Catharsis // Катарсис

Авалон выскочила из гостиной Слизерина так быстро, как только могли нести ее ноги, гневно вытирая горячие слезы отчаяния, стекающие по щекам. Мысли метались, и она едва могла идти прямо — все вокруг было размыто из-за ярости, застилавшей глаза. Тело сгорало от злости, кончики пальцев подергивались и искрились от разрушительной магии, когда она со слезами, падающими на каменный пол под ней, мчалась сквозь коридоры. Он увидел ее воспоминания. Он вошел в ее сознание. Он вломился в ту ее часть, которая все еще оставалась невидимой для Волдеморта. И она ненавидела себя за то, что позволила ему войти. Она ненавидела себя за то, что не сопротивлялась этому яростнее, за то, что не была сильнее, за то, что не заградила свой разум лучше. Авалон продолжала беспокоиться, что он увидел слишком много. Сердце совершало тысячу ударов в секунду, и она затруднялась удерживать дыхание ровным. Она не могла сосредоточиться ни на чем, кроме выражения его лица, когда он вторгся в ее голову — пустое, бесчувственное, лишенное сострадания. Он был монстром. Жестоким, безжалостным монстром, который забирал то, что хотел, не задумываясь о личном пространстве, не спрашивая разрешения. Но затем Авалон подумала о том, что увидела в его сознании. Она могла почувствовать его эмоции сквозь воспоминания. Она ощутила его ярость, его одиночество, его страх… он был так напуган. В неподдельном, мучительном ужасе. Она и не думала, что Том Реддл был способен на подобные чувства. Она свернула за угол, внезапно встречаясь лицом к лицу с знакомым блондином. — О, привет, — кивнул ей Эйвери, улыбаясь ровно до того момента, пока не заметил, в каком состоянии она была. Авалон попыталась пройти мимо, наклонив голову и избегая его взгляда, но он незамедлительно изменил свой маршрут и пошел рядом с ней с тревогой в его бездонных синих глазах. — Что случилось? — Я в порядке, — резко сказала она, пытаясь быстрее уйти подальше от него. — Авалон, нет, поговори со мной, — сказал он, вставая перед ней и замедляя ее шаг. Она со злостью вытерла слезы в глазах, досадуя на то, что они никак не хотели останавливаться. На его лице была написана обеспокоенность. Не удовольствие, не веселье, не любопытство. Обеспокоенность. Только в это мгновение Авалон осознала, как бешено тряслись ее руки. Она не могла сдерживаться, казалось, все ее тело находилось в огне пылающей ярости. Орион вздохнул и мягко положил руку ей на плечо. — Эй, все хорошо. Все будет хорошо. Посидишь со мной немного? Давай просто поговорим. Она молча кивнула, следуя за ним, и он тихо повел ее вверх по лестнице. Он осматривался, пока они шли, глазами выискивая подходящее место, где можно было бы поговорить наедине. В конце концов, Эйвери присел на подоконник, похлопав по месту рядом с собой, чтобы Авалон присоединялась. Она забралась туда, поджимая колени к груди и уставившись вперед; тело неистово дрожало, пока она продолжала думать о Реддле. Эйвери осторожно наблюдал за ней, глаза были такими же нежными, как и голос, когда он снова заговорил. — Кажется, это больше, чем расстройство желудка, — сказал он, подразумевая повод, который Авалон использовала, чтобы покинуть Клуб Слизней. Она не могла ему ответить; не отрывая пустого взгляда от точки в паре метров от нее, Авалон моргала, сдерживая слезы. Она ненавидела тишину, но чувствовала себя слишком скованно, чтобы говорить. Тело раскачивалось вперед и назад, и она зажмурила глаза, пытаясь сделать глубокий вдох, однако справиться удалось лишь с коротким, отрывистым глотком воздуха. Ногти впивались в ладони так сильно, что кулаки напрягались под напором, но она даже не обратила на это внимания. Эйвери смотрел, как вены на ее руках становились все более и более заметными, прежде чем вздохнул и наклонился, аккуратно беря ее руки в свои и разжимая кулаки, втирая маленькие круги в ее кожу. — Не сжимай кулаки, когда нервничаешь. Поверь мне, — сказал он, тут же поднимая одну из рук, чтобы показать шрамы-полумесяцы на своих ладонях, — это не помогает. Они сидели так несколько минут: она смотрела прямо перед собой, пока он просто держал ее руку, подушечкой большого пальца вырисовывая неразличимые фигуры на ее коже. Ночной воздух был холодным, и Авалон медленно ощущала, как чувства возвращаются к ней, но она не могла не чувствовать отчаяние, пока слезы продолжали литься вниз по щекам. Она ненавидела это. Если бы она могла на это повлиять, она никогда не хотела бы