Дважды споткнувшись на гордыне

Каждой душе при рождении положено благословение – ангел-хранитель. И проклятие – демон. Где именно душа окажется после смерти – в аду или в раю – зависит от того, кто из них преуспеет. Михаил наблюдает из темноты в углу комнаты небольшой подмосковной квартирки, как ангел стоит, склонившись над кроваткой человеческого дитя. У него холодный оттенок каштановых волос, высокая, но хрупкая для мужчины фигура, угловатый разворот узких плеч и длинные, музыкальные пальцы, которыми он, едва касаясь, гладит младенца по пушащимся волосам. В земном обличии хранитель лишен нимба и крыльев, но образ его светел, как подобает небожителю: бледная кожа поддернута едва заметным свечением, а взгляд пронзительно серых, как небо поздней осенью, глаз любовно устремлен в колыбель. Даниил. Единственный ребенок женщины, недавно похоронившей мужа. Маленькое тельце укутано в плед, на фоне белоснежной перины здоровьем розовеют пухлые щеки, а грудь мерно вздымается, пока дитя видит по-детски яркий, умиротворенный сон. Тем веселее будет обратить его кошмаром. – Не смей. – предвидит его желание посланник рая, и, сложив руки на груди, поворачивается к Михаилу, собой закрывая спящего ребенка от взгляда черных демонических глаз. Михаил усмехается. Игра началась. *** Предмету их распри исполняется три человеческих года. Беззаботный в своем незнании, он неуклюже переваливается с ноги на ногу, лишь недавно научившись ходить. В его руке, удерживаемый за длинное ухо, болтается подозрительно розовый плюшевый заяц – любимая игрушка. Внимательный и предостерегающий взгляд серых глаз следит за каждым движением ребенка, каждым неловким шагом, оберегая от падения. Михаил закатывает глаза. Это начинает надоедать. Дети жестоки и алчны. В них легко спровоцировать зависть. Именно с ней старший соседский мальчик смотрит на игрушку, которую Даниил волочит по земле, и, оглянувшись на шумную детскую площадку, чтобы не отчитала мать, украдкой подходит к младшему. – Отдай. Гнев – это смертный грех, которому научить проще всего. Их подопечный лишь хмурится, крепче прижимая зайца к себе. Оглядывается в поисках матери. Ее нигде нет. Обеспокоенный ангел взглядом мечется от одного ребенка к другому, сообразив над замыслом демона. Неудовлетворенный ответом, старший мальчик старается вырвать игрушку из детских слабых рук, но Даня прижимает зайца к груди, сопротивляясь. На глазах мальчика перламутровыми жемчужинами наворачиваются злые, беспомощные слезы, и Михаил почти торжествует. Ангел, опустившись к плечу ребенка, что-то нашептывает ему на ухо и осторожной ладонью гладит по лопаткам. Даниил снова хмурится, недоуменно смотрит на ангела, пока тот тепло, одобряюще ему улыбается. И вдруг протягивает сопернику игрушку, неуверенно мимикрировав улыбку. – Давай поиглаем вместе. – говорит шепеляво, пропустив трудную, никак не поддающуюся ему твердую «р». Старший от не по годам зрелой жертвенности замирает, но потом несмело улыбается в ответ. Больше не пытаясь отнять игрушку, берет Даню за руку и ведет куда-то в сторону песочницы. Михаил скрипит зубами. – Ты не сможешь вечно оберегать его от греха, хранитель. Темные пряди ангела треплет теплый весенний ветер, и в своей добродетели он тошнотворно скучен. На дне укоризненного взгляда серых глаз Миша видит улыбку, и немного шалость. – Меня зовут Саша. *** Даня приходит в восторг, когда впервые видит истинную форму ангела. Все еще способный видеть больше, чем взрослые, он уверен, что у него есть два друга, которых мама зовет воображаемыми. У одного строгое лицо, но добрые, серые глаза, мягкие темные волосы, в которые аккуратно вплетен подернутый светом золотистый ободок, и изящным, но сильным размахом за спиной открываются