инеем на коже

волосы от мороза жёсткие, кое-где успевшие покрыться инеем: они по щекам хлещут, разлетаются вокруг лица лианами, — багровым по ослепительно белому — как раскидистые ветви чардрева Санса не делает попыток их поправить. Санса сама в мгновение превращается в стылый лёд; всей сутью, кажется, каменеет. — я помню девочку, что любила лимонные пирожные, — говорит Робб и слова его вовсе не тонут в шуме ветра, как бы того хотелось, не глушатся вороньим криком, — помню девочку, жившую сказками старой Нэн, девочку, для которой приличия были всего важнее. где же она, Санса? какую-то секунду чудится, что сейчас он опустит взгляд. какую-то секунду ей, Сансе, отчаянно этого хочется. но Робб смотрит и глаза его — два замёрзших озера, чья наледь, кажется, стен Винтерфелла крепче — её взрезают от пупа и до горла, минуя и шубу, и платье, и кожаный доспех; добираются до самого сокровенного, самого болезненного. спрятанного, казалось бы, надёжно за клетью рёбер. Санса плечами жмёт под тяжестью шкуры: — умерла в муках. ей хочется сказать больше, разгореться ледяной яростью, выплюнуть остатками ломанных перьев: «ту девочку некому было оградить от хлёстких пощечин». провыть хочется, прорычать, ощетиниться бурым: «где был ты, Робб, когда она молилась богам о тебе? когда ей крылья выламывали?» но слова жёсткие, безжалостные застревают в горле не костьми — ледяными осколками, раздирая в кровь острыми гранями так, что только хрипеть. потому что Санса смотрит на руки Робба. она только на них, кажется, смотреть и может. красные от холода, от колкого ветра, совсем незащищённые перчатками — так типичнее для наивного южанина, не для истинного ребёнка севера, — они сплошь испещрены шрамами. выцветшими тонкими полосами, кое-где мелькающими буграми рубцов, пересекающими сухожилия: будто тот, кто их, шрамы, оставил, хотел, чтобы эти руки больше не могли сжаться в кулак, не могли держать меч. в носу щиплет солью. она не обдумывает, не взвешивает свой порыв, не разбирает на составляющие. не Королева Севера, не Леди Винтерфелла — Санса Старк кладёт обтянутую чёрной кожей ладонь на чужую руку. и почти задыхается, давится ледяной крошкой, когда их пальцы переплетаются.