Холст

Холст 1 Как быть подонком и при этом не испытывать мук совести? Можно выбросить свою совесть в бездонное ведро. Но это не мой случай. А можно накрыть все шелковым покрывалом высшей цели. Очень сложно объяснить то, что я хочу сделать. Ну, нет, не так. Сложно накрыть это "покрывалом". То есть вот прямо сейчас я иду в магазин, чтобы украсть большой холст. Зачем? Чтобы нарисовать свою первую картину. А почему бы просто не купить его? Потому что у меня нет денег. Чем я буду рисовать, спросите вы? А краски я уже украл. Говорю же, подонок. Но если вы хотите знать, как работает покрывало, я вам скажу, что я считаю, что у меня есть талант, который несомненно нужно показать этому миру. Спросите, зачем миру мой талант? Мир будет с ним краше. Да, Я могу быть о себе слишком высокого мнения, но прямо сейчас над моей головой раздался металлический трезвон дверного колокольчика при входе в магазин. У входа расположена касса, за кассой тонкий прыщавый парень. Охраны нет. Впереди пестрые стеллажи с краской, за ними комната с товарами для занятия лепкой. Справа другая комната, мне туда. Резные рамы с позолотой и без, мольберты и этюдники, за ними полки с холстами, наваленными один на другой. Пол весь в осыпавшейся грунтовке. Тут я простоял долго. Мне предстояло решиться на кражу, и сейчас я себя морально настраивал. "Нет, ты не поддонок. Ты молодой талант, ты новое имя в мире искусства" Итак, понеслась... Холст метр на метр... Прыщавый парень... Сумасшедший трезвон... Теперь главное бежать. Не важно куда, я просто бегу подальше, без оглядки. За мной раздаются крики «ВОР! ВОР!». Круто, блин! Уворачиваюсь от какой-то бабушки, которая кинулась мне навстречу с тележкой и словами «ах ты, негодяй!». За мной припустил какой-то мужик. Но от страха быть пойманным я сжал зубы крепче и ускорился. Через два-три поворота я оторвался. Улицы были пустыми и беззвучными. Только удары моих кед об асфальт нарушали тишину. Скоро я добежал до метро и там слился с толпой. Живу я бедно. Даже хуже, чем просто бедно. Мой старый друг предложил мне жить в одной из его студий. Дело в том, что он держит небольшой подвал с тремя комнатами, куда приходят молодые фотографы. Моя комнатка без всего. То есть там нет ни кровати, ни старого шкафа, ничего. Сплю на полу, на тоненькой простыне поверх бетона. Стены все голые, белые. Жаловаться не на что, на самом деле. Теперь в моей норе появился красивый белый холст и превосходный деревянный чемоданчик с аккуратно уложенными тюбиками краски. Казалось бы, теперь то все есть для того, чтобы проявить свой талант. Все как я хотел. Вот полотно, тут же и краски. Но не идет. Я смотрю вглубь белой пустоты холста, ищу там идеи для своей картины. Идея пришла через неделю. Первые наброски карандашом я сделал еще через неделю. Издалека это напоминало квадрат Малевича с той лишь разницей, что он был объемным, а в центре него на длинном проводе висела лампочка. Выходило отнюдь не жизнеутверждающе. Но ведь в этом и искусство - передать что-то вроде боли и тоски. И чем ярче боль, тем сильнее эмоции вызывает картина. На то, чтобы опустошить черный и серый тюбики краски и завершить картину, ушло 2 месяца. Я видел шедевр и был ужасно горд собой. Атмосфера вокруг меня сложилась самая подходящая. Один, в холодной пустой конуре, в тусклом свете, испытывая нечеловеческий голод, я видел себя максимально близким к другим художникам. Мне казалось, я стал их братом. Как-то в мою комнату зашел тот самый друг, что держал этот подвал. У меня складывалось впечатление, что каждый раз заходя в комнату, он надеется найти мой труп. Я был его самым большим убытком. На самом деле вовсе он мне и не друг, так, знакомый моего покойного дяди. То есть вы понимаете, после того, как умер мой дядя, ему ничего не стоит выкинуть меня на улицу. Ему было 23 и, на мой взгляд, он неудачно пародировал