Невозможный побег

Хотелось грубее, чтобы выбить из головы все мысли о приезде брата. Но не получалось: Чанёль медленно входил в нее и, как ему казалось, дарил неимоверное удовольствие. А Менхи была готова ныть от этого — до того этот секс, которым она привыкла решать все свои проблемы хотя бы на время, был противен. Сколько можно трахаться, если это не приносит никакого удовольствия? Ну, наверное до тех пор, пока всё-таки удовольствие не настанет. «А когда оно настанет?» — наивно задала вопрос сама себе, но потом рассмеялась. Чанёль подумал, что это потому, что он подул на только что зацелованную ключицу, подумал, что щекотно. Менхи же вспоминала лишь одно: счастье не настанет, ведь всё это, и счастье, и горе, в наших головах. По правде, в её голове только горе — черным пятном расползалось от пупка до груди, образовав черную дыру. Дыру боли. Член Чанёля входит и выходит, но слова, которые крутятся на языке, не выходят из Менхи — она молчит, иногда вздыхая, чтобы вроде как не портить настроение Паку. Актриса, черт бы её побрал. — Что-то не так? — шепчет на ухо, а после, целуя в ложбинку, сминает правую грудь и пристально смотрит снизу вверх. Забавно. Ведь то, что Менхи смотрит сверху вниз совсем не ощущается. Ощущается только то, что она куда-то смотрит. Куда-то — но не на него. Обидно. Пак Чанёль надувается по этому поводу, а потом, кончая на простыню, берет сигарету. Как же задрало такое отношение к себе. — Спрошу ещё раз, Ли Менхи, что-то не так? — Все так, — с трудом выдавливает она, перекатываясь на живот. Хочется блевать, а ещё попытаться не думать. Но со вторым у нее чертовски плохо, будем честны. — Тогда что? Мы тут любовью занимаемся, или ты бревном пришла полежать? — Мы занимались сексом, Чанёль, какая здесь любовь? — голова бессильно падает на кровать, Мёнхи вдыхает запах Чанёля: он здесь везде, его ведь кровать. А после, подрываясь, она не думает о том, чтобы во что-то укутаться или что-то ещё, просто что есть силы бежит в ванную. Она совмещена с туалетом, поэтому Чанёль слышит сначала рвотные позывы и болезненное «буэ», а потом как включается вода. Хочется встать, пойти к девушке, но атмосфера не та. «…какая здесь любовь?» режет сознание напополам, но сигареты помогают. Восстанавливают по кусочкам разбитое сердце, сшивая никотиновыми нитями — в который раз? Не то чтобы Менхи разбила ему сердце, нет. Он сам, увидев дорогой и ценный артефакт, взял его в руки, но не удержал: то давал трогать всем, кому ни попадя, то ронял в безумия мути, не в силах удержать. И грустно, и больно, и нет никого, кто бы руку подал — чтобы вытащить хоть из этой проклятой постели, а потом, встав, он уже сам как-нибудь разберётся с болью. У этих двоих свои счёты, и, чудится Пак Чанёлю, что боль ему задолжала. Усмехается, если даже не смеется, как сумасшедший — надрывно, кричаще: спасите, помогите! А реальности же — кривая усмешка на идеально ровные зубы, ничего не обозначающий пустой взгляд, погибший ещё на попытке осмысления реальности. А после, вспоминая о сигарете, которая сотлела наполовину, пока Чанель думал, создает маленькие кружки дыма, тыкая ими в воздух. Это весело? Ну, наверное. Так кажется. Его прошлая девушка, если он не ошибается — модель, была в восторге от этого: как ребенок наблюдала за до ужаса эстетичным Паком, а он и не запрещал. Пусть смотрит, пусть вдыхает дым — ему что ли одному страдать? Ему ли одному вдыхать едкие субстанции: дым, яд, любовь? Менхи выползла из ванной через двадцать минут. Волосы расчесала, рвоту, даже если та была, с себя убрала, закутавшись в тёмно-синий халат Чанёля. Стало как-то мерзко, не хотелось после её обидных слов отдавать ей любимый халат. А чего хотелось? Хотелось выгнать её и выпить немного, чтобы расслабиться. Потому что не в силах больше терпеть, но… Сердце противоречит здравым мыслям Пака, целиком и полностью загоняя его в ситуацию, где он становится побитым щенком. Только помани, улыбнись — и он лижет ноги, поет хвалебные оды, обожествляет. Это так надоело. До