выглядеть слабой. Она ненавидела даже то, что его взгляд был прикован к ней. Он был не осуждающим, даже не требовательным, но Авалон не нравилось, когда люди видели ее настолько сломленной. Это беспокоило ее. Так что она закрыла глаза и просто сидела там, пытаясь отгородиться от мира. Прошло пару мгновений, прежде чем она почувствовала, как что-то защекотало нос. Ее глаза открылись вновь, замечая ярко-желтую бабочку, которая сидела на кончике носа, плавно взмахивая крыльями, прежде чем взлетела вверх и вокруг ее головы, присоединяясь к нескольким другим, порхающим около нее и Ориона. Когда Авалон посмотрела на него, он держал палочку в своих руках и широко улыбался ей — когда она приподняла бровь, он лишь пожал плечами: — Очень тяжело плакать, когда на твоем носу сидит бабочка. Она не могла слегка не засмеяться, и звук ее приглушенного хихиканья заставил его улыбку стать только шире. Бабочки последний раз пролетели вокруг Авалон, после чего выпорхнули в окно, становясь все меньше и меньше, глубже погружаясь в черноту ночи, пока не превратились в простые крошечные желтые пятнышки вдали. Она опять потерла глаза, но поток слез прекратился. Орион усмехнулся, прислонившись назад к окну. — Видишь? Ты больше не плачешь. — Кажется, да, — сказала Авалон с легким смехом в голосе. Она с любопытством наблюдала за ним некоторое время, все еще хлюпая носом, и вытерла последние пару слезинок со щек. — Я не знала, что ты владеешь невербальной магией. — Ну, я не эксперт. Но я наколдовал достаточно бабочек, чтобы это заклинание отскакивало от зубов. — Для чего так много бабочек? — Они поддерживают и меня тоже, — сказал Орион, удрученная улыбка появилась на его губах. Авалон не могла не почувствовать укол печали, когда представила, как много раз он колдовал тех бабочек… как много раз он нуждался в них. За его улыбкой скрывалось что-то — что-то, что она не могла толком объяснить. Казалось, словно его жемчужная улыбка была лишь фасадом, за которым он скрывал гораздо более темную сущность. Но, это не была такая же тьма, как у Реддла, и это не была даже такая тьма, как ее собственная. Это была тьма, которая намекала на всепоглощающий опыт многих лет безжалостно разбитого сердца — и впервые она взглянула на Ориона и увидела его без маски. Он посмотрел в окно, уставившись на ночное небо, когда Авалон сделала глубокий вдох; ее тело начало расслабляться, пока она прижимала колени ближе к груди. Спустя пару мгновений он заговорил снова. — Послушай, ты не обязана делиться, если ты не хочешь… но может ли это все иметь отношение к Реддлу? — она немного напряглась, и Орион быстро добавил. — Я заметил, как он ушел с вечеринки вскоре после тебя, и, насколько я могу судить, вы двое не особо в восторге друг от друга. — Это настолько очевидно? — спросила она, изнуренный смешок сошел с ее губ. Он пожал плечами. — В смысле, я понимаю. Реддл… специфический человек. Гениальный, несомненно, но он может быть и жестоким. Она внимательно посмотрела на него, прежде чем сказать: — Ты не кажешься мне человеком, который стал бы дружить с кем-то таким, как он. — Он подружился с моими друзьями, и стремился заполучить меня в свой ближний круг, когда узнал о должности моего отца, — сказал он. — И ты скоро поймешь, что всегда лучше позволять ему идти своей дорогой. — Ты не думаешь, что он просто использует тебя? Орион замолк, тщательно обдумывая слова, прежде чем вздохнул. — Все вокруг используют других, другие используют всех, это в нашей природе. Но, я думаю, в каждом есть добро. Он просто зарыл его глубоко вниз. Очень глубоко. Авалон не говорила больше после этого, так что они снова сидели в уютной тишине, пока она не почувствовала его взгляд, прикованный к ней. Она обернулась к Ориону лицом, когда он открыл рот, чтобы спросить: — Ты счастлива в Хогвартсе? — С чего бы мне не быть? — ответила она слишком спешно, чтобы в это можно было поверить. Он улыбнулся, тот же мучительный оттенок скрывался в его темно-синих глазах. — Авалон, я вижу в твоих глазах ту же боль, которую видел уже много лет в своих каждый раз, когда смотрел в зеркало. Я знаю, что тебе плохо. Я только не знаю, из-за чего. — Со мной все в порядке, — соврала она. — Просто сейчас на меня многое навалилось. — Это я вижу. Просто знай, что, если это когда-либо станет слишком для тебя, ты всегда можешь поговорить со мной, — Авалон не могла почувствовать ничего, кроме искренности, в его голосе, его поведении, его взгляде, и