Дона Корлеоне из Крестного Отца. Слишком уж ему не подходило это суровое выражение лица. Было неприятно признавать, но именно этот человек имел надо мной власть. Войдя в комнатку, он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его взгляд наткнулся на мой холст, и он передумал. Сомкнув руки за спиной, медленными шагами подошел к холсту. Он смотрел на него сверху вниз с видом человека, который вляпался в собачье дерьмо и теперь думает, что ему делать. В этот момент я понял, насколько для меня важно, чтобы эта картина ему понравилась. Долго его выражение лица не менялось. Потом он развернулся на месте и уставился на меня. - Сам нарисовал? У меня не было ни малейшего желания ему отвечать, но чувство гордости и желания подписаться под своим творением вынудило меня буркнуть - Да. На миг он замолчал, видимо думал, как бы на его месте поступил Дон Корлеоне. Посмотрел на разбросанные по полу краски, убедился, что я не вру. И ушел. С тех пор я не видел его довольно долго. Помню, как-то я вылез из своей комнаты и отправился на прогулку. Иногда все же надо было показываться на поверхности и дышать свежим воздухом. Это был прохладный вечер, я шел по парку. Людей не было. Скорее всего, из-за моросящего дождя. Было чертовски приятно ходить по тихим дорожкам парка, слушать, как капли дождя бьют по листьям. Особое наслаждение было вызвано тем, что в парке не было ни одного человека. Я чувствовал себя одиноким и слегка ненормальным. Действительно, какой нормальный человек пойдет гулять под дождем, да еще без зонта. Почему-то мне казалось, что такое одиночество должно роднить меня с художниками. Неужели все они могли так же выйти на улицу в дождь только ради того, чтобы побыть одним? Я сел на скамейку и стал думать о судьбе своего первого холста. Мое воображение разыгралось, и я увидел много людей в белых одеждах, они все толпились вокруг какой-то картины, их бурные обсуждения были слышны в соседних залах галереи. Я тоже был среди этих людей, я тоже рвался к этой картине. Я чувствовал, что это мое творение. Душа трепетала, я слышал, как люди вокруг обсуждали картину, находили в ней глубокий смысл, «то, что нельзя передать словами». Я не заметил, как мимо кто-то проехал на велосипеде по луже. Меня окатило с ног до головы. Хотел было вскочить и проорать что-то вслед, но чужие босые пятки сверкали уже далеко. Да и ругаться на маленькую девочку… На лестнице в свою «пещеру» я столкнулся с группой людей. Все в смокингах, с зонтами-тростями. Что-то обсуждали, но, завидев меня, замолчали. В гостиной сидел мой старый друг и тянул сигарету. Бегло посмотрел на меня и отвернулся. В моей комнате был беспорядок. Даже при том, что там был только холст да десятка два тюбиков с краской. Холст стоял на месте, весь заляпанный чужими руками. Моя простыня, скомканная, валялась в темном углу. Недалеко от нее лежал раздавленный тюбик с желтой краской, разлившейся вокруг него. Одним словом, какого черта? Оценив масштаб происшествия, я присел у картины. Это был все тот же черный куб с лампочкой внутри, каким я его оставлял. Только жирные и грязные отпечатки чужих рук как будто окружили его. Медленно открыв дверь, ко мне зашел мой друг. Теперь он был как на похоронах. Этот взгляд в ноги, руки, которые некуда деть. В общем… - Прости, но ты больше не можешь оставаться в этой комнате. Странно, но я не удивился. - Картина им не понравилась? - Ну… они сказали, что работа уровня ниже любительского. В принципе, сказав, что это похоже на автопортрет школьника, живущего в подобной конуре, в котором он лишь выплескивает все, что собралось у него на душе, они не далеко ушли от правды. На это я мог лишь кивнуть. Теперь-то я знал, как картина воспринималась со стороны. Что и сказать, сущая правда. - Еще сказали, что видели сотни подобных работ, были и лучше, и все черно-белые, все переполнены