дрожи в руке, потому что пепел осыпается на кровать. Плевать, когда-нибудь и он станет таким. — Ты чего? — вырывается случайно. Чанёль и не подумал, просто спросил, когда его вроде как девушка сложила руки на животе, скривившись. На лице боль, а у Пака она в душе. Но он все-таки спрашивает. Интересуется, потому что червяк волнения за Менхи — боже, этот паразит вырос до размеров Василиска, — тыкает ему этим вопросом прямо в голову, умудряется достучаться до упрямого языка и, в секунду слабости, этот самый червяк даже выползает из него. Сворачивается удобным вопросом на губах, выходит в свет, а маленький Чанель-а остаётся комом в горле. И так всегда. — Наверное, — садится Менхи на подоконник, закрывая глаза, и думает «от себя рвет, от тебя, от жизни…», — на шоу съела что-то не то. — Я хотел… Чанёль задумался: а хочет ли он спросить? Хотел. Точно хотел, но после… после этой дурацкой «занимаемся сексом» фразы единственное, что хочется — вырвать из себя дебильные ожидания, которые вызывают по итогу только фрустрацию, ничего больше. Тотальное несовпадение его желаний и ожиданий с глупой никому не нужной, даже, наверняка, ему самому, реальностью. Но это нормально. Все нормально, пока мы можем это воспринять. Когда не сможем — станем ненормальными или мы, или мир. Чанёль предпочитает думать, что с ума сойдет мир. — Я пойду, Чанёль, если нечего сказать, — ему, вообще-то, есть. «Не уходи, прошу, молю» или простое «Будь со мной»… Но почему Менхи уходит? Ему ведь есть что сказать. То, что комнату разбивает тишина — это ведь другое, разве нет? — Сегодня в пять утра съёмка, я должна быть там. А вот Менхи думает, что это она ненормальная по всем параметрам. И с ума, не восприняв реальность должным образом, сойдет именно она. Потому что так уже было. Пару раз. Или пару сотен раз. Менхи потеряла счёт своего безумия. Или это не безумие? Ли Менхи, соврав о съёмках Чанелю, приехала домой к четырём, однако ни умыться, ни заснуть не успела. Явился Чонин. И не то чтобы он пришёл как-то по-особенному, с предупреждением, к примеру. Нет. Он просто заявился, в своём обычном стиле: немного пьяный, может быть немного под лёгкими наркотиками, и вдрызг — злой. Он всегда приходил в такие моменты. Когда не мог контролировать себя. Тогда единственной собачкой, что лаяла и не пускала его на порог безумия, была Менхи. Маленькая, добрая и послушная младшая сестра, которой он позволял руководить собой буквально всегда. Правда, она об этом нисколько не догадывалась, чувствуя у себя на руках не абсолютную власть, а наручники, которые сковывали не только запястья, но и волю. Надолго, как любил говорить Чонин, — навсегда. Да так сжимали, что становилось тесно не только в самой себе, но и во всём этом огромном необъятном мире. — Так что, пойдешь со мной на показ? — С ума сошел? — резко повернувшись на диване, Менхи почувствовала боль во всем теле, особенно в голове, понимая, что вымотала себя, но не подала виду. Постаралась не подать виду, подумав, что ни её здоровье, ни Чонин её не сломают. — Как себе это представляешь? Мой отец против этого будет. — Плевать на отца, я не его зову, — сделав пару затяжек, Чонин сунул сигарету в руку Менхи, а на ту накатила волна воспоминаний. Ей-богу, лучше бы не сувал ей в руки отраву. Это мерзко, неприятно и навевает тем, что было пару лет назад. Тогда, сидя на заднем дворе школы, Чонин так же сунул ей в руку сигарету, пытаясь научить её курить. Она сама попросила. Чтобы быть ближе к любимому и драгоценному Ким Чонину. А оно вышло наоборот, лишь отдалило её. Отбросило чертовой ударной волной куда-то далеко, так, что Менхи осталась позади, а Чонин пошел дальше… вперёд? Или назад? Тогда Менхи была не в состоянии понять, где «вперёд», а где жалкое «назад». — Так пойдешь? — обаятельные улыбки… это то, чем мать Чонина покорила отца Менхи, ведь так? Ну, отец об этом говорил: встретил ангела, а после, увидев улыбку, влюбился. Кажется, ангелы могут родить только уже павших, ибо согрешили. Иначе объяснить природу Ким