Младшим достаётся лучшее

Когда он очнулся, то первым делом увидел солнечный свет, просачивающийся сквозь щели в дощатой крыше. Один из лучей падал ему на лицо. Он согревал ледяную кожу, но не попадал в глаза — хотя правый всё равно плотно закрывала повязка. Голова, казалось, была полна тумана. Она немного кружилась, и далеко не с первого раза он смог присесть на соломенной постели. Нахмурился, ощупывая её. Он… не помнил, чтобы засыпал на соломе. Он вообще не помнил, когда лёг спать и почему оказался в каком-то… в каком-то… Он огляделся, растерянно и с опаской, сжимая руку на груди, на простых чёрных одеждах, в которых спал. Буквально вчера он зашёл в лес, который отделял его от поля битвы перед бывшей императорской столицей, и, даже если уснул, там и должен был проснуться. Но нет — он сидел на скромной постели посреди какой-то халупы с щелями в стенах и потолке, которые были где-то наспех, а где-то плотно заколочены досками. На алтаре с подношениями лежали фрукты, дымились палочки благовоний, а на стене над ним, видимо, раньше что-то висело — наверное, отсутствующий сейчас портрет божества. Опаска уступила место гневу. Теперь он был уверен, что не просто так не мог ничего вспомнить: кто-то затащил его сюда. Потому что если бы он и ушёл ночевать в храм, то только в… — Ох, — раздался тихий выдох в противоположном конце лачуги, и он резко обернулся, едва не повалившись обратно на солому от накатившего головокружения. Там кто-то стоял. Он подобрался, готовясь к возможному нападению. Но мужчина — монах? смотритель храма? — только подобрал упавшую на пол морковь и продолжил спокойно нарезать овощи. Монах стоял к нему спиной — не очень высокий, широкоплечий и стройный, с длинными каштановыми волосами, часть которых удерживала в пучке белоснежная лента. Одет он тоже был в белое, и на вид его ханьфу выглядело простым и даже грубым. Что-то в его фигуре, в том, как он держал себя, показалось знакомым. Знакомым до боли, до щемящего, неверящего чувства в груди — но… нет. Нет, что мог он делать в каком-то захудалом храме рядом с… рядом с ним самим? Он стиснул руку на груди сильнее, не ощущая биения собственного сердца. Чувство было всё ещё непривычным. Он так долго скитался без тела, что теперь, когда обрёл его, никак не мог принять вечный холод, навсегда поселившийся внутри. Мысль об этом заставила сжать зубы и попытаться подняться. Ему до последнего казалось, что он держит всё под контролем — но неожиданно слабые ноги подкосились, и он с хриплым вздохом повалился обратно. Монах впереди застыл. Отложил нож, который держал. — Ты уже очнулся? — послышался его голос, и всё раздражение, все мысли мигом испарились из головы. Потому что это был его голос. Он не поверил бы, решил бы, что перепутал, что выдал желаемое за действительное — но монах обернулся, и он ощутил в груди тяжесть, словно очень хотелось вдохнуть, но дыхание застряло в лёгких. Поэтому он лишь захрипел, беспорядочно цепляясь пальцами за солому, пытаясь отодвинуться, но получилось лишь вжаться в стену, подтягивая колени к груди. Тревога мелькнула в лице напротив. — Что-то не так? Тебе больно? — спросил монах. С его голосом. С его лицом. — Ваше Высо… — начал он, но понял, что голос его не слушается, и он лишь немо шевелит губами. Но Его Высочество всё равно остановился. Нахмурился. Он был точно таким, каким запомнился ему, но сейчас в янтарных глазах читалось спокойствие, уверенность — и теплота. Он подошёл ещё ближе, и от улыбки, коснувшейся его губ, перехватило дыхание. — Не бойся, — мягко попросил он. — Я тебе не враг. От его слов хотелось рассмеяться, и истеричный смешок едва не вырвался из горла, но он вовремя сдержался. Сжав губы, коротко, резко кивнул. Он не чувствовал исходящей угрозы. Человек перед ним не был иллюзией, а если и был, то невероятно искусной. Но кто мог наслать на него такое наваждение? И зачем? Это казалось бессмыслицей — вот только ещё большей бессмыслицей казалось то, что Его Высочество опустился на солому и уложил руки на колени. — Постарайся резко не шевелиться, — попросил он. — У тебя кружится голова? Он кивнул, не доверяя своему голосу. Его Высочество ободряюще улыбнулся. — Скоро пройдёт, не волнуйся. Ты сейчас у на… у меня дома. Прости за… излишнюю скромность моего жилища, — рассмеялся он, потирая шею. Рукав белого ханьфу соскользнул вниз, оголяя загорелую кожу запястья. Взгляд от неё отвести не получилось. — Что со мной? — спросил он, пытаясь звучать обычно. — Ах. На тебя напали. Но не бойся! — поспешно добавил Его Высочество, как будто рядом с ним можно было чего-то бояться. — Тебе скоро станет лучше. И твоя память обязательно восстановится. Поверь, уж я-то знаю. Он снова рассмеялся и встал, разглаживая ладонями ханьфу. — Я как раз готовил, — сказал он. — Можем поесть вместе, Са… Ах. Он осёкся. Обернулся через плечо с немного виноватым выражением лица, и что-то мелькнуло перед глазами, что-то искажённое и непонятное, как оборванный клок сна. Лицо Его Высочества, нависающее над ним, каштановые волосы, занавесью отделяющие их от остального мира, тёплое прикосновение к щекам. Его слова: «Ты точно этого хочешь?» Из фантазии его вырвал голос Его Высочества, и он содрогнулся, поднимая на него взгляд, всё ещё видя перед собой, слишком близко, его лицо. — Кхм. Как мне тебя называть? — спросил тот. — У меня… нет имени, — ответил он с трудом. Под взглядом Его Высочества хотелось ёрзать, но он сидел, выпрямив спину, и боялся пошевелиться. Тот едва заметно кивнул. — Я так и подумал, — ответил он тихо. — Тогда… Умин? И он протянул ему руку. — Как вам будет угодно, — сказал Умин и поднялся сам, хватаясь за стену, чтобы не рухнуть. Ноги дрожали, и слабость во всём теле казалась какой-то странной. Он напоминал себе переполненный сосуд — чувствовал в себе силы, но так, будто они готовы были выплеснуться за край. Его Высочество опустил руку, поглядел на свою ладонь и покачал головой, но мягко. — Хочешь есть, Умин? — спросил он как ни в чём не бывало. Ему не нужно было есть — но он не мог обидеть его своим отказом. — Да, — ответил он коротко. Его Высочество довольно кивнул и вернулся к плите. Снова застучал ножом по доске, нарезая овощи, будто всё было нормально, будто привечать призраков в своём доме было для него обычным делом. Умин смотрел на него, застыв на месте, и не понимал. Он знал, что Его Высочество скрывается. Он знал, что довелось ему пережить. Но сейчас в его глазах не было гнева, и он излучал спокойствие, почти безмятежность. Почему он здесь поселился? Умин огляделся, но не нашёл ничего полезного, ничего, что могло подсказать, как он здесь очутился. Может, это был один из оставшихся храмов? Где-нибудь в глуши, где Его Высочество чувствовал себя в безопасности? Но Умин не узнавал крой его одежд, не понимал, как он мог переместиться из почти что столицы куда-то ещё — но раз Его Высочество не волновался, значит, так было надо? Восстановив равновесие, Умин шагнул к нему. Ноги, попытавшись подогнуться ещё раз, всё же начали слушаться, и он оглядел себя самого. Одежды, привычно-чёрные, тоже показались незнакомыми, а бинты на лицо были наложены плотно, аккуратно, явно умелой рукой. Он замер, осознав это. Неужели Его Высочество переодел его? Он сам не заметил, как тяжело опустился на одно колено. Услышав это, Его Высочество обернулся, и на мгновение его глаза распахнулись, рот приоткрылся, будто от шока, и он резко шагнул к нему, хватая за руки. — Встань, — попросил