тоски и боли, какой-то детской печали. Не интересно им такое. Типа высшее общество, ценители искусства… Он достал сигарету и закурил. - Знаешь, честно говоря, мне нравится. Не то, чтобы очень, но я считаю, что если ты постараешься, у тебя получится неплохо. - Вряд ли я уже постараюсь. Мне для этого нужен дом. Хоть такой. - Прости, пойми меня верно… - Я найду работу, буду все отдавать тебе - Нет, не в этом дело. Я к тебе хорошо отношусь. Я бы тебя просто так выгонять не стал. Он сильно затянулся и выпустил дым. - Скажи, ты давно видел у меня посетителей? И тут я понял, в чем дело. Откровенно говоря, посетителей я не видел уже месяца два, но еще я долго не выходил из своей комнаты и не придавал этому значения. - Мы должны закрыться. Мне очень жаль. Завтра ты должен уйти. - Уйду. - Успехов тебе И он встал и ушел. После я расстелил свою простыню и лег спать. 2 На следующее утро я укутал свою картину в простыню, уложил краски в деревянный чемоданчик и ушел. Но стоило мне выйти на улицу, и я уже не знал, куда мне идти. А куда может пойти человек, когда у него нет ни дома, ни работы? Я бомж. С грязным холстом и красками. Ноги сами повели меня в парк. Просто потому, что я люблю туда ходить. Это то место, где я могу посидеть и подумать. Мимо проходили люди, но на мокрые скамейки никто не садился. Я вспомнил про девочку, которая окатила меня вчера водой. Почему-то хотелось перед ней извиниться. За то, что я хотел на нее накричать. Я вспомнил ее босые пятки и удивился. В наше время люди босиком только по пляжу да по иголкам ходят. Я не думал, что сидеть на одном месте окажется так трудно. Не то, что морально, но даже физически. Пришлось встать и снова куда-то пойти. Но уже действительно некуда было идти. В парке не проживешь. Как ни странно, времени у меня было в обрез. Да, я не работал, дома не ждала жена, но я спешил. Надо было успеть преподнести этому миру мой талант. Человек такое существо, он не может жить без цели. Если у него не будет цели, темное кольцо страха и сомнений сомкнется вокруг него, и он потеряет себя. Я же поставил себе целью отыскать девочку. Не знаю, почему, но ничего другого в голову мне не пришло. Наверное, это единственный человек, который оставил свой отпечаток на моей жизни. У меня не было ни отца, ни матери. Это отдельная история. Дядя умер, а друг вовсе и не друг, просто не сложилось. Наверное, девочка и не думала, что она имеет место в моей жизни. Скорее всего, она меня даже и не помнила. Зато ее голые пятки до сих пор стояли у меня перед глазами, она быстро угоняла от меня на велосипеде. Как ни старался я вспомнить, как она выглядела, ничего не получалось. Вроде бы голубая майка и… и пятки. В карманах брюк проездной на одну поездку в метро и сто рублей. На такие деньги можно купить крышу над головой, картонную, и она будет в прямом смысле над головой. Скоро стало темнеть, а мне по-прежнему было некуда податься. Часам к десяти небо снова прорвало, и ливень снова прогнал всех с улицы. Ну, кроме меня. Холст под простыней весь промок, и я решил, что нужно срочно куда-то спрятаться. Сложно вам объяснить, каким образом меня занесло в пивную, скажу лишь, что я был рад здесь оказаться. Внутри было безлюдно. Три официантки сидели у барной стойки, сам бармен заваривал кофе в большой турке. Я прошел за стол в самый темный угол и сидел там, разглядывая меню. Литр пива стоил 85 рублей. У меня всего сто и проездной. Но хотелось выпить именно сейчас, и было все равно, что будет дальше. Я поднял голову и сразу понял, что все это время бармен и три официантки наблюдали за мной. - Эй, малой, иди к нам Я поднял картину, быстрым шагом пошел к ним и сел на крайний, у стенки, стул. В это время бармен разливал кофе по чашкам - Малой, будешь кофе? Не переживай, за счет заведения Как я понял, бармен был большим добряком. Не умею я читать людей по глазам, но