белоснежные крылья. Даниил, сидя у Саши на коленях, завороженно гладит их, пропускает сквозь тонкие детские пальцы нежные перья, а Михаилу от зависти тошно, но взгляда от крыльев небожителя он оторвать не может. Демоны лишены крыльев, как однажды их был лишен их владыка, но обречены чувствовать их за спиной тяжелым бременем фантомной боли, напоминающей о грехе Люцифера. Некоторые первородные до сих пор прячут под тогами длинные, уродливые шрамы. Михаил хочет крылья себе. И старается не думать о том, что, протянув руку, может, как Даня, зарыться пальцами в те, что принадлежат Саше. Отчего-то кажется, что ангел ему позволит. Изведенный тоской и завистью, Михаил со злой ухмылкой решает, что его собственная истинная форма не придется их маленькому подопечному столь по душе. Основания черных, закрученных вверх рогов зудят на его макушке, преодолевая сопротивление плоти, глаза заплывают масленой чернотой, верхнюю губу оттягивают клыки, а за спиной, выглядывая из под разреза на одежде, плеткой щелкает в воздухе тонкий хвост-трезубец. Даня на звук отвлекается, поворачивая к нему лицо, ангел хмурится, готовясь укрыть ребенка куполом крыльев, а Михаил специально широко, лихо улыбается. Глаза ребенка от увиденного расширяются, Миша думает, что услышит плач, но… Даня вдруг слезает с коленей хранителя, и чуть неровно, по-прежнему неуклюже подходит вплотную к демону. Глупое, несмышленое дитя. Детские пальцы внимательно ощупывают завитьё рогов, ладошки на мгновение закрывают черные провалы глаз, а потом снова открывают, будто что-то проверяя. Ползут дальше по лицу, едва не напарываясь на клыки, и, найдя поднятый у плеча в высокой стойке хвост, крепко хватаются за разветвленный остриями кончик. Даня, закидывая голову, высоко и звонко хихикает. – Ты похож на козлика. Михаил чувствует, как отвисает его челюсть. Где-то на заднем плане, растеряв ангельскую изящность, Саша от смеха сползает на пол. *** Даниилу 10 человеческих лет, и его неискушенному сознанию все любопытно. Любопытен звон колоколов в местной церкви на берегу спокойной, живописной Грачевки, который, отражаясь от воды и заставляя лебедей встревоженно поднять головы, разносится по всему спальному району. Любопытны красочные фрески библейских сюжетов, которыми расписаны своды церкви, а священное писание, которое ему наказала читать набожная мать, он открывает для себя не как свод непреложных правил, а как сборник захватывающих, немного пугающих историй. – Почему господь наказал Каина? – спрашивает он Сашу, и ангел как никогда рад, что, в отличии от большинства детей его возраста, их подопечный еще не потерял способности его видеть. – Потому что он убил своего брата, позавидовав ему, Дань. Это очень тяжкий грех. – Да, – соглашается за Даню Михаил, чтобы продолжить вопросом. – Но тебе не кажется, что если бы Господь любил их обоих, то Каин не сделал бы этого? Александр лишь вздыхает, переводя на него взгляд. – У небес нельзя требовать любви, Миша. – А как же утверждение о том, что Господь любит всех своих детей? Неужели Каин был достоин ее меньше лишь потому, что Создателю больше понравилось подношение Авеля? – Я тоже этого не понимаю, – задумчиво произносит Даня, с вопросом глядя на ангела. – Каин преподнес Господу то, что вырастил сам. А Авель отнял ягненка у матери, и убил его. Почему Господь не наказал его тоже? Почему только Каина? – Это было очень давно, Данечка. – будто оправдываясь, говорит Саша. – Любая жизнь священна, но раньше люди считали жизнь животного ниже человеческой. – Выходит, что мораль небес столь же изменчива, как и людская? – продолжает демон, и видит в серых глазах вопрос. – Или ангелы выдумали это, чтобы любую жестокость, совершенную по воле небес, оправдать течением