в своей руке, будто только сейчас его заметил. Внезапно до него доходит, что его, кажется, только что о чем-то спросили.       — А, я… Что? — Стайлз резко оборачивается, на ходу пытаясь собраться с мыслями, и замирает прямо на середине вдоха, потому что… блять. Дерек так близко, смотрит на него в упор своими невозможными светлыми глазами, и взгляд у него настолько пронзительно-обжигающий, что Стилински чувствует как встают дыбом волоски на руках. Стайлз никогда не видел у Дерека такой взгляд, и это точно не раздражение, и не агрессия, это что-то совсем другое, но Стайлз никак не может понять что, потому что не может же быть.., нет, никак не может, и он вообще не понимает, что здесь происходит. И, вот блядство, если бы встали только волоски… Захлестнувшее смущение и полная растерянность буквально парализуют. Он пялится на Дерека в ответ широко распахнутыми глазами, словно олень в свете фар, и чувствует как кожу лица изнутри обдает обжигающей волной румянца.       — Не слипнется, говорю? — это все, что удается произнести сейчас Дереку, сохранив при этом заметный сарказм в интонации, однако голос предательски садится, пуская хрипотцу, и опускается на пару тонов ниже. Он еле заметным движением подбородка кивает в сторону чупа-чупса, будучи не в силах оторвать взгляд от лица Стайлза. Встрепанный, очаровательно зардевшийся до самой шеи и глядящий ошалевшим взглядом в ответ. Дерек пытается убедить себя в том, что это игры его в конец спятившего сознания, но он действительно видит как расширяющиеся зрачки стремительно поглощают ореховую радужку, словно кто-то капнул черной тушью на поверхность воды. Дерек делает глубокий вдох и чувствует пробивающийся сквозь смесь запахов трав, самого Стайлза и еще десятка посторонних ароматов запах чужого возбуждения. Он настолько притягательный, сладко-терпкий, а главное, настолько отчетливый, что грудную клетку сводит от сдерживаемого рыка.       Дерек все еще пытается убедить себя в реальности происходящего, когда Стайлз произносит:       — Так бы сразу и сказал, что хочешь попробовать.       Голос Стайлза такой же глухой и хриплый, как его собственный, и Дерек понимает, что если не сделает хоть что-то прямо сейчас, то скорее всего сойдет с ума. И он точно низачто не простит себе если даст пропасть этому моменту впустую. Поэтому он повинуется порыву и намеренно не позволяет себе дважды обдумывать то, что сейчас делает.       Не прекращая смотреть Стайлзу прямо в глаза, он наклоняется к его руке и медленно проводит языком по карамели, после чего полностью запускает чупа-чупс в рот, лишь на мгновение смыкая губы на палочке, после чего выпускает его обратно, напоследок скользнув языком по уголку губ.       В почти абсолютной тишине Дереку отчетливо слышно как срываясь оглушительно грохочет пульс Стайлза, как с хрипом проталкивается воздух в его легкие. Его глаза раскрываются шире, если такое еще вообще возможно, радужка уже с трудом угадывается за бездной зрачков, а запах возбуждения резко становится тяжелее и насыщеннее, наконец-то раскрываясь так, что его больше не в состоянии скрыть никакие другие ароматы.       Пока мозг все еще не может никак поверить в то, что происходит, Дерек чувствует, как откуда-то изнутри разливается по всему телу что-то очень горячее, отдающееся сладкой дрожью восторга в районе солнечного сплетения, а его губы сами собой растягиваются в хищной ухмылке. И он просто спрашивает:       — Так я попробую? — и наконец переводит взгляд на губы Стилински.       Они растерянно приоткрыты, отчего выглядят абсолютно беззащитно, они яркие и блестящие от постоянного облизывания, они с хрипом пропускают воздух в горло, и, Дерек готов поспорить, что они липкие и сладкие от карамели. Это одновременно самое прекрасное и самое пошлое, что Дерек когда-либо видел.       Этими самыми губами Стайлз выдыхает отчаянное “блять”, и Дерек с ним абсолютно согласен.       Происходящее дальше по ощущениям походит на прорыв плотины, что, впрочем, не так уж далеко от истины. Их захлестывает волной эмоций, которые каждый из них так долго сдерживал. И эта волна сталкивает их друг с другом, отбирая последние дюймы расстояния между ними.       