Глупый торжественный ужин…
Теодор Грэйстоун стоял перед зеркалом в одной из комнат своего дома и придирчиво оглядывал свой внешний вид. Мужчина выглядел серьёзно и представительно: изящный черный смокинг из дорогой ткани, купленный в одном из лучших бутиков города, галстук-бабочка, длинные каштановые волосы с проседью, зачесанные назад и теперь походящие на львиную гриву… «Выглядите, как настоящий аристократ» — так выразилась его горничная Розалина, как раз-таки и затеявшая весь этот ужин. Быть может, так оно и было. Со стороны виднее, в конце-концов.
Самому же Грэйстоуну было совершенно всё равно на то, как он выглядит. И теперь он со скучающим видом изучал собственное отражение в зеркале, ожидая времени прибытия гостей. Из зеркала на него смотрел мужчина сорока пяти лет. Он не был стар, но было ощущение, что его молодость осталась где-то позади, уступив место опыту и накопленной мудрости. Под глазами у него залегли глубокие тени, будто бы прорисованные углём, а кожа отливала желтоватой бледностью и чем-то напоминала пергамент — все это свидетельствовало о том, что это человек частенько не спал по ночам.
И так оно и было. Теодор был писателем и творил он в основном по ночам, когда все вокруг крепко спали. Тогда Грэйстоун поднимался на самый последний этаж дома, в особенную комнату, что он обустроил себе как только переехал. То была комната, куда никому не было входа, даже горничной. Это был его кабинет, его собственный уголок, где он полностью раскрывался и творил. Наверное, секрет успеха заключался в том, что там его никто не отвлекал и не стоял над душой. В своем кабинете он был совершенно один, и его это более чем устраивало.
Удивительная вещь — одиночество… И именно там и родились все его истории, что принесли ему известность, а впоследствии и множество разных наград и премий.
Вот и сегодня вечером устраивался большой прием по случаю победы Теодора на престижной премии в номинации «Лучший писатель года». Да, разумеется, это здорово окупало все его старания. Конечно, он был рад своей победе. Однако мысль о банкете, приближающемся с каждым неумолимым ударом часов, нисколько не приносила удовлетворения. Все эти мероприятия были донельзя скучны. А еще они буквально были пропитаны фальшью. Ненастоящими улыбками. Искусственными, вымученными речами. Лицемерными объятиями. И, по правде говоря, Теодору следовало бы радоваться возможности оказаться в центре всеобщего внимания.
Однако стоя там, среди огромного числа так называемых «друзей» и «поклонников», он скорее чувствовал себя стоящим под дулом пистолета, нежели на вечеринке в его честь. Потому что за всей напускной радостью и пустыми фразами на самом деле скрывалась большая зависть. И Грэйстоуну прекрасно было известно, что больше половины этих людей только и ждали момента, когда он ошибется, оступится, упадет с пьедестала. И, быть может, уступит им свое место. Именно поэтому в этих мероприятиях Теодор не видел ни малейшего смысла.
Часы пробили восемь. Снизу уже стали доноситься приглушенные голоса, чей-то смех и скрип, с которым отворилась тяжелая дубовая входная дверь — по-видимому, уже начали собираться гости. Теодор тяжело вздохнул. «Начинается» — пронеслось у него в голове.
Однако не успел он открыть дверь своей комнаты и выйти навстречу людям, ожидавшим его появления в холле, за его спиной послышались тихие шаги. Грэйстоун мог и не оборачиваться, ведь он и без того прекрасно знал, кого он увидит. За ним стояла девушка, от красоты которой захватывало дух: она была обладательницей прелестных чёрных глаз, обрамлённых густыми ресницами — о, сколько стихотворений было написано Теодором об этих глазах… Девушку также отличали блестящие шёлковые волосы иссиня-чёрного, напоминавшего тёмное ночное небо, цвета, которые водопадом струились по её плечам и белая, словно фарфор, кожа. Однако главной её отличительной чертой были, несомненно, заострённые уши, что делали юную девушку похожей на мифическую героиню. Рядом с ней стоял молодой мужчина в военной форме; его волосы отливали медью, а серые, словно гроза, глаза смотрели на мир с интересом и неким вызовом. Молодые люди не размыкали рук, будто бы находя успокоение в столь простом прикосновении. И было нечто нереальное в их внешнем виде. Они словно были призраками, или, может, видениями. От них исходило едва заметное белое свечение.