Чонина не получится. — Нет. Думала ли она, что этот отказ сработает? Определённо нет. Знала ли, что Чонин из-за этого взбесится? Совершенно точно да. Он как пёс, который сорвался со своей цепи, потому что та стала слишком хрупкой. Зажал её между собой и диваном, чувствуя запах сигарет, грязи и… и нисколько не ощущая свой запах. А ведь она говорила, что его запах — еë, родной. — А если я тебя трахну, как раньше, ты ведь так… ныла по этому поводу, — он смеется, тянет на себя кофту, лапает, касаясь руками и так грязного тела, а у Менхи голова вроде и сдает остатки нервов в плен, а вроде как и нет, потому что держится, потому что пытается не утонуть в болоте имени Ким Чонина. — Ну, пойдешь? — зажав грудь, «братик» облизывает её щеку как ему кажется вполне ласковым поцелуем. Проблема в том, что «ему кажется». — Мне несложно, малыш, ты же знаешь. Господи, Менхи опять вырвать охота. — Я знаю. Но лучше иди к своим малышкам, у меня есть уже парень. Шаг первый — спихнуть с себя Чонина. Шаг второй — пойти в ванную, прочистить желудок. Шаг третий — стать счастливой. Менхи конкретно проебалась на первом пункте, потому что когда попыталась, её лишь сильнее зажали, прижали, лишили права голоса. — Кто? — зло. Или показалось? А действительно, кто? Чанелю она ведь сказала, что никакой любви нет. Просто секс. Как ещё описать её слова? Никак. Потому что никаких эмоций в это она и не вкладывала, а кто ещё остаётся? Больше никого и нет. Только Чанёль с ней рядом. Даже менеджер, она уверена, не особо хочет её терпеть. А ведь должен быть самым близким человеком. Должен… Тогда, можно за неимением вариантов, назвать Чанеля? Они ведь, по его словам, любовью там занимались? — Пак Чанель, я люблю его и ты мне нисколько не нужен. Главное, когда врешь — поверить в это самостоятельно. И правильно подбирать слова, чтобы у человека, которого обманывают, не было к чему прицепиться. Лишние слова, как и недостаток слов — ужасно. Ложь, как и утаивание правды — тоже. Только чем занимается Менхи: лжёт или же утаивает правду не только от Чонина, но и от самой себя? Кто знает… — Я бы даже поверил, если бы не сказала, что я тебе не нужен, малыш. Врать мне ты так и не научилась. Он скидывает её как куколку с дивана. Он скидывает её с дивана, потому что в его руках она — куколка. — Думаешь, у меня не будет кого-то, кто смог бы меня любить? Живая куколка, которая только и может, что пуститься в слезы, когда эмоции скопились прямо в горле, образовав огромный узел нервных клеток: тронь, и взорвется. Нажми на горло, как на кнопку плюшевого мишки, и Менхи превратиться в него, начнет выговаривать все, что думает, пока не кончится заряд батареи. Но его, горло, никто не трогает, никто не нажимает тупую кнопку, каждый раз в последний момент одергивая палец. И потому от этого узла уже успели протянуться нити: одна к глазам, чтоб слезы лучше капали; вторая и третья захватили руки, чтоб те себя не резали; четвёртая завладела языком, чтобы тот не говорил лишних слов или чтобы вообще ничего не говорил; а пятая… пятая поглотила сердце, проткнув его насквозь. — Ты не уродина, актрисой ведь стала, почему никто не сможет? — кисти ментально связаны, поэтому рука даже не дрогнула, чтобы дать пощечину. Чонин слишком сука. — Но тебя настоящую полюбить мог бы только я. И ты это знаешь. — Тогда уйди, — когда в последний раз Менхи так разговаривала с ним? Никогда. Но сейчас, набравшись то ли ума, то ли внутренней силы, чтобы самой освободиться от ниточек, надёжно сковавших её, она заговорила. Нагло, с напором в голосе, что Чонин даже вздрогнул: на секунду скривился, но быстро пришёл в себя, с вызывом смотря в глаза Мен. — Потому что твое «мог бы» ещё хуже, чем слова моего отца обо мне, когда тот узнал о тебе. Уйди, не заставляй меня плакать. Но этот вызов, что появился в глазах, сразу же пропал. Потому что столько мольбы в голосе и столько боли он ещё не слышал. Поразило? Несомненно. Захотелось прижать к себе, успокоить? Да. Но что в итоге произошло? Верно, Чонин