не верь, не бойся, не проси

***

Олег едет на лифте в офис Разумовского не с нижних этажей, как было оговорено, а с верхнего. Это, в конце концов, не такая важная деталь. Поношенная военная форма чуть узковата в талии — не критично, но всё-таки обидно. Выходит, что за прошедшие годы его собственные кулинарные таланты сыграли против него. В офисе, несмотря на поздний час, полная иллюминация. Серёжа в белой футболке — как в белом флаге — сидит за столом в позе креветки, одетый в мягкие домашние штаны, босоногий. Он оборачивается на шум и вполне натурально бледнеет. — Вы кто? Кто вас сюда впустил?! — Сам вошёл, — усмехается Олег, с характерным щелчком захлопывая дверь. — Не узнаешь? — Немедленно покиньте помещение! — храбрится Разумовский. — Я вас не знаю! Уходите по-хорошему! — А то что ты сделаешь? Ножкой топнешь? Ну, топни, я посмотрю. Олег проходит вглубь комнаты, к вскочившему из-за стола Серёже. — Волков… — узнаёт рыжий и в ужасе прикрывает себе рот рукой. — Ты же… — Отслужил по контракту. Вернулся. А ты, я смотрю, неплохо поднялся. Офис вот себе отгрохал, соцсеть. — Я… — мямлит Серёжа, отступая к столу. — Зачем ты… — Зачем я вернулся? — подсказывает Волков. — Хотел посмотреть, на кого ты меня променял, Серёженька. — Мы не… мы никогда не были вместе, ты был моим другом! — Вот именно, сука, не были вместе! Держал меня во френдзоне годами, провоцировал своими узкими джинсами и тонкими пальчиками в длинных свитерах… Сука! — с жаром выкрикивает Олег. Он подходит к Серёже почти вплотную, тот машинально пытается отстраниться, но отступать уже некуда, он прижат спиной к столу. — Я прошу тебя уйти, ты не в себе, Олег. — Никуда я не уйду, мой сладкий. Я на тебя столько лет дрочил, что было бы преступлением не трахнуть наконец-то. — Я в полицию позвоню! — дрожащим голосом предупреждает Серёжа. — Звони, — широко улыбается Волков, нависая над юношей. — Приедут часа через три, я за это время тебя и выебать успею не один раз, и покурю еще. — Нет! Нет, ты не можешь, ты же был моим другом! — Серёжа резко разворачивается к столу и хватает мобильный телефон. Олег успевает заметить контакт Грома на экране в трясущихся руках. Хорошо. Он ждет ровно три длинных гудка, а потом вырывает телефон из рук Серёжи и сбрасывает звонок. — На коленки вставай, не оттягивай неизбежное. — Не надо, Олег, пожалуйста, я не хочу. — Еба, какой романтик. Не хочет он. А я вот хочу, и не один год уже. Олег хватает Серёжу за плечи, держит крепко, под футболкой дрожит теплое, нежное тело. Разумовский вскрикивает; от грубых пальцев на этом теле останутся синяки. Хорошо. — На колени, сучка, — повторяет Волков, силком заставляя Серёжу опуститься. — Сколько ты за эти годы хуев пересосал, мм? Ещё один поместится? — Олег, перестань, это уже не смешно, я прошу тебя! — А я и не шучу. Ротик открой, зайка. Разумовский упирается, пытается встать, но Олег удерживает его на полу, стиснув мягкие волосы в кулаке. Свободной рукой он расстегивает армейские штаны, притягивает голову Серёжи к своему паху. — Как же хорошо ты смотришься на коленях, Серёженька. Поплачь еще, ага. — Я не хочу, я не буду, — Серёжа всхлипывает, пытается отстраниться, оттолкнуть Олега, за что получает по рукам. — Не заставляй меня применять силу — знаешь же, что я тебе шею сверну одной левой. — Зачем ты это делаешь? — А не видно? — Олег ухмыляется, указывая на свой полностью твердый член, торчащий из ширинки. — Давай-давай, ротик пошире, и приступай, а то сам начну долбить в десны. — Я