Мир тщеславия и разочарований

Над Хогвартсом закружился декабрь, распростер над замком мутно-белые крылья из липкого снега и дымчатого тумана. Наши с Теодором встречи были редкими. Мы потихоньку избавлялись от неловкости, больше беседовали друг о друге. Иногда Тео улыбался хитро и дерзко, и в такие минуты мне хотелось прыгнуть на него, вцепиться и никогда не отпускать. Я думала только о нем, просыпалась и засыпала с его именем на губах. Тео, Тео, Тео… Любить его было чем-то немыслимым, прекрасным до боли, изматывающим, восхитительным. На людях он ходил мимо меня с безразличным видом. Но теперь я не обижалась на него за это. Теперь я знала, что это равнодушие было лишь напускной видимостью, за которой скрывался другой Тео – такой, каким он позволил мне себя узнать. Тео попросил держать наши отношения в тайне и никому не рассказывать о них. И я не рассказывала. Я опасалась осуждения друзей, ослепленных предвзятостью к слизеринцам, а чего опасался Тео, понимала не до конца, но осыпать его вопросами не решалась. Я просто соглашалась с ним и послушно притворялась, что он мне неинтересен, когда мы пересекались на виду у других. Я ощущала что-то неуловимое, что-то неумолимо-тягостное – то, что лучше всего можно было охарактеризовать фразой «Так надо». И это «Так надо» вполне устраивало меня. Тео был со мной, и этого было достаточно. От внешнего мира нас по-прежнему отгораживали трибуны школьного стадиона. Тео всегда знал, когда поле свободно от тренировок, и всегда находил способ сообщить мне о следующем свидании. Он завел привычку задерживаться после наших общих уроков, чтобы его приятели-слизеринцы уходили, не дождавшись его, а я и так постоянно копалась дольше всех. Когда в кабинете почти никого не оставалось, Тео улыбался мне кончиками губ. Плавившись от его взгляда, я шла к выходу и на секунду замирала в дверях, а он подходил ко мне и, останавливаясь за спиной, шептал на ухо: «Завтра на нашем месте». Мы часто молчали, сидя рядом. В воздухе летали крупинки снежной пыли. Ветер теребил волосы. Тео задумчиво вглядывался в туманную даль, а я смотрела на него, и отчего-то у меня щемило сердце. Тео не был до конца искренен со мной, он мало говорил о себе, больше любил слушать глупости про меня. Я краснела, сбивалась, плела несуразности о своем детстве, а он улыбался. Иногда смеялся, но потом всегда обнимал меня и тихонько целовал в висок. Мне хотелось срастись с ним. Просто прилипнуть к нему. Я растворялась от его мимолетных прикосновений, когда он вдруг дотрагивался до меня, закрывала глаза, вдыхала его запах – морозной мяты. Он и сам был как морозная мята. Меня всегда трясло рядом с ним. Было непостижимым, что мое чувство вдруг оказалось взаимным. Как так вышло, какие звезды сошлись на небе, что он – совершенно потрясающий Тео – влюбился в обычную меня? Из-за того, что нам приходилось скрываться, наших встреч было мало. Мне не хватало их. И вместе с тем Теодора стало так много в моей жизни, что мне делалось невыносимо страшно при мысли, что же будет, если вся эта сказка вдруг прекратится?.. Трепетный страх забирался внутрь и щекотал мне позвоночник, словно играя мелодию на натянутой струне. Хрустальную музыку усыпанной инеем мечты. – Останешься в замке на рождественских каникулах? – спросил Тео. Он сидел, перекинув одну ногу через лавку, и смотрел на меня, склонив голову набок. – Пока не решила. До них же еще больше недели, – отозвалась я. – А ты? – спросила с робкой надеждой. Если уж оставаться, так вместе. – А я – как ты, – усмехнулся он. – Поедешь ко мне домой, если я захочу? – слегка удивилась я. – Тогда уж лучше не к тебе, а ко мне в поместье. Твой злобный отчим выгонит меня без разговоров. Он шутил, а мне казалось, что я пошла бы за ним на край света. – Тогда я тоже уйду, – ответила почти шепотом, утопая в его глазах. – Маленькая, смелая пуффендуйка… – лукаво проворковал Нотт. Он всколыхнул во мне