поняла, что верит ему. — То же самое касается и тебя, — сказала она. Орион рассмеялся, и это звучало приятно. Вокруг него, его души, в воздухе веяло бескорыстием, к которому Авалон тянуло. Казалось, словно он провел всю свою жизнь, ставя чужие желания и нужды превыше своих. Он почти напоминал ей о Гарри. — Ты хороший человек, Хендрикс. Я иногда задаюсь вопросом, как ты связалась со столькими из нас, слизеринцев. — Могу сказать то же и о тебе. — Знаешь, меня на самом деле почти распределили на Пуффендуй, — признался он, быстро добавив, — но если ты скажешь парням об этом, у меня не будет выбора, кроме как назвать тебя лгуньей. — Я однозначно могу представить тебя на Пуффендуе, — сказала она. — Честно, я тоже могу. Но моя семья попадала на Слизерин на протяжении многих поколений, они отреклись бы от меня в мгновение ока, если бы я нарушил традицию. Так что я умолял Распределяющую шляпу изменить решение, и она послушала. Это подстава — было бы здорово иметь гостиную около кухни вместо дурацких подземелий, в которые нас бросили. Авалон рассмеялась, и звук ее счастья заставил улыбнуться и его. Орион говорил много — он редко оставлял время, не наполняя его звуком собственного голоса. И ей нравилось это в нем. Она лучше предпочла бы слышать его, чем столкнуться с тишиной. Он сделал паузу на мгновение, прежде чем заговорить снова. — К слову о кухне… ты голодна? — Мы только что поужинали в Клубе Слизней. — Ты о чем? Там даже не было десерта, — проворчал он. — Я собираюсь пойти перекусить. Не хочешь присоединиться? — он соскользнул с подоконника и подождал, пока она тоже спустится. Она закатила глаза, прежде чем последовала его примеру, спрыгивая с края и идя следом, пока Орион вел их к кухне. — Нас вообще пустят на кухню в такое время? — спросила она. — Это всего лишь домовые эльфы, и они не против, — пожал он плечами, слегка подпрыгивая на ходу, пока шел вперед. — Мы с моей девушкой ходим туда постоянно. — Девушкой? — ухмыльнулась Авалон, шутливо подталкивая его локтем. Его щеки покраснели, но он рассмеялся. — Ох, закройся. — Кто она? — Я познакомлю вас как-нибудь, — улыбнулся Орион, но, прежде чем он сказал еще слово, она увидела, как его челюсть сжалась, когда он переварил следующую мысль. — Парни еще не знают о ней. И я хотел бы, чтобы какое-то время все так и оставалось. — Если не секрет, почему? — Я просто не готов сказать им. Она такая… — слова Ориона стали тише, когда он подумал о своей возлюбленной, и Авалон практически могла услышать как его сердце пропустило удар, — … идеальная. И хорошая. И я хочу, чтобы она была только моей какое-то время, пока ей не придется связаться с нами всеми. Она кивнула. — Я никому не скажу. Обещаю. — Спасибо, — сказал Орион, его тело снова расслабилось, когда он выдохнул с облегчением, прежде чем провел их через дверь, ведущую вниз по винтовой лестнице. Ярко освещенные картины висели на стенах подвала, каждую из них украшали изображения разнообразной еды. Орион подошел к одной обрамленной картине с миской, полной красочных фруктов, и пощекотал грушу. Та захихикала и превратилась в большую зеленую дверную ручку, показывая проход на кухню. Орион открыл его, и они вошли внутрь. Запах свежеприготовленной еды сразу же ударил Авалон в нос, как только они оказались в знакомой комнате с высокими потолками. Тепло камина, расположенного у дальней стены перенесло ее обратно к холодным зимним ночам, когда она, Фред и Джордж приходили на кухню, чтобы взять горячий шоколад и пить его, сидя у огня и разговаривая о розыгрышах, которые они планировали провернуть над другими. Она невольно почувствовала, как сердце замерло, когда подумала о них… Фред. Она скучала по нему больше всего на свете. Голос Ориона вырвал ее из мыслей. — Добрый вечер, Тосси, — она посмотрела и увидела, как он присел на корточки, улыбаясь одному из домовых эльфов. Маленькое существо восторженно улыбнулось ему в ответ, подпрыгивая на месте, когда он заговорил. — О, здравствуйте, мистер Эйвери! Тосси не ожидал увидеть вас сегодня, но он очень счастлив, что вы здесь! Тосси очень рад вас видеть, мистер Эйвери! — Я тоже рад тебя видеть, — рассмеялся Орион. Еще один из эльфов подбежал к нему и робко дернул его за штанину. — Привет, Бонси. Как поживаешь? — Мистер Эйвери пришел с еще одним другом, — сказал эльф, названный Бонси, смотря на Авалон. — Бонси раньше не видел ее на кухне. — Это Авалон Хендрикс, — сказал Орион. — Авалон, познакомься — это Бонси