времени? Впервые за долгую жизнь, Саша не находит, что ответить. Он лишь задумчиво смотрит на демона, и тонкие брови на его переносице сводит не жалость, а замешательство. *** Подобно тому, как от века к веку меняются людские пороки, содержание первородного греха трансформируется в угоду современности. Чревоугодие 21-ого века – это не заваленный яствами стол и роскошь ежедневных пиров, какими их описывают книги о быте средневековой монархии. Это психотропные заменители счастья – алкоголь и наркотики. Даниилу 13, у него все еще есть два воображаемых друга, и лишь один из них – ангел – рад, что ни то, ни другое ребенка не интересует. Михаил думает, что это можно исправить. Каждому подростку хочется казаться взрослым. Что, по мнению одноклассников Дани, может быть круче и взрослее метамфетамина? Особенно если он достался им почти бесплатно буквально за стенами школы, и странный мужчина в темных очках заботливо объяснил им, как правильно вдыхать порошок. Миша заметил его по тремору, зрачкам, которые не реагировали на свет и почерневшим деснам. Привести его к школьникам и из чистого психотического альтруизма надоумить поделиться с детьми – просто. Даня оказался в этой компании случайно – друг схватил за руку и почти насильно завел в полупустой двор между двумя пятиэтажными советскими панельками, где, рассевшись на земле вокруг бетонного постамента канализационного люка, собралась компания из четырех мальчишек и заговорщически хихикала. Вряд ли кто-то из них по настоящему понимал, на что идет. Мужчина, странно путая слова, объяснил, что если вдохнуть порошок, мир станет казаться ярче, стены и линия горизонта полетят, исказившись атласной лентой, звуки и запахи станут отчетливей и привлекательней, и на несколько часов они окажутся будто внутри калейдоскопа. Саша как мог пытался пробиться сквозь природную любознательность Дани, но на этот раз она, в купе с желанием доказать сверстникам, что он ничем не хуже их, взяла верх. Закрыв лицо руками, ангел боялся смотреть на то, как Даниил, склонившись над постаментом, делает свой первый в жизни неправильный выбор. Странный мужчина упомянул, как принимать порошок. А сколько принимать, чтобы поверхность Зазеркалья не треснула – нет. Через несколько часов, десятков пропущенных звонков от матери и обращения жительницы близлежащего дома в скорую, тишину больничной палаты нарушает лишь мерный писк монитора и тяжелое дыхание ребенка под кислородной маской. Саша, положив голову на беспокойно вздымающуюся грудь Дани и слушая его неровно скачущее от кортизола сердцебиение, отсутствующим, влажно блестящим взглядом блуждает по стенам с облупившейся зеленой краской. – Ты победил. Михаил, вместо торжествования, отчетливо чувствует укол вины. Детство Дани заканчивается, когда он, очнувшись от кошмарного сна, вызванного наркотиком, теряет способность их видеть. *** Саша, как и ожидалось, разрешает ему потрогать крылья. С опаской, но разрешает. Михаил мягко оглаживает сгиб мощного крыла, проходится пальцами по широким и длинным первостепенным перьям, благодаря которым Саша может летать, отмечая их красивый, перламутровый отлив. Задерживается руками на второстепенных, перебирая их, как струны арфы, проходится тыльной стороной ладони от основания к пушистому кончику, приглаживая перья одно к другому, и, наконец, легко зарывается в третьестепенные, находящиеся ближе всего к нежной коже спины, самые мягкие, пушистые и чувствительные из всех. Саша от удовольствия прикрывает глаза, в ощущениях немного потерявшись, и запоздало замечает, что руки Михаила, чувственно приласкав раскрытой ладонью плечевые перья, оказываются у него на талии. Не удерживают, а будто оценивают ее изящную хрупкость. Проследив глазами рельефные впадины