Губы Стайлза действительно влажные, липкие и сладкие, но в реальности это в разы лучше, чем Дерек себе представлял. Теперь, когда ему позволено, и он отпускает себя, Дереку кажется, что он действительно сошел с ума. Он кусает, вылизывает, потягивает на себя податливые губы, а затем углубляет поцелуй. Стайлз вздрагивает и стонет прямо ему в рот, когда их языки сталкиваются. Он с силой обхватывает шею Дерека, отчаянно и немного хаотично, но с непередаваемым жаром пытаясь успевать отвечать всему, что творит оборотень. Это вырывает из Хейла раскатистый, гортанный рык, который вибрацией проходит через тела обоих. Пока пальцы одной руки, зарывшись в волосы на затылке парня, удерживают его голову, исключая любую возможность отстраниться, пальцы второй обхватывают лицо, то и дело с нажимом проводя вокруг губ Стилински, жадно очерчивая границы чужого рта, а затем скользят на подбородок, надавливая, чтобы раскрыть и позволить проникнуть еще глубже. Дерек с энтузиазмом помешанного вылизывает чужой рот, и ни капли не тревожится по этому поводу, потому что именно этот проклятый рот и свел его с ума. Причем уже очень давно.       В это самое время сам Стайлз тоже не уверен в собственной вменяемости от слова совсем. Мало того, что все то, что Дерек имел наглость проделать с его чупа-чупсом у него же на глазах, выглядело как самая яркая и агрессивная эротическая галлюцинация и никак не могло иметь ничего общего с объективной реальностью, то после того, как Дерек поцеловал его, Стайлз, кажется, окончательно расстался со способностью связно мыслить. Когда он разом ощутил его губы на своих собственных, обжигающую кожу лица щетину и крепкую ладонь на затылке, этих ощущений, очевидно, оказалось слишком много для не смевшего всерьез рассчитывать на подобное Стайлза, так что сознание, даже не махнув на прощание ручкой, рвануло стоп-кран, оставляя Стайлза одного захлебываться в ощущениях. Подобно тому, как случается при автомобильной аварии, Стайлз лишь успел подумать: “о боже”, затем вспышка и пустота в голове. После чего, пару мгновений спустя, внезапное ощущение уверенного, горячего и невероятно настойчивого языка у себя во рту хлещет оголенным проводом по клеткам мозга, буквально с ноги перезапуская нервную систему, и заставляет самым активным образом включиться в процесс. Дерека было так много, Дерек был везде и сразу, Стайлз буквально дышал им в прямом смысле слова, и это было настолько хорошо, настолько правильно, что все остальное вокруг в этот момент перестало иметь какое-либо значение. Вот только, как это часто бывает, у реальности на тебя имеются свои планы, и ей абсолютно насрать, даже если ты уверенно отрекся от нее.       Оглушительный грохот, раздавшийся со стороны заброшенного склада, безжалостно выдергивает обоих обратно в эту самую реальность. Они резко замирают и поспешно отстраняются друг от друга.       Стайлза потряхивает, у него кружится голова, и горят губы. Дерек резко оборачивается в сторону, перенаправляя свое внимание туда, откуда донесся звук, и явно напрягает все свои волчьи локаторы, чтобы как можно точнее оценить ситуацию. Недавнее ощущение абсолютной эйфории, которая всего пару мгновений назад заполняла буквально каждую клеточку существа Стайлза, стремительно тонет и растворяется в накатывающей панике, но Дерек все еще крепко держит его, не ослабив хватку и не сдвинув руки и на сантиметр, тем самым буквально удерживая Стилински от того, чтобы провалиться в это состояние с головой.       Следующие несколько секунд кажутся Стайлзу вечностью, потому что он понятия не имеет, что творится в голове у Дерека, что все это значит для него лично, и чем это закончится лично для Стилински. Потому что Стайлз совсем не был уверен как сможет справиться со всем, если Дерек прямо сейчас сделает на лице то самое выражение из жуткой смеси чувства вины, искреннего сожаления и острого разочарования и, обозвав случившееся “ужасной ошибкой” (прямо как в банальной до усрачки, дешевой мелодраме, но, святые небеса, Стайлз уверен, что так и будет), снова замкнется в себе и начнет отдаляться от Стайлза. И на этот раз, скорее всего, навсегда. Это ожидаемо, но это вовсе не значит, что Стилински к этому готов. Он к этому совсем готов. Поэтому Стайлз продолжает тупо пялиться на Дерека, краем сознания улавливая слабый отголосок чувства вины, потому что ему абсолютно насрать и на долбаный склад, и на долбаных заезжих охотников, и на то, за каким хреном они на ночь глядя подвизались следить за ними, и вообще на все, что не связано с тем, что произошло только что между ними минуту назад.       