он, потянув его вверх, но Умин упрямо помотал головой. — Я, — сказал он, хотя голос не слушался. Он не знал… он не думал, что они встретятся так скоро, он не был готов, не представлял, как выразить словами всю преданность, стиснувшую небьющееся сердце, поэтому лишь произнёс: — Ваше Высочество… Его Высочество покачал головой. — Это не я, — сказал он, а потом словно вспомнил что-то и добавил, не успел Умин возразить ему: — Не надо меня так называть. Я просто монах. Он снова потянул его за руки, но в этот раз Умин не смог ему воспротивиться: его аккуратно поставили на ноги, и Его Высочество, наклонившись, стряхнул пыль с его колен. Те снова предательски дрогнули. Когда он выпрямился, Умин молча уставился на него. Почему он отказывался от своего титула? Потому что скрывался — или потому что не хотел, чтобы призрак пачкал его? Всё внутри кричало назвать его так ещё раз, снова упасть на пол, поклясться, что он будет следовать за ним вечно, что отомстит всем его врагам, если тот скажет хоть слово — но он не мог ослушаться приказа. Поэтому он просто склонил голову в поклоне. — Как этому недостойному называть вас? — спросил он. Застонав, Его Высочество потёр переносицу. — «Недостойный», — повторил он сам себе и помотал головой. — Умин, — сказал он с нажимом, — может звать меня… Хм. — Неожиданно в его глазах что-то сверкнуло, и Умин не сразу осознал, что это смех, — Умин, кажется, младше меня. Как насчёт «гэгэ»? «Гэгэ, — послышался в мыслях голос, похожий на его собственный, но ниже, вкрадчивее. — Гэгэ не против подыграть моим фантазиям?» А потом ещё один, ласковый и искренний: «Не только ты об этом мечтаешь». Поражённый непонятно откуда пришедшими мыслями, он не успел отреагировать вовремя, и Его Высочество с мелодичным «Мхм!» повернулся к своим овощам. Он, кажется, был доволен их разговором, и Умин, не зная, что делать, постоял немного и подошёл к нему. Взглянул на то, как он режет овощи — крупными, неровными кусками, на которых виднелась не до конца смытая грязь. — Ваше… Гэгэ, — поправился он. — Вам помочь? Его Высочество даже не вздрогнул, словно абсолютно привык, когда ему заглядывают через плечо. — Ну что ты, — сказал он. — Ты только очнулся. Отдохни, Умин. Он стоял так близко, что Умин ощущал тепло, исходившее от него. Он не был призраком — он был живым человеком, божеством, и во всём его теле угадывалось течение силы. Но Умин ощущал ещё что-то — какой-то холодок, могильный и неприятный, демонический, неощутимой угрозой наполняющий воздух. Он, казалось, шёл от его Его Высочества — но Умин не понимал, каким образом. На всякий случай он отступил, прислушался к собственным силам. Они бурлили где-то внутри, неконтролируемые, и в горле поднялась тошнота — что, если это он успел испачкать Его Высочество своим отпечатком, пока тот заботился о нём, как о последнем слабаке? Стиснув руки в кулаки, он отошёл. Думал лечь обратно, но это показалось глупым. Оставалось лишь бродить кругами по храму, разглядывая его. А разглядывать было не очень много — одинокую соломенную постель, с которой он сам недавно поднялся, скромную утварь в углу, большой деревянный таз и метлу, вязанку дров с небрежно сметенной в кучку открошившейся корой. Гору свитков у алтаря, сваленных на груду тарелок и письменных принадлежностей одновременно. Миску со свежими фруктами, рядом с которой стояли палочки благовоний. К ним Умин подошёл, хмуро потёр большим пальцем засохшую каплю чернил, пачкавшую алтарь, и попытался найти взглядом изображение божества, но его нигде не было. Может, оно лежало где-то среди свёрнутых свитков, но он не собирался копаться среди вещей Его Высочества. Почему он сказал, что живёт здесь?.. — Гэгэ, — помолчав, с напряжением окликнул он. Думал, что звать его так будет странно, но получилось неожиданно легко. — Что это за храм? — А, — отозвался тот. Стук ножа о доску ни на секунду не прервался. — Просто одного давно забытого мусорного бога. Что, Умин хочет принести подношение? Не сдержавшись, тот фыркнул, кривя уголок губ. — Для меня существует только одно божество, — ответил он холодно. — Другие меня не интересуют. Его Высочество тихо выдохнул, и Умин, обернувшись на него, понял, что он безмолвно смеётся. — Я думаю, если бы вы пообщались, он бы тебе понравился, — сказал Его Высочество сквозь смех. Умин не ответил — он мог только смотреть на него, раскрыв рот, и представлять его лицо. От одного лишь смеха по рукам бежали мурашки, но он был жадным, он хотел видеть это, хотел знать, как смеётся его бог, даже если он смеялся над ним. Не думая, он шагнул к нему. Хотелось протянуть руку, заставить его обернуться, но он не посмел бы. Поэтому просто замер, глядя на него, и вздрогнул от неожиданности, когда Его Высочество коротко на него оглянулся. — Вижу, Умина не волнует гнев богов? — спросил он. На его губах виднелась едва заметная улыбка, от которой дыхание перехватило. — Лишь одного, — тихо ответил он, и ему показалось, что взгляд Его Высочества смягчился. — Умин — умный молодой человек, — сказал он, отворачиваясь к овощам. — Но, думаю, он зря боится своего бога. Умин не стал возражать ему. Не стал говорить, что на самом деле не боится его — что он готов принять из его рук что угодно, будь то ласка, будь то уничтожение. Даже равнодушие был готов принять. Он подумал о том, чтобы вознести ему молитву. Непроизвольно поискал что-нибудь в карманах, но на нём не было ничего — к тому же он не хотел оскорбить его своими молитвами. Он должен был их почувствовать — а какой бог бы обрадовался, узнав, что ему молится призрак? На то, что оскорбиться может мусорный божок, ему было плевать. Весь этот храм мог сгореть, и Умин не пошевелил бы и пальцем — но Его Высочество сказал, что живёт здесь, а значит Умин мог сделать для него хоть что-то. Чтобы не сидеть, он взял из угла метлу, повертел её, выломал несколько выбившихся прутьев и взялся подметать. В храме не было грязно, но в лучах света кружились пылинки, и Умин слепо наблюдал, как собирается под метлой кучка сора. Почему-то это занятие показалось ему успокаивающим. Даже знакомым — будто он уже делал так, и не раз. Картинка перед глазами дрогнула, поплыла; словно наяву он услышал чужой смех, праздные разговоры о чём-то — о делах в каком-то городе, о неизвестных ему людях, об урожае, который вот-вот должен был поспеть в деревне неподалёку. Подняв голову, он практически увидел растянувшегося на соломенной постели Его Высочество с распущенными, растрёпанными волосами, струящимися по плечам, в одном лишь нижнем одеянии, хлопающего по месту рядом с собой. «Иди сюда, — позвал он с улыбкой. — Давай немного отдохнём?» От болезненной, страстной тоски содрогнулось всё тело. Он вцепился в метлу, стряхнул с себя наваждение, по привычке втянул носом воздух, но лёгкие лишь натужно заныли. — Гэгэ, — сказал он и мысленно проклял себя за излишнюю резкость. — Что именно со мной случилось? — На тебя напал демон, который… крадёт воспоминания. Он не очень сильный, и я был рядом, так что к утру ты должен прийти в себя, — ответил Его Высочество. — Что-то не так? Пожалуйста, скажи, если почувствуешь себя плохо. — Всё хорошо, — ответил он бездумно. — Просто… Он вспомнил о Его Высочестве в нижних одеждах, и пришлось сглотнуть ком, вставший в горле. — Просто мысли путаются, — закончил он, и Его Высочество тихо красиво рассмеялся. — Это нормально, — сказал он. — Всё пройдёт. Давай я тебя пока покормлю! Я как раз нашёл новый рецепт, заодно