— Выглядишь очень… строго, — заметила девушка, оглядев Грэйстоуна с ног до головы. — Но, держу пари, ты мечтаешь, чтобы этот сумасшедший дом поскорее закончился.
Теодор лишь усмехнулся. Эбигейл — а так звали его гостью, всегда была особенно проницательной. Порой даже слишком. Эбби видела его насквозь. Других бы это смутило, однако Теодор был счастлив тому, что хоть кто-то мог по-настоящему его понять.
Тут заговорил парень в военной форме:
— Остальные наши скоро будут здесь. Как только ты этого пожелаешь, как и всегда, — он особенно выделил голосом слово «наши». — Мы здесь ради тебя, Теодор.
— Побудь немного со своими гостями, а потом возвращайся к нам. Будем ждать тебя наверху, — подхватила его речь Эбигейл. — И не забудь ту речь, которую ты приготовил!
— Забудешь тут, как же, — проворчал ей в ответ Грэйстоун, однако, всё же, убедился, что положил злосчастный листок бумаги, на котором его размашистым почерком была написана благодарственная речь в карман пиджака.
В последний раз взглянув на своих
дорогих гостей, писатель вышел из комнаты, предварительно захлопнув за собой дверь. По правде говоря, присутствие Эбигейл и Марка (то было именем парня в военной форме) заметно его приободрило. Всегда приятно осознавать, что ты кому-то нужен.
Грэйстоун спустился вниз по парадной лестнице своего дома, обычно пустынного и отстраненного, призрачно-тихого и безлюдного. Теперь же парадный холл был заполнен людьми. Толпа это была необыкновенно разношёрстная, и все гости представляли собой абсолютно разных людей — утончённых леди в длинных вечерних платьях чистых цветов, любопытных журналистов, с неизменными толстыми блокнотами в руках, веселых джентльменов, от которых исходил запах дорогого иностранного табака и одеколона, суровых на вид литературных критиков, выглядевших со стороны словно хищники в ожидании добычи. И теперь все эти люди с любопытством и интересом разглядывали Теодора, который чувствовал себя не в своей тарелке. Все-таки, писатели обычно предпочитают оставаться за кадром, выводя на первый план героев своих произведений. Сейчас же у Грэйстоуна не оставалось другого выхода, как выйти в центр зала и, слегка дрожащими руками вытащив лист с речью из кармана, писатель начал говорить:
— Для меня это невероятная честь, стоять сейчас здесь, перед вами. Я счастлив разделить мой момент успеха с вами, мои дорогие друзья. Я трудился над моим романом весь прошедший год, но я и подумать не мог, что он так полюбится читателям! Это потрясающе! Я благодарю всех, кто поддерживал меня в моем творчестве: моих друзей, — Теодор сделал паузу, подумав про себя, насколько странно это слышать от человека, который практически не выходит из дома и не имеет друзей. — Моих коллег, всегда готовых помочь мне советом и поддержать. И, конечно, я от всей души благодарю критиков, по достоинству оценивших мое творчество. Спасибо!
Публика отозвалась ленивыми аплодисментами. Теодор скромно поклонился. К нему со всех сторон стали подбираться люди, желавшие сказать ему несколько слов. Первым Грэйстоун заметил грузного мужчину с пышными чёрными усами. Одет он был в элегантный пепельно-серый смокинг, который, однако, выглядел довольно комично, поскольку был явно подобран не по размеру. Мужчина протянул Теодору руку для рукопожатия.
— Кеннет Смит, — звучным басом представился он. — Я восхищён вашим творчеством, мистер Грэйстоун, право, восхищен!..
***
Спустя бесчисленное количество поднятых тостов, выслушанных анекдотов, которые были совершенно не смешными, скромно произнесенных слов благодарности, гости наконец разошлись по домам. Горничная Розалина осталась устранять жуткий беспорядок, царящий после приема, в то время как Теодор поспешил удалиться к себе в кабинет на самом последнем этаже, чтобы, как он выразился «записать одну мысль, пришедшую ему на ум».
Поднимаясь по ступенькам, он чувствовал облегчение. Слава богу, все осталось позади. Впереди лишь самое лучшее. Он добрался до своего кабинета и, вставив ключ в замочную скважину, он открыл дверь.
