Славный мёртвый служивый

На войне не было святых. Ни с одной из сторон. В июне сорок шестого союзники праздновали победу. Долгожданный парад в Лондоне: Штаты, Китай, Франция, другие страны европейского содружества, британские колонии прошли маршем через главные улицы и мосты, от здания парламента через Уайтхолл до Трафальгарской площади. Тысячи больших и маленьких разномастных флагов, сотни тысяч радостных лиц. «Это Лесли Митчелл! „Мувитон Ньюс“ с гордостью представляет две масштабные процессии, механизированную и пешую, мужчин и женщин, чьё единодушное участие в победе сделало этот день возможным! Королевская конная гвардия сопровождает правящую чету Великобритании из Букингемского дворца...» Король с королевой в роскошном открытом экипаже, запряжённом белой четвёркой, сзади и спереди кавалерия на белых и вороных лошадях, кругом военные полки: пехота, моряки в белых фуражках отдают честь. В другой карете поменьше прибывает Черчилль во фраке с довеском из орденов, высоком блёстком цилиндре и с неизменной тростью, жмёт руки генералам армии, авиации и флота. Когда все рассаживаются на белой крытой трибуне в живых цветах, последним, как требует церемониал, подъезжает королевский кортеж. «Иракский принц и принцесса Нидерландов спешат поприветствовать короля Георга и королеву Елизавету и принести свои поздравления». Баки был там. Не в составе американской колонны, а среди многоликой толчеи, заполнившей собой тротуары, балконы и окна, облепившей фасады и пробивающейся сквозь них, как мох пробивается сквозь трещины в камне. Сплошное буйство человеческой поросли вдоль всего маршрута, вдоль исполинских флагштоков с полотнами, пёстро застилающими небо, вдоль районов, превращённых в руины, — бетонное сердце раскалывающейся империи. Лес машущих рук, и флажки трепещут, словно листья красных разлапистых клёнов в осеннем лесу. Баки машинально придержал фуражку и вздрогнул, когда самолёты рассекли небо парадным строем, так низко, что похолодело в груди и дрогнули колени, командуя броситься лицом в землю, накрыть голову и зажать уши. Он почти видел перед собой, как разорвавшийся снаряд резким скачком давления и облаком осколков превращает толпу в кровавое ассорти из оторванных конечностей и дамских шляпок. Обстрел сорок четвёртого. Православная Пасха. Союзники готовят вторжение на Балканы: Югославия к тому моменту поделена между сильно разросшейся прогитлеровской Хорватией и странами Оси, которым отошли пограничные территории, включая оккупированные Сербию и Черногорию. Хорошее время, чтобы вонзить нож в мягкое подбрюшье Европы. Пятнадцатый военно-воздушный полк ВВС США ждёт вылета с авиабазы на юге Италии. Это не первая их операция: всего Белград бомбили одиннадцать раз, Загреб — пятнадцать. У Ревущих приказ завершить миссию до того, как подходы к концлагерю Ясеновац зачистят ковровой бомбардировкой. После капитуляции Италии и сдачи фрицами восточного фронта бастионы рейха рассыпаются на глазах, европейские заводы ГИДРЫ уничтожены, оставшимся перекрыты пути поставок: без запчастей и проводников энергии для «Валькирий» план Шмидта предсказуемо катится ко всем чертям. Но Шмидт, вероятно, не был бы собой, не придумай запасной план. О делишках ГИДРЫ в Югославии им сообщают лишь то, что в шестидесяти километрах от Загреба, где начинается сеть лагерей для сербов, включая Ясеновац, у Золы есть секретная лаборатория: авиафотоснимки на камеру Старка, чувствительную к гамма-радиации, сильно сузили район поисков. Ревущих переправляют Адриатическим морем в Триест, а оттуда по проложенному коридору забрасывают в паре километров от цели. Довольно быстро они натыкаются на колонну грузовиков, которая выводит их на грунтовую лесную дорогу, как выяснится позже, к самой лаборатории. Нарастающий треск и колебания стрелки радиометра в руке Фэлсворта заменяют им след из хлебных крошек. Пряничный домик оказывается бункером среди большой прогалины, так плотно укрытым валежником и палой листвой, что Дум-Дум ненароком озвучивает общую догадку: может, у них здесь расстрельный полигон, только и всего? Наконец последний грузовик замыкает полукруг, и пока конвой откидывает брезент и выводит пленных из кузовов, один из водителей открывает посреди поляны спрятанный люк. Стив шёпотом отчеканивает приказ и двумя пальцами по-командирски задаёт направление каждому из пятёрки бойцов, Баки, как всегда, прикрывает их с тыла, сбрасывая с плеча винтовку ещё на полуслове. Ему по душе такие молниеносные атаки: всё решается несколькими короткими очередями и парой-тройкой массивных отрывистых хлопков (лучше, когда врасплох, со спины) — и благословенная тишина. В лоб атакуют самоубийцы или придурки — слава Богу, эту непреложную истину они усвоили все как один. Как и вторую заповедь — никогда не оставляй за спиной недобитого врага, контрольный выстрел — в голову (и поэтому Баки так часто приходилось ступать по следам Стива, доделывая за него грязную работу). Когда ворох листвы опадает, а подлесок вокруг выровнен автоматной очередью, Дернир шумно втягивает носом терпкий пороховой запах и картаво докладывает: «Чисто, ребята!» Они ступают уже свободней, но всё ещё опасаются мин, Баки мимоходом обыскивает убитого в офицерской форме, приценивается к часам и в итоге умыкает себе — уже пятые, если считать обе руки. — Ты так скоро превратишься в вокзальное табло, старик, — посмеивается с него Морита. — Подводить не забываешь? — Все с точностью до минуты. Хочешь проверить? Стив переворачивает сапогом одного из конвоиров. Хорватские усташи. Элитные головорезы навроде эсесовцев, охраняют и администрируют сербские лагеря смерти. А пленники — сами сербы, меньшая часть — евреи, цыгане, партизаны-коммунисты. Тощие истрёпанные бритоголовые манекены, до того слабые, напуганные и безвольные, что ни один так и не попытался бежать — стоят, сбившись кучками у грузовиков. — Сколько сейчас в Нью-Йорке? — тускловато, но по-своему светло улыбается ему Стив, когда Баки догоняет остальных у спуска в бункер. Вот так всегда — он может сколько угодно размениваться шутейками и подковырками с парнями, но стоит им со Стивом зацепиться языками, как начинает распушать хвост и петушиться, совсем как двоечник за последней партой перед красивой девчонкой. Или таким же соседом-шалопаем. — Прошу прощения, не та, — Баки театрально переводит взгляд с одного унизанного часами запястья на другое. — Ага. Время надавать фрицам-лесосепаратистам по жопе. — Хорош уже кокетничать, дамочки! — расталкивает их в стороны Дум-Дум. — Дорогу бате, у меня граната! — Притормози, приятель, — удерживает здоровяка за плечо Стив, затем окидывает уже сосредоточенным взглядом каждого из собравшихся у люка бойцов. — Гейб, ты остаёшься здесь. Свяжешься со штабом, сообщи о пленных и доложи обстановку. Если через час нас не будет... ты знаешь, что делать, — обменявшись кивками с Гейбом, снимающим лямку десятикилограммового ранца с полевой рацией, он крепко похлопывает по плечу сидящего на корточках Дум-Дума. — Капрал. Работай. Остальным ждать команды. Первым делом, как при любом штурме, Дум-Дум закидывает гранату в оставленную и тут же захлопнутую Дерниром щель. Шахта довольно глубокая, а стены и потолок прочные — взрыв отзывается толчком в подошвах. По сигналу они распахивают люк и спускаются вниз по одному — Стив идёт первым, Баки замыкает. Пока он ещё ползёт в хвосте, под ногами вовсю разоряется автомат и рикошетит вибраниум по бетону: приземляется он прямо на ошмётки гидровцев (не зря они всё-таки не пожалели гранату). Широкий глухой коридор уводит под уклоном вглубь — дальше в разы опасней, без единого укрытия они лёгкая мишень если не для тессерактовой лазерной пушки, то для обыкновенного люггера. К счастью, охрана не успевает укрепить позиции, и до двери в аппаратную они с ребятами добираются без потерь. — Да здесь у них целая лондонская подземка, мать вашу! — присвистывает Фэлсворт, первым подходя к пульту с работающими мониторами, микрофоном внутренней связи и кучей подсвеченных кнопок, снимает наушники с распластанного по панели мёртвого ганса. — Что за концерт тут у них? — осматривается Дум-Дум, подразумевая торжественную оркестровую музыку, которая играет в динамиках по всему бункеру. — Вагнер, вроде, — пожимает плечом Баки. — А-а, типа культурная программа для арийских мальчиков. Стив бегло всматривается в чёрно-белые изображения с камер, думает с полминуты: — Значит так. Фэлс, следишь за камерами в аппаратной. Где надо откроешь нам двери, будем на связи через интерком. Разберёшься тут? — тот не глядя кивает, уже принявшийся за дело. — Разделимся на две группы, берём по одному сектору, — он тычет пальцами сразу в несколько соседних мониторов, — один и два. Дум-Дум, Дернир и Морита, ваш первый. Мы с Баки идём во второй. Вопросы? Жалобы, предложения? — У матросов нет вопросов, — скалится напоследок Морита, и они без разбору колотят друг друга в спину и тычут кулаком в плечо, как всегда перед вылазкой, — так шумно и весело прощаются друзья после субботней попойки, зная, что завтра обязательно повторят. Больше они не встретятся. Этот раз станет последним, когда Баки видит свою Ревущую команду. Они со Стивом движутся перебежками почти наугад, ориентируются по памяти, минуя новый лабиринт коридоров, кабинетов, постов охраны с железными решётками и турникетами, технических и складских помещений. Слышат приглушённую стрельбу в соседнем секторе, но продолжают идти вперёд. Первая помеха — бронированная дверь без замков — с пневматическим гулом отъезжает в сторону, но до того, как они успевают сгруппироваться, к ним обращается голос в динамике над головой. «Триумфальное шествие открывают шотландские и ирландские полки в национальной военной форме. Как видите, это впечатляющее шоу заставило представителей всех партий забыть политические разногласия и праздновать общую победу». Долбаные волынки. Баки никогда не любил волынку, а тут их, кажется, были целые сотни. В глазах рябило от клетчатых килтов и марширующих ног в красно-белых сапогах, позади строй ирландцев бил в военные барабаны так, что закладывало уши. Грандиозные многотысячные оркестры, чей гром прокатился до самых злачных окраин. Сегодня каждая дворняга вдохнула дух свободы. Её приторную духоту. Дальше поползла механизированная колонна. Чехословацкие, бразильские, бельгийские лидеры и генералы в лимузинах без верха козыряли и выпячивали грудь колесом, проезжая перед трибуной. Гремели гусеницами танки с торчащими из люков солдатиками с приросшей к каске ладонью, прямыми как штыки. Британские «Крусейдеры». Американские «Шерманы». Грозная военная техника: зенитка «Бофос», артиллерийские самоходки «Дикон» и «Бишоп», бронетранспортёры, разнокалиберные боеголовки на платформах грузовиков. «Также взяла участие в процессии звукозаписывающая машина „Мувитон“. Лишь одна из тех, что служили отечеству на многих фронтах». Баки, щурясь от вспышки камеры, проводил безучастным взглядом чёрный «остин» с мужчиной на крыше, придерживающим аппарат с двумя бобинами на высокой треноге. За ним несли знамёна и флаги своих стран колониальные войска: индийская, австралийская, новозеландская пехоты, чёрные солдаты из южной Африки, все в вычурных попугайских нарядах. Он оживился, только когда в хвосте процессии замаячили звёздно-полосатые флаги, и лес поднятых штыков, и до боли родные зелёные кителя с поблёскивающими медалями «За отвагу» и «За ранение», и золотистые кокарды с орлом на фуражках, и стройные шеренги моряков… Сто седьмая дивизия. Герои битвы под Азанно. Баки силком протиснулся в первый ряд, когда во множестве неизвестных лиц разглядел Дум-Дума. И Фэлсворта. И Мориту. Где-то среди болотно-зелёных касок промелькнули Дернир и старина Гейб. Их уже подгоняли в спину последние колонны рабочих и медсестёр, и выкрикивать что-то в такой шумихе было бесполезно — он так и не попрощался