скажешь, как у меня получилось! Он вывалил в бурлящий котелок всё, что резал, а потом покопался в шкафчике и высыпал в суп целый горшочек каких-то приправ. Умин поглядел на них с подозрением, но не стал ничего говорить. Его Высочество знал, что делает. Чтобы чем-то занять себя, Умин вымел весь сор и решил протереть стол. Из котелка пахло немного странновато, а ещё Его Высочество, кажется, кипятил его с помощью духовных сил. Умин позволил себе улыбнуться, глядя на то, как он хлопочет над плитой. Почему-то он не думал, что в домашней обстановке его бог окажется таким… уютным. Он уже сидел за столом и просто следил за ним взглядом, когда Его Высочество снял котелок с огня и начал разливать суп по тарелкам. Умин поднялся было, чтобы помочь ему, но тот замахал руками и принёс всё сам, а потом сел напротив, с живым любопытством глядя на него. — Попробуешь? — спросил он. Разумеется, Умин не стал перечить. Первое, что он ощутил — что суп был горячим. Возможно, это спасло его, потому что обожженный язык не смог полностью распознать вкус, сил на описание которого у Умина просто не хватило. Он был кислым, горьким и горелым одновременно, и в глазах защипали слёзы. Изо всех сил стараясь не давиться, он проглотил его и поднял взгляд на Его Высочество. Тот, подперев рукой щёку, внимательно смотрел на него и улыбался. — Ну как? — спросил он. — Очень вкусно, — ответил Умин. — Но, может, в следующий раз гэгэ стоит добавить поменьше специй. В глазах Его Высочества сверкнуло веселье, и он прикрылся рукавом, прыснув. — Ах, С… Умин, — сказал он. Умин беспомощно смотрел на него с наполовину поднесённой ко рту ложкой. — Хочешь добавки? Он кивнул, хотя съел из первой порции всего ложку. Его Высочество засмеялся снова, ещё прекраснее, и Умин резко опустил голову, запихивая в себя весь суп, от которого горело горло и слёзы, кажется, потекли по-настоящему; он поспешно стёр их, пока Его Высочество наливал новую порцию. Если его бог всегда так питался… — Если гэгэ желает, я могу приготовить ужин. В благодарность за спасение, — предложил он. Его Высочество, тоже отхлёбывая суп, протянул задумчивое «хмм». — Если Умин хочет, — сказал он. — А я могу тебе помочь! Он представил это — как они стоят рядом, плечом к плечу, и чистят овощи. Как он показывает Его Высочеству, как правильно резать их, какого размера должны быть кусочки, когда вовремя добавлять их в котелок. Как Его Высочество улыбается ему и снова смеётся, и как весело сверкают его глаза. Сердце заныло так, будто он снова оказался живым. — Умин, — услышал он, и что-то тёплое коснулось его ладони. Он опустил взгляд и увидел пальцы, грубоватые, загорелые пальцы человека, привыкшего работать руками, на его светлой коже. Словно обожжённый, он отдёрнул ладонь. Прижал её к груди. — Ваше Вы… Перегнувшись через стол, Его Высочество снова взял его за руку, и его пальцы пробежались по мозолям от меча. — Тебе неприятно? — спросил он. Умин не ответил. Весь его мир сузился до точки соприкосновения, до теплоты, проникающей под кожу, до ощущения подушечки большого пальца, перебравшейся на костяшки. Он попытался вздохнуть, судорожно втянуть в себя воздух, но не смог — и лишь затем понял, что ему это не нужно. Он не мог больше терпеть. Снова выдернул руку, резким, почти испуганным движением, и локтём задел миску с супом. Она опрокинулась на него, но он не сразу заметил — лишь когда Его Высочество охнул, вскакивая на ноги, и сам Умин ощутил, как расползается по одежде мокрое пятно. — Прости, прости, — Его Высочество тревожно подбежал к нему, попытался промокнуть рукавом пролившийся суп, но Умин отшатнулся от него, спиной прижимаясь к опасно покачнувшемуся алтарю. Стиснул зубы, со сжимающим внутренности льдом глядя на вину в глазах своего бога. Идиот! Как он посмел так вести себя в его присутствии, невоспитанный грубый щенок! — Прошу прощения, — сказал он, вновь склоняясь перед ним в поклоне. — Этот недостойный… — Это ты меня извини! Ах, у меня даже нет сменной одежды, я не думал, что… Сейчас, погоди, я… И он начал стягивать с себя верхнее одеяние. Умин подавился воздухом, застыл, но Его Высочество перехватил его взгляд и тоже неожиданно замер. Убрал руки от одежды, неловко улыбнулся, запахнул полы халата поплотнее, а потом выдохнул и потёр лоб. — Знаешь, я всё равно хотел нагреть воды и помыться. На улице сейчас очень хорошо, — сказал он. — Не хочешь пойти первым, Умин? Тот кивнул — просто потому что был готов согласиться на что угодно, лишь бы Его Высочество перестал раздеваться. Но спустя мгновение до него дошло, о чём тот говорил, и он неловко застыл, не зная, как теперь отказаться. Потому что Его Высочество уже просиял. — Отлично! — сказал он. — Поможешь мне вытащить бадью? Он помог. Он даже помог натаскать в неё воды, хотя сам не верил, что делает это. Они поставили её в центре двора, под жаркими лучами солнца. Храм действительно стоял на отшибе, посреди просторного поля, от которого его отделял только забор, если эти несколько кривых досок можно было назвать забором. Во дворе рос небольшой огород, стояли столик со скамейками, стог сена, ящик для пожертвований перед входом. Всё выглядело обжитым, ухоженным, но бедным. Неподобающим Его Высочеству, но тот передвигался с хозяйской уверенностью, и Умин напомнил себе, что это его дом. Не ему было решать, как и где захотел обустроиться его бог, но мысленно он пообещал себе: когда-нибудь он разбогатеет настолько, что Его Высочество будет жить в самом роскошном дворце и носить самые изысканные шелка. Присев перед бадьёй, Его Высочество коснулся воды ладонью, но вскоре отнял, довольно кивнув. — Залезай, — сказал он, с улыбкой обернувшись к Умину, и тот замер в нерешительности, сжимая губы в тонкую линию. Ему нужно было раздеваться при Его Высочестве?.. Но тот, напоследок похлопав бадью по краю, встал и ушёл обратно в дом. Умин проследил за ним взглядом, дождался, пока закроется дверь, и на всякий случай помедлил ещё несколько минут. Но он слышал, как что-то внутри бренчит и звякает: Его Высочество явно был чем-то занят. Поэтому он стащил с себя липнущую к телу промокшую одежду, бросил её на край бадьи, чтобы застирать позже, и опустился в воду, то и дело украдкой оглядываясь. Вода оказалась не слишком горячей, словно специально рассчитанной для него. Обняв колени, неловко торчащие из воды, он уткнулся в них подбородком и прикрыл глаза, позволяя себе расслабиться. Происходящее казалось больным сном, но как бы Умин ни прислушивался к себе и к окружающей обстановке, он не чувствовал иллюзии. Единственное, что он ощущал — неуловимое присутствие его божества, и это совершенно не помогало привести мысли в порядок. Солнце пекло, но он всё равно ощущал бегущие по рукам мурашки, стоило лишь подумать о Его Высочестве, с которым их разделяла одна только дощатая тонкая стена. Сложно было не представлять, как сейчас он выйдет на улицу, подойдёт к нему, посмотрит; может, даже прикажет что-нибудь, и Умин не посмеет отказать. От постыдных мыслей горели уши. На самом деле он не знал, умеет ли краснеть — после перерождения он едва ли смотрел на себя, сам ещё не понимал, каким законам и правилам подчиняется эта форма, с трудом представлял, как управлять собственными силами. Когда-то Его Высочество готов был научить его владеть саблей — и сейчас в душу вновь закралась надежда. Если никакой опасности не было, если они были скрыты от человеческих глаз, и никто больше не угрожал Его Высочеству — Умин ведь