***
7 ноября 2021 г. в 14:19
Лёгкие порывы ветра бережно ласкали кожу, перебирали взмокшие от влаги пряди волос, одну за другой. Нос пощипывало от соли, на языке вертелся привкус морской воды.
— Ну, здравствуй, — ветер заглушил осипший голос. — Давно не виделись.
Звякнула ручка о каёмку железного ведра, зашуршали складки брюк. Возмущённо заскрипела колючая трава.
Окружающей природе претило такое вторжение человека, ведь люди сюда захаживали редко. Всего один раз в год, один и тот же человек — Какаши Хатаке — посещал могилу старого знакомого.
Какаши выпрямил ноги, облокотился о землю, хрустнул суставами, разминая уставшие за неблизкий путь мышцы.
Уставшими за всю неспокойную жизнь.
Здесь у моря, на краю утёса, было спокойно, мирно. Одиноко. В самый раз, чтобы насладиться ветреным деньком, ведь других тут не бывало.
Наполнив грудь прохладой, Какаши стянул со лба повязку. Растёр зудящую кожу и взглянул на обёрнутый сизым мхом крест. С прошлого года на нём не изменилось ровным счётом ничего, лишь несколько новых трещинок зияло на рубцах, а основа, утопающая в высоких сорняках, была скрыта гнилым осадком.
Надо бы поставить новый, десять лет прошло, а тут ничего не изменилось — два креста да бескрайние просторы моря вдалеке. И солнце.
По какой-то счастливой случайности в этот день туман рассеивался, и светило солнце. Зябкое, безжизненное, какое-то потустороннее.
— Белые, — Какаши придвинул ведро к кресту, звонко брякнув железом. О чём-то задумался, прикусывая маску, и тихо добавил: — Белоснежные, прямо как ты ненавидел.
На последнем слове рука дёрнулась, опрокидывая ведро на бок, и белые бутоны пионов посыпались вприпрыжку по могиле.
Морской бриз растащил по уголкам цветочный аромат.
Белые, как и бескрайние степи Страны Снега.
Воспоминание о том, как чертыхался Забуза, пробираясь сквозь метровые сугробы, не потемнело. До сих пор всплывало в памяти в самые разные периоды жизни Хатаке.
Какаши помнил о том, как Момочи сидел на другом конце барной стойки, безучастно помешивая бесцветную жижу в стакане, как он исподлобья оглядывал затхлое помещение — явно высматривал повадки очередной жертвы.
Этот взгляд Какаши не спутал бы ни с чем. Сам был занят тем же.
Он удерживал в памяти то, как Забуза угрожающе приподнял плечи, сверкнул зрачками, улавливая насмешку в глазах напротив.
Как случайно дотронулся плечом, следуя на выход.
Какаши помнил всё — душную забегаловку и холодный пол в лачуге, заменивший ему тогда футон. И нарастающий, надсадный кашель.
Но что не спишешь на осточертелый холод и мелкие крупинки снега, что пронырливо забирались даже под несколько слоёв спецодежды? Да и кашель поутих сам собой, стоило Какаши вернуться домой, в Коноху.
Как ни в чем ни бывало, только нудное першение осталось в горле. И где-то в груди.
Но к медикам обращаться не стал. И был прав — такое не лечат, пускают на самотёк.
Порыв ветра завыл, заглушая шум волн, и легонько подхватил бутон пиона, что в недолгом полёте сбросил свои лепестки. Некоторые из них, самые мелкие, сорвались с обрыва, вниз к морю, а те что побольше осели в недрах рослой травы.
Кто-то любовался падением лепестков, находил в них первозданную красоту, кто-то просто не замечал цветения вишни ранним апрелем. Какаши же помнил, нет, до сих пор ощущал липкий страх, что сопровождал его той весной. И откровенное любопытство к новому.
В тот раз у них была одна цель на двоих: голова лидера одной криминальной ячейки. Или же сердце — заказчик бы принял оба варианта.