воспоминания. Начало года. Коридор, полный учеников. Мальчишка, у которого отобрали сумку. И Тео, стоящий так близко. Так близко, что я могу разглядеть цвет его глаз… – Или просто очень глупая пуффендуйка… – повторила я плывущую в памяти фразу Тео. – Я помню каждое твое слово… Он один был перед глазами. Я мечтала дотронуться до него губами. Меня влекло к нему с такой силой, что заволакивало сознание, немело тело. Он не отрываясь смотрел на меня. Долгие, тягучие секунды. – Это всё неправильно, – хрипло проговорил он. Эмоции душили, обреченность его интонаций печалила меня. – Что неправильно? – тонким голосом спросила я. – Что мы вместе. Но по-другому я не могу, – и его губы коснулись моих. Мир плавился, исчезал в огненной лаве. Я снова неудержимо дрожала, пока Тео дарил мне свой поцелуй. Всю жизнь, казалось, до этого дня я мерзла, и только теперь наконец согревалась. Вся моя жизнь до этих мгновений была сплошной ледяной пустотой – и лишь сейчас его горячее дыхание заполняло эту пустоту. Да, Тео был теплым, а его прохладный, мятный запах окутывал меня ласковым ветром. *** – Мы почти перестали видеться, болтать, сплетничать. Тебя почти никогда нет рядом. Где ты пропадаешь, Ханна? – вздыхала и жаловалась Сьюзен за завтраком. Да, я пропадаю. Я с головой пропадаю в нем. – Ты какая-то всё время отстраненная, постоянно где-то в своих мыслях. Ты вообще слышишь меня? – Что? – рассеянно переспросила я. Сьюзен уставилась на меня, поджав губы. Её взгляд бегал по моему лицу, словно она силилась что-то прочитать на нем, разглядеть ответ на важный вопрос. – Ханна, я начинаю подозревать кое-что очень… – она осеклась, и в глазах её явственно промелькнула паника. – Что подозревать? – сглотнула я, похолодев. – Я ничего такого не делаю, чтобы меня подозревать… – Ты с ним, да? – резко перебила Сьюзен. В её голосе переливалась сталь. Она не уточнила, с кем. Но и так всё было понятно. – Нет, – соврала я слабым, дрогнувшим голосом. Глядя в глаза подруги, я вдруг ощутила на себе всю тяжесть этого мира. Как никогда сильно меня угнетало то, что мы с Тео вынуждены были прятаться. С самого начала всё было как-то не так. Словно мы шли наперекор судьбе… – Ладно. Хорошо, – отчаянно закивала Сьюзен. – Ты просто не забывай… Не забывай, кто его отец. Она встала из-за стола, отшвырнув вилку. Прибор надрывно звякнул, столкнувшись с тарелкой, в которой осталась так и недоеденная подругой овсянка. *** Как Сьюзен догадалась? Я задавалась этим вопросом и приходила к единственному выводу: она слишком хорошо меня знала. Она была тем самым человеком, который мог заметить любые, даже трудноуловимые, изменения во мне. А я была человеком, который очень плохо умеет врать, и в тот раз за завтраком своей неубедительной попыткой солгать я лишь подтвердила предположения подруги. Сьюзен волновалась за меня, и её тревога по-настоящему мучила. Мне хотелось думать, что для беспокойства нет никаких оснований. Сын – не отец. Сын не обязательно во всем похож на своего отца. Разве сможет Теодор, мой Тео, разве он сможет пытать кого-то, шантажировать или… убивать? …По телу бежали мурашки, а сердце жалобно стискивалось. Внизу, у подножия высоких трибун, простирался припорошенный снегом стадион. Вокруг со свистом носился ветер, нагоняя на меня чувство необъяснимой тоски. – Тео, расскажи мне про свою семью... – тихо попросила я. Он посмотрел на меня, болезненно поморщившись, и это его выражение почему-то царапнуло мою душу безнадежностью… – Думаю, это ни к чему, – после некоторой паузы приглушенно ответил он и отвернулся. – Пожалуйста, – прошептала я. Теодор тяжело вздохнул, то ли сдерживая недовольство, то ли просто от усталости. – Что ты хочешь узнать? Про маму я тебе рассказывал, а отец… – он прикрыл веки на несколько мгновений, как если бы что-то грызло его изнутри. – Это всё очень сложно. – У тебя с ним… плохие отношения? – осторожно спросила я, в нехорошем предчувствии затаив