мне показалось, что он уж точно говорит искренне, и что я не нарушил его мирка. Официантки тоже смотрели на меня довольно приветливо, но не больше. Я кивнул и поблагодарил его, когда он протянул мне мою чашку. - Что это там у тебя под тряпкой? Конечно, ливень сказался на моем произведении, контуры слегка поплыли, но в целом все осталось, как было. Разве что, черное кольцо отпечатков экспертов размылось, потемнело и еще ближе подобралось к кубу. Картина бармену приглянулась. Было приятно слушать похвалу. - У него талант, правда, девочки? И все девочки тихо или громко повторяли «да» по три раза каждая. - Только знаешь, что я тебе скажу… Он нахмурил брови и сузил глаза. - Как-то темно вышло. Знаешь, я бы сказал, что это только начало истории – Он отхлебнул из своей чашки - О таком парне как ты, который жил с такой вот комнатой с лампой. Ну, в том плане, что эта комната внутри тебя, парень. Тебя, теперешнего, который сидит передо мной. Твоя история еще не завершилась, картина тоже. Довольный, что высказал свое мнение, бармен достал откуда-то сигарету и закурил. Девочки-официантки, допив кофе, ушли в помещение для персонала. А бармен ушел в свои мысли и слегка нахмурился, забыв о моем присутствии. Я упаковал свою картину обратно в простыню, точнее уже тряпку, и поставил рядом с деревянным чемоданчиком. Скоро официантки ушли домой, легко помахав своими ручками на прощание. Когда они скрылись за дверью, бармен заговорил со мной о своей работе. Рассказывал, какие люди ему тут попадаются. Самые разные. Сказал, что очень рад был, что к нему заглянул такой человек, как я. Напоследок он предложил мне довезти меня до дома на своей машине. Когда он узнал, что мне некуда идти, он предложил мне переночевать в заведении. Оказывается, там были отдельные комнаты для состоятельных посетителей, которым очень приглянулась какая-нибудь официантка. Он провел меня в одну из таких и ушел. На самом деле, единственное, что отличало эту комнату от моей предыдущей – это наличие кровати. То есть те же монотонные стены, голый пол (тут, правда, он деревянный), и отсутствие окон. Прежде чем лечь спать, я хотел очистить свою картину от грязи. В уборной я нашел губку и средства для очистки разных поверхностей. Ничто не брало эту грязь. И на мое удивление не размывало. Скоро я сдался. Просто сидел и смотрел на картину. Куб, кольцо грязи, которое уже стало частью картины. На самом деле, после того, как я пригляделся, мне оно даже понравилось. Я вспомнил слова бармена. Это моя история. 3 На следующее утро я ушел, оставив на барной стойке свои последние сто рублей. Шепотом еще раз повторил «это моя история» и отправился искать девочку. Надо найти ее, во что бы то ни стало. Утро было прохладным, слегка ветреным. Я решил, что надо выработать какой-то план. Пусть даже я ничего о ней не знаю, но надо найти что-то от чего я буду отталкиваться в своих поисках. Это что-то не заставило себя ждать, точнее, я пришел туда на автомате. Это был парк. Раз уж я ее здесь увидел один раз, то вполне возможно, что увижу ее и во второй. Впервые мне пришлось ждать у моря погоды. Сейчас уже от меня ничего не зависит. Где-то через час мне надоело сидеть, но я терпел. Надо. Еще через час я просто стоял рядом со скамейкой. Скоро солнце разгорелось и стало припекать не на шутку. Девочки не было. В девять вечера я ушел. Кольцо сомкнулось, и, признаюсь честно, меня охватила паника. Я не знал, куда податься в эту ночь. Деньги я оставил бармену, подвал теперь для меня закрыт. А девочку я вообще больше не увижу. Может быть, она вообще была моим видением. А времени у меня остается все меньше и меньше. И стыдно было, и не хотелось, а я снова вернулся в пивнушку. Бармен мне улыбнулся и налил кофе. Еще одну ночь я провел в комнате с кроватью. Ее мне, по сути, подарили, потому что никто никогда ими не пользовался. А если