с ними. Не успел. Слишком быстро. Большая бункерная дверь разделяет их со Стивом до того, как он успевает что-то возразить. Внутрь не войти, остаётся ждать прикованным к мутному армированному стеклу. По ту сторону — их цель, лаборатория. Не такая уж огромная по меркам ГИДРЫ: техники, лаборанты в белых халатах, охрана. И сам Шмидт. Те как раз проводят опыт: в камере в дальнем правом конце комнаты мигает яркий свет, как во время перебоев электричества. За глухими стенами не разглядеть, что внутри, — единственный панорамный экран, укреплённый металлической сеткой, открывает обзор учёным, чьи столы с компьютерами и офисные кресла отгорожены сложно устроенным железным коробом и длинным пультом за ним — машиной. Ядром, вокруг которого и возник бункер. Камера на штативе за белой чертой на полу снимает происходящее в изоляторе. Судя по мерным голубым вспышкам, внутрь камеры подаётся какое-то излучение, по всей видимости, гамма-лучи. В остальном же это вполне обычная техническая лаборатория — доски с приколотыми бумагами и стикерами, начерченные мелом расчёты, разводка кабелей на полу и стенах и кнопочные пульты со встроенными зелёными экранами. Первым делом Стив расправляется с охраной. Один испаряется отражённым выстрелом из собственной пушки, остальные ловят зубами лихо запущенный щит (и это мало напоминает игру в фрисби). Шмидт сбрасывает свой кожаный плащ в сторону, снова о чём-то разглагольствует — за толстенным листом титана ни хрена не разобрать. Вдобавок за спиной гулко отзываются приближающиеся шаги: гидровцы выступают из темноты коридора как раз, когда Шмидт открывает с главного пульта прозрачную стену камеры за спиной Стива. Баки приходится побегать, чтобы кое-как отстреляться и спустить все запасные пистолетные магазины. В то время как он возвращается к окну, Стив уже облеплен со всех сторон людьми, которых до этого в лаборатории не было, голыми, тощими, как будто бескровными, но невероятно сильными, нападающими со всем бешенством. Их рой смыкается всё плотнее, но тут лобовой удар отшвыривает сразу нескольких, освобождая руку для броска, и щит криво врезается в машину, словно диск циркулярной пилы в её металлическую плоть. Бам! Разгерметизированный короб дымит и искрит голубыми электрическими разрядами (Баки невольно вспоминаются представления Старка с его чудо-машинами). Это и вправду работает — толпа вся как один валится к ногам Стива, тела выгибает параличом. Шмидт в панике огибает пульт, грубо вскрывает крышку короба... и достаёт обеими руками нечто, что ослепляет всех в помещении, и в том числе Баки. Источник света ярче солнца немыслимой мощи. Тессеракт. А потом что-то происходит. Баки как вкопанный замирает у стекла. Потолок, а затем и стены лаборатории заволакивает звёздное небо, как в каком-нибудь планетарии, но в тысячу раз реалистичней. Словно гигантский окуляр самого точного в мире телескопа. Словно глаз бога, а они — крохотные палочки и колбочки на его сетчатке. Шмидт роняет куб, только когда замечает, что жар прожигает ему перчатки. Звёздный купол над их головами тлеет, будто карта в астрономическим атласе, и Стива что-то заставляет двинуться вперёд. Взять под ногами куб и вытянуть руку перед собой, не боясь выедающего глаза свечения. И купол вновь разверзается во всю ширину комнаты. И голубые искры, похожие на люминесцентную плазму, как будто растекаются в невесомости. И то ли волей Стива, то ли самого Тессеракта их, как магнитом, притягивает к Шмидту, тот отползает назад, но не успевает даже в страхе разинуть рта, как занимается синим пламенем, расщепляется, поглощённый лучом света, который уносится с немыслимой скоростью куда-то в темноту космоса. Последняя вспышка настолько мощная, что вызывает короткое замыкание. Портал схлопывается. Дверь перед Баки отъезжает в сторону, и лишь это не сразу, но возвращает его в реальность. Стив как подкошенный падает навзничь. Погасший куб всё ещё в его руке, обугленной дочерна почти до самого плеча, так что рукав и перчатка из прочнейшего карбон полимера намертво вплавились в кожу. Баки не чувствует пальцев, но всё же расстёгивает и рывком стягивает с него шлем. Стив мёртв. Его глаза неподвижно смотрят перед собой. Его рот приоткрыт, но Баки не чувствует тепла дыхания, как и движения диафрагмы, как и сердцебиения. Белки глаз налились кровью от лопнувших сосудов, лицо сделалось лилово-синим, и это больше не лицо живого человека. Обезображенное непереносимой мукой, его не спутаешь с тем, кого Баки когда-то знал. Всё настолько правдиво и настолько далеко от правды. Стив мёртв. Стив не очнётся. Чудовищная доза радиации Тессеракта убила его, разрушила его клетки. Даже такого сильнейшего воина на земле. Его лицо стало безразличной посмертной маской. Ему спокойно. Он больше не страдает. Он никого не винит и ничего не просит. И Баки тоже не должен. Рукоять пистолета по-прежнему зажата в ладони. Баки отрывается от Стива, расправляя плечи, и его захлёстывает яростным криком: это не он кричит — он так же холоден и нем — кричит его пистолет, взрывами пороха в гильзах, плевками злого раскалённого свинца. Нашпиговывает всех до единого — тех, кто трусливо забился по углам, кто спасается бегством, — точно между лопаток, где на белых халатах проступают красные мишени. Только перестреляв всех поблизости, он снова подсовывает руку Стиву под голову и наклоняется ближе, держит на ладони, как фронтовики своих малюток-сыновей. — Я всё сделаю, как ты сказал, — шепчет в ухо, касаясь лбом чужого прохладного запрелого лба. Шепчет в самые губы. — Я тебя не подведу. Он видит краем глаза, как их всё теснее окружают бледные силуэты. Упрямо давит на курок, но пистолет щёлкает вхолостую. Плевать на них. Он подбирает Стива повыше, выбрасывает ствол в сторону и, нежно оглаживая пальцами, приникает к раскрытым губам, мягко и чувственно. Не оставляет за собой ни крупицы того, что всегда принадлежало Стиву, отдаёт всё сполна, так долго и так сладко, как он этого заслуживает. Потому что этого больше уже не повторится. Эти губы, как этот поцелуй, будут только Стивовы, ничьи больше. Он сбегает с плотно завёрнутым в собственную шинель Тессерактом, когда костлявые руки почти дотягиваются до него. Куб ещё горячий и припекает руку и грудь сквозь плотную шерсть. Фэлсворта на месте не оказывается. Баки пытается найти остальных по видеонаблюдению, но бункер словно опустел, и, кроме штабелей мёртвых тел, здесь нет ни единой живой души. Тогда он поднимается наружу. Большая часть пленных как сквозь землю провалилась, и тут одно из двух: либо здесь поработали штурмовики с тессерактовыми пушками, либо те попросту сбежали. Полевая радиостанция Гейба валяется на земле. Конечно же, никто из спрятавшихся в лесу и под грузовиками сербов не скажет, какого дьявола с ними произошло. У Баки есть приказ. После того, как он связывается со штабом, их с выжившими забирает вертолёт. Пилот передаёт ему рацию, чтобы лично доложить Старку о сохранности куба, и тот обещает вылететь за ним в этот же день. Пятнадцатый военно-воздушный полк получает команду к началу атаки. Вскоре ковровая бомбардировка превращает лес на подходах к Ясеновацу в дымящееся пепелище. Одна из бомб попадает в лагерь, на барак с узниками. Грандиозное шоу. Фейерверки в Лондоне гремели всю ночь. Баки смотрел из окна квартиры какой-то двоюродной тётушки Пегги, где его поселили просто так (что кстати, ведь жалованье у него в бумажнике в последнее время не оседало). На занятые у той же Пегги пару фунтов из тех, что у него остались, он взял в бакалее на первом этаже шампанского и немного сыра с ветчиной на закуску. — Ну. С Днём Победы, дружище, — кисло сказал он отражению в окне и с негромким хлопком сорвал пробку с бутылки, прикладываясь сразу к горлу. Над тёмными крышами одновременно в нескольких местах надулись и лопнули искристые разноцветные пузыри салютов. Шампанское защекотало в носу. Ладно, давайте начистоту. Не чувствовал он никакой победы — ни тогда, ни сейчас. Весь этот парад... Сраный спектакль. Не стоило даже приходить. Про Стива и Ревущих много было сказано слов, посмертные награды, мемориалы, траурные шествия с венками и флагами, речь Рузвельта, который лично жал Баки руку и вешал медаль на грудь. «Капитан Роджерс отдал жизнь за мир во всём мире». «Жертва Стива Роджерса и Ревущей команды никогда не будет забыта». Срать Баки хотел на эту жертву, и на мир, провались он к чёртовой матери. И пусть его оплюют такие же ветераны за то, что он дерьмовый патриот и его собственное горе превыше интересов Отечества, превыше Победы, превыше всего, мать его! Без Стива... без ребят какая, на хрен, разница? Он не за такой мир воевал. Он бы не бросил Стива, никогда. Если бы не... Если б он не сбил его с толку этим блядским поцелуем! Баки видел так ярко, чётче, чем здесь и сейчас, прокручивал в голове его последние слова. — Найди парней. Если Гейб не сможет связаться со штабом, доложи им всё, пускай начинают операцию. За вами отправят вертушку, иначе вам не выбраться отсюда. — Стив, какого хера ты городишь, я без тебя... — Фэлс, слышишь меня? — тот зажимает кнопку на интеркоме у двери лаборатории, и динамик шипит в ответ «так точно». — Закрой дверь, как только я войду, и без приказа не открывай. — Стив, я, блять, не шучу!.. Баки чуть не давится воздухом, так резко дёргает его Стив за локоть к себе. Ну и кто здесь шутит? — Наш приоритет — Тессеракт. Его нужно уничтожить или, в крайнем случае, передать СНР и Старку, — он шумно тянет воздух ноздрями, понимая, что ошалевший Баки даже его не слушает. — Я разберусь с Красным Черепом. Один. Нельзя дать ему уйти снова. Баки грубо выдирает рукав. Может, ты и стал на голову выше, сопляк, вот только одного в драке тебя уделают так же, как на той помойке за кинотеатром. Он не успевает сказать — грудь Стива несколько раз тяжело поднимается, в глазах копится решимость, а потом он тащит его на себя, в этот раз за шею. И ловит его рот своим. Без объяснений и грёбанных любовных признаний. Наплевав, что их видит Фэлсворт. И, разумеется, они кучу раз целовались до этого. Не так, не всерьёз. Ещё пацанами, когда Баки напивался и вешался к нему на шею со своими невысказанными чувствами, не то чтобы осознанными, не то чтобы хоть кем-то одобряемыми, да и вообще законными. Стив никогда его не отталкивал. Стив позволял ему всё, впрочем, не доходя до языка. Сейчас Баки не сдерживается. Когда спадает мгновенный ступор, сам льнёт навстречу, проталкивая язык в чужой умопомрачительный рот, изучая вкус чужого языка, изучая его скользкое, будоражащее, живое напряжение, сминает, засасывает, пожирает его губы своими. Всё это настолько больше, настолько приятней, чем он когда-либо просил, что он буквально теряет рассудок. Целиком растворяется в Стиве, цепляется за каждое сиюминутное ощущение: горячие тиски его пальцев на загривке, уже неделю небритое лицо, его чёртовы ресницы, как у мультяшной Белоснежки, его щекотное сбивчивое дыхание. Господи, как он стал ему таким родным? Роднее матери, роднее Родины. Каждая его чёрточка, каждый волосок, всё, что в нём есть. Стив отстраняется, заглядывая ему в лицо с ледяной серьёзностью, и до боли сжимает плечо. В его глазах стынет благородная сталь, и Баки беспрекословно подчиняется этому взгляду. Растерянно снимает руки с его талии и груди. До того, как шагнуть в лабораторию, Стив на секунду оборачивается всем корпусом и говорит, немного тоскливо: — Бак. Сделай, как я прошу. Не подведи меня. Не подведи меня. Твоя страна тебя подвела, мой капитан. Те, кого ты защищал, за кого ты погиб, подвели тебя. Они тебя не достойны. И Баки. Баки не достоин тоже. Пальцы нащупали под рубашкой две пары армейских жетонов на цепочке — его и Стива. Ты зря погиб, капитан. Потому что в таком мире больше нет никакого смысла. Что этот мир, и эта жизнь? Выплюнь и разотри. Вот и всё, мой капитан. Вот и всё.