мог… За спиной хлопнула дверь, и он застыл, расширившимся глазом глядя в воду. Это ведь не была его фантазия, ему не могло показаться… — Ох, ты ещё не начал, отлично! — раздался радостный голос Его Высочества, и Умин услышал, как что-то опускается позади него, краем глаза заметил поднос с принадлежностями для мытья, баночками и флаконами. А потом практически всем телом почувствовал, как усаживается за его спиной Его Высочество. — Что вы делаете? — спросил Умин. Прикусил язык за то, что осмелился спросить что-то в таком тоне у своего бога, но тот, кажется, не обиделся, потому что послышался его смешок. — Хочу помыть тебе голову, — сказал он просто. — Ты не против? Умин немо раскрыл рот, боясь отнять от колен руки. Отражение в воде смотрело на него огромным чёрным глазом, немного расплывающимся от ряби, проходящей от каждого движения. — Гэгэ, — пробормотал он оглушённо. — Я… я грязный. Его Высочество коротко удивлённо рассмеялся. — Ты поэтому и моешься, — сказал он, будто не понимал, что Умин подразумевает вовсе не ту грязь. Но он не мог далеко отодвинуться в узкой бадье, тем более не мог встать, обнажённый, а возразить попросту не успел: Его Высочество легко пробежался пальцами по бинтам, закрывающим правый глаз, и развязал скрепляющий их узел. Ладонь Умина взлетела к лицу. — Не надо, — сказал он поспешно, слишком быстро, и услышал за спиной выдох. — Я не буду смотреть, обещаю, — сказал Его Высочество. — Пока ты сам не захочешь. Хорошо? Он успокаивал его, как ребёнка, и Умин со стыдом убрал руку, крепко жмуря глаза. Он почувствовал, как лица касается свежий воздух, и низко опустил голову, чтобы Его Высочество даже случайно не смог заглянуть в его лицо. Тот вёл себя так, будто уродство Умина вовсе его не волновало. Зачерпнув воду, он полил его волосы из ковша, перебирая пряди, чтобы ничего не упустить. Умин сжал руки на коленях так, что они затряслись. То ли не замечая, то ли не обращая внимания, Его Высочество придвинулся ещё ближе; Умин ощущал его пальцы у себя на затылке, пока они разделяли его тяжёлые намокшие волосы на секции, убирали мешающиеся пряди на плечи. Его Высочество не торопился. Орудуя сначала собственными пальцами, потом гребнем, он расчесал его волосы, посмеиваясь, когда их концы расплывались вокруг Умина в воде, заполняя собой бадью, как маленькие чёрные змейки. Он напевал что-то себе под нос, умиротворённый, довольный — будто делал что-то привычное, будто Умин не сидел перед ним, словно каменный, и боялся пошевелиться. Он не смел закрывать глаза — чтобы не расслабиться, не поддаться приятным касаниям. Но и смотреть ни на что не смел, не решался даже поднять взгляд вперёд, на двор. Просто слепо смотрел на собственные острые колени и был благодарен, что ему не нужно дышать. Продолжая напевать, Его Высочество вспенил мыльный корень и зарылся пальцами в его волосы. Из горла Умина вырвался хриплый звук, не совсем вздох, но такой же тихий. На мгновение Его Высочество замер, его мелодия прервалась, и потом он звонко светло рассмеялся. — Умину когда-нибудь мыли голову? — спросил он, мягко массируя кожу. — Нет, — ответил Умин отрывисто, резко. На большее его не хватило — язык заплетался. — Мм, — отозвался Его Высочество. — Жаль. У него очень красивые волосы… Он пропустил всю их длину сквозь пальцы — Умин ощущал, как они падают на влажную кожу, как щекотно липнут к спине. Он сам не заметил, как прикрыл глаза — а осознал это, лишь когда ощутил фантомные пальцы, сжимающиеся в его волосах, дёргающие за пряди, жадно и отчаянно, путающиеся, цепляющиеся. Губы обожгло, и бессознательно он коснулся их, но под пальцами оказалась лишь ледяная кожа — и он, охнув, распахнул глаз. Мурашки, ползущие по телу, слились в единую тяжесть между ног, и он вновь содрогнулся, но уже от отвращения к себе. Его Высочество всё ещё к нему прикасался, а он посмел… позволил себе думать о нём… — Гэгэ, — беспомощно позвал он, хотя больше всего на свете боялся, что тот заметил. Но Его Высочество продолжал медленно массировать его голову, и хотелось вытянуть ноги, расслабиться, податься под уверенную ласку его рук. Может, это всё же была иллюзия. Кто-то — что-то — напал на него среди леса, захватил в плен его собственных фантазий, и даже осознавая это, он не мог вырваться. — Умин, — окликнул Его Высочество, и тот отозвался тихим горловым звуком. А потом на его подбородок легли пальцы, заставляя запрокинуть голову и обнажить шею, и он распахнул рот, тихо, но ощутимо дыша. Тёплая вода полилась на голову. Умин закрыл глаза, пока Его Высочество умело и ловко вымывал пену из его волос, орудуя ковшом так, словно делал это не впервые. Может, он часто привечал путников и заботился о них, и почему-то при мысли об этом на языке загорчило. Отвлёк его цветочный запах масла, ударивший в нос, и пальцы, вернувшиеся на голову. Мурашки, сошедшие было, побежали с новой силой, и Умин бессознательно снова опустил голову, вжимая её в плечи, а Его Высочество тепло рассмеялся. Никто и никогда за ним так не ухаживал. Он даже не помнил, когда в последний раз мылся в тёплой воде, а не в ледяном ручье вместе с кучкой израненных, исхудавших солдат, остатков когда-то великой армии. Может, в детстве, когда мама ещё была с ним… — Гэгэ, — пробормотал он, когда его руки провели по всей длине волос, собирая их вместе, снимая с плеч прилипшие пряди. — Спасибо. Он почувствовал, как на мгновение Его Высочество замирает. Потом — как осторожно он отодвигает его волосы кончиками пальцев, перекладывает их ему на одно плечо, придвигается ближе. А затем Умин ощутил на шее трепетное, лёгкое прикосновение, которое обожгло кожу, от которого он выпрямился, неверяще глядя перед собой. Это был — это был поцелуй? Он казался слишком реальным, чтобы быть спутанным с игрой воображения, но когда Умин в отчаянии пытался представить, как Его Высочество склоняется к его шее, как целует его, как… зачем… что вообще… Он ещё крепче свёл колени вместе, прижался к ним грудью, чтобы стать меньше, чтобы Его Высочество не заметил, как это влияет на него, какие больные, отвратительные мысли лезут к нему в голову вопреки воле. — Давай помогу помыть спину, — сказал Его Высочество как ни в чём не бывало. Умин не ответил. Он боялся, что если сможет заговорить, то сболтнёт что-нибудь оскорбительное, и Его Высочество прогонит его. Так что он остался сидеть без движения, изо всех сил стараясь не прогибаться и не дрожать под руками, обжигающими холодную кожу. Он не понимал, как Его Высочеству может быть не противно, почему он вообще счёл необходимым опуститься до такого — но счёл, и Умин не находил в себе сил и права спорить с его желаниями. Но когда ладони Его Высочества перешли со спины на руки и плечи, сдвинулись к груди, заставляя разогнуться, мёртвое сердце едва не выскочило из груди. — Не надо, — выпалил Умин, невольно перехватывая его ладони, пока они не спустились слишком низко. За его спиной Его Высочество охнул. Умин поспешно отпустил его руки. — Прошу простить этого… — Ах, нет-нет, Умин, не извиняйся, — быстро перебил тот. Потом коротко рассмеялся. — Ладно, дальше ты сам, как скажешь. Я сейчас вернусь. Он встал, и Умин прислушался к звуку его шагов. Дождался, пока захлопнется дверь, и быстро, почти в панике схватил мыльный корень, чтобы успеть помыться до того, как Его Высочество вернётся. Шея всё ещё горела, пылала воспоминанием, и он потратил на неё больше времени, чем на всё остальное тело. До ног он даже не добрался, когда