широких ключиц, выглядывающих из-под черной футболки, сильную шею с едва выпирающей яремной веной, острую линию челюсти, тонкие, капризные губы и прямой нос, Александр тонет в мазуте черных глаз, и на дне затопивших радужку зрачков демона видит пляшущие языки адского пламени. – Ты такой красивый, Саша, – произносит Михаил, настойчиво. – Я хочу поцеловать тебя. Можно? – Мы не можем… Миш, – ангел неуверенно прикусывает нижнюю губу, и растерянно смотрит на демона серыми глазами, которые из-за толстых линз очков в круглой оправе кажутся еще больше и наивней, чем они есть. – Ты же знаешь, мы не должны делать этого. – Я демон, Сашенька, ты думаешь, меня заботят правила? Михаил чувствует, как в его теле клокочет желание - просто потому, что ангел находится столь близко к нему, почти в объятиях. Он хочет дотрагиваться, присваивать, клеймить, и слабо отдает себе отчет в том, что его хвост, подобно вышедшей из под контроля плети, рассекает воздух. – Я правда не дум- – Всего один поцелуй, мой свет, – уговаривает Миша, на самом деле желая сотни, тысячи. Он изголодался по ним. – Я хочу лишь один. Демон смотрит, как Саша сомневается, борьба на его светлом лице очевидна. Он хочет, чтобы ангел сделал это добровольно, по собственному желанию. Наконец, тот закрывает глаза и поддается вперед, соединяя их губы в самом мягком, целомудренном прикосновении, которое когда-либо чувствовал Миша. Все тело демона накрывает собой тяжелая, горячая волна, рождает под его закрытыми веками золотистые искры, и Михаил впервые узнает, насколько поцелуй ангелов сладок. Саша целует застенчиво, неуверенно, пока демон не слышит рычание, которое едва осознает, что издает сам. Ангел задыхается, когда чувствует своим раздвоенный язык демона. Михаил ощущает, как внутри него растет жажда, голод по Сашиной светлой чистоте. Как будто прорвалась плотина, зияющая пропасть, жаждущая больше, больше, больше. *** Его зовут Хантер. У юноши золотистые, вьющиеся волосы, красивое лицо с тонким носом, острые скулы и полные губы, на которых Даня залипает, впервые замечая, как от незнакомого доселе чувства пересыхает во рту и заполошно бьется сердце. Хантер приехал в Москву по обмену из США изучать роботехнику, на семестр, говорит на безупречном английском (Даниил едва за ним поспевает), и улыбается ему так, что у Дани просто нет шансов не влюбиться. Саша знающе улыбается, взглядом скользя по высокой фигуре зазнобы их подопечного, и надеется, что первая влюбленность Дани не разобьет ему сердце. Михаил щурится, окидывая парня оценивающим взглядом, и отчего-то темнеет лицом. Хантер, будто невзначай приобнимая Даню за плечи, наклоняется к его уху, якобы для того, чтобы тот услышал его в шуме голосов школьной перемены, и приглашает Даниила в кино. Миша почти уверен, что он специально выберет фильм, на который никто не пойдет, и посадит Даню рядом с собой в середину последнего ряда. Его намерения просто не могут быть прозрачнее. Саша мягко поглаживает Даниила по спине, предостерегая, но тот слишком занят тем, как от шепота Хантера по его шее разбегаются мурашки и сами собой от ощущений закрываются глаза. Даня с нетерпением ждет вечера субботы, и почти два часа проводит перед зеркалом, укладывая свои непослушные пшеничные волосы. Ангел у его правого плеча вздыхает, будто заново вспоминая пятнадцать человеческих лет, проведенных с ним, и думает о том, как же быстро дети растут. Зал предсказуемо пуст, и на последнему ряду кинозала уютно и тихо. Хантер улыбается Дане, и едва гаснет свет – целует. Михаил морщится. От Хантера на мили вокруг веет темной, вязкой квинтэссенцией похоти. Даня, отдавая Хантеру первый поцелуй, оторопевает от яростного напора, но послушно закрывает глаза, и старается получать