***

Осенью сорок шестого теперь уже старший сержант Барнс получил назначение в социалистическую Югославию. Даже через год Белград по-прежнему был в разрухе, хоть Советы и не скупились на помощь дружественным режимам. Первые бомбёжки люфтваффе стёрли с карты города тысячи жилых и правительственных зданий, оборвали линии электро- и водоснабжения. Фрицы разорили музеи, хранилища и картинные галереи, товарняками вывозили всё ценное в свою фатерланд. На этом всё, конечно, не закончилось. Новые налёты британских и американских ВВС. Взорванные мосты, жилые районы, гимназии, королевский дворец, национальная библиотека, станция «Радио Белграда» — всё под снос. Баки лично рапортовал генералитету в Пентагон о случае во время рытья котлована под новое социальное жильё: в девяти метрах под землёй нашли неразорвавшуюся боеголовку весом в полтонны, на которой белой краской по-английски вывели «Весёлой Пасхи!». Сам он в тот вечер крепко напился, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями. После таких инцидентов облик Соединённых Штатов в глазах восточноевропейских народов нуждался в серьёзной перелицовке. Год спустя Джордж Маршалл выдвинул свой план экономической поддержки Европы. Естественно, американские дипломаты и послы мира преследовали и личные интересы: нельзя было просто так отдать все рычаги влияния красным, к тому же американским товарам открывались новые рынки сбыта, экономика в условиях мирного времени могла перестроиться здоровыми темпами и пойти в рост, доллар укрепиться, монополии наращивали прибыль и технический потенциал, а военная инфраструктура под боком у русских сильно подпортила бы тем планы по мировому господству. Хоть Югославия как таковая у Штатов денег не брала, однако Иосип Тито Броз был открыт к предложениям как с советской, так и с западной стороны. Этот крепкий орешек, бывший глава партизанского движения, стоял поперёк горла и у тех, и у других. В это переходное время Вашингтону нужны были свои глаза и уши на Балканах, и старший сержант Барнс оказался именно тем человеком. Он хотел вернуться. Пегги долго его отговаривала: после войны он так ни разу и не был в Нью-Йорке и единожды слетал в Вашингтон лишь затем, чтобы возложить венок на мемориал Капитана Америки и Ревущей команды, как того требовал воинский долг. Но Стив не лежал под гранитным монументом, как и их боевые товарищи. Стив лежал в сырой югославской земле. И лишь по этой земле Баки мог ходить, как какой-нибудь заколдованный рыцарь из старой сказки. Только здесь он чувствовал себя на месте. Даже если бегство от настоящего и не приносило покоя. За год службы в Белграде он видел тот мир, что они создали собственными руками. Нищету, разлучённые семьи, разрушенные судьбы, ночлежки в кварталах, похожих на Хиросиму после ядерного удара с горами мусора и обломков, куда не захаживает милиция и где бродят сворами шелудивые дворняги и беспризорники, которые к пяти годам уже профессионально попрошайничают и чистят карманы. Расовую нетерпимость, которая никуда не делась. Баки был среди них белой вороной. Возможно, он ходил в те же забегаловки, куда ходили югославы, рассчитывался теми же продовольственными карточками, пил то же пиво, ел те же чевапчичи с айваром, но слишком многое выдавало в нём солдата янки: от Lucky Strike, включённых в паёк вместо обычных дешёвеньких папирос, до его офицерской опрятности и выправки, так и мозолящих пьянчугам глаза. В один из смурых октябрьских вечеров сорок седьмого в баре «Mudra Ptica» к Баки подсел мужик подозрительной наружности. За стойкой были и другие свободные места, но тот подвинул табурет к краю, где он угрюмо пил свой виски, подперев голову кулаком, и наградил его самой странной и жуткой улыбкой. Кем бы ты ни был, лучше так не делай, подумал про себя Баки. Не сказать, что мужик был какой-то особенный: не молодой, не старый, не длинный и не коротышка, одет, как обыкновенный белградец среднего класса, вот только рожа его моментом вызывала смесь отвращения и острого интереса. Быть может, в каком-то извращённом смысле этот тип даже был красивым. — Добро вече, водниче Барнс, — тот по-свойски подал ему ладонь, на которую Баки даже не взглянул. — Я Андраш. — Хорошая попытка. Что-то на серба ты не тянешь. Баки сделал нарочито пренебрежительный глоток. Косо глянул на отражение незнакомца в столешнице. Натуральный чёрт. Лобастый, лысеющий, череп, как спичечная головка, огромный длинный носище, губы свои тонкие кривит. А вот глаза у него точно в душу смотрят, тёмные, как будто густо затенённые вокруг. Глаза дьявола, не иначе. — Балл за наблюдательность. Я гордый уроженец Австро-Венгрии. — Которой больше нет. — Ну, не будем о грустном. — Андраш подозвал официантку из глубины зала, где курящие мужчины в костюмах набились битком, закинув на спинки пиджаки и сохнущие тренчи. Музыкальный автомат поставил крутиться очередную пластинку с сербскими романсами. — Кажется, вы здесь постоянный клиент? Хороший мотоцикл, хорошие сигареты. Виски, не самый дешёвый вариант для алкоголика! Баки убийственно обернулся, так и не донеся стакан до рта. Этот чёрт и впрямь что-то о нём знает или только делает вид? Предположим, янки в городе не так много, его байк стоит на парковке у бара, а пачка сигарет просто валяется под рукой. Не надо быть гениальным сыщиком, чтобы узнать в нём американского вояку, пускай вместо формы на нём гражданский костюм, кожанка и перчатки. И вообще, какого?.. — Ничего не имею против элитной выпивки. Сам бахнул бы стаканчик, не будь я в завязке. Нас ведь что в первую очередь выдаёт? Лицо. — Андраш раскрыл обе ладони, показывая на себе. На алкаша он ничуть не смахивал — ни красного носа, ни синюшности, скорее уж бледный как смерть с впалыми щеками и натянутой кожей. — Вот и я гляжу — волосок к волоску, пуговка к пуговке, туфли начищены, на брюках стрелки. Такой образцовый молодой человек! И уже пьющий. И чего он прицепился? Может, у Баки и был слегка опухший видок в последнее время... ладно, в последние года два. Серьёзно, он мог бросить в любой момент! Просто не хотел. Сложно оставаться трезвым, когда внутри тебя сидит уродливый злобный гоблин. — У меня был тяжёлый период в жизни. — Андраш повёл тонкими женскими бровями, сонно опуская веки и пряча улыбку в угол подвижного рта, точно собирался разоткровенничаться. Собрал пальцами на стойке невидимую скатерть. — Я сильно запил. Мучили воспоминания, грызла совесть. Я не знал, кто я. Куда мне двигаться с тем грузом из прошлого, как после всего заставить себя жить без чувства отвращения, бесплодных сожалений, — тут он наклонился совсем близко и выудил спрятанную на груди серебряную цепочку с довольно крупной прямоугольной ладанкой-образком. — Это старец Вукашин Ясеновацкий. — Ну началось! — Баки демонстративно отодвинулся, вцепившись в недопитый виски, как в рычаг катапульты. Он пришёл сюда нажраться, а не затем, чтобы его лечил хренов сектант, бывший алкоголик. — Давай ближе к делу, отче. Хорош уже сиськи мять! Тот неожиданно громко рассмеялся. — Како желите, сержант, — он понизил голос. — Мне нужен наёмник, и проводник. Я ищу кое-кого в местах, где вы в сорок четвёртом успели повоевать. — Ты? Или тот, кто платит? — нахально сощурился Баки. — Заинтересованное лицо. Доктор Арним Зола, — тот не дал ему с ходу полезть в драку, отгородившись руками. — Спокойно, сержант. Дослушай для начала. — Сволочь. Ты из ГИДРЫ. — Я только посредник. Ты же помнишь бункер, возле Ясеноваца? В том лесу всё ещё скрываются группы хорватских солдат, выживальщики. Деваться им некуда — либо на виселицу, либо тюрьма. Так вот эти ребята видели других солдат. Опознать по форме не смогли, чьё это формирование, неизвестно, но местные и выживальщики говорят, якобы те патрулируют леса, как будто что-то охраняют, и если на кого наткнутся... — Никто не уходит живым? — он сгоряча опрокинул в себя оставшийся виски, мышцы лица задёргал нервный тик. — Хуже, — излагал этот гад убедительно, нечего сказать. — Господин Зола сказал, на тебя можно рассчитывать. Баки ошарашенно прыснул. — Передай своему карликовому Менгеле, что я заставлю его перечислить все пятьдесят штатов в порядке голосования на выборах, пока наматываю на кулак его крохотный отросток, как только узнаю, где он прячется, — он поднял пустой стакан, показав бармену повторить. — Свободен! — Но для того, чтобы его обличить, сперва нужно с ним встретиться, так ведь? Он вовсе не прячется от тебя, Барнс, скорее наоборот, — ну да, ну да, усвистал по крысиной тропе куда-то в Латинскую Америку, как начало жопу припекать. — Тебя разве не волнует судьба твоих товарищей? Пятеро из них так и считаются без вести пропавшими. Кто знает, что мы сможем найти в том лесу? — К чёрту. — Баки рывком поднялся, впечатывая в стойку мятые купюры. — Выпью дома. — Я оставлю бармену визитку на тот случай, если надумаешь, — уже в спину крикнул ему Андраш. — Ты знаешь, где меня найти! — Збогом, кретен! — Баки не глядя выставил средний палец и вышел под стену проливного дождя. Дома он опустошил ещё полбутылки виски, что осталось со вчера. Его квартировали в скромной однушке с кухонькой, отделённой от спальни двумя перестенками с окошками в белых деревянных рамах, — по большому счёту, комната там была всего одна, и Баки вполне хватало. Потёртое антикварное кресло с высоченной спинкой в углу, громоздкий приёмник на комоде вместо шкафа, портрет Авы Гарднер и пинап на стене. Незатейливый холостяцкий уют. Главное не забывать выносить бутылки и чистить пепельницу. Порядочно захмелев, он набрал номер Пегги по выделенной линии штаба СНР в Британии. Они не виделись с прошлой осени, когда ту пригласили в Букингемский дворец для встречи с королевой. С тех пор она так и моталась между Лондоном и Нью-Йорком. Зазывала его на службу в их новую сверхсекретную организацию, но Баки каждый раз изящно соскакивал с темы. Он уже всё для себя решил, когда на том конце связи дрогнул провод и послышался нежный сыпучий голосок Пегги. Он рассказал ей всё, рухнув на край нерасправленной постели и уложив трубку рядом с собой на подушку — это был ужасно длинный и неловкий разговор. В спальне с выключенным светом было легко представить, что она лежит рядом с ним на соседней подушке, как той ночью после парада. Они выпили шампанского, передавая друг другу бутылку, полюбовались салютом с пожарной лестницы. А потом долго-долго лежали вот так и без умолку говорили о Стиве: то он окунался в воспоминания, а она молча слушала, то наоборот, и так по очереди. Живой или мёртвый, в постели Стив всегда был и будет между ними. Пожалуй, тот вечер с Пегги так и остался единственным проблеском света, коротенькой передышкой, когда Баки мог думать о Стиве без чувства неистребимой тоски и всепоглощающей жалости к себе. — Милый. Так нельзя. Думаешь, я по нему не скучаю? Я скучаю, Баки, нет ни одного дня, чтобы я не вспоминала о нём. — Пегги запнулась. — А знаешь... иногда мне так его не хватает, что сил никаких нет, даже просто принять ванну после работы и сделать себе ужин. Я скидываю туфли, падаю на кровать и просто себя жалею, — её голос звучал устало и нагонял сон. — Это проходит, дорогой. Баки потёрся лбом о слуховую чашку, обняв её ладонью, будто в этой пластиковой коробочке и жила его маленькая славная фея. — Прости, Пег. Я просрочил все уважительные сроки горевания. Ты научилась справляться, а я... — впал в летаргию. Состояние ложной смерти. Представь самую острую минуту в своей жизни и помножь её на вечность. Это нетающий ком снега за шиворотом. Мерзкая осенняя простуда, которая никогда не проходит. — В общем... Я поеду с ним. — Тогда я поеду с тобой. — Пегги. Если кому и жить с призраком Стива за плечом, так пусть это буду я. Возвращайся в Нью-Йорк, найди хорошего мужа, построй всех в этом вашем Щ.И.Т.е. Не переживай из-за меня. Я разберусь с Золой и со всем остальным. — Береги себя, Баки. Я буду ждать известий. — Как скажете, Ваше Величество. — Пьяный болван!