позвонил в полицию, они скоро будут здесь, — убеждая в первую очередь себя, повторяет Серёжа. Его лицо завешено волосами, губы крепко сжаты. — А, так подождем их? Хочешь сразу играть по-взрослому, без разминки? Могу поспорить, что в два ствола тебя еще не драли. — Хватит! Оставь меня в покое! Ради нашей старой дружбы, пожалуйста, не надо! — Надо, зайка, надо, — Олег, сочувственно вздыхая, гладит Разумовского по щеке, потом пытается втолкнуть пальцы ему в рот, но рыжий не пускает. — А какой ты в школе был… пиздец нахуй, «не трогайте меня, я весь в искусстве». Выебистая сучка-недотрога. И в офисе, смотрю, поразвешивал разные голые задницы. Чего ты тогда жалуешься? Ротик открывай, и вперед. — Ну не надо, Олег, пусти… — остаток фразы Серёжи тонет в беспомощном мычании, когда Волков пихает ему в рот член. — Глубже заглатывай, сучка. Разумовский дергается назад, но Олег держит его за волосы и медленно насаживает на член, толкаясь глубоко. Сопротивление только усиливает удовольствие Волкова: протискиваться в сжимающееся от кашля горло еще приятнее. — Что, давно у тебя нормального хуя не было? Соскучился? Ничего, я тебе сейчас устрою настоящую еблю, на всю жизнь запомнишь… Серёжа задыхается, слезы льются по красным щекам: ему стыдно, страшно и, наверное, больно, но Олег не замедляется: толчки становятся резче и глубже, саднящие губы обнимают его крепкий ствол горячим кольцом, и он чувствует, что скоро кончит, но для этого еще слишком рано. — Ну и чего ты ревешь, это же просто минет! Слёзки свои побереги на потом, когда я до сладкого доберусь. Рыжий мычит и стонет, пунцовый, заплаканный и смирившийся. Кончить можно от одного его вида: голубые наивные глазки-блюдца и покрасневшие от жесткой долбежки губы, блестящие от слез и слюны, вокруг твердого члена. — Давай, зайка, возьми его глубже, расслабь горлышко, ну же… Серёжа кашляет, резко глотая ртом воздух, когда Олег разжимает кулак в его волосах. — Сосешь ты из рук вон плохо, — резюмирует он, тяжело дыша. — Надеюсь, твоя другая дырка мне больше понравится. Серёжа бросается в сторону, как вдруг раздается стук в дверь. — Полиция, откройте! — Ох, точно, надо с людьми делиться, — нехотя вздыхает Олег. Оба они, и Серёжа, и Волков, устремляются к двери, чтобы открыть её, но, когда в кабинет медленно заходит мужчина в форме, ведут себя совершенно по-разному. — Помогите! — кричит Разумовский Игорю, лезет подальше от Олега и пытается спрятаться за широкой спиной новоприбывшего. — Помогите, майор, арестуйте его, он напал на меня! Он находится на частной собственности! Игорь смотрит на Олега, словно оценивая его. На нем выцветшая мятая форма — непривычно, но для сегодняшнего дня сойдет. Волков даже не утруждается тем, чтобы заправить в штаны стоящий колом член. Он видит, как Гром тянет руку вниз и незаметно для Серёжи поправляет свой. — Он? Вы знаете этого человека, Сергей? — Я… он напал на меня и… и-изнасиловал, вы должны арестовать его, сейчас же! — Я спросил: вы знаете его? Вы сами пустили его в свой рабочий кабинет, так? — Нет! Нет, я… я не впускал его! Я почти его не знаю, это давний знакомый, пожалуйста, помогите мне! — Да, точно, — спокойно отвечает Игорь. — Сейчас помогу. Он разворачивается к Серёже лицом, невозмутимый, словно вырубленный из камня, быстрым движением достает из кармана что-то железное и блестящее, а затем раздается громкий щелчок. На запястье Серёжи лязгают наручники. Ого, а майор-то не промах оказался. С таким и поделиться не жалко. — Вы… что