удовольствие от того, как парень кусает его губы. С каждой секундой прикосновения все смелее, поцелуи – жёстче, руки Хантера, сползая с его плеч, оглаживают талию и живот, а потом опускаются на бедра и с силой сжимают. Даниил вздрагивает, от неожиданности открывает глаза, и старается оттолкнуть Хантера от себя за плечи, но у него ничего не выходит – тот крепко держит его за волосы у основания шеи. Его язык влажно скользит внутри рта, и от глубины поцелуя Даниилу становится дурно. Он вырывается, но руки Хантера, подобно тискам, больно сжимают его корпус, ограничивая движения. Сашу от страха парализует, а в голове – звенящая пустота. В панике он смотрит на Мишу, и ощущает, как от демона удушающими волнами исходит тяжелая, первобытная ярость. В глазах Дани закипают беспомощные слезы, когда он чувствует, как Хантер, приподняв его футболку, старается расстегнуть молнию на джинсах. Сейчас девять вечера, в здании кинотеатра почти никого нет, и даже если он закричит – его никто не услышит. Рука Хантера сжимает его через белье, и Даню слепит паника. Он кусает Хантера за язык, и, воспользовавшись тем, как от боли тот отстраняется, что есть силы бьет его лбом по носу. Хантер закрывает лицо руками, на мгновение освободив его, Даниил вырывается из его рук, и, встав на ноги, старается отбежать к лестнице, ведущей к выходу из кинозала. Придя в себя, Хантер зло скалится, и, ухватив Даню за рукав, больно выворачивает его запястье. Сделав шаг вперед, тот неожиданного спотыкается о невидимую преграду, и, не успев подставить под голову руки, падает, разбивая лицо о верхнюю ступень лестницы так, что слышится треск. Даня, не оглядываясь, бежит. Он приходит в себя уже дома, судорожно закрыв дверь на все замки. Страх такой сильный, что мешает дышать, и Дане кажется, что Хантер вот-вот придет за ним, в ярости жаждущий мести. Ноги подкашиваются, и молодой парень, сворачиваясь клубком, обессилено падает на кровать. Отходя от шока, он давится всхлипами и крупно дрожит. Осторожно ложась рядом с ним, Саша укрывает Даню крылом, а его руки ласково, успокаивающее гладят пряди его спутанных волос и дрожащие от рыданий лопатки. Ангел едва слышно напевает ему на ухо незамысловатую мелодию, и голос его едва заметно подрагивает. Потерявший способность видеть его, подросток тем не менее чувствует присутствие хранителя, дарованного ему небесами, на грани яви и сна жмется к фантомному теплу, ища успокоения, и вскоре затихает. Саша, разглаживая пальцами морщинку между его бровей и не подпуская близко к человеку кошмары, поднимает льдистые серые глаза на Михаила и некоторое время просто на него смотрит, чтобы потом отчетливо произнести: – Я хочу, чтобы Хантер захлебнулся собственной кровью. Демон голодно, с кровожадным азартом растягивает губы в улыбке, удлинившимися клыками превращая ее в оскал. – Да будет так, мой свет. *** Михаил блаженно прикрывает глаза и ловит саднящими от ласки губами горячий воздух, выравнивая дыхание и находя комфорт в жаре тонкого тела Саши, плотно прижимая обнаженного небожителя спиной к своей груди. Никто из них не произносит и слова, пока Саша легко подрагивает, переживая остаточные крупицы удовольствия и смаргивая слезы с длинных ресниц. Миша пальцами очерчивает не имеющие смысла узоры на его животе и груди, запоздало понимая, что по памяти выводит свое имя буквами ветхозаветного иврита. Наконец, Саша в его объятиях поворачивается, сталкиваясь с глазами демона один на один, и щекой ложится на его плечо. Рассматривает демона так, будто видит впервые. – Миша…, - тянется он руками к его голове, пальцами дотрагиваясь до завитья его рогов. Волосы Михаила - цвета молодой пшеницы, светлые, такие необычные для демона, и тот, подобно большому коту, слегка