и Тосси. — Приятно познакомится с вами обоими, — сказала Авалон, улыбаясь двум эльфам. Они посмотрели друг на друга с широко распахнутыми глазами, прежде чем Тосси подскочил к ней. — Тосси считает, что мисс Хендрикс очень вежлива. Любой друг Ориона Эйвери — это друг Тосси. — Не хотят ли мисс Хендрикс и мистер Эйвери что-нибудь поесть? — спросил Бонси, широко улыбаясь им. — Можно нам пожалуйста порцию сладостей? — спросил Эйвери у эльфов, на что они лихорадочно закивали. — Тосси прямо сейчас все вам принесет! — сказало маленькое существо, прежде чем убежать на несколько мгновений. Эйвери терпеливо слушал Бонси, рассказывающего историю о паре других учеников, заходивших ранее, и внимательно кивал, пока эльф делился своими впечатлениями. Авалон невольно улыбнулась тому, как он взаимодействовал с домовыми эльфами — она видела так много других людей, которые обращались с этими существами с такой сильной жестокостью, что от взгляда на Ориона, относящегося к ним с любовью, ее сердце согревалось. Они любили его, это легко можно было понять. Тосси вернулся через пару минут с серебряным блюдом, до краев наполненным ассорти из абсолютно всех сладостей, которые были на кухне, в руках. Он остановился у ноги Ориона, с гордостью смотря вверх на него, когда протянул поднос. — Тосси принес мистеру Эйвери все его любимые сладости! — Это выглядит замечательно. Спасибо! — сказал Орион, забирая поднос у восторженного эльфа и подходя к столу, занимая место и приглашая Авалон присоединиться. Эльфы вернулись к работе, но улыбались каждый раз, когда он ловил их взгляд, так, будто приветствовали старого друга. Авалон села рядом с Эйвери и наблюдала, как тот положил лакомство себе в рот; наслаждение отразилось в его чертах, стоило сахарному десерту коснуться языка. Она вежливо покачала головой, когда Орион предложил ей попробовать, но он лишь пожал плечами и положил еще один себе в рот. — Ты добрее к эльфам, чем большинство людей, которых я встречала, — заметила она. Он медлил с ответом, как будто не был до конца уверен, было ли сказанное ею комплиментом или нет. — Да, то есть, в моем доме много домовых эльфов, так что я рос с ними в своей жизни. — У тебя дома с ними обращаются хорошо? — Не особенно, — вздохнул он. — Мои родители никогда не были очень добры к ним. Мне кажется, именно поэтому я поступаю наоборот. — Твои родители кажутся… — Ужасными, — рассмеялся он. — Да, мы не совсем сходимся во взглядах на большинство вещей. — Например? — надавила она. Он замолк на мгновение, обдумывая следующие слова. — Во многих вещах, я полагаю. Том, как, они ожидают, я должен жить, убеждениях, которые они хотят, чтобы я имел, пути, который они выбрали для моего будущего… Мне иногда кажется, что они были бы гораздо счастливее, если бы я был больше похож на Реддла, или Лестрейнджа, или, честно говоря, любого из других парней. Авалон увидела, как в его выражении отразилось что-то между шуткой и разочарованием, поэтому мягко улыбнулась и сказала: — Если тебя это утешит, я рада, что ты не похож на них. — Хочешь сказать, ты не считаешь, что было бы лучше, если бы у меня была склонность Лестрейнджа к дорогому алкоголю и сверкающим камешкам? — ухмыльнулся он, на что она рассмеялась. — Доброта тебе идет, Эйвери, — сказала она, прежде чем засунуть одну из конфет себе в рот. После этого они завязали беспечную беседу, дружелюбно подшучивая, и она почувствовала себя по-настоящему уютно в его компании. Разговор с Орионом был похож на разговор с давним другом — он был искренним, и Авалон высоко это ценила. С ним не было никаких игр: он говорил, что думает, и был честен до глубины души. Она не считала, что Орион был способен на истинную ненависть, и считала, что единственной его ошибкой был ужасный вкус в друзьях. Он заполнял молчание бессмысленной болтовней, спрашивая Авалон о ее жизни, ее мечтах, ее любимом цвете, ее самых счастливых воспоминаниях, и она могла почувствовать, как стены, которые она выстраивала так долго, медленно рушатся возле него. Атмосфера подлинности, которой она верила, была в нем, и Авалон чувствовала поддержку в его дружбе, однако, несмотря на желанное отвлечение, которым он был, она не могла перестать думать о предстоящей неделе. Она знала, что ей придется предстать перед Реддлом и ответить, почему она была в его комнате, и мысль об этом столкновении беспокоила ее. Авалон боялась, что ее прикрытие полетит к чертям, и, в большей степени, она боялась, что он