вы… — лепечет рыжий, — я звонил в полицию, я… — Я — головка от хуя, — заканчивает Игорь. Он хватает опешившего Разумовского за свободную руку, крепко удерживая за предплечье, и защелкивает второй механизм. Серёжа опускает голову, оглядывая свои скованные запястья с абсолютно пустым лицом, как барашек. Ну ничего, скоро он поймет. — Ну вот и всё, граждане, — Гром потирает руки, оглядывая Разумовского с похотью во взгляде. — Помощь тут действительно не помешает. Уж такая соска хорошенькая… — Гражданин майор, чур поперед меня не лезть, — уточняет Олег, обходя его. Он становится вплотную над Серёжей, на лице у которого мертвенной бледностью проступает понимание. — Этой сучки на всех хватит, но первый круг — мой. — Упаси господи спорить со спецназовцем, — шутит Гром. — Давай-ка оттащим его в спальню, там удобнее будет. Серёжа отмирает: он бросается вбок, к двери, но убежать далеко ему не удается. Игорь дергает рыжего за футболку на себя, связанные руки не дают ему отбиться, он лишь трепыхается в руках майора пойманной птицей. Гром не сильно выше своей жертвы, но гораздо шире в плечах — их разница бьет Олегу в глаза и в пах, руки мелко подрагивают — возбуждение такое звенящее, что под веками пляшут черные точки. — Ну и хули ты выебываешься, блядь продажная! — рычит на Серёжу Игорь. — По лицу же видно, что ноги раздвигаешь по первому свистку. В четыре руки они затаскивают упирающегося Разумовского в спальню, сбрасывают на кровать и тут же запирают дверь изнутри. Переглядываются. — Сучка-то твоя? — спрашивает Игорь. — Не будешь жадничать? — Гражданин майор, мы люди служилые, нам для правоохранительных органов ничего не жалко, — хмыкает Олег. Он возбужден до боли, в форменных брюках у майора тоже тесно: они остаются в одежде, только расстегивают штаны и верхнюю часть своей формы, для удобства движений. Серёжа наблюдает за ними с кровати — собранный, сжатый, как пантера перед прыжком — он молчит, только синие глаза полыхают холодом из-под упавшей на лицо рыжей челки. — Не смейте, — угрожающе шепчет он, когда Олег с Игорем неспешным шагом подходят к кровати. — Не вздумайте даже. Не приближайтесь. — А что ты сделаешь, зайка? — Олег наклоняется и хватает его за подбородок, заставляя поднять голову. — Позовешь еще полицию? Может, еще пожарных — у них, я слышал, тоже шланги неплохие. — Но зачем нам лишние люди? Мы и сами с усами, — Гром, воспользовавшись тем, что голова Серёжи зафиксирована, резко бьет его по щеке открытой ладонью. — А теперь будешь слушаться? Разумовский вскрикивает и жмется ближе к Олегу — глупо, но вполне логично для паникующего человека — тот его, по крайней мере, не бил. — Это не игра в плохого и хорошего полицейского, Серёженька, — Олег перехватывает его за волосы и толкает назад, на кровать. — Мы всё равно оба тебя трахнем. — Заканчивайте пиздеть, я сейчас ему на лицо спущу раньше времени. Игорь Гром — человек простой. Он не привык к разговорам и играм: он видит загнанного в угол Разумовского и задирает его белую футболку, оголяя бледный впалый живот. — Не надо, ну не надо, ну зачем вы… — Серёжа, как может, прикрывается руками, наручники на его запястьях жалостливо звякают. — Хочешь первым? — Игорь кивает Олегу. — Тогда иди, пока я не передумал. Он обходит кровать и дергает Разумовского на себя, прижимает его скованные руки к кровати. — Вот же сука вертлявая, — хрипит, надавливая всем весом на извивающегося под ним Серёжу. — В рот-то хоть возьмешь, или мне просто так тут торчать? — Первый