…Они все были там. И Эбби с Марком, и другие хорошо знакомые Теодору люди. Все они выглядели по-своему, но их всех объединяла одна особенность: все они выглядели подобно призракам. От них всех исходило слабое молочно-белое свечение. Было ощущение, что они попали в человеческий мир из других реальностей. Впрочем, так оно и было. Всех их мог видеть один лишь Теодор Грэйстоун. Он сам их выдумал. Они все были живыми, бесспорно. Только вот жили они у него в голове…
Теодор стал видеть их еще очень давно, когда только начинал свой путь писателя. Он здорово испугался сначала. Потом он понял, что люди, которых он видит не причиняют ему никакого вреда. Напротив — они были теми, кто поддерживал его. Он чувствовал себя умиротворенным, находясь в обществе собственных героев, ведь он знал их целиком и полностью. Он знал, чего от них ожидать. Он знал, какую предысторию хранит каждый из них. И, признаться, за довольно короткий срок его герои стали ему куда ближе и роднее многих людей, существующих в реальности.
Рядом с ними Теодор был способен сорвать все маски, которые у него были. Он словно бы оттаивал и оживал. В нем просыпалась способность любить и сопереживать.
— Тео! — к нему подошла пожилая дама с собранными на затылке седыми волосами — миссис Джослин Грин, прекрасная женщина, в чей образ Теодор вложил всю существующую материнскую любовь. Джослин была воплощением доброты, излучала спокойствие. Она была из тех людей, что могли заставить любого человека почувствовать себя
дома, ощутить себя нужным и важным.
Миссис Грин ласково потрепала Теодора по щеке. В ее глазах плясали озорные огоньки.
— Ну что, Тео, милый, как все прошло? — следовало отметить, что она была единственной, кому было дозволено обращаться к писателю сокращённой формой имени.
— Ничего нового, я произнес речь, обменялся любезностями с гостями, чьих имён я практически не запомнил. Правда, пока я говорил, у меня слегка дрожал голос, надеюсь, этого не было заметно. Но в целом, все прошло гладко.
— Он явно скромничает! — весело отозвалась из угла комнаты Эбигейл. — Он был просто великолепен! Ни за что бы не подумала, что нахождение в обществе ему даётся с трудом.
В ответ на это замечание писатель лишь скромно отмахнулся. Затем он взял в руки свой бокал, в котором плескался шипучий напиток и, откашлявшись, произнес:
— Друзья мои, я хочу сказать несколько слов, — далее мужчина заговорил уверенно, ему даже не требовался листок с написанной на нем речью. Фразы сами собой текли, словно сладкий нектар. И каждое слово, произнесенное Теодором, сказано было столь искренне, что многие из присутствующих даже прослезилась.
— Я не знаю, что со мной было бы, если бы вас не было рядом. В каждом из вас я обрел что-то, чего мне не хватало... — Теодор обвел взглядом гостей, не сводивших с него глаз. — Семью, любовь, поддержку. Вы были рядом со мной все это время. И именно вас я должен благодарить, а не тех, кто сегодня присутствовал на приеме. Вы принимаете меня со всеми моими недостатками и оплошностями. Я за это благодарен. Должен сказать, как сильно я люблю вас, ребята. А теперь, — Теодор поднял свой бокал. — Давайте поднимем тост. За нас! За всю магию, что мы творили вместе, за всех драконов, которых мы победили вместе, за все стены, которые мы разрушили
вместе!
— За нас! — эхом прокатилось по кабинету автора.
Помещение наполнилось весёлыми разговорами, музыкой и смехом. Атмосфера царила донельзя дружелюбная и доброжелательная. И именно в этот момент Теодор Грэйстоун поистине ощутил сладких вкус победы, которую он теперь мог разделить с самыми близкими.
***
Рабочий день горничной подошёл к концу. Она уже собралась было уходить, как вдруг в дверь особняка кто-то постучал. Розалина торопливо распахнула двери, и в дом вошёл седеющий мужчина с густыми бровями и крючковатым носом.
— Как поживает наш пациент? — поинтересовался он прямо с порога.
— Вы знаете, доктор, есть улучшения. Правда, каких-то пять минут назад я проходила мимо его кабинета и слышала, как он разговаривал сам с собой и смеялся... Это меня напугало.
— Дорогуша, вас уже не должно это беспокоить, мы имеем дело с чрезвычайно сложным случаем, однако, должен вас заверить, что разговоры с самим собой — меньшее из зол, которые могу с ним происходить...