***

Кроме них двоих, в отряде Андраша были пятеро. Настоящая этническая солянка: хорваты, венгры, один босниец-мусульманин, один русин — закарпатский долинянин, болтающий на гремучей смеси украинского, венгерского и ещё каких-то диалектов, которые Баки едва ли слышал в своей жизни. Он не спрашивал их имён, а они в свою очередь не интересовались им. Что он успел понять за их короткое знакомство, так это то, что в рядах выживальщиков была страшная текучка: новички гибли и пропадали быстрее, чем успевали освоиться, бывалые бойцы узнавали их имена, только если те продержатся минимум две недели и докажут свою живучесть — так проще не привязываться и не горевать лишний раз. Форма у них была без опознавательных знаков и порядком износилась: кто в куртке на овчине, кто в шинели, кто в кепи, а кто в ушанке, и тот же разнобой с оружием. Сам он ехал в пальто с меховой оторочкой — даже в бабье лето ночи в лесу обещали быть зябкими. За три с лишним года следы бомбёжки затерялись на фоне господствующей здесь природы. Рытвины и овраги от снарядов укрывал молодой лес и хворостняк, кое-где встречались горельник и бурелом, дорога к бункеру, должно быть, давно заросла, но осталась ещё дорога до заброшенной деревни, куда их довезли в кузове грузовика. Андраш был на удивление немногословен. В отряде никто не звал его по имени — к нему обращались «капеллан», и Баки не знал, то ли причина в его религиозности и любви к проповедям, то ли он действительно служил войсковым священником, может, у этого же взвода. Когда их высадили метрах в трёхстах от въезда в деревню, Баки спрыгнул в ворох жухлой преющей листвы, и по жилам побежало странное тепло. Воздух здесь был не прозрачный, а полный запахами, шорохами, кружащими листьями и невидимыми паутинками. Глаза и ноздри забивала мелкая мошкара, которая развелась в перегное. Сладко, приторно пахло тлением, умиранием. Кусты боярышника сменили яркий алый оттенок на гнилостный багряный, черёмуха и клён, наоборот, горели кострами, и в этом пламенеющем аду, в этом царстве смерти он как будто снова дышал полной грудью. Сжигал за собой мосты, сжигал старый постылый мир дотла, порывая со всем и сразу, рушил всё лишнее, обрубал голову собственным страхам и компромиссам. Больше не было пути назад. На полдороги к деревне прогремел пистолетный выстрел. Люди Андраша живо взялись за оружие, осмотрели лес по обе стороны дороги, но никакой засады не было. Дальше продвигались бегом, без лишних звуков и задержек на простреливаемой местности. Воняло куриным помётом, всюду валялись перья, какие-то окровавленные ошмётки, словно лиса разбойничала в курятнике. На единственной улице оказалось всего несколько дворов. Усеянных трупами гражданских. — Чуть-чуть не дождался, дурень, — один из парней сплюнул под ноги, подойдя к привалившемуся к стене сарая выживальщику с дыркой в правом виске и выпавшим из руки пистолетом. — Могли бы спасти. Левый рукав у мёртвого был порван и почернел от сильного кровотечения, будто ему оторвало кусок предплечья выстрелом картечи. — Боялся, что раненого живьём сожрут. — Или что станет как они. — Зачем людей убивать? — все обернулись к Баки, и тот развёл руками, будто никто, кроме него, не замечал гору других тел. Матёрый дядька со шрамом через верхнюю губу шутливо кивнул ему за спину: — Спроси у неё. Баки круто развернулся и тут же отпрянул назад. К нему и вправду подкралась старуха, которую он неосмотрительно принял за мёртвую. И не странно, ведь у той платье в нескольких местах пропиталось кровью от огнестрельных ран, но она по-прежнему медленно волочилась в его сторону. И, думается, хотела есть — рот и подбородок у неё были в засохшей крови и пуху. Он вздрогнул всем телом, когда мужик со шрамом, не задумываясь, снёс бабке полголовы из помпового ружья. Ему так и не удалось толком понять, что он только что видел, — трупные пятна, матовые белёсые глаза, будто поражённые катарактой, бледная, почти прозрачная кожа. Минутное помутнение, или всё же?.. — Ты говорил, он был здесь в самом начале, — его растормошил тычок в плечо. Стрелок подошёл ближе и брызгал слюной то в его сторону, то на Андраша позади. — Забыл, что видел в бункере, пацан? Толпа живых мертвецов. Раздетые, истаявшие от голода узники, запертые в той камере. Скелеты, обтянутые прозрачной кожей, с такими же мутно-сизыми глазами. Он пытался отстреливаться, но те никак не подыхали — продолжали бездумно переть на него, ползли на брюхе, царапали пол ногтями. Их как будто манил Тессеракт, но близко подступиться тоже боялись и к Стиву не притрагивались. Ему еле удалось уйти целым. — Как оно добралось до деревни? Они тоже облучились? Или эта... зараза передаётся? — Баки повернулся к Андрашу, изумлённый собственной догадкой. — Подождите. Те солдаты, которых вы видели... — Заражённые, — на его лицо непроницаемо упала тень, только глаза горели, словно очерченные углём. — Скорее всего. После того, как сожгли все трупы до единого, они остались переждать ночь в одном из деревенских домов. Бойцы Андраша расставили по периметру мины и растяжки, спрятали в листве и соломе медвежьи капканы — если кто вздумает подобраться втихаря, они узнают об этом сразу же. Все занимались своими делами: латали одежду и обувь, чистили оружие, пересчитывали патроны и пайку. Кто-то отваривал на кухне найденную в шкафчике крупу, в которой, должно быть, успела завестись какая-нибудь живность, — выживальщики не брезговали ничем. — Тебе ещё не приходилось видеть трупоедов? — ухмылялся один из парней в свете растопленной буржуйки, где они сидели кружком на стульях и деревянных ящиках. — В здешних местах такое не редкость. Ты что, забыл, где мы? — Я слышал, в Стара-Градишке комендант морил голодом сто шестьдесят заключённых, хотел посмотреть, сколько те протянут без еды и воды, — включился в разговор другой, снял что-то со штанины и закинул в рот, хрустко пережёвывая. — Выжили только те, кто жевал траву и подъедал мясо с трупов. Всего сорок человек. Баки вспомнилась книжка про племя даяков с Барнео, где на праздник смерти закалывали шамана и вождь ел его тёплые мозги, чтобы впитать знания и усладить Смерть. Самыми лакомыми у туземцев считались язык, сердце, икры и бёдра, и ещё почему-то щёки и ладони. — Да завалитесь уже! — не выдержав, гаркнул на компанию бошняк — Фарук, кажется, — пытавшийся вознести вечернюю молитву Аллаху, сидя на самотканой дорожке, какие стелили в таких сельских домах, лицом к Мекке. Мужики горласто рассмеялись. К ним из соседней комнаты вышел долинянин по кличке Мармарыш, то ли Мармарош и вынес здоровенный аккордеон, расписанный модным в Союзе и соседних странах растительным узорчиком и покрытый лаком. — Ты чё, петь собрался? — Сейчас всех трупоедов соберём. Мармарош невозмутимо рухнул на свободный табурет у печки, водрузил свою махину на колено и радостно, могуче растянул меха, оглушив всех поблизости. Умело застучал по клавишам, аккомпанируя под народную оголтелую песенку из своих краёв. Уткнувшийся в коврик Фарук в сердцах замолотил рукой по полу. Баки, методично выскребающий тушёнку со дна банки, покосился на Андраша, который, видимо, решил скрасить ему компанию, укутываясь в чей-то вязанный шарф: — Ты не сказал, что все они — усташи. Им есть из-за чего подыхать в лесах. Тот помолчал с минуту, покривил рот немного брезгливо, скорее просто задумчиво. Затем кивнул в сторону мужика, который в потёмках скрёб щетину опасной бритвой над эмалированной миской, сгорбившись перед маленьким зеркальцем на подножке. — Человека, который сегодня спас твою шкуру, зовут Давор. Он размозжил головы сербомолотом нескольким сотням людей. Ему это нравилось? Возможно. У него был приказ. У американцев не было приказа расстреливать охранные корпуса в освобождённых лагерях целиком. — Андраш нервно постучал ногтем по своему образку. — Почему им приходится подыхать здесь? А почему под Блайбургом югославские партизаны казнили и заморили голодом десятки тысяч усташей вместе с семьями? Те дошли до Блайбурга, капитулировали перед союзниками, но они всё равно отдали их на растерзание югославам. И женщин, и детей, и стариков. Баки отшвырнул пустую жестянку и молча оттолкнулся от дверного косяка, растворившись в темноте спальни. Лучше нормально выспаться, чем выслушивать занимательные истории о нацистах из уст грёбанного попа. Несмотря на старания Мармароша, ночь выдалась тихая. На рассвете они выступили в самую глушь, ориентируясь по памяти. Честно говоря, они надеялись найти какие-нибудь следы привала, может быть, костёр или типа того. Денёк был тёплый, приходилось то и дело отмахиваться от назойливых мошек. Мужики дорогой обирали кусты с ягодами, грызли орехи, раздавливая скорлупу ударом подошвы. В безветренную погоду листья плавно опадали непрекращающимся потоком, кроны деревьев дрожали в червонном и жёлтом золоте, кое-где ещё зелёные или огненно-красные и бурые у буков, осин и рябин. Баки выставил раскрытую ладонь, куда ухнул крутящийся вертолётик из многих сотен таких же. В школе осень была их со Стивом любимая пора: сколько поделок из шишек, каштанов и желудей они мастерили вместо игрушек, которые их родители часто не могли себе позволить. Спустя несколько часов кто-то из группы наткнулся на дохлого барсука. Судя по вывалившимся из брюшины кишкам, все пришли к единогласному выводу, что того задрал какой-то крупный хищник. Но стоило только отвлечься на пройдоху, который удумал стрельнуть у Баки сигарету, как наклонившийся над тушкой усташ вдруг завопил в голосину. А потом изрешетил барсука из автомата, пока тот не уронил на землю оскаленную морду. — Ты нахер-ра выдал наше местоположение?! — тряхнул парня Давор с такой силой, что бедняга чуть не полетел кубарем в листву. — Кур-рвэ де блядэ! — Так эта тварюка воскресла! — А нож вам на что?! Баки флегматично затушил пальцами недокуренный бычок и сунул за ухо до следующего раза: — У кого-то есть карта и компас? — опомнившийся Андраш порылся в сумке. Баки разложил на земле поданную карту в красных карандашных пометках. — Ясеновац тут. Мы вышли из деревни и ушли на запад. Сейчас мы примерно находимся в этом секторе, следовательно, бункер у нас, — он поднял глаза к компасу, — куда-то туда, на северо-запад. — Я отмечал точками места, где находили тела и вещи наших, — присел к нему Андраш. — Возможно, там проходил патруль. — Если они правда засели в бункере, значит, далеко не отходят. Защищают территорию или... охотятся, — палец обвёл по кругу россыпь красных точек. — Пока прочёсываем в этом радиусе. — Да, господине водниче! Люди Андраша ехидно заржали. Лес не замолкал ни на минуту, и всё же, если не считать его трескучего, шелестящего, животного шёпота, было почти пугающе тихо. Спустя время они вышли на длинную прогалину, и Баки смутно