круг — мой, не лезь, — отбивает Олег. Он хватает Серёжу за ноги и забирается сверху, не давая ему места для маневра. — Пустиии! — взвизгивает рыжий. — Пусти, ну пожалуйста, Олег, ты что творишь?! — Точно помощь не нужна? Ему бы рот заткнуть, и сразу тише станет. — Хочу слышать, — низко рычит Волков. — Хочу слышать, как он меня принимает. Стянуть мягкие домашние штаны с Разумовского оказывается не так уж просто: он не перестает вырываться, сучить ногами и умолять отпустить его, взывать к старой дружбе и общему прошлому. На его нежных белых бедрах щедро рассыпаны веснушки, коленки острые, как у девчонок. Кровь бьется в голове и в паху шумящим водопадом. Волков не думает. Только действует. Задрать чужие ноги повыше, перехватив одной рукой, а другой погладить член, нырнуть двумя пальцами между ягодиц. Мокро, мягко и горячо, как в печке. — Олег, отпусти, хватит, я тебя не узнаю, ты же не такой! Тебе не нужно этого делать! — Не нужно, Серёженька, — согласно кивает Олег, приставляя головку ко входу, и медленно надавливает. Он наклоняется к лицу Разумовского, дышит на него похотью и жаром. — Не нужно, но ты не представляешь, как хочется. Серёжа кричит. Гром морщится, но рот ему не затыкает — слушается Волкова. От крика худой живот напрягается, тугой вход становится еще уже, и перед глазами у Олега темнеет. Он толкается сразу до конца, входит до упора, замирает в болезненной узости. Если он надавит ладонью на низ живота, он почувствует в Серёже свой член, это точно. — Олег, перестань, больно, ну пожалуйста, больно, Олег! — Потерпишь, зайка. Волков двигается грубо и глубоко: может быть, он подсознательно соревнуется с Игорем, хотя тот пока ничего не делает, только держит чужие руки. Разумовский не оставляет попыток выбраться — он вьётся на простынях ужом, и его потуги Олега одновременно злят и возбуждают. — Да хватит дергаться, блять, — Игорь отвешивает Серёже еще одну пощечину, — полежи тихонечко, подумай об Англии. — А то что? — выплёвывает Серёжа. — Что ещё ты мне можешь сделать? Голос у него сбивается из-за толчков Олега, но решимости хватит на целую армию. — Ого, смелая у нас сучка какая. Допиздишься и узнаешь, — мрачно обещает Игорь. — Эй, вдвшник, ты там скоро? — Ебало завали, — отмахивается от него Олег. — Отвлекаешь. Серёжа теперь не кричит, только полузадушено стонет на каждой фрикции. Дергает ногами, как сломанная кукла, ойкает, когда тяжелые яйца Олега касаются покрасневшей промежности. — Лучшая дырка, что у меня когда-либо была, мммх, черт, ты… Давно пора было это сделать, и чего я тогда постеснялся… — О, так раньше наша шлюшка играла недотрогу? Придется ее наказать. На слове «наказать» член Серёжи, прижатый к животу Волкова, дергается, а сам Олег кончает — не может не кончить. Он валится на Разумовского сверху, и на короткий момент тот перестаёт вырываться — Олег чувствует теплое лёгкое дыхание на щеке и мимолётный поцелуй в скулу. — Зелёный? — очень тихо спрашивает Волков; сидящий рядом Игорь его, кажется, не слышит. — Да, Волче, да, — выдыхает Серёжа. — Чёрт, ты большой даже с подготовкой. Никогда не привыкну. Волков тянется ниже, поцеловать его шею и прикусить ключицу. Посторгазменная нега Волкова проходит, и к Серёже возвращается жажда свободы. — Ну отпустите, прошу, теперь уже что? — хнычет он, дергая связанными руками. — Зачем я вам? Игорь, полностью проигнорировав его вопрос, пихает Олега в плечо. — Презик дай, не хочу в твоей сперме барахтаться. Услышав это, Серёжа порывается