изгибает шею, выпрашивая у ангела больше ласки. Сашенька щемяще красив сейчас, и в горле Михаила застревает вопрос, гложущий его на протяжении нескольких последних лет. Он хочет, чтобы Саша принадлежал ему. – Неужели ты ни разу не сопротивлялся этому? Просто покорялся воле небес, не задавая вопросов? Некоторое время Саша молчит. – Да, – наконец произносит он, но голос его звучит тихо и неуверенно. – Я был… я согласен с ними. Михаил закрывает глаза. – Что ты будешь делать, если нас поймают? Со мной все будет в порядке, но ты… они лишат тебя нимба и низвергнут. Саша ощутимо вздрагивает, но ничего не отвечает. Внеземное, потустороннее сияние его тела становится приглушенным, понемногу исчезает, растворяется в воздухе, и Миша пытается поймать неуловимую дымку пальцами. – Ты ангел, а я демон, Саша, – произносит простую истину. – Мы заклятые враги, идеальные соперники, но твой Бог создал нас таковыми друг для друга. – Не упоминай Его имя, говоря так. – Саш, ты хочешь быть со мной? Ресницы ангела подрагивают, и Михаил вновь ощущает этот бездонный голод, с его пугающим, глубоким зевом. – Хочу. *** Сашу низвергают, стоит его благодати угаснуть, запятнанной прикосновениями демона. Михаил с ужасом вынужден смотреть, как его ангелу отрезают крылья, пока их собратья, кто-то со злорадством, а кто-то с сочувствием, наблюдают за церемонией, не случавшейся вот уже сотни лет. Ритуальный зал полнится шелестом тысячи голос, и от мраморных стен сотрясающим тяжелый воздух эхом отскакивают удары набата, но Миша едва ли слышит его. Все внимание демона приковано к тихим, едва различимым в какофонии звуков стонам его ангела, ныне лежащего на холодном мраморе в луже собственной крови. Там, где мгновения назад были его белоснежные крылья, сейчас неровно обломанными костями и развороченной плотью зияют две свежих, будто вырезанных на узкой спине кривой косой раны. Создатель жесток и, подобно ребенку, в своем безрассудстве непрощающ. *** – !Ани ло яхоль, зэ коэв ли – как ребенок, безутешно и горестно плачет Саша, бессознательно перейдя на древнее наречие, а сердце демона, будто доказывая обладателю то, что оно еще живо, болезненно сжимается и гулко стучит о ребра. Второй день демон и падший ангел находятся за закрытыми дверьми покоев Михаила, спрятавшись от пытливых глаз рая и ада, и второй день Саша балансирует между явью и сном, то проваливаясь в тяжелое забытье, то выныривая из него на поверхность, где есть только боль, жар и заполошный шепот Миши. – Я знаю, мой свет, знаю. Потерпи, еще немного. Второй день, подобрав падшего ангела едва живым с обагрённого кровью пола ритуального зала, Михаил держит его в осторожных объятиях, бережно подхватив под бедра, боясь выпустить из рук хоть на секунду. Ему кажется, что сделай он это, и Саша рассыплется звездной пылью, исчезнет, будто никогда и не существовало. Саша плачет, дорожками слез расчерчивая горящее в лихорадке лицо, а Миша, как может, пытается баюкать его в объятиях, бесцельно ходя по спальне и впервые искренне жалея, что не обладает способностью ангелов забирать на себя чужую боль. Спину Саши расчерчивают вдоль позвоночника две едва подживших раны, пропитавших кровью простыни на кровати, и Михаил, периодически укладывая Сашу на живот, обрабатывает их, кубиком льда надеясь успокоить воспаленную плоть вокруг рубцов. Это едва помогает, Саша в агонии перерождения мечется, оплакивает собственные крылья, к успокоению не способный, впивается ослабевшими пальцами в плечи Миши и пытается вслушиваться в его успокаивающий шепот. Михаил, прижимаясь щекой к взмокшим из-за лихорадки волосам падшего ангела, надеется, что они оба не сойдут с ума до того, как трансформация завершится. *** Его зовут Сергей. Сергей Татищев. У него