Дерек издает явно раздосадованный рык, все еще глядя в сторону, и, несмотря на все попытки держать себя в руках, Стайлз непроизвольно вздрагивает и напрягается, чем резко возвращает внимание Дерека к себе. Ему чертовски необходимо сказать хоть что-нибудь, но он настолько не представляет что именно он может сказать в сложившейся ситуации, что кажется, едва ли не впервые в жизни, он действительно теряет дар речи.       В первое мгновение Дерек выглядит раздраженным, и Стайлз даже представлять не хочет, насколько должно быть жалко он сейчас выглядит – растрепанный, дерганный, соревнующийся в насыщенности красного с собственной толстовкой и глядящий на Дерека с очевидным отчаянием. Он готов провалиться сквозь землю и все, на что он сейчас способен это попытаться как можно незаметнее для Дерека и безболезненнее для собственного достоинства убрать свою руку, которая все еще держится за изгиб между плечом и шеей оборотня. Ладонь жжет адским пламенем от ощущения мышц и жара чужого тела под одеждой, и Стайлз прилагает титанические усилия, заставляя себя разжать непослушные пальцы. Несмотря на все старания Стайлза, Дерек замечает это, и его взгляд, совершенно внезапно, на мгновение кажется растерянным, но затем, он будто что-то осознает, и выражение его лица заметно смягчается. Он поглаживающим движением проводит большим пальцем вдоль позвонков на шее, пуская волну мурашек вниз по спине, и внимательно заглядывает Стайлзу в глаза.       Не привыкший к такому интимному вниманию со стороны Дерека Стайлз ерзает, нервно облизывает губы и, не удержавшись, скользит взглядом на мгновение по губам Дерека, после чего поднимает глаза и судорожно выдает:       — Дерек, мы… то есть я… если ты не, то все в порядке, ты не должен, мы можем… — он перебирает слова до тех пор, пока в легких не заканчивается воздух, и он уже делает вдох для того, чтобы продолжить тираду, потому что его наконец прорвало, как Дерек перебивает его:       — Успокойся, Стайлз. Стайлз.       Его тон глубокий и спокойный, и он выделяет имя такой обезоруживающей интонацией, что Стайлзу остается лишь судорожно выдохнуть.       — Что бы ты там себе ни успел надумать, прекращай это. Сейчас нам нужно как можно скорее понять, что там только что произошло, и не нужна ли наша помощь Скотту с Айзеком на восточной стороне территории, я уверен, шум шел именно оттуда. Поэтому мы должны сейчас быть там. Но мы вернемся к этому, когда разберемся с охотниками. Если, конечно, ты сам этого захочешь.       На последней фразе голос Дерека стал чуть тише, и он замолчал, продолжая смотреть Стайлзу прямо в глаза. Стайлз тут же судорожно закивал, будто бы Дерек мог внезапно передумать и забрать свои слова обратно.       — Да, конечно, да, абсолютно точно, я… да. — Он продолжал кивать, пока говорил, на всех уровнях выражая свое согласие.       Он чувствует, как у Дерека расслабляются плечи, и на него обрушивается осознание, что тот, оказывается, тоже переживал из-за ответа. Из-за его ответа. Хейл расплывается в лукавой ухмылке, от которой Стайлза с ног до головы обдает волной жара.       — Значит договорились. — он окидывает Стилински обжигающим (черт возьми, по-настоящему провокационным) взглядом и невозмутимо добавляет — Запомни, на чем мы остановились.       В следующее мгновение он наклоняется к Стайлзу, быстрым широким движением проводит языком прямо по его губам и, с самым бессовестным видом, выбирается из салона, направляясь в сторону входа на территорию склада.       Стайлз, заторможено моргнув, прикасается кончиками пальцев к тому самому месту, где только что был язык Дерека, и наконец приходит в себя. Он выпрыгивает из машины, на ходу оборачивая фантиком и забрасывая в карман позабытый чупа-чупс, и, едва не пропахав носом грязный асфальт, спешит вслед за Дереком, чувствуя как на лице расползается совершенно идиотская широкая улыбка, с которой он не имеет ни единого шанса справиться, да и не очень хочется-то, на самом деле. Его переполняет такой прилив энергии, буквально заставляющий все тело вибрировать – он готов собственноручно обезвредить хоть целый клан охотников, хоть любую другую социальную группу потенциально опасных существ, лишь бы поскорее вернуться к их с Дереком разговору и, боже, напомнить ему на чем именно они остановились.