засмеялся, надрывно, но Менхи явно этого не заметила, приняв все за искреннюю издевку, а после он развалился прямо на полу, смотря на белый потолок. Чонин в психушке? Нет, а хотелось бы. Там бы ему вкололи транквилизаторы. Лишили бы всех чувств, превратив в овоща. В такого же овоща, как и его отец. В такого же овоща, каким стала Менхи по отношению к нему. Ли Менхи заснула. Чонин не удивился, услышав сопение. У неё всегда были проблемы с дыханием, он часто слышал, как она сопела, когда лежал с ней в кровати раньше. Раньше. Такое страшное слово, которое способно вызвать и приятную ностальгию, и рвотные рефлексы в одно мгновение. Прошлое было веселым. Каждая прогулка по школьному коридору в старшей Сэбит для Ким Чонина была сродни показу мод, где он — главная звезда всего действия. Он ходил, иногда улыбаясь кому-то, иногда здороваясь с парнями, с которыми он играл в одной команде. Вроде бы Чонин и не особо хотел заниматься баскетболом, так как он не командный игрок от слова совсем, однако, поиграв, он понял, что победить сможет и без помощи команды, главное — быть лучшим игроком. А остальные будут тогда нужны так, лишь для пасов, чтобы Чонин с улыбкой на лице забрасывал в корзину. Эта улыбка не сходила с его лица часто: прилипла так, что отодрать сложно. Максимум — замаскировать. Подо что? Под улыбку дружелюбную, понимающую, но никак не надменную и торжествующую. Такую надо прятать. Так говорила мать. А ещё она говорила найти девушку, которая будет идеальна для него. Чтобы была красивой. Умной. Доброй. Любила растения или животных, без разницы. А еще чтобы у неё были свои увлечения, а не только Чонин на уме. И Чонин искренне такую искал, но потом… Потом встретил эту уродину, мелкую, несуразную, которая ходила по пятам за ним, разве что только не дыша в затылок и в трубку по ночам. — Ты уродина, ты мне не нравишься. Это было в первый раз. Он никогда раньше никому такого не говорил, хотя много раз думал. — Отстань, у меня есть девушка. Врал, как и обычно, но особенно неуверенно, потому что смотрел в чистые детские глаза. Таким нельзя лгать. Просто невозможно. — Я не буду с тобой встречаться, — это был последний раз, когда она призналась ему, а он, растоптав её шоколад, прошёл мимо. Потом девчушка пропала, как будто была одним из лепестков сакуры. Тогда как раз был период, когда цветение, которое так ненавидел Ким, прекращалось, и листья уносило сотнями в день. Одним из таких листиков, розовых и невинных, стала эта мелкая уродина, которой Чонин лгал, скрепя сердце. Он ценил невинных, милых и добрых людей — понимал, что они не для него, что им просто будет не о чем разговаривать (и это касалось не только той уродины), но, все же, они были прекрасными, нетронутыми созданиями, которые заслуживали самого лучшего. И Чонин стремился это дать, отгородив себя от них. Потому что он — не лучшее. Он не признался бы в этом никому, но себе можно. С собой он вообще на удивление честен каждый раз, когда только может. А потом все как-то закрутилось, завертелось, и та уродина, Ли Менхи, стала частью его семьи. Точнее, он стал частью её. Теперь их было четверо: он, которого это не устраивало, но он мирился; матушка, которая сказала, что это выгодный брак; новоиспеченный мистер Ли, который ни на что не претендовал, особенно на роль «папочки», а просто был рядом; и мелкая, которая вновь начала ходить за ним хвостиком. — Я же тебя бешу, я вижу, — надулась она, когда мать и мистер Ли попросили приглядеть за Менхи Чонина, а тот сдуру согласился и теперь все выходные был заперт дома. — Прости, я правда ничего не могу поделать с этой влюбленностью сейчас, но позже я избавлюсь от неё, обещаю. — Ты не бесишь, мелкая, — плюхнулся на диван Чонин, осмотрев комнату: может, устроить вечеринку? Безумная мысль пришла в голову. Но почему-то сейчас она казалась самой лучшей. А вдруг что, Чонин бы мог сказать матери, что это для повышения авторитета в глазах одноклассников, и все бы обошлось одним косым взглядом. Мистер Ли бы не лез, сто процентов. — Если