damn Neil

«…Однажды — во времена, когда мифические существа ещё населяли мир людей, не боясь быть раскрытыми, а следуя лишь за искрами интереса, которые могли заставить биться даже несуществующее сердце — на Землю вновь снизошёл ангел смерти, чтобы забрать очередную душу. Он — один из немногих, чьё периодическое пребывание на Земле имеет обязательное клеймо; он не мог так просто отказаться от своей работы, долга и сущности. Так он думал до того самого рокового дня, с которого начинается наша история. В тот день в капкан предсмертных мук попалась душа цевритавра. Пройдя в глубину леса, в чащу скрытую от посторонних — и речь не только о людских — глаз, перед Ангелом предстал раненый тавр, вокруг которого испугано скакал маленький оленёнок. Картина произошедших событий не заставила себя ждать — тавр по какой-то причине решился помочь незнакомому малышу найти дорогу домой, но встретил по дороге обозлённого вервольфа, который напал на них. Душе, защищавшую другую, предстояло отправится на небеса — бесспорно и незамедлительно. Но ангел медлил, что было ему крайне несвойственно. Тавр продолжал изнывать от боли, а оленёнок смотрел большими испуганными глазами на неизвестное ему мифическое существо, боясь неизвестности даже больше недавнего вервольфа. И конечно Ангел понимал причину чужого страха: его тёмные одежды расплывались по ветру шлейфом из обречённости и страданий, взгляд за версту пресекал любые попытки на контакт, а огромные мрачные крылья больше походили на смертельную ловушку, чем способ покорить бескрайние небеса; но чего он не понимал — что же не давало ему забрать эту душу так же просто, как сотни и тысячи предыдущих? Один только взгляд в приоткрытые глаза, заполненные болью и мольбой, был подобен стреле, пронзившей осознанием — этой душе отведено ещё много времени в мире живых. Тогда ангел, более не сомневаясь, использовал исцеляющие силы, о значении которых поклялся забыть несколько сотен лет назад. Ангела звали Натаниэль, но обычно его имя играло роль грома среди ясного неба и рокового предзнаменования, даже несмотря на то, что он являлся божьим посланником. Своё имя Натаниэль предпочитал не произносить лишний раз без необходимости, и даже когда тавр на грани бессознательного просипел:  — Твоё… имя?.. Ангел не ответил. Лишь безмолвно смотрел холодом глаз-океанов, а затем ушёл, также не проронив ни слова. Знали бы вы, сколько клятв и правил им было нарушено в тот день… Он погряз в ненависти к себе, стал сомневаться даже в «правильности» мира, в котором жил не первый век и правила которого заучивал ещё когда учился летать. И тогда он выглядел самым что ни на есть олицетворением своих деяний — страдающий, одинокий, ненавидящий и покрытый ледяной коркой отстранённости. Следующего своего «визита», Натаниэль, честно говоря, побаивался, потому что не знал, к чему готовиться. Но несмотря на все сомнения и крайне непривычные переживания, мучившуюся фею оказалось забрать совсем не так тяжело, как недавнего тавра. Она прожила свою жизнь «от и до», и теперь её душе предстояло направиться по пути перерождения. Именно в тот день он снова столкнулся с тавром, но уже в человеческом облике.  — Кто ты, божье создание? — спросил юноша с волосами цвета солнечных лучей и глазами подобно пыльной буре.  — Тот, кого тебе не следовало бы встречать дважды, — предостерёг Натаниэль, не зная, кого предупреждает. Тавр встал у него на пути, отказываясь уходить, хотя обоим было отлично известно, что ангел мог улететь в любой миг. Однако, улетать ему совсем не хотелось. Молча они смотрели друг на друга, выжидая, что же произойдёт в следующий миг. Возможно, оба тогда не признались, но уже тогда готовы были зайти дальше, поняв, что вторая встреча стала предзнаменованием. Хотя, если быть честным, знал об этом лишь ангел. Дело в том, что он навестил оракула на следующий день после невыполненного поручения, шипами вины впивающимся в шею, и узнал, что знакомство с тавром — всё-таки его судьба, но подробности скрывались.  — Натаниэль, — сдался ангел. Упрямый цевритавр явно одобрял такую «сдачу позиций». Усмехнулся в лицо тому, кто и улыбки-то искренней не видел никогда, и поклялся отблагодарить за спасение. Однако… что бы там ни говорил оракул, со временем всё зашло слишком далеко. Натаниэль старался спускаться на землю немногим чаще, чем раньше, чтобы не вызывать подозрений у архангелов и собратьев. Зачем же он спускался на землю, рискуя буквально всем, чем мог? Чтобы увидеться с тем, кто возродил его сердце, стал его олицетворением. Великая — неспособная окупиться никакой благодарностью — заслуга того самого упрямого тавра. Больше солнца Натаниэль любил зарываться пальцами в светлые, до безумия приятные на ощупь волосы. Вместо неба Натаниэлю полюбилось смотреть в пасмурно-серьёзные глаза. Тепло земли ангел променял на чужие объятия. Но день, когда собственную свободу он променял на запретный — до дрожи желанный — поцелуй, стал последним днём их встречи. Тогда они посетили горы — Натаниэлю, естественно, не составило труда забраться туда, а перенести возлюбленного тем более. Благо его крылья не всегда несли только проклятье.  — Иногда я даже жалею, что в своё время не родился какой-нибудь птицей, — высказался тавр, жадно оглядывая открывшиеся перед ними просторы лесов, полей и бескрайнего неба.  — Многие представляют себе полёт, как мечту, но на деле существует немало вещей, которые сковывают эту свободу, — отстранёно ответил ангел, с особой тоской смотря на облака. Там — его место.  — Но сейчас ты свободен, верно?  — Думаю, да, — выдохнул Натаниэль. Поэтому он и поцеловал своего ангела — тогда они оба были свободными и, кажется, самыми счастливыми на всей Земле.  — Ты очень дорог мне, — самозабвенно шептал ангел, прижимая ближе к себе того, к кому успел так сильно привязаться, хотя в мыслях звенело постоянное нельзя-нельзя-нельзя. Он сбился со счёта нарушенных им правил, вопросом времени была расправа за его неосторожность.  — Я люблю… — не успел тавр договорить, как меж горных вершин призраком пронеслось эхо отчаянного крика. Тогда они ещё не знали, но в отдаленном от постороннего присутствия ущелье шла битва не на жизнь, а на смерть, а крик принадлежал тому, кто неизбежно проигрывал. В тот же миг ангел подхватил своего возлюбленного на руки, и взлетел, направляясь к месту, где чья-то душа — он так остро чувствовал это — уже металась в муках. Первым, кого с воздуха увидел Натаниэль, стал василиск. В ту же секунду он понял, что противнику — по размерам явно в несколько раз меньше — точно не выжить.  — Это… — отвлёк голос возлюбленного в его руках, — это мой брат, там, внизу! Времени разбираться или удивляться не было — ангел опустил тавра на землю, а в голове уже зрел непростительно действенный план.  — Оставайся на месте, против василиска смертным не выстоять, — велел ангел, оставляя самого дорогого себе человека у горного склона.  — Я должен пойти с тобой, помочь ему! — возразил он, шагнув вперёд. Натаниэль вернулся назад, только чтобы настойчиво убедить:  — Ты должен остаться в безопасности, если хочешь, чтобы твой брат выжил. Я справлюсь, верь мне. Не давая шанса на новые споры, ангел бросился в эпицентр нарастающей катастрофы. Возможно, сегодня он потеряет много перьев, а может и собственную голову, но задуманное должно сработать хотя бы для спасения брата цевритавра. Ангел взлетел и, словно стрела, вонзился в пространство между раненым, изрядно уставшим юношей и василиском. До момента, когда король змей успел сделать выпад, ранящий смертельным ядом, Натаниэль выставил руки вперёд и зашептал священную мантру