угольно-черные волосы, в контрасте с которыми кожа кажется неестественно бледной, залегшие от недельного недосыпа глубокие тени под глазами, как и у любого студента-медика, а улыбается он также редко, как из-под облаков в Стокгольме выглядывает солнце. Даня легко отличает его в потоке студентов от жизнерадостных, дружелюбных шведов, и по, в большинстве случаев, индифферентно-угрюмому выражению лица понимает – свой. Он, как и Даня, приехал в Швецию в поисках лучшей жизни (а еще из соображений безопасности, ввиду особенностей личных сексуальных предпочтений), учится на медицинском факультете Стокгольмского университета и очень греет периодически тоскующую по родине душу Даниила, когда смачно, по-русски материт лабораторную по нейрохимии, расположившись недалеко от Дани в университетской библиотеке. Сначала они сходятся исключительно потому, что родились в одной стране (и подозрительный Татищев первые две недели ждет от него подъеба, не понимая, почему "манерный московский мальчик" вообще хочет с ним общаться), но чем больше Даня узнает его, тем сильнее его затягивает Сережина личность, скрытная и сотканная из контрастов. Сережина специализация - токсикология, он знает, как отправить человека в реанимацию с помощью капель для глаз, карандашного грифеля или зубной пасты, но, падкий на сладкое, искренне недоумевает, почему, пытаясь сделать карамель, спалил сковородку и часть общажной плиты. Сережа быдловат, в лучших традициях гоп-моды родного города не вылезает из спортивных костюмов, и уверен, что гуманитарные науки придумали люди, которые "в жизни умеют только пиздеть", но в то же время очень внимателен к людям. Наслушавшись рассказов историка-Дани про битву при Балимове и бельгийский Ипр, в качестве темы для аттестационной работы выбирает "Применение удушающих и комплексно токсичных газов в Первой и Второй мировых войнах". С увлечением рассказывает Дане, как именно яд коричневого паука-отшельника вызывает некроз тканей в месте укуса, но заметив, как резко тот побледнел, переводит тему разговора на "Богом припизженных" утконосов, которые, о господи, тоже ядовитые, оказывается. Саша, смущенный грубоватой внешней оболочкой характера избранника Дани, обеспокоенно всматривается в лицо человека, ища там хотя бы намек на опасность, и вдруг вспоминает, что теперь может проверить это и сам. Михаил кладет руку ему на плечо, говорит сосредоточиться, но Саша, как не пытается, не видит ничего по-настоящему предосудительного. Миша говорит, что это потому, что там ничего и нет: только трудолюбие, упорство, выработанный из-за не самого счастливого детства условный рефлекс к агрессии и надежно спрятанное за ним умение заботиться - скрытно, но искренне. Сережа старше Дани на два года, после университетских занятий тянет его прогуляться на ветреную набережную Шеппсбрун, на правах старшего покупает ему в уличном фургончике сэндвич с креветками и грибами, и долго перетирает с продавцом за то, насколько тот уверен, что внутри именно лисички, а не разновидность желтой бледной поганки. Даня закатывает глаза, смеется, оттягивая его оттуда за руку. И так уж получается, что не отпускает ее весь вечер, наблюдая за тем, как Сережа старается не подавать виду, состроив лицо кирпичом, и трогательно розовеет щеками. В ходе прогулки выясняется еще одна интересная деталь биографии Татищева: Даня вдруг замечает, каким задумчивым, немного потерянным взглядом Сережа провожает бегающих вокруг них детей в разноцветных куртках. Прикинув его реакцию, все-таки спрашивает. Сережа, услышав вопрос, думает по привычке ощетиниться из-за вторжения в частную жизнь, но, некоторое время помедитировав на их соединенные руки, все-таки рассказывает: отец пророчил ему карьеру в черной