Лирика

Гоша валялся на кровати, читая очередной выпуск про Бэтмена. На часах было 3:47, поэтому он не то чтобы ожидал гостей сейчас, по крайней мере, до того, как ему пришло уведомление из ВК от Фёдора Айерченко. Гоша улыбнулся. «Гош открой плиз не хочу предков твоих будить». Парень быстрым шагом пошёл к двери, стараясь не привлекать внимание родителей с братом и открыл дверь. Перед ним стоял улыбающийся во все тридцать два (или сколько у него их там осталось) Федя с пакетом с неизвестным содержанием и в своём привычном спортивном костюме. Дорожкин даже не успел ничего сказать, как его тут же прижали к стенке и настойчиво поцеловали. Он запустил тонкие пальцы с облупленным чёрным лаком в сальные русые волосы Феди, пока тот обвил руки вокруг его шеи. Айерченко мягко целовал его губы и посасывал язык, заставляя того умирать от бабочек в животе. Но нежность быстро прекратилась, когда русый начал поглаживать задницу Гоши через джинсы. Тот с недовольным видом отсранился от него, изогнув бровь. — Федь, ты че? Предки дома, давай не здесь... — Прости. Они завалились в комнату Дорожкина, распластавшись на кровати. Гоша положил свою голову на грудь парня, а он мягко перебирал его волосы. От Феди по обыкновению пахло сигаретами и бухлом. — Чего не приходил сегодня? — С пацанами дела были, — сказал Айерченко, и, заметив хмурый взгляд Гоши, продолжил, — Сорри, мон чер, очень срочно помочь нужно было. Завтра весь день будем вместе, я ж тя люблю, — улыбнулся парень, заставив расплыться в улыбке и черноволосого. — А в пакете что? — Шава. Будешь? — Спрашиваешь, — усмехнулся Дорожкин, залезая ручонкой в белый пакет. Они ещё пару часов сидели на кровати Гоши, разделяли на двоих банку пива, принесенную Дорожкиным, брюнет рассказывал ему про училище, — мол, преподы заебали и не дают нормально к сессии готовиться, — а Айерченко, в свою очередь, жаловался на прораба стройки, на которой тот работал и на идиотское оборудование, из-за которого он сегодня чуть не отрубил себе палец нахрен несколько раз, заставляя Гошу морщиться от того, насколько это больно, вероятнее всего, было. Федя, своими огрубевшими от игре на гитаре и тяжёлой работы, пальцами поглаживал бедра Дорожкина, а тот, кайфовавший от прикосновений и просто присутствия парня, пытался не уснуть. — Погнали завтра на речку, погода улётная. — Что, если твои пацаны нас увидят? — спросил Гоша, — стремно как-то натыкаться на них, особенно после того, как они пообещали зубы мне повыбивать. — Хай только сунутся, — сквозь зубы процедил русый, — Я скажу им, чтобы на пушечный выстрел к тебе не подходили, Гош. — Ёбэне, какие слова мы знаем, — улыбается брюнет в губы парню. — А как ещё, когда твой парень такой умник... Они всё таки отрубились на пару часов, Дорожкин закинул ноги на Федю, а тот, несмотря на жару, был и не против, лишь бы быть рядом с ним. Им удавалось делать это не так часто, — то работа, то училище, то предки у обоих дома, но они старались пользоваться любой возможностью побыть рядом. Пацаны Айерченко, конечно, вечно косились на них, но Федя перестал шугаться от каждого шороха в соседних комнатах через некоторое время после начала их отношений, не боясь быть замеченным, что не могло не радовать Гошу. Несмотря на то, что они живут в сраном Питере, выставлять свои отношения напоказ не предсталялось возможным, что пиздец как бесило Федю. Да и Гошу тоже. «Будь собой, не повторяй за другими и никогда не сдавайся живым», или как там ещё говорил Дорожкин. Ещё мешал внутренний конфликт русого, — гопника по натуре, доселе и не задумывавшегося о своей гомосексуальности пока не затусил с Гошей, который не оставил ни малейшего шанса гетеросексуальности Феди. Он вырос