узнал в ней ту самую дорогу, хоть в тот раз всё было зелёным, и грунтовка теперь лишь угадывалась под затянутой листьями полосой просеки. Память подбрасывала ему золотые монетки воспоминаний, и он ступал за ними, как зачарованный, видел подсказки в беличьем дупле, в лисьей норе, в дереве с двумя стволами. А там вышел на большую поляну, неузнаваемо дикую, нетронутую, где по-прежнему гнили те три грузовика — единственные свидетели, что это не просто его выдумка. Это место настоящее, и они у цели. — Там может быть фугас! Вот курва мать, — рявкнул Давор на Мармароша, который живо припустил к одной из машин. Все встали как вкопанные у кромки леса. Мармарош тоже запнулся на полпути, вылупился через плечо на них, но, видимо, посчитал, раз уж до сих пор не подорвался, то и дальше как-нибудь дошкандыбает. — Нет здесь мин. — Андраш поправил на бедре сумку и прогулочным шагом двинулся к центру поляны. Баки робко последовал за ним след в след: — Откуда ты знаешь? Между тем Мармарош, раскидывая листья носками сапог, дошаркал-таки до кабины и забрался на место водителя. — А толку? — подступился ближе Фарук. — Колёса все спустили! — Можно запаски поискать, — ответил кто-то из компании. — Главное, чтобы механика ещё живая была. Из окна высунулся локоть и радостная физиономия Мармароша. Тот что-то пролопотал на своём смешном языке, видать, хвалился отличной тачкой, а потом провернул ключ в замке зажигания. И бахнул взрыв. Машину охватил огонь, Фарука ударило в лицо взрывной волной, стекло и отлетевшие куски кабины градом посыпались с неба: Баки успел дёрнуть за холку Андраша и сам упасть лицом в землю. Вот же сука! Про машины, конечно же, никто не подумал! Огонь тут же перекинулся на листву. Воздух трещал и наполнялся едкой вонью, усташи ругались наперебой. В этой суматохе они не сразу заметили смутные тени между стволов, пока кто-то из группы не закричал: «Они там! За деревьями!» И тут начался адище. Все открыли пальбу из всего, что у них было под рукой. На несколько минут Баки ослеп и оглох от вспышек и беспорядочной трескотни автоматных и пулемётных очередей. Усташи остановились, только когда начали понимать, что ответного огня нет. Вообще никаких манёвров или движений. Пули словно прошли насквозь. Словно они стреляли по недвижимым галлюцинациям, которые так и стояли между деревьев. Стояли и пялились на них. — Прекратить огонь, — сказал Андраш за спиной как будто из ваты, в ушах постепенно затухал противный писк. — Как это?.. Этих гадов пуля не берёт? — промямлил один из группы. Баки пристально всмотрелся в заволоченную дымом рябизну леса. Огонь всё стремительней превращал подстилку вокруг грузовика в угольно-чёрную и отрезал их стеной уже по щиколотку высотой от тех, кто не спешил показываться на свет. Их было всего шестеро. Все в плащ-палатках и один в кожаном, офицерском, — величавые монументальные фигуры. Их можно было бы принять за гранитные статуи над братскими могилами и мемориалами. Но главный из них, тот что в чёрном плаще, ожил и подал молчаливый сигнал другим. И тогда пятеро бойцов с оружием в руках медленно выдвинулись на них спереди и с флангов. — Всем сгруппироваться! — решительно скомандовал Андраш. — Держитесь в стороне от машин. Давор и Барнс, вы сзади, цельтесь в голову. Остальные прикрывают. Пошли! Пригнувшиеся трое парней открыли огонь на подавление длинной рассеянной очередью сразу по всем целям. Баки снял с плеча уже заряженную винтовку. Он не стрелял с войны, но это не то, чему можно разучиться за пару лет: сколько раз ему снилось, как он жмёт на курок, метя по неопознанному противнику? Давор не отставал — уложил двоих из ружья, остальные рухнули навзничь, так и не переступив край леса, — Баки хватило всего трёх метких выстрелов. — Вот так! Меньше надо жалом вертеть! — басовито захохотал верзила. На секунду он решил, что всё кончилось. Мужики опустили раскалённые стволы, расслабленно выпрямились. Вдруг Баки показалось, что в них летит орудийный снаряд, — нечто большое буквально свалилось с неба. Приземлилось между ними, прошуршав огромными кожистыми крыльями. Нет, не крыльями — полами плаща. Неуловимо быстро! Давор согнулся от такого мощного удара в кадык, что хрустнула трахея. И сразу за ним — пинок. Будто мячик отфутболили в бок второго грузовика, который рванул точно так же, как первый. Это был Шмидт. Сучий обергруппенфюрер Шмидт, который отправился в космос прямым рейсом в один конец! Баки узнал его плащ, его рослую, нечеловечески сильную фигуру. Тот твёрдо стоял спиной к нему на обеих ногах, даже не шелохнулся, когда сзади чей-то ручной пулемёт жалко плюнул в него пригоршней свинца. Свободная рука перехватила круглый щит, который всё это время был при нём. И ударила наотмашь пулемётчика, как жука о ветровое стекло, отправляя в долгий полёт. Очень скоро последние двое усташей поняли, что в ближнем бою с колоссом им не выстоять, бросились бежать врассыпную. Замерший без движения Баки видел краем глаза, что солдаты, которых он уложил какую-то минуту назад, стали поднимать головы и один за одним возвращаться в строй. Но бедолаги улепётывали с такой скоростью, что опомнились, только напоровшись на выстрелы в упор. Он мельком обернулся назад. Андраш был далеко и уже успел открыть крышку люка, чтобы без оглядки на погибших товарищей спуститься в бункер. Единственный шанс спастись. Баки последовал бы его примеру, вот только с тех пор, как появился человек, похожий на Шмидта, он как будто стоял на мине и единственный шаг в сторону или неосторожное движение могли стоить ему жизни. Он поднял дуло винтовки, целясь то в одного, то в другого немёртвого солдата. Теперь их было куда больше, а он не такой уж крутой снайпер. Он остановился чуть вдалеке, их командир. Волны пламени по обе стороны от него всё выше раздувал ветер, казалось, огонь почти лизал голенища его сапог. От чёрного дыма и удушливого запаха гари клубилось в глазах. Баки уже сам не соображал, кого видит перед собой. Кто это могучее существо, что наблюдает за ним с таким не звериным — человеческим достоинством, уверенным и спокойным? Чей это потрёпанный плащ, чей почерневший от крови и копоти щит, чей боевой шлем и костюм, сидящий в облипку на выпирающих мускулах, выцветший и местами протёртый настолько, что видна блестящая кольчуга подкладки? Тот не нападал, но и не отступал. Сдвинул на локоть ремешок щита, чтобы освободить правую кисть. И слегка заторможенно, не отводя глаз, постучал пальцем по левому запястью. Баки мельком глянул на свою руку в наградных часах. «Сколько сейчас в Нью-Йорке?» Нет. Это бред. Сонный бред. Наваждение. Тебе всё кажется. Беги, Баки. Беги, чёрт тебя дери!!! Он махом закинул винтовку на плечо и рванул к люку. Чувствовал спиной жар настигающих его пуль, но стрелка́м так и не скомандовали атаковать. Он едва не переломал ноги — спасла крышка, за которую схватился, пока летел вниз, а там соскользнул по длинной лестнице до самого дна шахты. Кругом были трупы теперь уже навечно упокоенных гидровцев и раздетых бледнокожих подопытных Шмидта. Кое-кто, правда, оказался достаточно живучий, чтобы схватить за штанину или попытаться укусить, — таких он утихомиривал контрольным в голову. Дальше вдоль тёмного коридора тянулся целый шлейф из крови и тел заражённых, но никаких выстрелов. Оказалось, Андраш был пуст и теперь пытался отмахиваться ножом, зажатым коротким лезвием вниз. К моменту, когда появился Баки, того как раз повалили на спину — он несколько раз всадил нож в шею взбесившегося мертвяка, кое-как отпинался ногами, но тот крепко вгрызся ему в бедро — не пускал, как ты ни брыкайся. — Стреляй! — умоляюще простонал Андраш, увидев его нерешительность, — заражённый мотал башкой, что твой ротвейлер, пуля могла запросто ранить ногу. — Не смотри, давай!!! Баки подошёл сбоку и прицелился в висок, чужие мозги брызнули на пол с обратной стороны. Мертвец не двигался, но челюсти словно держала тугая пружина: взмокший и дрожащий от боли Андраш сам разжал хватку зубов, используя лезвие как рычаг. Не нож, как сперва показалось Баки, — это была кожаная рукавица без пальцев с насаженным на внешнее ребро ладони клинком. В горле резко пересохло. — Вот с-сука. — Андраш лихорадочно хватал воздух ртом. Крови натекло порядочно, видать, задели крупный сосуд. — Кто-нибудь выжил? — Нет. Баки подставил тому плечо, помог доковылять до ближайшей двери, за которой были казармы охраны. Пришлось истратить целый пистолетный магазин на ещё одну парочку гидровцев, благо те были неповоротливы и довольно тупы, по сравнению с первым элитным отрядом. Он доволок Андраша до одной из коек, наспех забаррикадировал дверь, которую суперсолдат вынесет одним пинком ноги, если надумает прийти и добить их. Всего лишь дело времени. Здесь по-прежнему играли на повторе симфонии Вагнера. Как в тот день. Андраш подтянулся на койке, жалобно заскулил. Присевший на край Баки грубо перехватил тому запястье и выставил перед собой, держа мёртвой хваткой: — Я знаю, что это такое, мразь. Кто ты на самом деле? Эта штука называлась сербосек. Такими перерезали глотки усташи во время массовых казней. — Я скажу. Только, — Андраш всхлипнул, борясь со слабостью и подкатывающей паникой, — прошу, не дай мне сдохнуть. Баки осмотрел его бедро. Брючину и матрас под ним ручьём заливала кровь. Возможно, уже пошло заражение. Из подручных средств он, как умел, наложил тому тугую повязку — это максимум на пару часов, без срочной операции ткани начнут отмирать. Хотя, если сукину сыну повезёт и рана не такая серьёзная, может закупориться сама. — Барнс. Нам обоим отсюда не выбраться, — тот вдруг снял с себя ладанку и хотел сунуть ему в руку. — Возьми. Святой мученик Вукашин... он заступится… Баки так встрепенулся, точно серебро могло его обжечь. Выудил из горловины пригоршню армейских жетонов и пихнул один прямо в ненавистную харю. — Видишь это? Вот этот мой, — пальцы безошибочно отыскали другую затёртую покорёженную пластинку. — А это — Стива Роджерса. Я не снимал его со дня, как ваши ублюдки из ГИДРЫ забрали его у меня. Ты хоть знаешь... — Знаю. На моей совести... больше чем тысяча убитых. Но твой капитан не в их числе, — пыхтел и корчился лживый подонок на последнем издыхании. — Кто ты? Имя! — Анте. Но тебе больше скажет прозвище Король Серборез. Ребята, которые были с нами... все мы из Ясеноваца. Нас ищут как военных преступников. Думаю, ты догадываешься, за что. — Продолжай. Тот откинулся затылком на прохладный бетон, пот стекал с него градом, а кровь отхлынула к ноге. — Как-то господин комендант лагеря устроил нам соревнование с призовыми позолоченными часами... и прочими подарками. В общей сложности мы с парнями вырезали сербосеком тысячи две, один только я — тысячу сто с лишним человек. Среди них был старик. Помню, он