металлургии, хотел отправить в шахты горы Атач в окрестностях Магнитогорска, искать новые месторождения железа. Сережа же эту чертову гору с ее рудой ненавидел, за режим "черного неба" и за то, как мучается постоянным надсадным кашлем младшая сестра. С детства шарящий в биологии, Сережа в старших классах школы решил, что пойдет в педиатрию. Отец тогда изогнул рассеченную бровь, посмотрел на него свысока и сказал, что педиатрия - "это бабское". Особенно учитывая то, каких пациентов лечит. Восприимчивый Сережа тогда ему поверил, надеясь-таки заслужить родительское одобрение, увлекся токсикологией, а когда понял, что отца нужно было еще тогда послать нахуй - переучиваться было поздно. Даня смотрит на его нахмуренный профиль, чуть сильнее сжимает его руку своей, и в собственном сознании пытается совместить хамоватого, до неприличия честного Сережу с его забористыми выражениями, и терпение, некую жертвенность даже, которая нужна, чтобы работать детским врачом. Настойчиво отгоняет от себя мысли, которые на Сережу пытаются примерить роль отца, и думает, что если он поживет еще пару лет в Швеции, то оставшаяся с советских времен установка о том, что профессию нужно выбирать на всю жизнь и потом нельзя менять, в его голове рано или поздно себя изживет. Саша, стоя на противоположном от них берегу широкого протока, соединяющего воды озера Меларен с холодной Балтикой, надеется, что судьба к ним будет благосклонна. Новые атрибуты в виде рогов, хвоста и ставшей более заметной игривости не мешают ему по-прежнему с любовью рассматривать счастливое, влюбленное лицо Дани. Разве что глаза теперь не серые, а обсидиановом черные, и они очень ему идут. А новые крылья, блестящие и перепончатые, как у летучей мыши, стали для них с Мишей сюрпризом. Саша по старой памяти любит заворачиваться в них, как сыч, а Миша - любовно оглаживать черные тонкие косточки и ядовитые острия на лучевой кости. Саша тогда от удовольствия жмурится, приглашающе приоткрывает крыло, и отрезает от мира бархатной изнутри завесой уже их обоих. Сережа, еще переучиваясь на детского торакального хирурга, делает Дане предложение на пятый год их отношений, и один за другим в их семье появляются приемные дети – старшая дочь, Анна, средний сын – Ян, и младшая дочь – Ева. *** Даниилу 84 человеческих года, и, пережив Серёжу ровно на три месяца и три дня, он умирает в окружении их детей и внуков. Ева горько плачет, прижавшись к груди старшей сестры, пока их обоих сильными руками, как крыльями, обнимает Ян, утирая слезы рукой с обручальным кольцом. Во всей комнате не плачут лишь Саша, Миша и трехлетняя Майя, самая младшая из семьи Татищевых-Московских. Девочка, как привыкла, держит любимого дедушку за указательный и средний палец небольшими ладошками, и внимательно слушает Сашу, который рассказывает ей интересные истории из его жизни – те из них, которые он сам не успел ей рассказать. Комната затихает, на шведский пригород опускается теплый весенний вечер, а Саша, пропуская сквозь пальцы седые волосы Дани, в последний раз поет ему старую колыбельную на иврите, древнейшую из всех, что знает мир. Река, будь ласкова ты с драгоценным грузом этим. Неси его туда, где он свободен может быть. Спи, дорогой, внимая колыбельной третьей Последней из всех тех, что я успею спеть Майя засыпает на руках у отца, чтобы проснуться на следующее утро, а душа Дани оставляет эту свою земную жизнь, покидая мир, чтобы однажды снова в него вернуться. Ангел, ныне падший, улыбается, светло и одухотворенно, целуя своего подопечного в лоб и отпуская, а демон, проиграв душу раю, думает, что сделал все правильно. Даниил, повторяя восхождение Христа на Голгофу, лишь дважды оступается на гордыне, и у райских врат падает в руки мужа.