вновь услышал шаги Его Высочества, но тут же замер и стёр с рук лишнюю влагу. — Ты уже всё? — удивлённо спросил Его Высочество. Умин коротко кивнул, не решаясь к нему повернуться. Услышал тихий смех. — Ладно, вставай. Он замер. Он не мог встать, Его Высочество бы увидел… Его ладони легли Умину на руки и потянули вверх, и он поднялся, полный ледяного, холодного ужаса, перемешивающегося с отвращением. Он боялся опустить взгляд на себя, увидеть собственными глазами возбуждение, жаром свернувшееся в паху, и ещё больше боялся, что Его Высочество прогонит его, если заметит. Он хотел извиниться — но не успел, потому что на плечи ему что-то накинули. От неожиданности он ухватился за ткань, натягивая на себя, и лишь мгновение спустя осознал, что это белоснежное верхнее одеяние Его Высочества, с длинными просторными рукавами, в которые Умин тут же просунул руки и поскорее запахнулся. Надеть на себя его одежду показалось в этот момент меньшим злом, чем быть увиденным. — Какой ты высокий, — пробормотал Его Высочество. Умин переступил с ноги на ногу — край одеяния доставал ему до середины голени, оставляя ноги открытыми. — Повернись? Он повернулся. Его Высочество стоял совсем рядом, и теперь, когда он обратил на это внимание, Умин действительно заметил разницу в их росте. Если бы он подошёл вплотную, то смог бы уложить подбородок ему на макушку, и почему-то он был твёрдо уверен, что это было бы самое приятное чувство на свете. Его Высочество улыбнулся ему, легко поправил неплотно запахнутый ворот и провёл по рукам, глядя снизу вверх. Захотелось снова опуститься перед ним на колени. Почему-то это представилось слишком живо — как он распахивает его одежды, как прижимает к себе, как цепляется пальцами за волосы и всхлипывает, умоляет не останавливаться, умоляет о большем. Стоны всё ещё звенели в ушах, когда Его Высочество потянулся к его лицу и положил руку на щёку. Умин моргнул — и понял, что забыл про повязку. Раньше он никогда не забывал скрывать перед ним своё лицо, а теперь почему-то эта необходимость не ощущалась так давяще, так отвратительно-остро, как раньше. Но он всё равно потянулся закрыть глаз ладонью, и их пальцы соприкоснулись. Его Высочество снова улыбнулся, мягко, но с затаённой печалью. — Ты такой красивый, — сказал он, проводя большим пальцем по коже под глазом. — Жаль, что… если бы я тогда смог… Ох, Умин. Он выдохнул и шагнул к нему ближе, и — обнимать его оказалось именно так приятно, как представлялось. Его Высочество упирался лицом в его шею, и Умин снова чувствовал на коже его губы и дыхание. Руки у него затряслись. — Я, — прохрипел он, — Ваше Высочество, я… — Мм? — тихо откликнулся тот ему в шею, и Умин не выдержал. Он оторвал его от себя, грубо, слишком грубо, но он просто не мог больше — всё тело пылало, голова кружилась, он умудрился споткнуться, стоя на месте, чуть не упасть, а потом запахнул полы одеяния крепче и просто сбежал, не глядя на своего бога. Захлопнул за собой дверь храма, бросился к соломенной постели и повалился на неё, закрывая руками лицо. Он был возбуждён так, что в паху ныло, а картины, то и дело встающие перед глазами, не давали найти спасения даже в мыслях. Он слышал, слышал, как стонет Его Высочество, чувствовал на своих плечах его пальцы, ощущал жар узкого, податливого тела, и ему хотелось вырвать себе волосы, вырвать собственный глаз, чтобы хоть как-то отвлечься. Мягкая ткань скользнула по его щекам. Он отнял руки от лица — посмотрел на белые рукава и зарылся в них носом, подтянул к лицу ворот, неуловимо пахнущий Его Высочеством. Он не знал, что творит, но не мог остановиться, не мог взять себя в руки. Он вжался лицом в татуировку на предплечье, беззвучно шепча имя своего божества — он ни разу ещё не произнёс его вслух, боясь запачкать, но в этот момент сдерживаться было невыносимо. Он боялся представить, что будет, если Его Высочество сейчас вернётся в храм. Он ведь просто старался о нём позаботиться — а Умин отплачивал грязными, неподобающими мыслями, от которых становилось тошно. Но он всё равно не мог оторваться от грубоватой ткани его одежды. Это ведь носил Его Высочество. А сейчас ткань намокала от влаги тела Умина, от воды, струящейся с его волос. Ему нужно было собраться. Он знал, что способен взять себя в руки, он выдерживал и не такое, он… Хрипло вздохнул и закусил губу, коснувшись себя через ткань. Повернулся на бок спиной ко входу, уткнулся лицом в руку, а второй медленно пробрался под одежду Его Высочества и провёл пальцами по твёрдому члену. Он даже не знал, что призраки могут возбуждаться. Но теперь, прикусывая губу и ощущая волны жара, прокатывающиеся по телу, очень остро осознавал: могут. Могут, и это было так странно и так… больно. Ужасно. Он отдёрнул от себя руку, медленно вдохнул и выдохнул — это помогало взять под контроль свой разум. Что-то внутри переворачивалось и бурлило, те странные силы, которые он начал ощущать в себе после того, как проснулся. Он был бы рад, если бы они позволили справиться с возбуждением, но они обжигали сами по себе. Очистить разум тоже не получалось — он же лежал в доме его божества, как он мог очистить разум, как он мог не думать о нём, когда… Дверь раскрылась, и он замер. Потом, убедившись, что ткань плотно прикрывает тело, обернулся через плечо — и обмер. Его Высочество улыбнулся ему. Он был босым, в одном нижнем одеянии, с распущенными влажными волосами, и совершенно не стеснялся своего вида. Разве что при взгляде на Умина на его щеках появился лёгкий румянец, но Его Высочество быстро отвернулся, подходя к столу и наливая себе чашку чистой воды. Умин смотрел, как он пьёт, и не мог оторвать глаз. У него была красивая, изящная шея. До этого её закрывала белая перевязь, но сейчас она пропала, и Умин видел лишь тонкую серебряную цепочку, уходящую под одежду. Он скользнул по ней взглядом и чуть не пропустил, как Его Высочество разворачивается и подходит к нему. Умин пододвинулся, машинально поджимая ноги так, чтобы скрыть своё возбуждение. Даже если Его Высочество что-то заметил, он ничего не сказал. Просто опустился рядом с ним, перекидывая через плечо свои длинные волосы, от которых приятно пахло после мытья. Он представил, как зарывается в них носом, и по телу пробежала дрожь. — Расчешешь мне волосы? Умин моргнул. — Что? — переспросил он. Его Высочество покосился на него. У него блестели глаза, и румянец заливал щёки сильнее прежнего. — Умин, расчешешь мне волосы, пожалуйста? — повторил он и повернулся к нему спиной. Умин так и остался сидеть с раскрытым ртом. Скорее всего, он просидел так слишком долго. Он сам чувствовал, как затянулась пауза, но Его Высочество не оглядывался, просто ждал — и Умин, приказав себе собраться, всё же подсел к нему ближе. Его волосы оказались мягкими и тяжёлыми. Не сдержавшись, Умин скользнул в них пальцами, задыхаясь от ощущения шёлковой гладкости, а потом медленно провёл кончиками пальцев по затылку и шее, разделяя пряди на две части. Его Высочество чуть склонил голову, совсем незаметно, и что-то яростное и счастливое запело у Умина в груди. — Я никогда этого не делал, — выдавил он с трудом. — Только на себе. — Ничего, — послышался голос Его Высочества. — Не бойся. Как будто он чувствовал все тревоги, засевшие глубоко внутри. Но он не мог не исполнить желание Его Высочества. Он расчёсывал его, расплетал пальцами спутанные узелки, стараясь не дёргать, и это неожиданно помогло успокоиться. Эта медленная, методичная, усыпляющая