начнет расспрашивать о ее воспоминаниях. Придет время, когда она должна будет с ним поговорить, это Авалон знала точно, однако на данный момент она отчаянно хотела избежать этого обсуждения как можно дольше. Но тем не менее, когда они с Орионом потратили следующий час, болтая и смеясь вместе на кухне, пока оба не устали настолько, что им пришлось разойтись по своим комнатам, она впервые за долгое время чувствовала счастье, находясь в его присутствии. Большую часть следующих нескольких дней Авалон провела, избегая Реддла и, вместе с ним, других слизеринцев. Это оказалось гораздо более трудной задачей, чем она ожидала — пока Авалон могла игнорировать его в классе и уходить, прежде чем у него появилась бы возможность столкнуться с ней, она проводила немало времени, скрываясь в Башне Когтеврана. Она чувствовала, что должна постоянно оглядываться через плечо. Она не была уверена, насколько зол на нее был Реддл, и до какой степени злость могла его довести. В сущности он по-прежнему был убийцей, Авалон приходилось напоминать это себе, и, готовясь побороть его в схватке, она все равно понимала, что не может убить его до того, как все крестражи не будут найдены и уничтожены. Ксавьер по нескольким поводам приглашал ее провести время со слизеринцами, однако она отклоняла приглашения каждый раз, что, как она могла заметить, начинало быстро ему надоедать. Авалон чувствовала раздражение в голосе Ксавьера, когда отвергала предложение, и ему все хуже и хуже удавалось скрывать свое неудовольствие от ее отказа. Тем не менее она рада была все еще получать его приглашения составить им компанию, так как думала про себя, что, если бы Реддл сказал остальным о том, что она вломилась в его спальню, Лестрейндж несомненно перестал бы преследовать ее. Так что, возможно, его непрекращающееся желание убедить ее провести с ним время было хорошим знаком. Она гадала, почему Реддл держал их встречу в секрете. Возможно, это было как-то связано с его стремлением скрыть факт, что она проникла в его воспоминания. Ее не удивляло, что он хранил любые признаки своей слабости в тайне от остальных — он умрет, прежде чем позволит пошатнуться представлению о своей всесильности. Он, безусловно, создал себе хорошую репутацию. Осиротевший полукровка, маскирующийся под чистокровную элиту. Авалон было почти жаль Реддла за его ненависть к настоящему себе. Образы из увиденного воспоминания, где его оскорблял собственный дядя, захлестнули ее сознание. Не прошло ни мгновения, чтобы она не думала о воспоминаниях, которые увидела. Не знай она лучше, она бы посочувствовала парню и травмам, которые он пережил. Авалон думала о нем, прячущемся от магловской бомбежки в Лондоне. Его страх поглотил ее чувства, когда она пережила эту часть его прошлого. Авалон чувствовала его ужас, словно тот был ее собственным. Она гадала, не вытекало ли стремление Реддла к бессмертию из того, что он сам столкнулся со смертью лицом к лицу, чуть не погибнув… не оказался ли этот страх причиной, по которой он стал настолько зацикленным на том, чтобы любой ценой избежать своей смерти. Это было печально, и она понимала страх смерти — Авалон тоже думала о том, что вот-вот умрет столько раз, что уже сбилась со счету, и каждый раз пугал ее сильнее, чем предыдущий. Но, теряя все больше и больше людей, она начала приходить к осознанию, что больше, чем смерти как таковой, она боялась жить без тех, кто делал ее жизнь стоящей. Она задавалась вопросом, стал ли бы он другим, если бы кто-то в его жизни заставил его понять, что есть вещи похуже, чем боязнь собственной гибели. Однако, несмотря на понимание его страха, она отказывалась стать жертвой фальшивого сопереживания и сочувствия к сумасшедшей душе. Несмотря на его тяжелое детство, Авалон не жалела мальчика, который позволил тьме поглотить не только себя, но и всех вокруг. И все же она испытывала странное чувство дискомфорта, наблюдая за теми мерзкими воспоминаниями. Смотреть их было нелегко, и Авалон чувствовала беспокойство, вторгаясь в такие личные части его сознания, но гнев и отвращение все равно перевешивали груз на ее совести. Было несложно оправдывать собственные действия, когда она напоминала себе о тяжести его выборов, которые привели ее к тому, чтобы вторгнуться в его сознание. Он, фактически, вторгся в ее сознание первым. Она вздрогнула при мысли о Реддле, увидевшем ее наиболее уязвленной — на полу, скулящей, как ребенок, окруженной собственной багровой кровью