что, то есть еще две другие, так что я могу жить, сколько мне влезет. Но все равно каждое утро я прощался с барменом, уходил в парк и ждал. Вечером возвращался к себе в комнату и продолжал рисовать картину. Постепенно на ней появлялся солнечный свет. Я добавлял по маленькому лучику и холст больше не выглядел таким темным. На нем солнце теперь побеждало безысходность, и кольцо потихоньку исчезало под слоями светлых красок. Не знаю, вышло довольно символически. Потому что я ощущал, как внутри меня боролись два чувства. То, когда у человека нет времени, точнее времени совсем в обрез, боролось со спокойствием, желанием навсегда остаться в этой комнате и прожить здесь свой последний день. Я не знал, что мне надо делать, но я слышал голос своего подсознания. Есть дело, которое осталось висеть грузом на нем, которое я не завершил. Оно шептало о нем, но я не мог расслышать. Одним вечером ко мне в комнату заглянула одна молодая девочка из официанток. Я уже их всех знал. Вечерами мы сидели у бара, резались в карты или говорили о том, о сем. А с этой я был в особенно хороших отношениях. Как-то раз даже провел ее до дома. Мы стали близкими друзьями. Ну, насколько я могу судить о друзьях, которых у меня не было. Во всей моей жизни ближе нее мне бывал только я сам. У нее периодически случались разные неприятности, я ей помогал словом. Большего от меня и не требовалось. Вот и в этот вечер мы сидели на кровати по-турецки, обсуждали что-то. Она посмотрела в сторону холста. Я поставил его в угол, чтобы краски сохли. - А он стал намного позитивнее. Я обернулся, чтобы посмотреть, что она имеет в виду. Да, по крайней мере, на нем появились теплые цвета. - Да, это точно. - История налаживается? Чем мне нравилось общение с ней, так это ее преображением. Всегда бывало, что она идет мне навстречу вся хмурая, в своих мыслях, а потом через пять минут уже улыбается. Причем не просто так, чтобы скрыть от меня что-то. А совершенно искренне, глазами. И я вижу, что ей стало действительно лучше. - Сомневаюсь. - Слушай, а кому ты посвящаешь эту картину? Теперь не осталось и следа от ее прежней хмурости. Передо мной сидела уже маленькая девочка пяти лет, чьими большими глазами глядело само любопытство. - Ну, не думал пока об этом. Никому, наверное… Хотя я прекрасно знал, для кого эта картина. Просто не хотел давать пищу ее любопытству. - Так не пойдет! Ты должен кому-то ее посвятить! – она была очень довольна тем, что собиралась вот-вот сказать – Если ты ее кому-нибудь посвятишь, ты вложишь в эту картину свою душу, свое отношение к этому человеку. Вот посвяти эту картину мне, и ты вложишь в нее дружбу. Посвяти ее нашему старику (она о бармене), и ты вложишь в нее признательность и доброту. Посвяти ее своим родителям, и ты вложишь в нее поиск. А если посвятишь любимой девушке, ты вложишь в картину любовь. Ее лицо так и сияло. Она смотрела на меня, ждала, чтобы я принял решение, наверное. - Нет, ну можешь посвятить себе. Правда, я не знаю, что ты вложишь тогда. Скорее всего, ты просто ее не завершишь. Зная тебя, я уверена, что ты для себя самого вряд ли постараешься. Наверное, оно и хорошо. Мы о многом еще поговорили. Но ее слова мне запомнились. Она была права во всем, кроме одного. Я никогда не искал родителей. Ни-ког-да. 4 Таким вот образом я прожил в заведении год. Дни в парке, вечера в баре. Скоро я перестал писать картину. Мне казалось, что в моей истории наступил какой-то перерыв, и я про себя молился Богу, чтобы это был не конец. Может быть, у кого-то и есть друзья на всю жизнь, но моих друзей не хватало и на год. Они приходили и уходили, оставляя за собой незакрытую дверь в мою душу. И холодный ветер постоянно забирался внутрь. Я это все к тому, что моя подруга-официантка ушла в поисках лучшей работы. Мои вечера стали на три тона темнее. Вот так вот. Кто-то хочет для себя всего