хочешь, давай устроим, ммм, вечер лучших друзей? Зови, кого хочешь, я тоже позову. Все равно скучно. И вывернул все отлично: придет не только его свора, с которыми он мало общается, но ему приятно их восхищение, но и подружки Менхи. Ну сколько их там у неё? Одна, две? С парнями та точно не водится, у неё же на уме один лишь Чонин. — Правда? Тогда пойду позвоню Тэмину! Хочу познакомить тебя с Мином! Мы как-то говорили, у Мина даже желание познакомиться с тобой возникло, но… — Тэмин? — напряженно смеëтся Ким. — Не очень имя для девушки, — а после делает предположение, которое заставляет засмеяться в голос эту мелкую. Ну что за…? Он что, сказал что-то не так? У него что-то на лице? В чем причина смеха? — Да, девушкам не очень идет, но Тэмин то парень, так что для него — идеально. — А кто он? — перевернувшись на живот, Чонин чувствует, как приятно тянет пресс, который он качает ежедневно, но при этом понимает, что тянет не только пресс, но и что-то повыше. Сердце? Да нет, бред. Но то, что он не единственный в её жизни, наверное, задевает его самолюбие. А ведь кричала, что любит только его! — Мы танцевали вместе, а что, ты ревнуешь, оппа? — он? Нет. Он ведь давно сказал, что к таким чистым людям, как Менхи, никогда не прикоснется. Просто это его замашка собственника: он хочет, чтобы люди любили лишь его, чтобы принадлежали лишь ему и были только с ним. Это ведь не такая большая цена за то, чтобы он им улыбался, дарил радость и, вообще, лучи добра и счастья? — Мне просто некомфортно, — чуть-чуть прокашлявшись, так, словно схватил грипп — ну то есть совсем не чуть-чуть, — Чонин удивился. Танцевали? Таких фактов из биографии мелкой он не знал. Или просто невнимательно слушал, тут одно из двух. И Чонин мысленно предпочел первый вариант. Никто не говорил — вот и не знал! — Человек обо мне знает, а я о нем вовсе нет. — Мин не знает так уж много, просто… Отец хотел заключить с его семьёй договор, нам тогда была по семь, и мы должны были стать парочкой в будущем. Но… но, если честно, он наступил мне на волосы, а я — раздавила его любимую игрушку. В общем, отношения не заладились в детстве и брак был отменён, а года три назад мы начали отлично общаться. Он, наверно, самый лучший мой друг. Хотя, других и нет… — А я? — черт за язык потянул, не иначе. — А ты — оппа. Ну, я стараюсь думать о тебе, как о старшем брате сейчас, не злись на меня, ладно? Я уже обещала, но скажу ещё раз: я избавлюсь от этой влюбленности ради наших родителей и тебя самого, — невинно моргнув глазками, Менхи садится чуть ближе, подгибая ноги под себя и равняясь с Чонином лицом. Она садится так близко, что Чонин видит её подростковые прыщ на лбу и чуть-чуть блеска на губах. Миленько, ничего не скажешь. Ещё и моргает так быстро, как только может, и это, будь Чонин маленьким мальчиком, как сама Менхи, смутило бы. Но его не смущает, он без зазрения совести разглядывает её, смотрит в светло-карие глаза и легонько щурится, вытягивая руку вперед и касаясь длинных волос. — Дай мне руку, — внезапно просит Менхи, и Киму не остаётся ничего, кроме как протянуть. Ну, она же ничего не сделает ему. Маленькая, милая девочка. Сколько ей? Она же вроде на два года младше. Девчонки в её возрасте или безответно влюбляются, или думают об учебе. Видимо, Менхи была два в одном, потому что влюбиться безответно она влюбилась, а потом… а потом начала думать совсем не о парне, а об учебе. Но, возможно, она просто пыталась избежать первого посредством второго? Это как пытаться всегда съесть кимчи с рисом, избежав супа из водорослей, который укрепляет и кости, и тело, и вообще полезен. Вроде как ты ешь и сыт, но пользы в два раза меньше от простого риса. Пока Чонин думал о том, что Менхи ещё мелкая, та крепко схватила его за палец, закусила губу и хитро на него взглянула — он точно видел, как в её глазах пробежали лисички. Благо хоть, что она сама не превратилась в кумихо, хотя, если бы это случилось — он бы поверил. И совсем не удивился бы. — Вот, теперь ты мне кое-что