вскочить, но Олег не позволяет — он кивает в сторону тумбочки и тащит рыжего за шкирку к изголовью кровати. Садится спиной к подушкам и дергает голову Серёжи вниз, к своему члену, еще мягкому после оргазма. — Думал, что на этом всё? — Волков, скалясь, склоняется к Серёжиному заплаканному личику. — Не хочется тебя расстраивать, зайка, но мы даже не на середине. Сейчас ты раздвинешь ножки пошире и отдашься майору, а я буду смотреть, а если будешь вопить — засуну член в глотку и заставлю сосать, пока тебя дерут в задницу. Уж поверь мне, майор с тобой нежничать не будет. — Блять, у него даже на жопе веснушки, — замечает Гром, пристраиваясь сзади Разумовского. — Такую шлюшку надо драть и драть, не переставая. Приковать нахуй к постели и не выпускать. Игорь, уже в презервативе, тянет Серёжу за бедра к себе, спина у того по-кошачьи изгибается. Гром насаживает его мощно, в одно движение. Член у него примерно такой же, как у Волкова, да и Серёжа уже растянут, но звуки, которые издает рыжий, все равно болезненные. — Бля, как же, сука, хорошо, — тянет Игорь, запрокидывая голову назад. — Это вы все на словах такие смелые, а с членом в заднице — скулящие щеночки. Хорошо в тебе, говорю, — он шлепает Серёжу по заднице, ускоряясь. — Не печень на асфальте, но как же, блять, хорошо. — Канделябр! — вскрикивает Серёжа. Олег замирает. Тут же склоняется к нему, обнимает лицо ладонями. — Что такое, родной? Где больно? — Нет, с тобой всё отлично, Волче, не волнуйся, — он оборачивается к застывшему Грому — его член все еще в Серёже, но он не двигается. — Игорь, блять, я просил об одном чёртовом условии! Всего одном! Репрессии в полицейском государстве — это не шутки, это реальные человеческие трагедии! Скажешь об этом еще хоть слово в таком контексте — вылетишь отсюда пулей. Я не шучу. — Перегнул, ты прав, извини, — тушуется Гром. — У нас сейчас перерыв или… — Нет, продолжайте, — Серёжа возвращается в исходную позицию, и на его лице снова появляется выражение страха и бессилия. Игорь двигается в стонущем Разумовском жестко, без жалости. Олегу слышны шлепки голой кожи о кожу, член заинтересованно поднимается снова, но пока недостаточно, чтобы кончить второй раз. Волков насаживает Серёжу ртом на член, пару раз лениво толкается за щеку — в нем охуительно горячо и мокро. — Вот так, блять, нравится? — Игорь дергает Серёжу за волосы назад. — Нравится тебе, сука, я спросил? — Нет, — на веснушчатом лице перемешиваются слюна и слезы, глаза после минета покрасневшие и блестящие. — Сволочи вы оба, ненавижу… Гром кончает, громко матерясь, выходит из Серёжи и снимает презерватив, дышит тяжело. — Ну всё, теперь отпустите, хватит! — Разумовский пытается перевернуться на спину, но Олег удерживает его за плечи. — Не надо больше! — Я, помнится, обещал наказать эту шлюшку за непослушание, — вдруг говорит Игорь. — Да, что-то такое припоминаю. — Что? Нет! — Ну-ка, служилый, держи ему руки, — Гром сводит колени Серёжи вместе и садится верхом так, что бледная задница оказывается прямо перед ним. Майор сдергивает с себя ремень, складывает его пополам, а Серёжа, осознав, что его ждет, снова скулит. — Я не могу больше, пожалуйста, перестаньте. Не могу. Я не хочу. Зачем это… — Затем. Эй, вдвшник, а ты его в рот ебать будешь сейчас? Или боишься, что член откусит? — Посмотрим, — отвечает Олег. — Он у нас мальчик умненький, знает, что нас лучше не злить, правда, зайка? Серёжа испуганно кивает. Первый удар ремнем всё равно заставляет его закричать в голос. На