лучшего, а кто-то даже и не знает, чего он хочет, только носится в поисках чего-то абстрактного. Борьба внутри меня становилась напряженнее. Я это чувствовал. Я больше не мог сидеть в своей комнате. Стены только давили на меня, а внутри что-то жгло и распаляло сердце. Я стал выходить по ночам. Без картины и чемодана с красками. Просто подышать. Только на улице я успокаивался. Чаще всего я просто стоял на одном месте, засунув руки в карманы, наблюдал за улицей. Не сказать, что мне было интересно что-то, просто мне нравилось, как свежий ветерок проходился по мне, нравилось просто уставиться в одну точку и ни о чем не думать. Иногда я бродил по улицам. Очень медленно. Временами доходил до парка. Одной ночью началась гроза, даже ураган. Я тогда не вышел на улицу, остался в комнате и старался уснуть. На следующее утро ураган ослаб. В дождь ветер я снова пошел в парк. Человек всегда ищет какие-то символы. Может, он себе в этом и не признается, но он надеется, что случится какое-то чудо, случайность, но чаще всего он склонен верить в совпадения. Вот так и я воспрял духом, точнее я специально распалил огонь своей надежды. В какой-то момент я поверил, что именно сегодня я встречу ту девочку. Ведь тогда тоже был дождь, прямо как сейчас. Капли барабанили по голове. Я весь промок до нитки, мой холст, обернутый в тряпку, тоже. Деревянный чемоданчик вроде бы не страдал. На минуту я закрыл глаза. Отчасти, чтобы молча смириться с тем, что мои ожидания рухнули. В отличие от огня настоящего, огонь надежды не просто тухнет. Он начинает жечь внутрь. Этот огонь еще сильнее разгорается, только в другую сторону. В сторону обиды. Отчасти, чтобы скрыть слезы. Было как-то по-детски обидно и жалко. Мне казалось, что мой мир рушится. Уходит из-под ног. Все, чем я жил раньше пропадало. Только холст и краски. Как это обычно бывает, после сильного разочарования наступает сильная обида, а за сильной обидой – злость. Сжав руки в кулаки, я поднялся со скамейки и ушел, глядя себе под ноги. Пинал мелкие камни, пока в меня не ткнулось колесо велосипеда. Я снова увидел эти босые ноги. Голубым был велосипед. Сама девочка в каких-то лохмотьях. Серьезным, суровым взглядом она смотрела на меня. А у меня и челюсть отвалилась. Потом она прищурилась - Кажется, мы уже встречались? - Ты помнишь?! - Помню - помню. Идем за мной И она помчалась вперед на голубом велосипеде. По парку, по лужам. А я за ней. Приходилось бежать. Она ехала по знакомым мне улицам. На первой был магазин, из которого я украл краски. Это была очень узкая мощеная улочка, освещенная протянутыми вдоль нее гирляндами да маленькими окнами домов. Магазин был уже закрыт, витрина тускло светилась, но внутри был мрак. Я слушал, как цепь ее велосипеда трется о зубчики колеса, слушал, как покрышки катятся по камням. Мы с ней проносились по другой улице. Я сначала не мог вспомнить, здесь я украл свой холст. Прыщавый парень как раз закрывал дверь. Он меня вряд ли помнит. Да и как запомнить одного единственного человека, когда каждый день видишь около тысячи. Ливень хлестал меня по лицу, волосы липли ко лбу. Ветер сдул простыню с холста. А девочка неслась впереди на велосипеде, как будто это был солнечный день, и ей навстречу дул легкий летний ветерок. Я споткнулся и упал, когда пробегал мимо входа в бывшую студию друга. Он, кстати, был тут же. Молча сидел на лестнице и курил, накрывшись толстым кожаным плащом. На голове старая шляпа с полями, как те, которые носят мафиози в голливудских фильмах. Он увидел меня. Хоть я и не видел его глаз, я знал, что он посмотрел на меня. А я встал и побежал дальше. Впереди передо мной сверкали пятки. Только сейчас я стал думать, а почему мы проходим по этим местам. Я вспомнил бармена, который открыл мне, что моя картина – это моя история. И сейчас я бежал с самого начала вдоль своей истории. По