пообещал, — согнув его мизинец своим, весело прощебетала Мен, а Чонин в который раз поперхнулся воздухом. Он ничего не обещал. Что за наглая малявка? — И что же? — Секрет. — Ну тогда ладно, — понятливо кивнул Чонин, ловя себя на мысли, что это же не обещание Богу, это можно и не исполнять, вдруг что. А он, так-то, и не исполнил его. К вечеру все столпились около из квартиры. Менхи, которая готовилась к домашним посиделкам и натянуда джинсы с футболкой, искренне смешила Чонина, который вдобавок подсунул ей ещё и носки с оленями, мол, кондиционер работает, поэтому нужно их надеть, чтобы не замерзнуть. И когда та натянула их со спокойной душой, чуть не засмеялся в голос и пошел открывать дверь. Сразу увидел свою команду, девчонок из группы поддержки и Со Мину, с которой он планировал разок переспать. Когда все зашли внутрь, на входе остался стоять какой-то парнишка. Более щуплый и мелкий, чем сам Чонин, он почему-то излучал более мужественный аромат и обладал взглядом, готовым порвать Чонина. — Что-то не так? — постаравшись включить природное обаяние, Чонин облокотился на дверной косяк. Но, кажется, обояние не работало. — Тут живёт моя девушка, а не станция «попойка». Если они не уйдут, я позвоню дяде Ли и предложу ему приехать чуть раньше. — Мелкий, она не твоя девушка, не заливай, — похлопав по плечу небрежным жестом, Чонин только больше разозлил Тэмина, как он понял, который стоял у двери. — И вообще, бро, ты можешь зайти и успокоиться, и… Он не договорил, так как в гостиной что-то упало, а после раздался крик. Что за чертовщина? Это первое, что подумал Чонин. Вторая мысль была о том, как этот идиот Тэмин оказался быстрее возле его мелкой и почему подтирал ей слезы, будто правда был её парнем, когда та, сидя на коленях, начала рыдать? — Вы что здесь устроили? — Мы? — удивилась Мина, а после быстро подошла к Чонину, обнимая его за талию и притягивая его руки к себя. Была уверена, что парень додумается, куда их класть. — Чонин, эта сталкерша проникла и сюда! Помнишь, как ты жаловался, что она признается тебе в любви чуть ли не каждый день? Думаю, быть облитой коллой как раз то, что она заслужила, не плохо! — Я тебя сейчас оболью, стерва большеглазая, — рыкнул Ли Тэмин, а потом, подхватив «свою девушку» на руки, унес в комнату, отлично ориентируясь в коридоре и комнатах. Только спустя пару часов, когда Чонин всех выгнал, ему на телефон пришло смс: «Прости… Я не знала, что она твой друг и будет тут. Наверное, как ты и говорил, я действительно тебя не знаю. Я избавлюсь от этого, обещаю». И в тишине раздалось громкое «Не надо», но только в голове, но только через пару лет, когда Чонин перечитывал вновь старые сообщения от Ли Менхи. Не мог признаться себе, что хочет её себе, хочет ее любить, но и отпустить, чтобы она досталась кому-то другому, такому же идиоту, как Тэмин, он не мог. Вернувшись в реальность, Чонин понял, что видел красивый сон с грустным финалом, опять, вновь… и, к сожалению, осознал, что изменить и переписать финал пьесы ему не под силу — то ли скиллов не набрался, как вечно шутил Сехун о его умении общаться с людьми и высказывать то, что он действительно думает, то ли просто перо с функцией «редактор прошлого» не изобрели. Наверное, все же второе — все идиоты, но не Ким Кай, ведь так? Так. Правда, кто все? Никого вокруг нет. В прямом смысле никого, а Менхи квартира сейчас была абсолютно пустой, а в ней — такой же опустошенный герой-любовник дешевой мелодрамы. Аж смешно. — Ты где? — не рискуя говорить ещё что-то, Чонин сжал в руке какую-то бумажку, подхваченную минутой ранее, пока раздавались раздражающие гудки, с подоконника. В ответ: тишина. И больно, и страшно, и некому даже поплакаться, да, Нини? — Эй, не звоните больше ей, окей? — сквозь оглушающую тишину — голос парня. Это тот придурок, Чанель? Она что, не врала ему? Да быть не может! Чонин знает, что он единственный, кто заставляет её сердце биться! Он точно в этом уверен и понимает, что быть иначе уже не может. Она не смогла его отпустить даже