нежной ягодице остается красная полоса. Дальше удары сыплются градом, и Олег понимает, что требовать от Серёжи минет сейчас рискованно — тем более, один он уже сегодня получил. Разумовский воет и рвется из рук, но на нем сидит тяжелый Игорь, а запястья в наручниках удерживает Волков. — Стоойте! Больно! Ай! Слишком больно! За что…? — Потому что нехуй, — резюмирует Игорь, снова взмахивая ремнем, и от следующего удара Серёжа натурально визжит. — Да заткнешься ты сегодня или нет, сука?! Будешь орать, я тебе бутылку в жопу запихну, уяснил? Его задница быстро из белой становится красной. Крови нигде нет, но алые следы будут сходить не один день — Игорь любуется своей работой, словно художник. У Олега снова стоит — удовольствие темное и густое, запретное и сладкое. — Хватит, майор, трахаться пора. Хочешь его в два ствола выебать? — Ясен хер, хочу. Игорь отбрасывает ремень в сторону и впивается пальцами в алую задницу Разумовского, тот тихонько подвывает от боли. — Не надо, нет, только не это! — Шлюшку нашу забыли спросить. Радуйся, что мы по одному начали, а не сразу двое, понятно? Разумовский опять пытается сбежать, но его, как куклу, подхватывают под коленки и насаживают Олегу на член. — Прижми его к себе ближе, а я сзади войду, — распоряжается Игорь. — Только держи сучку крепко, чтоб не трепыхалась. Олег делает свою часть: держит Серёжу за бедра, притиснув его как можно ближе, глаза в глаза. Игорь льет на них двоих смазку, потом намазывает ею свой член, пытается проникнуть внутрь скользкими пальцами. — Это слишком много, я не смогу, — скулит Серёжа, подбородок у него дрожит. — Олег, я прошу тебя, я не смогу, не надо. — Сможешь, зайка, не реви. Расслабься, а мы все сделаем сами. Игорь долго не может войти — размеры у обоих не маленькие, Серёжа, сжимающийся и сопротивляющийся, им не помогает. — Не могууу, — воет Разумовский. — Вы меня убьете! — Заставь его замолчать, или я реально его сейчас придушу, — бросает Игорь, безуспешно пытаясь протиснуться в горячую тесноту. Серёжа замолкает сам: он смотрит на Волкова, не моргая и не отводя взгляд, и Олег точно может указать момент, когда Игорю удается войти. Синие глаза Серёжи расширяются, рот открывается в немом крике, словно бы член Игоря выбил из него весь воздух. — Ну вот, зайка, видишь, а ты боялся, — Олег впивается в губы рыжего, заглушая новый крик. Они с Игорем вбиваются в него по очереди, бессистемно, но очень глубоко, их члены почти болезненно трутся друг о друга внутри нежных стеночек. Свободной рукой Волков быстро дрочит Серёже — тот тоже на грани, их мир сужается до беспорядка на кровати и переплетения тел. Им жарко, до остроты хорошо, душно и невыносимо. Игорь и Олег кончают почти одновременно, Серёжа сжимается вокруг них, добавляя удовольствия, граничащего с болью. Еще минута — и Разумовский кончает с криком — хорошо, что в офисе в такой час никого нет, лишь сервера и голосовой помощник, отключенный на вечер. Обессиленный, Серёжа валится Олегу на грудь, дышит тяжело, гиперчувствительный и удовлетворенный. Игорь укладывается сбоку от них и первым делом тянется к бутылке с водой на прикроватной тумбочке, пьет сам и передает остальным. — Как ты, родной? — Олегу кажется, что каждая его конечность весит как минимум тонну, и чтобы погладить Серёжу по щеке, у него уходит втрое больше времени, чем обычно. — Охуенно, — жмурится Серёжа. — Завтра, судя по всему, ты меня не трогаешь, только очень любовно мажешь мне задницу мазью от ушибов, но… охуенно.