Они пересеклись ещё на выходе из поселения, где собирали данные о расположении цели. Стоя под тусклым фонарём, они бегло осмотрели друг друга, стиснули зубы в догадке и, не сговариваясь, разминулись. Забуза пошёл по правому пути, через болота, а Какаши свернул налево, бежал вдоль реки.
Шиноби держали между собой дистанцию. Достаточную, чтобы ненароком не попасть под горячую руку друг-другу, но при этом чувствовать тепловатое присутствие чужой чакры.
И казалось, именно эта близость с Забузой удушила Какаши, сдавила грудную клетку силками до чёрных пятен в глазах. Рябь деревьев смешалась с затенёнными силуэтами врагов, свист оружия рвал барабанные перепонки, виски сплющило до оглушающего треска. Пока не наступила темнота.
Очнулся Хатаке на земле, посреди нежно-розовых лепестков, что лужей рассыпались по стылой земле. Рядом лежало бездыханное, в удовольствие расчленённое тело. Чуть дальше — ещё с десяток таких же.
Ему едва хватило сил словить что-то красное, ещё тёплое, мягкое. Ещё пара мгновений на то, чтобы понять — Забуза, стоявший у дерева, кинул ему в руки сердце, грубо выдранное, из которого всё ещё сочилась вязкая кровь, стекала по запястью вглубь рукавов.
Чёрные глаза блеснули из-под повязки. Момочи насадил отрезанную голову на клинок и исчез в пелене тумана, молча оскалившись на прощание. После чего первый приступ пробрал Какаши до крупной дрожи. Может, из-за неожиданности, может, из-за разодранной в кровь глотки.
За первым приступом шёл второй, за ним — третий. В какой-то момент Какаши сбился со счету. Его накрывало удушливым кашлем по утрам, по пути на задание, в грязной уборной забегаловки, где он занимался самолечением — иногда в компании, но чаще в одиночестве. Он выкашливал бледно-розовые лепестки, порой задыхался. Никак не мог понять причины.
Ответ пришёл сам по себе. Одной знойной ночью, под дурманящий вкус хмеля.
Он вновь встретился с Забузой во время миссии — к счастью, не одной на двоих. Но это не помешало после бойни задержаться в Стране Молнии на одну ночь.
Сначала молчаливо сидели у бара, закидывались сначала пивом, потом авамори. Какаши с водой, Забуза — чистым. Затем перешли на редкие фразы — о жизни, о миссии, о цветах. Под белёсую пелену опьянения укрылись в сортире.
Горячие губы слепо мазали по коже. Срывали прерывистые вздохи, разгоняли миллионы мурашек по телу. С каждым напористым касанием шершавых подушечек боль в грудине сходила на нет. Какаши наконец вздохнул, набрал в чистые лёгкие его запах, упился им, протрезвел. И сорвался — рваные поцелуи, несмелое подрачивание стояка сквозь ткань брюк, гулкий рык, теряющийся в шуме, доносившимся из-за двери.
Кожу лица с непривычки обдало прохладным сквозняком. Забуза отпрянул от Какаши, сверкнул чернотой глаз из-под бровей и, хитро улыбнувшись, ударился коленями о липкий кафель.
Шоркнула ширинка.
После этого Какаши потерял нить реальности. Беспамятно шевелил губами, бредил про себя о том, как ему хорошо, как легко без саднящей боли, без дерьмового кашля, без ненавистных цветов. Пальцами впивался в затылок Забузы, что заглатывал глубже, тщательнее, с удовольствием. Какаши же пытался удержаться на ногах.
— Шиноби Конохи и ниндзя-отступник, — хмыкнул Момочи, сглатывая, вытирая запястьем слюну. — Когда-нибудь твоей миссией буду я.
Хатаке не принял тогда его слова всерьёз.
Они встречались во время заданий — в затхлом баре, в дешёвом хостеле, изредка под звёздным небом в лесу. Не так часто, как хотелось бы, но достаточно, чтобы Хатаке не забывал его запах — мускус с примесью морской соли.