дыхание и наблюдая его напряженность. – У меня с ним стены Азкабана, – неожиданно жестко хмыкнул Теодор. – Вот и все наши отношения. От его внезапной резкости я задрожала. Меня словно отбросило назад, в те бесконечно бессмысленные дни, когда Теодор был чужим и жестоким со мной. – Но… он же Пожиратель... – слабо проговорила я. – Про Пожирателей смерти поговорим? – Теодор скорчил подобие улыбки и вопросительно приподнял бровь. – Просто ты... как будто не осуждаешь его… – непонимающе ответила я. – А что должен? – прищурился Теодор. – За что мне его осуждать? За то, что из-за геройского Поттера он сидит в Азкабане? Скорее, я сочувствую своему отцу. – Что ты такое говоришь, Тео?.. – упавшим голосом спросила я, чувствуя, как слабость растекается по телу. Он смотрел на меня долго и пристально. А у меня внутри всё обрывалось и скатывалось в пропасть. – Ханна, мы не сможем с тобой нормально общаться, если ты ни чем не будешь отличаться от той толпы недоумков и грязнокровок, которые шепчут за моей спиной «Пожиратель», будто это… какое-то ругательство, – раздраженно выплюнул он. Что ты такое говоришь, Тео? Как же так? – Это не ругательство. Так называют… убийц, – к глазам моим подступали слезы, но я отчаянно старалась сдержаться. Его губы дернула неприятная усмешка, лицо стало непроницаемым, а взгляд – холодным и отчужденным: – Что же. Занятное мнение. Только ты ни черта не понимаешь в этой жизни, Ханна Аббот. Я не заметила, когда начала плакать: до того, как Тео встал и ушел, или уже после. Просто в какой-то момент вдруг поняла, что уже очень долго сижу на пустой трибуне и не могу остановить слезы. *** Иногда в жизни наступает такой момент, когда всё внутри тебя будто заходится в рыданиях. Иногда ты чувствуешь себя настолько истонченным страданиями, что давит даже воздух. И никак не вздохнуть. Кислород не проходит, не проталкивается в сжатые легкие, потому что там – внутри каждой клеточки – сплошное отчаяние. Сердце пережёвывает боль, по венам бежит обида. А сознание жалят острые осколки разочарования и несправедливости. Впервые в жизни меня душил такой губительный страх. Мысль о том, что Теодор может разделять убеждения Пожирателей смерти, вселяла в меня ядовитый ужас. Он не может. Он не может и не разделяет. Это просто злость. У него нет матери, а теперь ещё и отца. Он просто разозлен. Но это пройдет. Это обязательно пройдет. Я практически ненавидела Сьюзен за то, что она натолкнула меня на тот злосчастный разговор. Если бы я только могла повернуть время вспять! Я бы никогда, никогда больше не заговорила с Теодором о его отце. Весь следующий день после ссоры с Ноттом я провела как в бреду. Уроки, чьи-то лица, чьи-то голоса – всё сливалось, проходило посторонним фоном, налипшим кошмаром, который невозможно было с себя стряхнуть. Меня била внутренняя истерика, грозившая вот-вот вырваться наружу. Я мечтала, чтобы Тео вдруг появился рядом и просто обнял меня, нашептывая бархатное: «Это просто плохой сон, глупенькая». Но когда мы со Сьюзен стояли у дверей кабинета истории магии, и мимо проходил Теодор, я поспешила спрятаться подруге за спину. – Да что с тобой такое? – встревоженно спросила она. – Пожалуйста, просто стой и не двигайся, ладно? – проскулила я в ответ, до боли сжимая веки, чтобы ненароком не натолкнуться на взгляд Теодора, в котором боялась увидеть отстраненность и равнодушие. А уже поздно вечером я брела по пустынным коридорам, слушая эхо своих каблуков. У нас с Эрни Макмилланом было дежурство. Его тихий и восторженный бубнёж об уроках зельеварения с профессором Слизнортом странным образом не давал мне разреветься, и я мысленно благодарила Макмиллана за его невероятное самолюбие. Эрни был человеком, который обожал увлеченно рассказывать о себе и никогда не лез в душу к другим. Меня катастрофически пугала перспектива еще одной бессонной и изматывающей ночи. Я страшилась той минуты, когда снова окажусь в