работа; у Его Высочества были такие длинные волосы, такие мягкие, от них пахло так вкусно, что Умину хотелось зарыться в них носом. Хотелось обнять его за плечи, провести ладонями по его груди и опрокинуть на себя, прижаться губами к виску. Прошептать: «Гэгэ», услышать ласковый шёпот в ответ и продолжить сидеть с ним, пока день не перетечёт в вечер и ночь, потому что он мог это себе позволить, потому что у них было всё время этого мира, и никто и никогда больше не смог бы их тронуть. Он продолжал расчёсывать его волосы в трансе, перебирая их, пока пальцы случайно не наткнулись на тонкую серебряную цепочку, что он видел до этого. Не отдавая себе отчёта, он пробежался по ней подушечками и тут же отдёрнул руку. — Простите, — сказал он. — Вы не разрешали… — Умин может трогать, если хочет, — ответил Его Высочество легко, и непонятно было, о чём он говорит: о цепочке или о себе. Умин одновременно мечтал и боялся, что всё же не о цепочке. Он почти подавил любопытство, но что-то в ней притягивало его. То, какой холодной она показалась, быть может, или то, как пальцы закололо, когда он всё же вытянул её, и в ладонь легло ледяное блестящее кольцо. Оно… показалось знакомым. Даже родным, будто Его Высочество носил с собой частичку его самого. Наверное, потому что от кольца исходила тяжёлая, тёмная энергия, и призрачная натура Умина откликалась на неё. Он осторожно сомкнул на кольце пальцы и вздрогнул, когда Его Высочество повернулся к нему вполоборота. — Нравится? — спросил он. Умин, помедлив, кивнул. На самом деле он не был уверен, что кольцо ему нравилось — почему-то при виде него хотелось стиснуть зубы, и в душе поднималось что-то непонятное и болезненное. Но и оторваться от него не получалось. — Это… Гэгэ забрал его у демона, которого победил? — спросил он, пытаясь разобраться в пульсирующем фоне тёмной энергии. Его Высочество неожиданно прыснул, касаясь рта ладонью. На его предплечье была крепко намотана белая лента, тоже почему-то показавшаяся подозрительной. — Да, это не моё кольцо, — сказал он. — Оно… — потянувшись, он снял цепочку с шеи и осторожно забрал кольцо у Умина, держа его на открытой ладони. — Красивое, да? Мне его подарил мой… последователь. Как символ. Иногда я боюсь, что этот символ совсем не такой, как он утверждает. — О чём вы? — тихо спросил Умин. Он смотрел на то, с какой нежностью Его Высочество гладит кольцо, и в душе поднимались одновременно тепло и горькая, отчаянная обида. — Я боюсь, что так он показывает, что принадлежит мне, — ответил Его Высочество, глядя на кольцо. — И показывает, в первую очередь, себе самому. Это было больно — слышать, что у Его Высочества есть кто-то, от кого он готов принять такой подарок. Умин готов был отдать своему богу всё, если бы он захотел принять это из его рук. Но у него не было ничего, даже жизни не было больше, и, повинуясь непонятному порыву, он накрыл кольцо, которое Его Высочество всё ещё держал в руке, своей ладонью. — Я принадлежу вам, — прошептал он, вглядываясь в его лицо. Его Высочество поднял на него взгляд, а потом снова тихо прыснул. — Вы оба, — сказал он, осторожно высвобождая ладонь и кольцо, — принадлежите сами себе. И если ты хочешь быть рядом, то будь. Но владеть я никем не стану. Улыбаясь, он покрутил кольцо, а потом протянул его Умину. Тот забрал его, стиснул в ладони, оглушённый, и поднял голову. — Позвольте, — попросил он и надел на него цепочку, а потом помог вытащить из-под неё волосы. Не удержавшись, он переложил их ему на плечо, оставляя сторону шеи открытой — и осознал, что они будто бы поменялись ролями. Теперь он сидел позади, а Его Высочество чуть склонял голову, словно давая разрешение, и Умин… Сам не зная, что делает, просто подчиняясь неведомому порыву, он склонился и нежно коснулся губами загорелой кожи. Ощутил вмиг подскочивший пульс — и отпрянул, испуганный. — Я не хотел, — вырвалось хриплое, но на место леденящего ужаса не успела прийти злость на себя; он даже не успел отодвинуться, не успел оправдаться, потому что Его Высочество обернулся, и Умин не посмел больше шевелиться. Его Высочество, весь покрасневший, смотрел на него… смотрел на него так… Умин не знал, как выразить это, не находил подходящих слов, потому что на него никогда ещё так не смотрели. Он так красиво краснел. Умину хотелось прижать его к себе, смотреть на него бесконечно, потому что он любил его, он всю жизнь любил его, с самого первого дня — и хотя он знал, что эти чувства не будут взаимны, и знал, что ему не нужно взаимности — почему-то сейчас он, казалось, видел её в его глазах. — Ваше Высочество, — вырвалось у него. Тот улыбнулся. — Ах, ну вот ты опять, — сказал он и обхватил его лицо ладонями, сжимая ему щёки. — Лучше зови меня «гэгэ», правда. — Гэгэ, — повторил Умин покорно, и Его Высочество коротко и довольно кивнул, но рук не убрал. Вместо этого просто ослабил хватку и пробежался пальцами по его скулам, глядя в глаза. На его лице было написано любопытство, особенно когда взгляд падал на правую сторону лица, и Умин бы отвернулся, если бы мог, но ладони не позволяли. А потом, потянувшись, Его Высочество коснулся губами брови прямо над проклятым глазом. — Мне так с тобой повезло, — пробормотал он и прижался лбом к его лбу. Несколько секунд Умин просто смотрел ему в глаза, ошеломлённый — а потом ощутил, как пальцы Его Высочества зарываются в волосы на затылке, и что-то словно толкнуло его вперёд. Он никогда никого не целовал, но чувство показалось знакомым и желанным. Он трясся, торопился, сталкивался с ним зубами, а Его Высочество смеялся ему в рот, но не обидно, а так, что в груди распирало от восторга. Он гладил Умина по волосам, по плечам, по спине, подставлялся под его губы, когда тот принялся осыпать мелкими поцелуями его лицо, и отстранился, только когда что-то капнуло ему на щёку. Умин стёр каплю пальцем, и лишь тогда осознал, что это его собственные слёзы. Его Высочество смотрел на него с широко распахнутым ртом. Без недовольства — наоборот, как на что-то невероятное. На что-то чудесное. А потом уложил руки Умину на грудь и повалил на постель, усаживаясь на него сверху и снова обхватывая лицо ладонями, трепетно и нежно. — Ох, Умин, — выдохнул он, вытирая его слёзы. — Я не… почему ты… я даже не знаю, что мне делать, ты… — Гэгэ, — выдавил он, притягивая его ближе к себе, и слёзы потекли ещё сильнее, когда тот позволил ему, когда почти лёг на его грудь и продолжил в каком-то странном восхищении водить пальцами по его лицу, будто никогда не видел, как кто-то плачет. Умин закрыл глаза — и пожалел об этом, потому что больше не мог видеть его; но почти сразу же уголка его рта коснулись тёплые губы, и Его Высочество сдвинулся, присел, устраиваясь на нём поудобнее. Его тепло проникало даже через одежду. Краем сознания Умин понимал, в каком положении он находится — полураздетый, с влажными распущенными волосами, лежащий практически на голом полу посреди чьего-то храма, пока его собственный бог сидит на его бёдрах, прекрасный в своей растрёпанности. Если это действительно был сон, то это был самый чудесный сон в мире. — Мне так повезло, — повторил Его Высочество, снова целуя его. — Всё, что ты для меня делал, всё, через что ты прошёл, С… Умин, если бы не ты, я не представляю, какой бы была моя жизнь. Наверное, очень, очень одинокой, — он рассмеялся, но немного дрожаще, будто в горле его тоже встал ком. Умин не понимал, о чём он говорит — всё казалось какой-то