там, где даже за длинные волосы у пацана можно получить в еблет, не говоря уже о макияже или маникюре. Да и сам практиковал это и вообще считал геев челядью, хоть и всегда внимательно слушал многочисленные лекции Дорожкина о том, что быть геем — нормально, постепенно принимая это в себе. Ну трахается в жопу и трахается, че бубнить-то. Когда Айерченко проснулся, перед ним продолжал сопеть его бойфренд, а из его рта тянулась ниточка слюны, падающая аккурат на футболку Феди, что его, очевидно, не смущало, — все ж свои, хуле там. Он лишь усмехнулся и снова начал поглаживать Гошу по волосам. Несмотря на привычную агрессию и несдержанность, с брюнетом парень был тем ещё котиком и сопливым романтиком. Только пацанам не говорите. Через несколько минут проснулся и Дорожкин, потирая глаза. — Сколько времени? — Двадцать минут десятого. — Тебя мать искать не будет? — Не, она в ночь, спит как убитая, наверное, — отмахнулся Федя, — доброе утро, зай. — Ну, кому доброе, а кто пять часов поспал, — бурчит Гоша. Он из тех, кому для полного удовлетворения нужно проспать часов двенадцать, — тебе на работу не надо-то? — Сегодня нет. — Хорошо, — говорит брюнет, обвивая руки вокруг талии Феди, — у Миши щас репетитор, давай по быстрому... — Не хочу я по быстрому, Гош. Романтики хочу, — жаловался Айерченко, тяжело вздыхая. — Федь... — начинает Дорожкин, — прости, ты же знаешь, как он к этому относится. Если не хочешь, можем просто полежать. — Да в том-то и дело, что хочу! Но я уже заебался от того, что не могу называть тебя своим парнем при твоих предкаx. Мать Феди не то чтобы была очень поддерживающей, да и не могла много времени уделять сыну из-за работы, но она была хорошая, правда, и всегда старалась только для него и ради него, поэтому признание парня в своей гомосексуальности отходило на второй план. С Дорожкиными было по другому. Хуйня в том, что Миша вечно говорил что-то против геев, всячески показывал свою неприязнь, поэтому Гоша автоматически выстроил стену между собой и братом. Было ли это влиянием со стороны консервативных родителей, — чёрт знает, но, в любом случае, от этого легче не становилось, так что парням приходилось прятаться по углам. — Меня это тоже бесит. Надеюсь когда-нибудь вправить ему мозги, — закатывает глаза парень. Он осматривает комнату и замечает гитару, стоящую в углу и решает перевести тему, — Федь, а, Федь... — Чё тебе? — Сыграй мне, — с улыбкой просит Гоша, зная, что русый вечно стесняется, хотя, несмотря на знание лишь трех блатных аккордов, голос у него был ахуенный, о чем ему постоянно напоминал Дорожкин. — Зай... — скулит Айерченко. — Ну пожалуйста! То, что ты играл в прошлый раз. Клёво получилось... — Чёрт с тобой. Но только потому, что я тя люблю, — закатывает глаза парень, а Гоша хлопает в ладоши от радости. Как ребёнок, ей Богу. Федя берет гитару, проводит по струнам пальцами, проверяя настрой, и брюнет слышит знакомые аккорды песни Хоя. Сигарета мелькает во тьме Ветер пепел в лицо швырнул мне И обугленный фильтр на пальцах мне оставил ожог Скрипнув сталью, открылася дверь Ты идёшь, ты моя теперь Я приятную дрожь ощущаю с головы до ног Ты со мною забудь обо всём Эта ночь нам покажется сном Я возьму тебя и прижму, как родную дочь, а-ха Нас окутает дым сигарет Ты уйдёшь, как настанет рассвет И следы на постели напомнят про счастливую ночь,* — допевал вместе с Айерченко Гоша прямо в его губы, после чего нежно целуя. Русый отвечает на поцелуй, спешно откладывая гитару и подминает под себя Гошу, залезая ручонками под его футболку. Черноволосый отсраняется и с любовью смотрит в глаза Феде, поглаживая его щетинистую щеку. — Федь, погнали в Москву? — Погнали. Похуй куда, лишь бы с тобой.