так меня выбесил... Я что-то разошёлся, хотел, чтобы он выкрикнул «Да здравствует Король Серборез!» или типа того, — он горько усмехнулся, грудь часто и высоко вздымалась от нехватки растраченного на долгие объяснения кислорода. — А тот будто глухой или немой, упёрся и всё! Я его пытал. Отрезал уши, нос, сказал, что вырежу сердце, — тот не сопротивлялся. Как будто его душа вообще была не с нами: ни боли, ни страха, вообще ничего! — Анте взял паузу перевести дух. — Он сказал: «Дитя. Делай своё дело». Это сломило меня окончательно. Я повалил его на землю, вскрыл грудину, вырезал сердце, потом выколол ему глаза, отсёк руку, которой старик крестился... В конце перерезал ему глотку и бросил в яму к остальным. Не знаю, что тогда на меня нашло. Какая-то слепая ярость. После войны у меня был жесточайший запой. Вукашин... всё не шёл из головы: другие тоже, но он почему-то прирос ко мне, как паразит. Теперь-то я знаю, почему. — И почему? — бесцветно отозвался Баки с соседней койки. — Он мой святой покровитель. Мой заступник на небесах, Барнс. Ты встречал когда-нибудь святых? Если встретишь, точно узнаешь, — он крепко сжал образок в кулаке, уставившиеся на Баки глаза блеснули короткой вспышкой. — И я подумал... может, это я был избран предать его на заклание? Как Иуда, как Лонгин, который убил Христа? Я сделал его мучеником, чтобы он повернул меня к свету. — Больной фанатик. На кой же хрен ты связался с ГИДРОЙ? — Я был с ней с самого начала. Мы поставляли доктору узников из Ясеноваца. Наши люди помогали строить этот бункер. — Зачем? — Личная бессмертная армия господина обергруппенфюрера. Никаких ресурсозатрат, сплошные преимущества. В крайнем случае, можно использовать как биологическое оружие. Баки беззвучно охнул, тупо пялясь перед собой: — И что это было? Утечка? — Вроде того. Сюда уже посылали группу, те прочесали бункер вдоль и поперёк с радиометром, но так и не нашли волчье логово. Зола сказал, нам нужен ты. Как проводник и... как приманка. — Что ты сказал?! — Брось, сержант. Ты его видел. Роджерс тоже облучился. Кто знает, что с суперсолдатом делает мутация? Она меняет его до неузнаваемости. Кожа, волосы и глаза теряют естественный пигмент, становясь серыми, как у покрытых пеплом кремационных костров индийских святых-садху. Вот только это не мог быть Стив. Стив погиб у него на руках, сгорел изнутри от убийственной дозы радиации. — Оставался небольшой шанс, что у Кэпа ещё не окончательно съехал чердак, и он сдастся нам добровольно. Конечно... если ты достучишься до него. В случае успеха нам всем обеспечили бы убежище… Боже, Стив... Что эти твари с тобой делали? Во что они тебя превратили? — Нахрена мне вам помогать? А, урод? — сердито вскинулся Баки, перегнувшись через край кровати. — Ради чего… Он тряхнул того за воротник куртки, но сучий Анте успел отключиться. Баки понял, что уснул, когда между койками прямо у него в ногах вырос солдат в плащ-палатке и с прижатым к груди автоматом. Несколько секунд оставалась надежда, что видение рассеется, но вместо этого в дальнем конце казарм под моргающей лампой сгустились контуры ещё нескольких таких же фигур. Среди них был и командир, который поднял двухъярусную кровать, словно та из картона, а не из железа, и переставил так тихо, чтобы не дай Бог не потревожить двух спящих олухов. Остальное Баки помнил урывками, потому что его вырубили ударом приклада. Второй раз он очнулся всё в том же бункере, только выглядел он незнакомо: коридор, которым его волокли, зал, где их с Анте держали… — С добрым утром, Барнс, — последний сидел, привязанный к стулу, и довольно бодро улыбался. Самому ему тоже обездвижили руки и ноги, привалив боком к стене. — Добро пожаловать в волчье логово. Помещение напоминало приёмный покой. В полной темноте ярко горели два прожектора на штативах, как на какой-нибудь съёмочной площадке. Свет отражался от блестящего пола, усеянного папками, бумагами и прочим канцелярским мусором. Стулья и металлические стеллажи перевернули. Какие-то каталки, тележки для медицинских принадлежностей, шкафы с ячейками — всё в кромешном беспорядке. — Ты знаешь, где мы? — В бункере под бункером. — Чего? Ты бредишь, что ли? Баки вздрогнул, заметив, как за открытой дверью один из солдат тащит под мышки чьё-то тело, вроде бы Фарука. — Чёрта с два, сержант. Тут есть скрытый лифт, — в памяти вспыхнула картинка, как кто-то закрывает складывающуюся гармошкой железную решётку и натужно гудит механизм, спуская их на самое дно. — Эти жмурики его так хорошо спрятали, что даже наши не допетрили. Эй. — Анте заговорщицки просвистел «пст!» и нагнулся к нему. — Здесь Зола его и держал. Этаж для особо опасных пациентов. Или лучше сказать, подопытных образцов? — То есть... пока мы штурмовали бункер, Зола был… Они оба прикусили языки, как только в дверях показалась внушительная тень с косой саженью в плечах. Стив спокойно вошёл, такой же прямой, нерушимый и уже без плаща, в старом костюме Капитана Америки, выгоревшем и изношенном, но узнаваемом. Он не выглядел, как тот Стив, которого Баки оставил в бункере, и уж тем более не был похож на прежнего себя, живого себя. Это... существо с лицом Стива казалось гораздо старше, возможно, из-за его густой грязно-белой бороды. Его лицо не деформировалось, как у разлагающихся заживо, только кожа обрела пепельный оттенок и посинели губы, возможно, от грязи, которую он не смывал с себя очень давно. И его рука. Боже правый. Рукав костюма был оторван, но рука — она полностью восстановилась, будто и не была похожа на головешку! Даже если бы Баки позволили говорить, он не нашёл бы подходящих слов. У него язык приклеился к нёбу и вышибло дыхание, как только Стив — неважно, его или чей-то ещё, неважно, в каком обличье, — возник перед ним, как образ из кошмарного сна. Волшебного сна. Настолько же пугающий, насколько и ослепительный. Он не знал, горевать ему или благодарить небеса. Знал только, что счастлив, впервые счастлив, даже если цена была запредельно высока. Даже если они оба прокляты. Он столько раз искал объяснения своей меланхолии в житейских вещах. И всякий раз его домыслы отпадали, как шелуха, а он оставался голым, пустым, беспомощным. И не было никаких причин и никакого смысла — одна сплошная вселенская бессмыслица. А теперь его словно окатило ледяной водой — ком снега за шиворотом начал таять, так внезапно и отрезвляюще, что мурашки по телу. Смотри на него, Баки. Посмотри на свой страх. Не отводи глаз. Стив угрожающей глыбой навис над Анте, точно врос в пол широко расставленными ногами. Тот смотрел на него в немом ужасе и почти не дышал, разинув рот. Идеально ровную спину всколыхнули несколько шумных размеренных вздохов, и тут, видимо, не выдержавший Анте пронзительно заорал: — Хайль ГИДРА! Стив замахнулся будто в замедленной съёмке, от встречи с его чугунным кулаком голова Анте мотнулась в сторону, как стрелка флюгера, изо рта и до самого пола струёй засочилась кровь. Интересно, на что он рассчитывал? Что Стив кинет ему ответную зигу? — Хорошо. Хорошо! — жалко зароптал Анте, сторонясь ещё сжатого кулака. — Что ты хочешь узнать? Кто мы и зачем пришли? Мы наёмники, нас отправил Арним Зола на твои поиски. Я знаю и о тебе, только... прошу, позволь договорить. — Стив не шелохнулся, можно было лишь догадываться, с каким лицом он смотрел сейчас на своего пленника. — Ты погиб, когда воспользовался силой Тессеракта. Или частично погиб, потому что, как видишь, под присмотром Золы твоё тело полностью исцелилось. Они... уже ставили опыты по созданию бессмертных, но одна паршивая пуля в голову — и те мёрли как мухи. Твоя сыворотка позволила решить эту проблему, именно поэтому твоим приятелям насрать, сколько раз им продырявят башку… Стив невозмутимо наклонился и сжал чужое колено в том месте, где была наложена повязка. Он мог бы сжать куда сильнее, но этого хватило, чтобы согнуть хнычущего беднягу пополам: — Я говорю со слов Золы! Всех, кроме Барнса, взяли живыми — доктор сам приказал. В лаборатории, наверняка, есть записи — можешь взглянуть собственными глазами! Чёрно-белая киноплёнка с материалами исследований. Опыт номер пятьдесят восемь. Проводит доктор Арним Зола. Подопытные: капитан Стивен Роджерс, капрал Тимоти Дуган, рядовые Жак Дернир, Джим Морита, Джеймс Фэлсворт, Гейб Джонс. Двери камеры открываются, Стива запускают внутрь. Он одичал от голода и лабораторного заточения. При активации пищевого поведения особь атакует себе подобных. — Это ты передал им мутаген, Кэп, вместе с твоей суперрегенераци-а-а!.. — с пропитавшейся кровью повязки закапало на пол. Анте безнадёжно попытался освободиться и вдруг выплюнул в лицо Стиву со всей ненавистью. — Открой глаза, капитан! Ты больше не на войне. Война кончилась два года назад. Вы победили, ты герой! Нет больше никакой миссии и никаких врагов. Вы просто слонялись по лесу и убивали людей, ты и твои друзья-гнилушки. Ты на себя в зеркало-то смотрел? — Стиви. — Баки заёрзал на полу, подползая ближе. — Мы поедем домой. — Куда, в Америку? — просиял Анте, и смоляные тени на его дьявольском лице заострились до предела. — Очнись, Барнс, Америка никогда не примет его таким. Америке не нужны бывшие герои, которые жрут… Стив резко выпрямился и сжал тому череп большущей ладонью, как дыню. Набросился по-собачьи, с места в карьер — рывком откинул ему голову назад и вгрызся в лицо. А потом оторвал лоскут кожи с щеки, проглотил, не пережёвывая, и откусил уже с другой стороны. И так обглодал нос, губы, подбородок, одной рукой не давая ни отвернуться, ни закричать о помощи, — вскоре истошные мычания прекратились вовсе, и Стив отпустил окровавленную голову, которая, будто яблоко в карамели, безвольно повисла, наколотая на шею, как на шпажку. Он кивнул солдату в дверях забрать тело, и тот всё так же без слов приступил к выполнению. Наконец Стив повернулся к Баки: рот, нос, борода у него блестели яркой свежей кровью. Плечи Баки невольно вросли в стену, колени поджались к животу, но Стив, по-видимому, наелся и получил всю необходимую информацию — сам разорвал на нём верёвки, поднял за шкирку и потащил за собой, удерживая за меховой воротник, как провинившегося ребёнка. Мимоходом Баки заметил в одном из помещений ещё парочку солдат, которые раздевали догола и складывали в ряд тела его невезучих братьев по оружию. Стив завёл его в раздевалку с рядами железных шкафчиков и скамеек. Там была ещё одна дверь, как видно, в общую душевую, потому как Стив, отойдя в сторонку, начал, не моргнув глазом, снимать, а вернее сказать отдирать от себя костюм и шлем — ткань накрепко прилипла к коже, и когда он в конце концов избавился от одежды, шея и пол-лица у него были почти чёрные, в сравнении с мертвецки-белым телом и лбом. Из-под шлема на плечи высыпал целый