бессмыслицей, но вместе с тем абсолютно логичной. Может, виноват был путающий его мысли демон, может, недавнее насильное перерождение, а может он сошёл с ума, потому что Его Высочество продолжил целовать его, глубоко и крепко, и Умин судорожно тянулся за его губами каждый раз, ошеломлённый, запутавшийся, абсолютно не понимающий, что происходит. Он должен был прекратить, наверное. Должен был отодвинуть от себя Его Высочество, сказать, что им нельзя, что он призрак, что он загрязнит его собой — но ему было так хорошо. Он боялся разжать пальцы, вцепившиеся в одежду Его Высочества, потому что казалось, что он исчезнет. Но он всё не исчезал. Сидел на нём, неожиданно тяжёлый, и когда всё же отрывался от его губ — изучал пальцами лицо, словно запоминал. — Открой глаза, — прошептал он завороженно. Умин подчинился — и увидел, как Его Высочество склоняется над ним, прямо как в странном видении-фантазии, которое он видел раньше. Не веря своим глазам, он провёл пальцами по спадающим на постель каштановым волосам и легко потянул. Совсем слабо, и тут же перевёл взгляд на Его Высочество в поисках недовольства, но увидел только тепло. Осмелев, он зарылся пальцами в его волосы и потянул к себе. Поцелуй вышел неловким, закрытым — простое прикосновение губ к губам, на которое Его Высочество ответил улыбкой и ладонью, лёгшей на грудь. Постепенно, минуту за минутой, Умин позволял себе расслабиться всё больше. Это были его первые поцелуи за все двадцать с небольшим лет жизни, но тело будто двигалось самостоятельно — словно Умин провёл много часов, целуя податливые губы Его Высочества, словно знал, что нужно делать; он даже не заметил, как ладонь его сдвинулась ниже, легла Его Высочеству на поясницу и надавила — и спохватился, лишь когда тот коротко застонал ему в рот, а в ногу упёрлось что-то твёрдое и горячее. Умин уставился вниз с открытым ртом, хотя не мог ничего видеть. В ушах зашумело. — Ваше Высо… Тот, крепко сжав его бёдра ногами, потёрся снова, и Умин забыл, что хотел сказать. Он мог только лежать и беспомощно смотреть, как закрывает глаза и прикусывает губу его божество, плавными, ритмичными движениями продолжая тереться о него. Тот запрокинул голову, обнажая стройную шею, и перед глазами мелькнуло видение синяков, бордовых укусов, ожерельем украшающих кожу; видение длинных белых пальцев, скользящих по ней с уверенностью человека, имеющего на это полное право. Потянувшись, Умин трепетно коснулся шеи губами, услышал тихий вздох — и понял, что не сможет остановиться. От укуса Его Высочество замер, но потом схватил Умина за волосы и притянул ближе, не позволяя отстраниться. Но он всё равно бы не смог — он обхватывал Его Высочество обеими руками, втискивая в себя, и выцеловывал его шею, задыхаясь от ощущения бархатной кожи на губах и от раздающегося над головой смеха, смешанного со стонами. Его Высочество позволил перевернуть себя, раскинулся на простой соломенной подстилке, подставляясь под жадные неловкие поцелуи, и когда Умин смог оторваться, тяжело дыша, то потянулся и коснулся пальцами его горящих губ. — Ты дышишь, — заметил он. Умин застыл, а потом в последний раз судорожно глотнул воздуха и заставил себя перестать. — Простите, — сказал он, потому что не знал, что ещё ему делать, но Его Высочество лишь покачал головой. Его волосы разметались ещё сильнее, и он протянул и вторую руку, обнимая Умина за шею. Он улыбался. Его губы блестели от слюны, припухшие, а на шее расцветали розоватые и бордовые пятна, и Умин осознал, что это сделал он. Это он — набросился на Его Высочество, как дикий зверёныш, каким он и был, и… Его Высочество мягко перехватил его ладонь и потянул вниз. Уложил себе на грудь, он сдвинул её так, что пальцы Умина скользнули под одежду, и тот зачарованно смотрел, как Его Высочество медленно раздевает себя его руками. — Продолжай, — попросил он, когда из-под ткани показалось обнажённое плечо, и улыбнулся так, что Умин не смог не подчиниться. Благоговейно скользя взглядом по открывающейся коже, он раскрыл полы одеяний Его Высочества, оставляя его лежать полуобнажённым посреди белой грубой ткани, которую Умин теперь едва ли замечал, потому что не мог отвести взгляда от своего бога. На его груди ладонь Умина казалась белее обычного. Хрустальное кольцо лежало в ямке между ключиц, алеющих румянцем, сползшим с лица Его Высочества. Тот улыбался, прикрывая уголок губ тыльной стороной расслабленной ладони, и Умин, наклонившись, поцеловал сначала запястье, центр ладони — а потом Его Высочество отвёл руку, и поцелуй коснулся губ. Отвлёкшись на него, Умин не сразу заметил, что на нём развязывают пояс. А когда спохватился — охнул и попытался отстраниться, но Его Высочество прикусил его за губу, не больно, но сильно, и Умин замер. Его Высочество, разжав зубы, медленно провёл руками по его груди. — Вот так, — сказал он, забираясь ладонями на бока и притягивая его пониже — и Умин захлебнулся в жалобном всхлипе, когда его член на мгновение коснулся горячей кожи Его Высочества. Попытался отвести бёдра в сторону, но неожиданно крепкие руки схватили его и дёрнули вниз, и он рухнул лицом в его шею, вскрикивая высоко в горле. Он был горячим везде — но особенно внизу, и особенно на контрасте с холодной кожей Умина. Он ощущался клеймом, обжигающим почти до боли, и пришлось стиснуть зубы и впиться пальцами в ткань и солому, чтобы не сделать что-нибудь… что-нибудь ужасное — начать тереться о него, как пёс, или задрать Его Высочеству ноги и толкнуться в узкое пространство между его бёдер, пока он мечется под ним, раскрасневшийся от удовольствия, такой прекрасный… Он не смог додумать эту мысль — потому что Его Высочество прогнулся под ним сам, не позволяя отстраниться, и Умин услышал его довольный тихий стон. — Вот так, — повторил он, медленным, уверенным движением потираясь о него. Одна его ладонь легла Умину на волосы, зарылась в них, прошлась поглаживанием. — Вот так, мой хороший… Уши, казалось, пылали, и Умин жмурился так, что было больно. Он боялся пошевелиться, потому что всё вокруг казалось одновременно нереальным и слишком реальным, удушающе реальным, и он разрывался между тем, чтобы отпрянуть и сбежать, и тем, чтобы развести ноги и умолять Его Высочество взять его. Поэтому тело решило не делать ничего — пока Его Высочество не рассмеялся, почёсывая его затылок. — Ты можешь делать всё, что хочешь, — сказал он просто, будто прочитал мысли. — Ты заслужил. Он произнёс это с такой теплотой, что Умин заставил себя приподняться на дрожащих руках, только чтобы заглянуть ему в лицо. Он страшился того, что увидит там — и не зря, потому что в глазах Его Высочества он снова видел… Он помотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение, но у него не получалось — Его Высочество продолжал смотреть на него с любовью, и больше он не мог убеждать себя, что это сон, потому что никогда бы он не позволил себе мечтать о подобном. Его Высочество продолжал гладить его по голове, продолжал улыбаться, продолжал медленно, несильно потираться, вырывая из Умина глухие вздохи. Когда тот так и не двинулся, он вздохнул и легко покачал головой — без порицания, скорее, с тёплым смехом во взгляде. — Начинаю понимать, почему тебе так нравится меня дразнить, — сказал он, и Умин непонимающе заморгал, но тут же забыл про его слова, потому что Его Высочество перехватил его руку. И потянул её вниз. Силы, свернувшиеся где-то внутри, взвились, распирающие изнутри, давящие — на мгновение