и живущей по милости своего противника. Беспомощной, находящейся на волоске от смерти, и полностью побежденной. Ее кулаки были сжаты, чего, однако, до этого момента Авалон не замечала. Теперь она изо всех сил старалась не допускать этого. Она виделась с Эйвери несколько раз после их поздней ночи на кухне, и он все время заботился о том, чтобы разжать ее кулаки всякий раз, когда видел, что она начинала впиваться ногтями в собственную плоть. Они разговаривали между занятиями и один раз поужинали вместе, и Авалон всегда заканчивала тем, что после их совместно проведенного времени чувствовала себя более умиротворенно, чем до этого. Он был глотком свежего воздуха среди отравляющей атмосферы. Она торопливо возвращалась в Башню Когтеврана после последнего на день занятия и была полна решимости добраться туда, не натыкаясь ни на какие знакомые лица. Однако, когда она услышала, как кто-то позади выкрикнул ее имя, Авалон поняла, что ее план уже провалился. — Подожди минутку, ладно? Она обернулась, быстро изображая на лице фальшивую улыбку, когда увидела Ксавьера, бегущего, чтобы догнать ее. Он не покружил Авалон вокруг себя, как делал это обычно, когда наконец увидел ее, и на лице его не было той классической озорной ухмылки. Вместо этого его черты украшал подавленный проблеск раздражения, очевидный по тому, как на его губах появилось слабое подобие хмурой гримасы. — Привет, Ксавьер, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос был как можно более легким. — Я звал тебя после занятия, но ты проигнорировала меня, — сказал он, игнорируя ее приветствие. — Должно быть, я не услышала тебя, — солгала она. — Я знаю, что услышала, потому что ты посмотрела в мою сторону, прежде чем собрать свои вещи и уйти, — сказал он, прищурив зеленые глаза. — Ты вела себя странно после Клуба Слизней. Ты избегала меня почти при любой возможности, отказывалась присоединиться к нам вечером и едва ли покидала свою комнату, за исключением уроков. Не хочешь объяснить, почему? — Ты просто драматизируешь, — сказала она, закатив глаза и скрестив руки. — Просто скажи мне правду, — ответил он, покачав головой. — Что я сделал? Почему ты злишься на меня? — Я не злюсь на тебя. — Тогда почему избегаешь меня? — Я не избегаю тебя! — ответила она довольно громко. Звуки шагов повсюду вокруг заставляли ее нервничать. Авалон хотела вернуться в свою комнату, уйти подальше от возможности наткнуться на Реддла, а ее столкновение с Лестрейнджем лишь удерживало ее. — Мне жаль, что ты так считаешь, но, я уверяю тебя, ты ошибаешься. Он издал раздраженный вздох, прежде чем потереть виски и потянуть за концы своих кудрявых волос, пытаясь подобрать следующие слова, когда она мельком глянула на конец коридора, отчаянно желая сбежать как можно скорее. Авалон начала уходить, но Лестрейндж быстро встал на ее пути, облокотившись рукой на стену перед ней и заблокировав дорогу, пока возвышался над ней. — Прогуляешься со мной? — Я не могу… — Конечно же, ты не можешь, — проворчал он, на что она нахмурилась. Он заметил ее раздражение и заставил себя улыбнуться, пытаясь, ради ее же блага, скрыть свою взвинченность. — Прости. Я просто скучал по твоему прекрасному лицу, — сказал он, потянувшись и взяв ее руку в свою. Он нежно притянул Авалон ближе, пока она не подняла голову, посмотрев ему в глаза, запах дорогого одеколона и оттенок темного вина защекотал ее нос от близости Лестрейнджа. Он заправил прядь волос Авалон за ухо и улыбнулся, целуя ее макушку. — Ты не можешь винить меня за то, что я схожу с ума от разлуки, правда? — Разумеется, могу, но я не буду, — сказала она, заставляя его засмеяться. — Я правда была бы очень рада прогуляться с тобой, клянусь. Но сейчас я завалена учебой, — соврала Авалон. — Как насчет того, чтобы ты присоединился ко мне за завтраком завтра утром в районе девяти? — То есть, чтобы проснулся до полудня в выходные? — сказал он, вскидывая бровь и смеясь. — Ради тебя, что угодно. До завтра. — До завтра, — сказала она, поднявшись на носочки и мягко поцеловав его в щеку, прежде чем повернуться и уйти, совершенно не обращая внимания на широкую улыбку, которая появилась на лице Ксавьера, когда ее губы отстранились от его кожи. Он бодрым шагом пошел дальше по своим делам, ухмыльнувшись про себя, довольный ходом их беседы. В другом конце замка Том направлялся к кабинету Слизнорта живо, не тратя время, чтобы остановиться и поговорить с кем-либо из сверстников. Слизнорт просил