себе под нос. Под тихие слова, льющиеся с уст, из груди змея медленно показалась светящаяся, словно маленькое солнце, сфера. Он забрал душу василиска, но совсем не потому что она страдала в предсмертной агонии, он сделал это, потому что ему в самом деле подвластна такая могущественная сила. Но это являлось строжайшей из заповедей для него и собратьев. За её нарушением следовала ужаснейшая кара, о муках которой некому не удавалось поведать — настолько беспощадны оказывались последствия наказания. Когда василиск замертво упал им в ноги, ангел даже не вздрогнул. Если честно, он и сам, готовился к чему-то невероятно близкому смерти, причём уже давно. Но нельзя говорить об этом вслух.  — Спасибо, — искренне поблагодарил подбежавший к ним возлюбленный ангела, оглядывая на предмет повреждения своего брата и ангела. Натаниэль кивнул и только было хотел улететь настолько далеко отсюда, насколько только сможет, как грянул гром — предупреждение, узнавалось им почти моментально. Подняв голову, все трое замерли. С облаков спускался с десяток архангелов, их глава взирал на Натаниэля свысока во всех смыслах — он даже не мог в полной мере злиться на это, заслужил ведь. Едва ангелы строем опустились на землю, обступив мёртвого василиска и троих «нарушителей воли Божьей», как руки Натаниэля тут же сковали светоносные цепи, а цевритавры оказались в ловушке крепких хваток ангелов — воздух дрожал от ярости и частого, сбивчивого дыхания, какое бывает, когда смотришь в глаза тому, от чьих рук понесёшь смерть. Так смотрел Натаниэль на главу архангелов. Здесь не место пощаде, не место клятвам о верности и прощению, здесь имело значение только осознание грехов и неумолимого наказания за них. Кара за нарушение строжайшей заповеди оказалась поистине ужасной и заслуженно жестокой. Тогда Натаниэль понял, почему никто не встречал согрешивших ангелов, — после такого наказания никто не возвращался. По крайней мере, живым и таким же, как и раньше. Казалось, даже горы сотряслись от крика ангела, которому совершенно безжалостно оторвали крылья.  — Не достоин полёта тот, кто не может даже ходить по правилам, — словно гром средь белого неба разнесся строгий голос главы ангелов. Если бы в ушах не звенел собственный крик, может Натаниэль бы расслышал, как его окликают, услышал бы, что возлюбленный рвётся к нему, хочет помочь, спасти, но он не видел. Поражённый агонией, первое о чём он подумал, — «вот что чувствовали души, когда я приходил за ними». Осознание того, что всё неизбежно меняется рано или поздно, стало последней ясной мыслью до того, как земля разверзлась и в образовавшуюся пропасть столкнули измученного ангела. Говорят, что в те времена именно это и подразумевалось под «наставлением на путь истинный» — путём изъятия ангельской светлой души и низвержения её в ад за каяние о собственных грехах и призрачной надежды искупления. Произошедшее тем днём стало наказанием и для тавра, потерявшего своего возлюбленного. Он поклялся найти его, во что бы то ни стало. Он знал, что душа Натаниэля не померкнёт ни на одном из кругов ада, а когда настанет пора перерождения, они непременно встретятся. Не проходило и дня, чтобы тавр не вспоминал возлюбленного и не искал его по всему миру. Он так сильно желал не упускать ни одной возможности в поисках павшего ангела, что за десятки — или может уже сотни? — лет стал одним из самых могущественных тавров среди ныне живущих. Возможно, Натаниэль был бы рад увидеть, как изменился дорогой его сердцу человек, — это придавало сил в сложные времена. Изредка тавр возвращался в то самое ущелье, не хотел признаваться себе, что скорбит и тоскует, потому что не всё потеряно, и он всё ещё чувствует их связь. Поэтому продолжал клясться раз за разом, что обязательно найдёт своего ангела. Натаниэль всегда ему верил…» Нил остановился, выдохнул и потянулся к прикроватной тумбочке за бутылкой с водой. Едва он дотянулся до бутылки, как на пути возникли горящие любопытством карие глаза.  — Расскажи ещë! Чем всë закончилось? — нетерпеливо спрашивала Сара, поджимая к груди кулачки, как всегда делала в волнительные моменты. Поторапливание не помешало Нилу неспеша отпить воды, поскольку в горле ужасно пересохло после такой-то истории.  — Это и есть конец, — осторожно сказал Нил, отставляя бутылку обратно на тумбу.  — Это плохой конец, — надулась девочка, с прищуром смотря на рассказчика как на самого большого предателя.  — Увы, даже если у тебя есть вся магия мира, он и люди всë ещë могут быть жестоки к тебе, — пожал плечами Нил. Конечно, история может показаться довольно жестокой для восьмилетнего ребëнка, но что он мог поделать, если на сказках о слабых принцессах и сильных рыцарях она откровенно скучала? Поэтому он пускал в ход свою натренированную годами фантазию. Раньше, много-много лет назад, он мог выдумать, например, новую биографию для поддельного имени и фальшивой личности за считанные минуты, а сейчас его мысли порождали новые интересные сюжеты и сильных героев, готовых на всë ради собственного счастья — как и он.  — Ну, они же встретятся когда-нибудь? Ангел и цевритавр? — с надеждой спрашивала Сара. Нил задумался. Вероятно, в одном особо удачливым раскладе возлюбленные правда бы воссоединились… Но это был бы невероятно тернистый и тяжёлый путь.  — Возможно, — загадочно ответил Нил. Чайные глаза засветились радостью.  — Как это произойдёт? — нетерпеливо спросила Сара, желая узнать столько деталей о возможной хорошей концовке, сколько только можно выжать из воображения еë любимого ходячего сборника сказок. Каждый конкретизирующий вопрос от юной неутомимой леди заводил Нила на перепутье раздумий. Возможно, он мог бы, конечно, относиться чуть менее проще к деталям, поскольку Сара, по словам Дэн и Мэтта, и так души не чаяла в его историях. «Твои сказки лучше тех, которые мы ей покупаем!» — говорили они, одобрительно улыбаясь.  — Может быть, — едва Нил заговорил, и весь максимум детского внимания снова вернулся к его ровному, сосредоточенному голосу, — во время своего долгого-долгого путешествия тавр будет бродить в чаще леса и встретит группу охотников во главе с лесничим. И этим лесничим окажется переродившаяся душа ангела. Каждая история заслуживает счастливого конца.  — И что будет дальше? Скажи!  — Лесничий уведёт охотников, сказав, что олень — душа этого леса и причинять зло ему ни в коем случае нельзя, — заговорщически прошептал Нил.  — А тавр узнает своего возлюбленного в нём? — Сара не сводила с Нила свои большие, — по-маминому красивые — полные веры в чудо глаза.  — Узнает, — улыбнулся он. За ним улыбку подхватила и девочка — широкую и точно счастливую.  — И они будут вместе, да? Теперь их ничто не разлучит! — обрадовалась она.  — Верно, — кивнул Нил, затем, опомнившись, посмотрел на часы и постарался придать себе максимум серьëзности: — Так, а теперь всем принцессам уже пора спать. Сара капризно откинулась на подушку, изобразив позу непослушной морской звезды.  — Но я не хочу спать! На подобного рода капризы у Нила уже имелись заготовленные ответ и манера поведения почти-строгого-но-очень-любящего родителя.  — Если твоя мама узнает, что к этому времени ты даже глаз не сомкнула, в следующий раз она не позовёт меня присматривать за тобой, — нарочито серьёзным тоном пригрозил он. Девочка шокировано уставилась на него. Нилу пришлось сдержать улыбку из-за явной детской наивности.  — Хорошо-хорошо, — Сара засуетилась, укладываясь под одеялом. Только было Нил посчитал это за маленькую победу, когда вдруг столкнулся с большими умоляющими глазами: — Я лягу спать, но может сначала отметим хорошую историю мороженым? Нил оставался непреклонен:  — Мы не будем есть мороженое перед сном. Сара вновь обиженно надула губки и забавно нахмурилась.  — А вот дядя Эндрю разрешил бы, — буркнула она. Нил вздохнул. Почему он тут должен за двоих отдуваться в роли ответственной няни, когда «дядя Эндрю» просто разрешает есть ребёнку мороженое в любое время суток?  — Потому что дядя Эндрю сам иногда ест мороженое перед сном, — смирившись, произнёс Нил. Видя, как возмущённая принцесса хочет что-то ответить, он высказал весомый аргумент: — Но! Он взрослый, ему можно.  — Нечестно. Ты разрешаешь ему, потому что любишь больше, чем меня, — не отступала Сара. Пытаясь получше укутать девочку, Нил задержался взглядом на безымянном пальце правой руки, на котором, не снимая, носил кольцо, подаренное Эндрю несколько лет назад, и как раз оно натолкнуло его сейчас на верные мысли.  — Во-первых, — начал Нил, внимательно глядя в обиженные карие глаза, — не совсем правильно измерять чувства «больше» или «меньше» по отношению к вам, потому что вы разные люди и нас объединяют разные обстоятельства. — Немного помолчав, он решил добавить: — Во-вторых, если тебе интересно, чтобы «разрешить» ему, для этого нужно чтобы он первоначально спросил меня.  — Он не спрашивает! — восторженно ахнула Сара с хорошо читаемым «быть взрослым так здорово, можно делать что захочешь» в глазах.  — Но, чтобы ты знала, дядя Кевин ругает его за это, — предостерёг Нил.  — Он просто ворчун, — отмахнулась девочка, явно не приняв аргумент серьёзно.  — Он беспокоится о его здоровье и выражает это как может, — возразил Джостен. Конечно, Кевин оставался ворчуном со времён университета, но — на правах его близкого друга — Нил понимал, что так Кевин выражает заботу и беспокойство. Ещё раз взглянув на время, которое неумолимо бежало за их переговорками, он настоял на том же, что и до этого: — А теперь тебе правда нужно лечь спать. Спустя несколько секунд упрямой игры в гляделки, Сара наконец сдалась:  — Ла-а-адно, — и повернулась набок, обняв свою любимую игрушечную ламу. Нил поднялся на ноги, поправил за собой одеяло и выключил настольную лампу, так что в комнате сразу стало темно и тихо.  — Доброй ночи, Сара, — уже на выходе из комнаты сказал он.  — Доброй, Нил, — послышался — уже немного сонный — ответ. Нил закрыл дверь и побрёл в гостиную. Усталость вновь вернулась к нему, и стоило бы поспать, чтобы к утру чувствовать себя чуть более бодрым. Но, если честно, сон находился сейчас на втором месте того, чего хотел Нил. Самое желанное сейчас — первый номер быстрого набора, по которому позвонил Нил, сразу же, как только лёг на диван в гостиной. Едва вызов приняли, вместо приветствия Нил выпалил:  — Я скучаю. Ответом ему стала, он уверен, лёгкая знающая усмешка.  — Крайне несправедливо, что Мэтт и Дэн буквально похитили тебя прямо из аэропорта, — недовольно ответил Эндрю. Нил улыбнулся, откинувшись на подушку. Он так скучал по голосу Эндрю, что, только услышав его, уже хотел улыбаться. Ещё больше он скучал, конечно, по самому Эндрю, но не смог по этой причине отказать Мэтту и Дэн, которые обратились к нему со срочной просьбой приглядеть за Сарой, пока они навещают мать Бойда. Так уж получилось, что в аэропорту Атланты Нил должен был купить билеты до Чикаго, но не успел, когда ему позвонила Дэн. Так что прилёт в Чикаго, совпадающий с переходом Нила в команду к Эндрю и последующим — окончательным — переездом, пришлось на пару дней отложить.  — Ну, меня подкупили фирменной пастой с фрикадельками, — хмыкнул Нил.  — Просто чтобы ты знал: Сэр крайне оскорблён тем, что ты променял его на пасту.  — Только он? — если бы Эндрю находился здесь, рядом с ним, то увидел бы лукавую усмешку Нила.  — Кинг предпочёл оставить на твоей одежде слой шерсти в знак признательности.  — И я всё равно скучаю по этим хулиганам, — вздохнул Джостен.  — Как там маленькая-мисс-капитан? — вдруг спросил Эндрю.  — Точно, спасибо, что напомнил, — Нил попытался придать своему голосу прежнюю серьёзность, но навряд ли то, что сработало в споре с ребёнком, подойдёт для Эндрю. — Из-за тебя ребёнок хочет есть мороженое на ночь, — возмутился он.  — Хорошая привычка, — одобрительно прокомментировал Эндрю.  — Это вредно, — проворчал Нил. Последовала несколько секундная пауза, которую первым нарушил же Нил:  — Дрю? — может он перегнул палку, не стоило в очередной раз начинать читать нотации о здоровье…  — Я просто проверял, не говорю ли сейчас случайно с Кевином, — как ни в чём ни бывало объяснил Эндрю. — Где мой Нил, который сначала покупает моё любимое мороженое, потом ворчит, что я ем его слишком много, и только потом целует и говорит, что это, оказывается, вкусно?  — С каждым твоим словом чувствую себя всё более одиноким, — несогласно простонал Нил.  — В следующий раз следует подумать дважды прежде, чем соглашаться на подобную авантюру.  — Мог бы просто сказать, что уже послезавтра я буду дома, — ответил Нил вместо первого пришедшего на ум «Как бы я мог им отказать? Они наша семья».  — Послезавтра, Нил, ты вернёшься домой, и я не планирую отпускать тебя до следующего матча. Нил мечтательно прикрыл глаза и прошептал:  — Мне нравится такой план.  — Ещё бы. При мыслях о желанном возвращении домой, в Чикаго, где его ждал Эндрю, накатила ещё большая сонливость. Но он так хотел побольше поговорить с Эндрю…  — Дрю? — сонно пролепетал Нил.  — М?  — Ничего, просто хотел снова услышать твой голос.  — Я могу говорить, пока ты не заснёшь, — предложил Эндрю, и от этих слов на душе стало так тепло и хорошо. Нил любил заботу Эндрю, как самое тёплое и лучшее в мире одеяло, и с радостью принимал все её проявления, складывая бесценные воспоминания в сокровищницу своей памяти.  — Это то, что мне нужно, спасибо, — он улыбнулся, прикрыв глаза. — Просто всё, что угодно.  — Ты помнишь день, когда я говорил эти слова, и помнишь, как это всё было, но раз уж выбор за мной, я скажу это снова, — ровным, приятным голосом, который хотелось записать на пластинку и слушать-слушать-слушать, заговорил Эндрю. — Нил Абрам Джостен, ты — мой выбор на многие года вперёд, ты — моё завтра, ты — причина, почему я жив и почему мы сегодня стоим здесь и клянёмся друг другу. Всё благодаря тебе, тому, что ты говорил «с тобой всегда да» и готов был безоговорочно принять мои «нет», чтобы потом неизбежно превратить их в «да». Да, если это ты. До нашей встречи я даже не знал, что можно так сильно привязаться к человеку, что можно дорожить кем-то до потери пульса, и даже что когда-нибудь я смогу полюбить. Раньше мне казалось, что это всё не для меня, но однажды ты впервые сказал мне «люблю» и снова перевернул мой мир с ног на голову. Ты знаешь, я действительно рад, что ты делаешь это. Ты — солнце, которое согревает мою вселенную. И я чёртов везунчик, ведь однажды наши орбиты пересеклись и с тех пор не отдалялись, — Эндрю остановился и выдохнул. На языке оставался приятный привкус клятвы, каждое слово которой до сих пор исчерпывающе описывало его чувства к Нилу. Спустя несколько лет ничего не поменялось — Эндрю дословно помнил её и, думая о Ниле, который находился за тысячу километров от него, на ум приходили слова, сказанные в день, когда их жизни переплелись наиболее тесными и крепкими узами. И, конечно же, Эндрю помнил тот самый вопрос, заданный в буквально важнейший день его жизни, и не мог не озвучить его после всего, что сказал ранее: — Мы долго шли к этому дню, Нил, я спрошу то же, что и всегда, но сегодня это намного важнее, чем все предыдущие разы. Да или нет, Нил? Услышав в ответ сопение, Эндрю тихо сказал:  — Я тоже скучаю, Нил. Возвращайся домой.