своей постели, наедине с собственными мыслями. Но дежурство, к сожалению, не могло длиться вечно. Шаг. Ещё один шаг. Каждый из них отдавался в груди толчком сдавленного сердца. Каждый из них приближал меня к краю засасывающей бездны. Скоро я провалюсь во мрак бесконечной, убивающей бессонницы... Коридор, ведущий ко входу в кухни, чуть дальше – натюрморт и крышки встроенных в стену огромных бочек. И надо только постучать в правильном ритме по одной из крышек, и вход в гостиную Пуффендуя откроется, чтобы проводить её обитателей в их спальни… И, может быть, кто-то найдет покой среди желтых пологов, но я встречу там лишь сквозняк, что будет продувать дыру, зияющую в моей груди. От бессилия кружилась голова, тусклый в свете редких факелов коридор терял четкость очертаний, а впереди, около входа в гостиную, маячила расплывчатая фигура в темной мантии. Теодор Нотт. Я вижу тебя. Но ты мираж – результат сильнейшего желания увидеть тебя. Ведь мираж же? Я моргнула, но Теодор не растворился. А потом я и Эрни поравнялись с ним. – Что ты тут делаешь, Нотт? – осведомился сбитый с толку Эрни. – Уже был отбой. Теодор проигнорировал вопрос Макмиллана и обратился ко мне: – Нам надо поговорить. – Что значит поговорить? – непонимающе переспросил Эрни. – Уже отбой был! – Можно тебя попросить убраться в свою гостиную, Макмиллан? – с еле сдерживаемой яростью процедил Теодор. Казалось, что если Макмиллан начнет спорить, то Теодор припечатает его к стене и просто-напросто придушит. – Ханна? – Эрни растерянно посмотрел на меня. – Да, иди в гостиную. Всё нормально, – тихо проговорила я. Смерив Нотта подозрительным взглядом, Эрни направился к бочкам. Продолжая недовольно коситься на Нотта, он постучал по одной из деревянных крышек в нужном ритме, та со скрипом открылась, и Эрни ушел в общую гостиную Пуффендуя. Теодор дождался тишины и только потом спросил: – Теперь ты меня избегаешь, да? – это было словно утверждение, произнесенное с деланным спокойствием, почти с упреком. – Нет… – с трудом разлепив губы, ответила я. Просто обними. Пожалуйста. Просто обними. И пускай всё это закончится. – Ага, – жестко хмыкнул Теодор. – А мне вот так не показалось, когда ты сегодня пряталась за спину своей подружки. – Ты пришел поругаться? – подняв на него глаза, устало спросила я. – Просто не хочу, чтобы ты рыдала из-за меня! – раздраженно выпалил он. Он стоял передо мной, взвинченный и в то же время непостижимо хладнокровный. Казалось, протяни руку – и вот он. Но я не тянула к нему руки, я боялась нащупать безответность. – Я не рыдаю, – произнесла жалким, дрожащим голосом. А Теодор терял терпение, расставался с коронной слизеринской выдержкой: – Ой, да брось! А чего ты ожидала? Ты прекрасно знала, кто мой отец. Ты всегда знала мою фамилию, ею можно пугать грязнокровных детишек, – мрачно хохотнул он. – И все равно бегала за мной. Не надо теперь делать меня виноватым! – Я за тобой не бегала. И хватит на меня кричать! – слезы, горькие и неудержимые, заструились по моим щекам. Сердце в груди разрывалось, сгорало, словно задетое раскаленным железом. В пору было осесть на пол и рассыпаться в бесцветный пепел. Под его взглядом, в котором нет надежды… За что же ты так со мной? В чем ты меня обвиняешь? Я бы простила тебе всё, что угодно, а ты не хочешь простить мне моего страха? Это всё неправильно, да? Так ты однажды говорил? И ты никогда не верил, что у нас получится, и всегда ждал конца? Всегда. Ждал. Конца. Он внезапно шагнул ко мне, пытаясь сомкнуть пальцы на моем плече, но я отшатнулась от него. – Вот как? – холодно вымолвил он. – Очень доходчиво. Как же часто я смотрела в его удаляющуюся спину. Ровную, вытянутую в струну. Он уходил прочь так много раз. Как же часто я смотрела на свое заплаканное отражение в зеркале. Много, много раз. И вот опять. Ледяная вода хлестала из крана, мои руки дрожали. Я сползла на кафельный пол ванной и впилась зубами в кулак.