о встрече с ним, однако Том не был точно уверен зачем, пока шел к месту назначения. Он был погружен в свои мысли, как это происходило большую часть последних нескольких дней, с тех пор как он застал Хендрикс в его комнате. И, как бы ни старался, он не мог перестать думать о ней — ему нужно было узнать, зачем она шпионила в его комнате. Что она могла искать? Он знал, что она не была в восторге от него — это уж было очевидно — но он не понимал, что привело ее к тому, чтобы прокрасться в его спальню и рыться в его вещах. Неужели она так отчаянно хотела найти что-то против него, что готова была подвергнуться риску быть пойманной? В какой-то степени он переживал, что, возможно, она искала нечто большее. Он спрашивал Лестрейнджа позже той ночью, тайно пытаясь выяснить, не проговорился ли тот Хендрикс о крестражах, но все выглядело так, словно болван, по крайней мере, держал рот на замке по поводу этого, так что он не стал допрашивать его дальше. Конечно, не было никаких причин подозревать ее в чем-либо — Том сделал все, что было в его силах, чтобы убедиться, что крестражи хранятся в строгом секрете, известные лишь ему самому, Розье и Лестрейнджу — самым верным из его команды. Он пришел к выводу, что Хендрикс, вероятнее всего, просто пыталась найти какой-то компромат, копаясь в его вещах в надежде обнаружить какие-нибудь секреты, которые сможет использовать против него позже. Он не исключал этого. Она была ужасно назойливой и не остановилась бы ни перед чем, добиваясь своего. И все же она знала слишком много. Каждый раз, когда он думал о том, как Хендрикс силой вошла в его сознание, кровь закипала. Она знала о его детстве, его страхах и, самое главное, его статусе крови. Тому не было ясно, почему она не раскрыла его секрет — если Хендрикс обнаружила бы всем его полукровное происхождение, вся его репутация разрушилась бы и его последователи перестали бы видеть в нем своего лидера. Власть была в ее руках, и Том ненавидел это сильнее, чем мог бы описать. Он был так зол после их столкновения, что думал догнать ее после и просто выстрелить убивающим проклятием ей в спину. Мысль о том, чтобы наблюдать, как она безжизненно падает на пол, была чертовски заманчивой, однако он знал, что, если еще одного ученика в Хогвартсе найдут мертвым, вероятность того, что школу закроют, стала бы мучительно высокой. После событий предыдущего года, когда он открыл Тайную комнату, охрана в школе была на раздражающем рекордно высоком уровне, и один неверный шаг мог привести к полному закрытию всего замка, а это означало бы, что у него не останется никакого выбора, кроме как вернуться обратно в приют. Одно это было достаточной причиной, чтобы оставлять Хендрикс в живых, какой бы чертовски раздражающей она ни была. Том думал и о том, чтобы применить на ней обливиэйт, но он беспокоился, что она была натренирована отражать любые атаки на свою память. Ее защита разума была сильнее, чем он предвидел, и даже получить доступ к ее воспоминаниям оказалось для него гораздо более трудной задачей, чем он предполагал. Однако, этот маленький проблеск воспоминаний, который Том увидел в ее сознании, никак не покидал его мыслей последние несколько дней. Он продолжал думать о Хендрикс, лежащей в собственной крови, пока ее снова и снова резал тот человек. Он никогда не видел ее такой сломленной, такой слабой. Она была настолько бледной, что Том мог бы спутать ее с трупом, если бы не душераздирающие крики, слетающие с ее губ каждый раз, когда ее калечили снова. И человек, который сделал это с ней… Том гадал, не этот же ли человек вырезал тот безобразный шрам на ее спине. Предатель. Ему было интересно, что это значило. Может, она попалась на помощи грязнокровкам? Или, вероятно, сама влюбилась в одного? Том не был уверен, но любопытство съедало его изнутри. И Том не мог даже перестать думать о метке, которая была на руке мужчины. Темный череп с бесконечно извивающейся змеей, выходящей изо рта. Это была метка, которую он продумывал в своем сознании снова и снова. Том считал, что это изображение было создано его собственным воображением, однако, увидев его выгравированным на руке незнакомца, он задумался о том, что это было больше, чем просто плод творения его разума. Том пытался вспомнить, возможно ли, что он видел метку до этого в книге и забыл, но, как бы сильно ни старался, он не мог найти действительного ответа на свои размышления. Он вошел в кабинет зельеварения и увидел профессора