каскад ослепительных льняных волос, которые за три года ни разу не стригли, не расчёсывали и не мыли. Баки подумалось, сколько же в такой гриве могло развестись вшей. А ещё нежно кольнуло детское воспоминание, как он перебирал мелкому Стиву волосы, выискивая гнид, — в те времена нет да и подцепишь от кого-нибудь. И пусть это не то, чем можно похвастаться, но сколько тех драгоценных минут выпадало двоим мальчуганам из Бруклина, детям Первой мировой? Они не разговаривали и даже не переглядывались. Стив оставил его на лавке в раздевалке, пока из открытой двери душа валил пар и бил о кафель мощный напор. Затем воду перекрыли, но тот всё не выходил. Баки это осточертело — сбросив пальто, ботинки и носки, он босой прокрался в душевую, где Стив перед заплёванным зеркалом скубал себе волосы и бороду и бросал похожие на паклю клоки в алюминиевую раковину. Такая же опасная бритва была у Давора, и что-то Баки сегодня не настроен был верить совпадениям. Стив поймал его растерянный взгляд в зеркале, намылил бороду найденным здесь же обмылком и методично принялся за бритьё. Получалось скверно — до этого он брился станком через день-два, а тут борода так спуталась и заскорузла, что без порезов не получалось, хотя кровь сворачивалась за считанные секунды. Баки понятия не имел, как к нему подступиться после всего увиденного и услышанного от Анте. Он сделал несколько шагов. Потом ещё парочку. Стиву вообще не было дела — хмуро пялился в зеркало и скрёб шею бритвой. Что, если тронуть его плечо? Он позволит? А если обнять?.. — Эй, заморыш, — шепнул Баки, легонько уткнувшись лбом в чужое плечо, и надсадно сглотнул. — Скажи хоть что-нибудь. Стив медленно опустил руку. Тогда он мягко, на пробу сжал его плечи, и правое как будто прострелила судорога — одна пуля всё-таки прошла через костюм и так и заросла, оставив круглый рубец. — Стиви. Давай я выну пулю? Дальше будет хуже. Баки промыл лезвие над раковиной и растянул кожу пальцами, чтобы сделать ровный вертикальный надрез. Кровь тут же поползла вниз по руке, он долго и нудно ковырял рану, даже нащупал острый осколок, но кончилось всё тем, что Стив отпихнул от себя его руки, развернулся боком к зеркалу и за две секунды, ввинтив пальцы в рану, бросил в раковину сначала один, а затем второй кусочек свинца. Баки так и застыл с поднятыми окровавленными ладонями. Наверное, они преодолели какую-то невидимую границу доверия, потому что Стив повернулся к нему, и это было так адски волнительно и так близко! Он позволял ему увидеть себя: как мутация выбелила его брови и ресницы, сделала радужку прозрачно-голубой, почти потерявшейся на фоне зрачка, как посинели его когда-то нежные розовые губы. Насколько мало в нём осталось человеческого. Баки с дрожью втянул воздух ртом. Хотел сказать, что Стив вовсе не чудовище, что чудовища здесь только они: Шмидт, Зола, Анте, а он был и остаётся героем, его героем. Но вместо этого тот сам взял его перепачканную ладонь и прижал к губам и гладкой холодной щеке. И зажмурился, долго-долго. — Ты чувствуешь? — сдавленно выдавил из себя Баки. — Те-пло, — очень медленно и тихо произнёс Стив, и это коротенькое слово было первым за три года, нет, первым вообще, с момента, как он родился заново. Ведь никто не учил его говорить, а немёртвые подчинялись ему без слов как носителю силы куба. Ничья тёплая живая рука не притрагивалась к нему. Не гладила, не ласкала, не ворошила ему волосы. Не напоминала, что он когда-то тоже был живым. Баки опомнился, когда держал млеющее лицо уже обеими руками, близко, почти вплотную. Суетливо высвободился и стянул свитер и майку, брякнув жетонами на шее. — Что ж ты молчишь, что замёрз совсем, балбесина? — он прижался к нему всем собой, крепко-крепко, и твердокаменная грудь Стива казалась холоднее, чем плавящийся от жара Баки металл жетонов, спаивающий их вместе, как половинки одного целого. Но даже в этом куске гранита билось сердце, пусть медленней, и всё же он его чувствовал. — Тебе нельзя умирать. Ты не умрёшь ещё раз, Стив. Потому что это чудо. Это благословение, Стиви, что ты вернулся ко мне, — он утёр наворачивающиеся слёзы, чтобы не расстраивать его ещё больше. Тот положил руки ему на бока, едва касаясь, точно не знал, куда их деть, или боялся обжечь ледяными ладонями. — Пожалуйста, останься ради меня, ради нас, не ради них. Мы вернёмся домой, и я найду выход, обещаю тебе, — пока он говорил, Стив всё более заинтересованно сопел ему в шею и плечо, утыкался носом и губами. Затем длинно, щекотно мазнул прохладным языком от ключицы в ямку под ухом, до боли втянул ртом кожу на плече. Баки и это проморгал. — Господи, как же я рад… Его выкинул на поверхность внезапный толчок. Да так, что он натурально пролетел полдушевой и врезался спиной в кафельную стену, аж в глазах заискрило. Стив и не думал давать ему фору — настиг в один прыжок, поставив руки по обе стороны от него. Наелся он, как же. В памяти очень уместно всплыла газетная история Мясника из Ротенбурга, сожравшего своего любовника, которого нашёл по объявлению («Ищу хорошо сложенного мужчину до тридцати лет для забоя и потребления»). — Нес-смотри, — прорычал Стив пугающим, не своим голосом, издавая такие хрипы, как давным-давно, когда болел сильнейшим бронхитом. Баки зажмурился, вжавшись щекой в мокрую плитку, потом и вовсе отвернулся боком, когда тот навис над ним угрожающе близко, принюхивался, тёрся носом, утыкался в горячий влажный загривок, в остро вздёрнутую лопатку, в местечко между шеей и напряжённым плечом, пробовал губами и языком, своим почерневшим языком, как у индийских каннибалов, что вытаскивают трупы зубами прямо из погребальных костров на берегах Ганга и лижут раскалённые угли, не чувствуя боли. Стив будет жить не потому, что так хочет Баки, не потому, что так хочет Зола или кто-то ещё. Стив просто не может умереть. И чтобы жить, он должен есть — сам и кормить своих собратьев, человеческой плотью. Он знал это всегда и действовал без колебаний до этого самого дня, так зачем ему изменять привычкам из-за какого-то?.. Стив держал руки на стене не потому, что пытался его удержать. Он удерживал себя на достаточном расстоянии, отталкивал изо всех сил. Тупица. Пока тот вылизывал, терзал засосами его спину, упёршийся лбом в прохладную стену Баки судорожно расстегнул на себе ремень, сбросил на пол брюки с трусами и отпихнул ногой в сторону. Пиздец. Не думал он, что всё случится именно так. Горячо выдохнув, он сцапал Стива за крепкую задницу и со всех сил вдавил в себя, протирая лицом плитку. Тот растерялся, руки подломились, впечатываясь в стену локтями, — он был выше и теперь мог только шумно сопеть в чужой затылок. Спину и ягодицы немедленно пробрало холодом, но Баки это не остановило — он мял ладонями его зад и настойчиво тёрся своим о пах, вводя того в полнейшее исступление, ведь мясо нужно для того, чтобы его ели. Оно не может хотеть быть выебанным, так, Стив? Ведь так ты рассуждаешь, сучонок, плюгавый ты заморыш? Встал у него быстро, здоровый литой набалдашник, упёршийся в правую ягодицу, как железный штырь или полицейская дубинка (в юношестве у Баки имелся опыт задержания, он знает, о чём говорит). Он расставил ноги шире, схватил Стивову руку, опуская себе на член, который тоже стоял будь здоров. Тот сгрёб его своей лапищей целиком вместе с яйцами, уже полируя ствол о влажную щекотную расселину и возбуждённо пыхтя в ухо, — это хороший знак, пищевое поведение отменяется, включается сексуальное. Кажется, Стиву нравилось его лапать. И особенно приглянулась его дырка, где очень скоро оказалась вторая рука, щупая сфинктер подушечками пальцев и скользя одним до самого основания, но пока только снаружи. — Те-пло, — снова прохрипел Стив, сводя его с ума плавными круговыми движениями. — Да. Теплее. А внутри совсем горячо. И давно они играют в горячо-холодно? Стив бесстыдно обсосал пальцы прямо у него над ухом и вернул один на место, насаживая на него тесную девственную дырку так же естественно, как грёбанную чеку гранаты. Кажется, для него зад Баки и впрямь был кипяток, так громко, утробно он замычал. И грубо припёр его к стенке, тут же приставляя к анусу крупную налитую головку, — ещё бы он стал медлить, когда внутри так до замирания сердца хорошо! — Стой. — Баки ватной рукой нащупал барашек, и из большой лейки над головой ударила нарастающая струя горячей воды, заставляя совсем уж крупно дрожать. Ничего, пара секунд и он привыкнет. Главное, выдыхай. Выдыхай, Бак. — Боже... Давай. И Стив вдавился внутрь, всей чёртовой головкой, как казалось, величиной с кулак. Мышцы пронзило судорогой, обожгло болью, когда сфинктер растянуло по максимуму в самом широком месте. Но как только Баки решил, что вот-вот порвётся, Стив толкнулся до основания головки, и беда миновала. Баки ошарашено выдохнул. Всё-таки хрен у него был нечеловеческих размеров. Не конских, к счастью, но внушительный, хоть сваи вколачивай. Что он и делал, пока Баки неуклюже себе передёргивал и жалобно стонал, буравя стену теперь уже макушкой. Сохранять эрекцию было непросто — Стив разошёлся и засаживал на треть точно, если не на полдлины. Вдалбливался всё резче, то короткими и быстрыми, то размашистыми толчками, и Баки затруднялся сказать, что было хуже. Тело одновременно и ликовало, ведь это Стив, его Стив, наконец-то в нём, любит его так жёстко и без остатка, как они и мечтать не смели, и в то же время зажималось, блокировало попытки получить хоть какое-то физическое удовольствие. Несмотря на то, что член так и пульсировал от грубой стимуляции простаты. Стиву много не требовалось, чтобы спустить после трёх-то лет целибата. Он поставил его на цыпочки, держа бёдра клещами рук... и вот здесь Баки чуть сам не оглох от собственного ора — чужой пах звонко шлёпнул под ягодицы, и член вошёл по самую мошонку, которая встретилась с его яйцами так, что горло перехватило от волнения. Стив на пару долгих секунд задержался на пике и снова вышел до уздечки, и снова — на всю длину, выдавливая очередной мучительный сладкий всхлип. И так второй, третий раз, пока не оборвал движение на половине. Второпях перекрыл воду и бережно вышел. Скоро Баки сам догадался, почему, — на светлый кафель между его ног упали несколько крупных капель крови и тут же утекли в слив вместе с водой. Вот в чём дело. Ты почувствовал, как стало горячее. Очень горячо. Кипяток. — Ерунда, переживу, — запыхавшийся Баки наконец повернулся и без сил шмякнулся о кафель. Стив тоже дышал, как загнанный гончими заяц, упёрся рукой в стену рядом с его плечом и рухнул на него тяжёлой головой, так прямодушно, так щемяще просто и по-человечески. — Если хочешь загладить вину, Кэп, просто заставь меня кончить. Баки глухо посмеялся, увидев округлившиеся глаза Стива. Вот теперь он куда больше