Болезнь Какаши вошла в стадию ремиссии.
Только Забуза напоминал про последствия каждый раз, перед тем как закрыть за собой дверь. А уходил он каждый раз, отмахивался, что спешил. Шутил, что его кто-то ждал.
Во время каждой их встречи Забуза делал шаг навстречу Хатаке, ласково обводя пальцем каждую ямочку на теле, пытаясь насытиться вдоволь перед неминуемым концом. А затем делал три шага назад — пока и вовсе не пропал.
Забуза исчез, вернулся кашель. Из глотки рвались наружу алые цветы. Какаши захлёбывался кровью. Пытался найти свой антидот к хвори, что распоясалась в теле, но тщетно. Забузы и след простыл, хотя помутнённому от горячки сердцу иногда казалось, что его чакра была неподалёку, совсем рядом. Будто бы он стоял за стенкой, наблюдал, оберегал.
— Это ли нукенин Скрытого Тумана, Момочи Забуза-кун, а? — Какаши не ожидал увидеть его на миссии с генинами. Притворился, обернул всё в шутку. Приготовился к худшему.
Там, посреди тумана, Хатаке хотел признаться, что болен. Хотел наорать, простить, приластиться к грубой щетине, к покрытой шрамами груди. Но вместо этого выплеснул накопленную за месяцы обиду в бою.
— Я же предупреждал, что всё так закончится, — окружённый туманом, Какаши позволил Забузе подобраться к себе. Хатаке магнитом повело к горячему дыханию, по которому до крупной дрожи истосковалось тело. — А теперь убей меня.
Если Забуза не выносил белый цвет снега, то с этого момента Какаши возненавидел серый цвет тумана.
Сердце притуплённо ухнуло, когда это не его сенбоны пронзили излюбленную долгими ночами шею. Лёгкие заполонило багровыми цветами. Дышать, как и жить следующие пару дней стало невыносимо — сердце упрямо отказывалось поверить в реальность.
— Прости, что заставил тебя ждать, Какаши.
Сердце остановилось вновь. Мерзко забилось от вида мальчишки, что стоял рядом с Забузой. Чуть впереди, будто бы прикрывал его собой.
Забуза не шутил. Его и правда ждали, в отличие от Какаши.
Там, посреди тумана, Хатаке пробил судорожный кашель. Было непосильно больно. Он отхаркивал ненавистные цветы, с презрением заглатывал их, пытаясь не выдать себя, свою слабость.
Позволил на мгновение дикой ревности взять контроль — возликовал, пронзая мальчишку райкири вместо Забузы. А затем возненавидел себя за эту минутную слабость.
Возненавидел за то, что отпустил, что не нашёл на том недостроенном мосту дороги к «жили долго и счастливо», что забрёл в тупик. Проигрывал в памяти последнее касание Забузы к его губам, нежное поглаживание по щеке перед тем, как положить его напротив этого мальчишки, чтобы улыбаясь навсегда закрыть глаза.
Гнобил себя, презирал, выблёвывая чёрные как смоль цветы в ту ночь, когда его не стало.
И с каждой следующей ночью боль не утихала. Просто тело свыкалось, день за днём принимало реальность. В итоге его боль стала повседневностью. Чёрные цветы окрасились в серый. Потом и вовсе стали белыми как снег. Чистыми и непорочными.
Забузу ждали двое, и его вины в этом не было. Просто так сложилось — это оказалось смертельным ядом для Какаши.
Хатаке поднялся, наслаждаясь усилившимся ветром, что растрепал волосы, смахнул накопившуюся влагу с глаз. Подхватил на лету пион и напоследок вдохнул цветочный аромат:
— Мне жить с этой болезнью всю оставшуюся жизнь, — он обратился к кресту, улыбнулся. — Но я не против, даже рад, что заболел. Очень скоро увидимся.