Слизнорта, с маленьким флаконом в руках склонившегося над столом. — Добрый вечер, профессор. Слизнорт обернулся, улыбнувшись, когда его взгляд остановился на Томе. — О, мистер Реддл, спасибо, что зашли ко мне. — Конечно, сэр. О чем вы хотели поговорить? — Ах, да, я хотел поинтересоваться насчет одной из ваших однокурсниц. Мисс Хендрикс. Том поборол желание закатить глаза, вместо этого лишь спросил: — О чем именно, профессор? — Что ж, — сказал Слизнорт, — после того, как она присоединилась к нам за ужином на прошлой неделе в качестве спутницы мистера Лестрейнджа, я пристально наблюдал за ней, чтобы увидеть, могу ли я рассмотреть возможность пригласить ее в наши ряды. Я хотел бы сначала узнать ваше мнение. Как мой самый способный ученик, вы весьма проницательны, я уважаю это, и поэтому желал бы услышать ваши мысли. Том задумался, стоило ли ему выдать профессору свои настоящие мысли или же отфильтрованное мнение о девчонке. С одной стороны, он считал, что она была одной из самых высокомерных, невыносимых психов, которых ему доводилось видеть, с другой стороны, он верил, что Хендрикс была сильнее большинства волшебников и волшебниц в Хогвартсе. Он решил дать ответ, средний между двумя крайностями. — Я считаю, у нее есть потенциал, — сказал Том. — Она может быть довольно импульсивной и эмоциональной, но ее таланты отрицать нельзя. — Вы полагаете она добьется больших успехов в своей жизни? У меня возникло ощущение, что она талантлива в большинстве дисциплин. — Под определенным руководством, я верю, она может стать силой, с которой придется считаться, сэр, — ответил он. Слизнорт выглядел довольным ответом и кивнул, улыбка расплылась на его губах. — Превосходно. Тогда я направлю ей официальное приглашение на следующей неделе после урока, — взгляд Тома скользнул по маленькому флакону жемчужной жидкости, который держал Слизнорт, и когда профессор заметил это, он заговорил снова. — Седьмой курс сегодня готовит Амортенцию. — Любовное зелье? — спросил Том. Он постарался скрыть неприязнь в своем голосе. Любовные зелья всегда вызывали у него отвращение — собственная мать заманила его жалкого магла-отца, влюбившегося в нее под воздействием одного из подобных мерзких зелий. Том не видел никаких причин для их создания. Любовь была не более чем слабостью, и варить ее в котле казалось ему пустой тратой ингредиентов. — Да, — сказал Слизнорт, откручивая крышку и нюхая зелье. — Это очень могущественное зелье, одно из самых действенных среди всех существующих любовных зелий. Имеет особый аромат для всех, кто вдыхает его — он напоминает о вещах, которые они больше всего любят. Зачастую он относится к людям, которых они больше всего любят, даже если еще совсем не осознают, что их тянет к этому человеку, — он посмотрел вниз на зелье и нежно улыбнулся. — Я чувствую запах шоколада, огня и… полагаю, здесь есть и оттенок бренди. — Он передал зелье Тому, и тот неохотно взял его из рук профессора. — Давайте, не стесняйтесь, понюхайте. Он поднес флакон к носу и вдохнул, прежде чем кивнул и улыбнулся. — Я чувствую пергамент, дождь и, кажется, оттенок лаванды. Слизнорт, казалось, обрадовался ответу и широко улыбнулся, забирая зелье обратно и закручивая крышку. — Несомненно, напоминает одну счастливую леди. Интересно… весьма интересно. Что ж, я ценю, что вы пришли и поговорили со мной. Не стану больше занимать время вашего вечера. — Всегда рад поговорить с вами, профессор, — сказал Том. — Я тоже, мистер Реддл. Том кивнул и направился к двери, покидая комнату так же быстро, как и вошел. Уходя, он почувствовал раздражение, сосредотачиваясь теперь на том, насколько жалкими ему казались те, кто верил в любовь. Он подумал о Нотте, и том, как тот потерял так много себя из-за «любви» к своей плаксивой девушке. Он подумал о Лестрейндже, и том, как тот был настолько озабочен своим увлечением Хендрикс, что оказался ослеплен собственной слабостью. Он подумал о своем отце, и том, как тот стал жертвой безумного плана женщины, сошедшей с ума от одержимости любовью. Любовь была слабостью. Ни больше ни меньше. И Том радовался, что был сильнее, чем другие — он никогда не позволил бы заманить себя в объятия любви и ее ложных обещаний. Нет, он был лучше этого. Он не допустил бы такого. Том подумал об Амортенции. Его ответ Слизнорту был ложью. Он не почувствовал никакого запаха. Ни пергамента, ни дождя, ни лаванды. Вообще ничего. И он был убежден, что это делало его сильнее остальных.