крайней мере, с того начала, которое я помню. Мы прошли бар, потом снова через парк. Бежать было совсем не тяжело. Мне было интересно, что меня ждет впереди. Моя история уходила куда-то далеко за город. Все брюки и кеды в грязи, голый холст я нес над головой, чемоданчику тоже досталось. Ее велосипед был чистым, а пятки все так же сверкали. Она ни разу не обернулась, пока мы бежали. Это был старый деревянный дом, скрипевший от каждого дуновения ветра. Внутри была разруха. Опрокинутая мебель, скомканные ковры, рваные занавески. Нет, тут никто не боролся за свою жизнь, просто однажды дом опустел, а потом сюда зашли другие люди, которым в принципе все равно. - Я здесь живу, на чердаке. Там нет окон. Не люблю окна. Я ничего не ответил девочке. Просто оглянулся. Оценивал, кому мог когда-то принадлежать такой дом. Она взяла меня за руку и посадила на кухне за импровизированный стол из досок поверх каких-то обломков. Она ушла наверх. Ее шаги были хорошо слышны из кухни. Сложно было о чем-либо думать. Я просто не мог собрать все события своей жизни воедино. Получалось что-то, что не клеилось. Как если бы это были магниты, но не биполярные, а только с одним полюсом. И все они были бы с одинаковыми полюсами и только больше отталкивались бы при попытке соединить их. Девочка спустилась с обрывком фотографии. На ней была запечатлена самая обычная счастливая семья. Как это всегда бывает. Отец, мать, она чуть ниже, и дети. Их на ней было двое. Мальчику навскидку было лет 13, а девочка еще была на руках матери. - Это мои родители. Знакомься. Папа и мама Я молча посмотрел ей прямо в глаза. Ее лицо сохраняло абсолютно серьезный вид. Она говорила о родителях с фотографии как о живых. - Очень приятно - Ну… Теперь ты представься. Она была немного недовольна тем, что я не сообразил, что надо представиться самому. Мне было нечего сказать, поэтому просто: - Художник. Девочка улыбнулась и ответила за своих родителей. - Им тоже очень приятно познакомиться с художником. А у тебя есть картины? - Одна. - Ух ты! А покажешь ее нам? - Конечно. Я почувствовал, что я хочу делать все, что смогу, для этой девочки. Мне казалось, что это мой долг и моя обязанность. Я показал ей грязный холст, по которому размазалась желтая краска, не успевшая высохнуть. Уже все равно. Она покачала головой и взглянула на меня. - Мне жалко тебя, Художник Эту ночь я пытался заснуть на чердаке, возле ее кроватки. То была самая настоящая, деревянная, резная, красивая кроватка. Я таких никогда раньше не видел. Родители с фотографии стояли у меня перед глазами. То, как девочка о них говорит. Она верит, что они живут в этой фотографии. Что они рядом с ней. Вон там, под глянцевым слоем. Это ее мама держит ее на руках. Своих же родителей я предпочитал не вспоминать. Они кинули меня, пока я был маленьким ребенком. Стоило им только узнать, что я не проживу и восьми лет, они опустили руки. Они не держались за меня. Не знаю, чем они руководствовались, хотели ли скинуть с себя ответственность, или не привязываться к ребенку, который заведомо умрет, так и не осознав, кто он есть в этом мире? Или они решили, что мне в восемь лет будет лучше думать, что у меня никогда и не было родителей? Только так не бывает. Каждый ребенок знает, что у него есть родители. Он может не понимать этого логически, не знать об этом вообще, но внутри он чувствует, что его бросили. Именно поэтому я их никогда не искал. Что можно сказать человеку, который хочет от тебя отделаться. Им, наверное, тоже было проще думать, что я в восемь лет отдал концы. Но я до сих пор жив. 5 Теперь я жил вместе с этой девочкой. Вдвоем нам было лучше, я это понял по тому, что она стала веселее. В самом начале, первый месяц, пока мы так жили, она была вся в себе. Меня она не боялась, но и внимания особого мне не уделяла. А я смотрел на нее и старался понять, кто она. Позже