Умину показалось, будто они разорвут его, заставят разлететься на мелкие осколки; жар прилил к лицу, к груди, к паху, и собственный член под пальцами показался постыдно влажным от смазки. Обхватив ладонями их обоих, Его Высочество медленно, протяжно выдохнул. — Не бойся, — сказал он, осторожно убирая руку. Умин не смел разжать пальцы, но и продолжить тоже не смел. Он не смел даже опустить взгляд вниз, и в голове крутились сбитые, ураганные мысли. — Я не могу, — прохрипел он, задыхаясь. — Ваше… Гэгэ, но… Я ведь… Ваш путь… Я не дос… Ваше Высочество, пожалуйста… Он сам не знал, о чём умолял, но Его Высочество понял. Он приподнялся на локтях, к которым скользнули свободные рукава его одеяния, и посмотрел на Умина — снизу вверх, но всё равно будто бы возвышаясь; без снисходительности и презрения, без недовольства и высокомерия — как тот самый ласковый и светлый бог, в которого Умин когда-то влюбился. — Ты можешь, — сказал он. — Нет никого достойнее. Твой принц готов позволить тебе всё, что угодно. От того, как он сказал это, в груди что-то вспыхнуло. Закусив губу, Умин толкнулся в собственный кулак, и Его Высочество прогнулся в спине, запрокидывая голову и коротко вскрикивая. — Ещё, — простонал он, и в этот раз Умин не смог ему отказать. Он не знал, что делает, не представлял, как будет лучше, больше, приятнее — просто двигался, как мог, вжимаясь в Его Высочество и не сводя с него взгляда. Ему было, на что смотреть. Его Высочество очень быстро повалился обратно на собственные одежды, и если раньше его лицо просто краснело, то теперь оно пылало, и румянец спускался до середины груди. Умину хотелось коснуться его, но единственной свободной рукой он упирался в постель, и она тряслась так, что всё равно бы не стала слушаться. Но Его Высочество провёл по груди собственной ладонью, оставляя белые полосы из-под ногтей, будто пытался отвлечься; он распахивал рот, влажный от слюны, стонал от каждого нового движения, громко и несдержанно, и краснел ещё больше — и Умину хотелось нарисовать его. Хотелось выточить его из камня, это выражение, полное горячего, искреннего наслаждения, которое доставлял ему Умин, потому что ему было позволено. Ему было позволено — трогать его, целовать, ощущать крепкие мышцы, то и дело содрогающиеся, и Умин был готов в нём раствориться. Стать инструментом в его руках — позволить Его Высочеству владеть им. Ему пришлось убрать от себя руку, чтобы не кончить, но так он мог сосредоточиться на Его Высочестве. У того дрожали бёдра — Умину пришлось немного сползти, чтобы вжать их в пол. Член в его руке дёрнулся, и он с трепетом провёл пальцем по пульсирующей вене. Он хотел сделать что-нибудь, чтобы ему было ещё лучше, ещё приятнее, но он не знал, что — даже грубые разговоры солдат, которые он слышал, когда был жив, отказывались всплывать в памяти. В душе переплетались паника и восторг, и в итоге он просто вжался лицом в стык ноги и бедра Его Высочества, легко касаясь нежной кожи губами. Ладонь сжалась у него в волосах. — Ещё немного, — простонал Его Высочество на выдохе. — Ещё, ещё, ещ— ах!.. Он содрогнулся — и выгнулся, немо, без единого звука изливаясь в руку Умину, и в последнее мгновение тот вновь толкнулся в кулак, крепко жмурясь от оргазма, оглушающей вспышкой пронёсшегося по всему телу. Он не замедлялся, не переставал двигаться, пока до слуха не донеслись тонкие всхлипы Его Высочества, мешающиеся с его собственным сбитым поскуливанием. Он отстранился — и повалился на постель, потому что рука всё же не выдержала и подогнулась. Его потряхивало, и что-то плыло в голове — какие-то слова, стоны Его Высочества, неразборчивые, не те, что он слышал только что; перед глазами мелькали богатые покои, незнакомые комнаты, алые занавеси и чёрные коридоры, слышался смех. Тёплые губы тыкались ему в шею, в плечи, прикасались ко лбу, кто-то гладил его по волосам — и он не сразу понял, что последнее прикосновение было реальным. Приподняв голову, он увидел, как Его Высочество улыбается, протянув к нему руку, и убирает с его лба влажные волосы. Он весь лучился, и даже глаза у него сверкали. — Это был твой первый раз? — спросил он. Умин, оглушённый, кивнул. В груди разлился стыд, но Его Высочество только заулыбался шире, а блеск в глазах стал ярче, ещё сильнее, словно от едва сдерживаемого весёлого смеха. — Ах. Мне очень повезло. — Гэгэ, — пробормотал он, опуская взгляд. Он не смущался. Он не смущался, он не смущался, он не… Над головой раздался смех, а потом Его Высочество присел, и крепкие руки притянули Умина к тёплой обнажённой груди, в которой гулко колотилось сердце. — Ты так покраснел, — прошептал Его Высочество ему в волосы, светло и счастливо. Умин сжался в его руках, упёрся носом в шею, закрыл глаза — и ощутил, как кончики пальцев медленным, успокаивающим движением проходятся по его плечу и скользят на спину. — Я вас люблю, — прошептал Умин в ответ, пряча слова в изгибе его шеи. Услышал, как сбилось восстанавливающееся дыхание Его Высочества. Он помолчал несколько секунд. — Я знаю, — сказал он чуть позже, так просто и легко, словно действительно верил. — Конечно, я знаю. Умин закрыл глаза. И в кольце объятий, под пальцами, вырисовывающими танцующие узоры у него на лопатках, окружённый запахом и теплом своего бога, вновь начавшего напевать тихую, незнакомую мелодию, он позволил себе забыться.

***

Проснулся Хуа Чэн от того, что рядом что-то упало. Послышался тихий вздох, возня, и он приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, как Се Лянь подбирает с постели палочки. Оглядев их, он стряхнул прилипшую соломинку, а потом беззаботно продолжил вытаскивать из миски, устроенной на коленях, кусочки овощей. Он до сих пор не оделся — так и сидел в распахнутом одеянии, с соломой в растрепанных волосах, а рядом с ним лежал свиток, который он с интересом проглядывал. — Гэгэ не сказал, что любит меня, — произнёс Хуа Чэн. Се Лянь вздрогнул, едва не выронив палочки снова. — Чт… Ах, Сань Лан? Взяв его за руку, Хуа Чэн поцеловал тыльную сторону ладони, и Се Лянь моментально зарделся, отводя взгляд в сторону. Хуа Чэн довольно улыбнулся. Он до сих пор был в своём юном облике — и, подумав, переменил внешность, возвращая истинный вид. Се Лянь кинул на него быстрый взгляд и покраснел ещё сильнее. — Принести тебе одежду? — спросил он. — Одежда гэгэ меня устраивает, — ответил Хуа Чэн довольно и повторил: — Я признался гэгэ в любви, а он ничего не сказал. Мне начинать волноваться? Голова у него всё ещё немного кружилась, и воспоминания сливались, словно всё, что происходило с ним, было во сне. Но во сне ярком и чётком, и он помнил его — его звуки и запахи, и кожу покалывало там, где к ней прикасались. — Сань Лань, ах! Не… ты такой нечестный, — сказал Се Лянь, теребя цепочку, на которой блестело кольцо. — Ты лучше всех знаешь, что я… ты ведь знаешь! Не дразнись! Хуа Чэн усмехнулся, растягиваясь на постели и укладываясь щекой Се Ляню на колени. — Ну, гэгэ ведь нравилось дразнить меня, — заметил он, — хотя он знал, что я ни за что не смогу ответить. Се Лянь тихо рассмеялся. — Это было приятно, — признался он, и Хуа Чэн потёрся носом о его ногу, едва сдерживая ухмылку, рвущуюся на губы. — Ничего, — сказал он. — В следующий раз моя очередь. Я обязательно отомщу. На его волосы снова опустилась ладонь. Хуа Чэн поднял взгляд. — Я буду ждать с нетерпением, — ответил Се Лянь. И посмотрел с такой теплотой, что никакого признания в любви не было нужно.