походил на прежнего скромнягу, который девке не мог под юбку залезть без родительского благословения и предложения руки и сердца. Каков же был сюрприз, когда тот съехал ладонью вниз и встал на колени — нет, не руки просить — отсосать. Без разговоров, просто взял яйца в охапку и заглотнул вяловатый член целиком. Ну, и начал мокро увлечённо скользить, ласкать прохладным языком, сжимать по-прежнему мягкими губами, особенно сосредотачиваясь на головке, пока Баки не стал совсем твёрдый, просясь уже в горло. И что же Стив сделал? Он вскочил за каким-то хером! Крепко взял его под задницу и подхватил на руки, так что Баки на секунду представил, как пробивает башкой потолок. Это было реально страшно и абсолютно непривычно для взрослого здорового мужика, так что он, как долбаная обезьяна, вцепился в Стива ногами и руками. Раскрытая, снова потревоженная дырка протестно сжалась, у него и так внутри всё саднило, и ко второму тайму он, мягко говоря, был не готов. Но, хвала небесам, всё обошлось. Стив всего лишь распластал его по стенке, чтобы прижаться животами как можно теснее и, так сказать, скрестить мечи. Иначе говоря, это был петтинг, совмещённый с воздушной акробатикой (Баки неважно разбирался в спортивной гимнастике). В какой-то степени ему даже... понравилось? Стив словно трахал его навесу, та же поза, те же будоражащие звериные движения, вздувшиеся от напряжения вены и мускулы — ох, его сопляк был великолепен, как альфа-павиан, — только без боли, а совсем наоборот. Это было запредельно, незаконно хорошо — всё это вместе. И Стиву явно передались какие-то волшебные чары, иначе не объяснить, что кончили они одновременно, и, Бог свидетель, это был просто смертоубийственный оргазм. Баки так накрыло, что он не помнил, как прошли следующие минут пять: кажется, они целовались, а потом Стив аккуратно спустил его с небес на землю. — Чтоб больше без спросу так не делал. Понял меня? — он врезал тому в грудину, довольно болезненно, но кулак как будто налетел на бетонную плиту. — Если что-то собираешься делать, говори, блять, мне, чтобы я не искал тебя по лесу, полному мертвяков, в компании ёбаных нацистов! Стив едва заметно кивнул, глядя в глаза, и на душе тотчас отлегло. Стив всегда был Стивом, даже если ему приходилось менять свои принципы на корню. Даже если он, чёрт побери, убивал людей и питался ими — это были плохие люди, враги. И он научился делать это без угрызений совести. Может, он считал, так делают все, — его парни тоже ели человечину и не видели в этом ничего зазорного. Аборигены маори поедали врагов, чтобы показать власть и презрение, а ещё забрать себе их лучшие качества. Считалось, человеческое мясо продлевает молодость, укрепляет и исцеляет тело и дух. Что ж, для Ревущих и их капитана всё это было не просто предрассудками дикарей. И, конечно, у них тоже были свои ритуалы. Не сразу, но постепенно психика и желудок Баки стали достаточно крепкими, чтобы присутствовать на «трапезах». В нижнем бункере у Ревущих было своё лобное место или на языке маори — мараэ. Вместо каменных плит они приваливались спинами к перевёрнутым на бок металлическим столам и ели, сидя на полу, под присмотром насаженных на железные колья голов. Со временем он научился их отличать — после смерти человек бесповоротно теряет прежний облик, и их лица тоже не пощадило гниение, а отросшие волосы сбились в похожие на дреды колтуны. Но даже такими они оставались его верными друзьями, а он — их братом. Капитан всегда начинал трапезу первым и как вожак забирал себе лучшие куски. К мясу не притрагивался — вскрывал череп, грудь и брюшину и съедал мозг, сердце, печень. Всё это он проделывал, сидя на трупе, — это тоже было частью ритуала. Остальное целиком доставалось команде, а те уж не брезговали ничем, объедали до костей, как саранча, — одного крупного мужика им хватало до недели, чтобы не впасть в голодное бешенство. В первый раз Баки оторопел при виде растасканных по всему мараэ обглоданных костей, которые недавно были Анте, Королём Серборезом. Восставать тут было нечему, и в этом тоже сквозил здравый умысел — съеденные целиком, мертвецы не несли угрозу пойти разносить заразу дальше. Конечно, в лесу были и дикие заражённые, но они взяли за правило отстреливать тех, совсем как санитарная бригада. Чем дольше Баки жил с немёртвыми, тем больше и поразительней расширялся его горизонт. Тем яснее и глубже он понимал… Чем ближе смерть, тем ближе жизнь. Скрытая сторона реальности, от которой живые так часто отворачиваются, дичатся и отвергают её. Но в чём парадокс? Стив официально умер для своей страны как гражданин и умер для себя как прежний Стив Роджерс. Он не оставил за спиной ничего, кроме вечной славы. И впервые... мог жить для себя. Он, как гуру, собрал вокруг себя учеников, вместе с которыми они приходили на святое место, практиковали ежедневные ритуалы, причащались не божественной, а смертной плотью. Почему? А почему нет? Мертвечина для них была настолько же чистой или грязной, как святые вода и хлеб, — одно превращалось в другое, если знать истинную природу вещей. И то, и другое было условностью, выдуманной человеком. Можно сказать, они идеально приспособились в своих охотничьих угодьях. Но так не могло продолжаться дальше. Следующей ступенью преображения был отказ от нужд и слабостей тела. Святые агхори переставали есть, пить и спать, веря, что мирская пища и вода им не нужны, а сон убивает осознанность. Они доводили себя до крайнего истощения, а затем переступали за край — страха, боли, отвращения, всех границ и запретов. Наступали на горло собственному несовершенству. Стив больше не хотел быть зависимым от человеческого мяса и блуждать по дебрям сознания. Баки выяснил, что в Загребе у Анте была конспиративная квартира. Понадобилось время, чтобы добыть адрес, и смекалка, чтобы без лишнего внимания провести туда целую ватагу ходячих мертвецов, замаскированных под гражданских. Изысканно меблированные комнаты использовали для явок — мягкие лакированные кресла в стиле ар-деко, зелёные абажуры с кисточками, сохнущие растения в вазонах, массивный драпированный стол в тёмном кабинете с наглухо зашторенным окном. Самый заурядный дисковой телефон для прямой связи с Золой — здесь-то ты и получал инструкции, приятель. Пока Стив приказал парням обыскать соседнюю гостиную, Баки поставил в граммофон пластинку из стоящего рядом раскладного ящичка — «Золото Рейна», «Гибель богов», «Валькирия» — ну прямо услада для утончённого арийского уха! Не то чтобы он когда-нибудь был ценителем оперы — стенки в старых домах тонкие, а ему предстоял важный телефонный разговор. Он достал пачку Lucky Strike, навалившись поясницей на край стола, снял трубку и ткнул палец в прорезь диска. Подвис на мгновенье и по памяти набрал номер. Пошли длинные гудки с песочными помехами. В кабинет скучающе вошёл Стив в болотно-зелёной шинели, которую снял с какого-то усташского здоровяка на замену простреленному плащу — в плечах-то он поместился, а рукава один чёрт были коротки. Баки сам подстриг и вычесал ему волосы, теперь он выглядел, как альбинос с хроническим недосыпом. На солнце его почти бесцветные глаза постепенно обретали пигмент и теперь стали тёмно-синими, как у новорождённых. Он флегматично подошёл к столу хотя бы поприсутствовать при разговоре, раз уж сам пока не ладил с длинными словесными конструкциями. Наконец по ту сторону Атлантики сняли трубку, и до отвратительного знакомый высокий голос сказал: — Зола у аппарата. Баки казалось, это проще. В горле немедленно вырос тошнотворный ком, не позволяющий ни дышать, ни говорить. Пальцы сами полезли в пачку, с трудом выудили сигарету, завозились, слишком долго постукивая кончиком по бархатистой поверхности стола. — Мы можем промыть вам мозги, сержант, и вложить туда любую, даже самую извращённую инструкцию, переписать вашу личность, — сердце колотилось как бешеное. — Вот, скажем... вы будете возбуждаться только от убийства женщин, или от детишек. Так вы ещё будете продолжать мешать мне?.. — Баки очнулся от внезапного щелчка зажигалки, которую для него заботливо поджёг Стив. Дрожащей рукой поднёс фильтр к губам. — Я вас слушаю! Алло! — Это Джеймс Барнс, — он длинно выдохнул в трубку, поудобней сменил позу и продолжил тихо и с хрипотцой. — Анте мёртв, мы у него в квартире. Я, Стив Роджерс и... — О, серж!.. — Старший сержант Барнс. — Конечно! — Зола посмеялся. В телефоне слышались звуки лаборатории: пузырились колбочки, звенели мензурки, попискивали аппараты. А может, всего лишь фантазия разыгралась. — Вы не представляете, как я рад слышать вас, — и нарочно выделил голосом, — старший сержант Барнс. И с вами Капитан Америка, превосходно! Позвольте... — Я не могу привезти их в Штаты и отдать СНР или правительству. В лучшем случае от них избавятся, в худшем — пожизненно запрут в лаборатории. Ну, типа как ваша в лесу. В трубке раздались новые шорохи, и Баки показалось, что это ветер шуршит жухлой листвой. — ГИДРА организует вам и всей Ревущей команде транспорт до Соединённых Штатов и всё остальное. Там мы встретимся и обсудим наши и ваши условия. — Быстро нашли друзей в Америке? — Баки с горькой ухмылкой постучал сигаретой о край дорогущей на вид пепельницы. — А если мы просто сдадим вас с потрохами? — И куда подадитесь? В массовку фильмов ужасов? На гастроли шоу уродов? — они со Стивом переглянулись, синхронно подняв брови. В зелёном свете лампы тот и впрямь запросто бы снялся в каком-нибудь «Франкенштейне» или «Носферату». — Серж... Старший сержант, поймите, Роджерс уже не тот простосердечный служивый со звёздно-полосатым щитом и неугасимой верой в справедливость. Да и вы тоже. У нас с вами куда больше точек соприкосновения, чем у вас и американского правительства или руководства СНР. Стив подошёл ближе и ткнулся лбом в его лоб. Так они и застыли на расстоянии дыхания, глядя глаза в глаза. — Вы ему поможете? — Сменить диету? Ну разумеется, мой друг! — обсахаривал его Зола и вдруг попросил подобострастным голоском. — А вы не будете так любезны передать трубку капитану Роджерсу, раз уж он рядом с вами? Просто удостовериться… Стив нежно погладил его руку на трубке и посмотрел строго и вместе с тем так трепетно, совсем как в старые времена. Такой красивый. — Передаю. — Слушаю, — низко и очень чётко проговорил Стив. — Доброй ночи, капитан. Я понимаю, мы расстались на довольно неприятной ноте, — ещё какой неприятной, чёрт бы тебя побрал! — Мне бы хотелось, чтобы в будущем мы с вами уладили все обиды и разногласия, — они со Стивом беззвучно посмеялись, точно зная, о чём каждый из них сейчас подумал. Что-что, а пролезть в жопу без мыла ГИДРА умеет мастерски! — В конце концов, как я смею надеяться, впереди нас ждут годы тесного плодотворного сотрудничества.