мы как-то сдружились. Но скорее, как опекун и опекаемая. Я старался дать ей все, чего она только пожелает. Но все ее желания были по-детски просты. В основном это было: поиграть и купить мороженное, особенно в жаркие деньки. Мы бегали вокруг дома в высокой траве, иногда бродили вместе по лесу, и она мне рассказывала о белках. Каждой белочке она давала имя, знала, где каждая живет, и разносила им чего-нибудь поесть. Для меня это был другой мир. Где есть только я и девочка с босыми ногами. Когда она уходила спать, я раскрывал чемоданчик и рисовал. Моя история должна была как-то завершиться, и я решил поставить жирную точку. Но сперва я хотел нарисовать этот мир. Да, никто не увидит этот холст, но я хотел сделать это ради девочки. Я хотел нарисовать ее. Но не портрет, она не понимает прелести портретов. «Художник, а зачем человеку портрет? Он же может и в зеркале себя увидеть?» (Да, я был для нее «Художником»). Так как я рисовал для нее, я хотел нарисовать чувства, идею, ведь это как раз то, что она ни в каком зеркале не увидит. Я хотел сказать ей спасибо. За то, что она есть мой мир. Я рисовал очень медленно, старался вложить благодарность и светлое чувство из сердца в каждый мазок. Рисовал я на деревянной веранде, на закате. Легкий ветерок трепал волосы. А глаза не слепли от солнца. Одним словом – умиротворение. Пожалуй, на этом я закончу. Мне больше нечего вам сказать. Тут для вас конец моей истории, а что до меня, я просто нашел место, где хочу прожить еще немного, сколько получится. Эпилог В этот день много ног поднялось и спустилось по мраморной лестнице. То были совершенно разные люди, представляющие собой огромную серую массу из отборных индивидов. Люди серьезные, в костюмах. В массу ворвались двое. С разных сторон. Они медленно шли в направлении лестницы. Один массировал папиросу в кармане. Пробрался сквозь толпу в здание. В здании народу было еще больше. Множество разных комнат, все с высокими потолками. В душе он присвистнул. Почти сразу за ним в здание вошла девушка, которая совсем не была похожа на остальных людей. Она была в голубом платье, сидевшем на ней слегка криво и не аккуратно. Туфли ей сильно давили, поэтому она скорчила гримаску и сняла ногой сначала одну туфлю, потом другую, и пошла дальше босиком. Пройдя в самую большую комнату, она попала в самую тесную толпу. С другой стороны к ней подошел мужчина в плаще. Они встретились взглядами и сразу же отвернулись. Просто были не знакомы. Девушка стала пробираться сквозь толпу. Было очень тесно, она старалась распихнуть всех, чем вызывала недовольные взгляды, а то и возгласы. Но в душе ее горел огонек желания. Желания увидеть то, на что все смотрят. Ведь она знала, что это принадлежит ей и только ей. - Как вы думаете, что хотел сказать художник? Спрашивала женщина в красном платье у своего спутника. - Мне кажется, он хотел передать структуры общественных слоев. Видите, вон там желтое кольцо – это должно быть высшее общество, а под ним черное кольцо – это нищета. - Постойте, а тогда что там за золотая фигура? - А это правитель, должно быть Девушка презрительно взглянула на эту пару. Что они вообще знают о мыслях художника. Как можно судить о том, чего не знаешь. Фу. Она подошла вплотную к красной бархатной ограде. На стене висел холст метр на метр, без рамы. Такой же грязный, каким она его помнит. Черный куб, а внутри него золотая фигурка девочки. Она просто стоит, держит руки за спиной. От нее исходит солнечный свет, нежный и теплый. Он освещает весь холст, освещает куб и даже немного по краям картины, выходит за рамки. Может, картина и не несет в себе внешней красоты, но девушка видит то, что должна видеть только она. То, что не увидит никто, то, что не увидеть в зеркале. Рядом с девушкой встал тот мужчина в плаще. Во рту у него была незажжённая сигарета. - Он все-таки постарался.