после того, как он тискался с ней в подсобке, а потом на всю школу объявил, что встречается с Миной. Ох, вернись он в тот день, никогда бы так не поступил. Мина перманентно выносила ему мозг, пиля за то, что не имело смысла, при этом не имея на это никакого права, тупая курица… Лучше бы так и продолжал портить мелкую, и пользы было бы в разы больше. Её отец, когда узнал, чуть с катушек не слетел. Чонин тогда ходил несколько дней с ярким фонарем под глазом и подсвечивал парой садин на лице и синяками на теле. Не человек, а светильник ходячий. Но, наверное, это того стоило. Тогда лицо Ли Менхека было такое скривленное, будто он съел дерьмо, а потом ему дали мыло из этого же дерьма и сказали, что если помоет им — все пройдет. И в это же время нахальная улыбка Чонина, который смотрел на человека, посмевшего причинить вред его матери. Его единственной милой матушке. Ладно, милой она не была. Но то, что единственной — так это точно. Больше никого не было, как бы когда-то не хотелось. Но вернемся к нашим баранам. Чонин, следуя своей природной интуиции, сделал следующее: во-первых, психуя и сбрасывая трубку, уставился в телефон на три минуты, совсем не понимая, что делать; во-вторых — сделал весь набор упражнений беременных для расслабления, чтобы в итоге, на третьем шаге, буквально родить идею. В неё входило следующее: так как Менхи медийная личность, кто-то должен был запостить что-то в инсте. К примеру, сама Менхи. А потом, когда он найдет эти фотки с геолокацией или просто узнаёт, что это за место, мчать туда на всех парах. Чтобы только, черт его, побить этого Чанеля, посмевшего забрать то, что должно было веками восхвалять и лелеять его, Ким, черт дери, Чонина! Проделав все действия, согласно плану, Чонин через полчаса, продрогший от холода, стоял и смотрел сквозь стеклянную витрину. Тот самый парень, что рядом с Менхи, его заметил, но явно не понял, что к чему, потому что не задержал на нём какого-то особого внимания или ещё чего-то. А стоило бы, ведь так? Кулаки сами сжимались — маленького мальчика, крошечного Нини обидели, заставив стоять за стеклом и смотреть на счастливую, до жути милую сцену из глупого кино. Этот пацан ласково гладил руку Менхи, смотрел на неё глазами щенка и, наверное, все-таки признавался в любви, в которой Чонин никогда бы не смог сознаться, даже если бы она была в совершенном виде. Даже набор был для парочки. А Менхи такое не любила раньше. Всегда говорила, что это глупости. Лучше бы побольше еды заказали, чем идиотские напитки по баснословным ценам, обусловленными только тем, что там сердечки на пене, видите ли, есть. Нет, Менхи реалист в том, что касается денег. Во всем остальном, правда, она или пессимист, который окрашивает даже радугу в чёрный, преломляя лучи как самая лучшая призма, то, опять же, выполняя роль призмы, возвращает все к первоисточнику — к белому цвету, чувствуя, что она готова менять мир и вообще оптимист. Из крайности в крайность, но не к реализму — точно её описывает. Из крайности в крайность, из огня да в полымя. Какого черта она тянется за поцелуем к этому мудаку? В себя поверила? Так Чонин это исправит: просто подойдет, возьмет за руку и Менхи потеряет не то что дар речи — даже связано думать не сможет. А потом, Ким уверен, бросится к нему в объятья. Скучала ведь. Знает, что да! Знает… громко. Надеется… не в его стиле. Представляет всё именно в такой действительности? Определённо. — Ты лгала вчера о съёмке. И вроде бы Чанёль должен злиться, но сигареты, которые он выкурил за сутки и несколько стаканов пива с соджу, делают своё дело. Настроение поднимается, больше не болтаясь на уровне морских впадин, а «просто секс, а не любовь» больше не режет сердце. Возможно потому, что резать больше нечего — все измельчено, словно блендером? А, возможно, просто попустило? Кто знает. — Я не особо честна с другими, — жмется Менхи, а потом пытается с искренностью взглянуть на Чанеля, но получается плохо. У неё вообще сейчас плохо получается выражать эмоции. Единственная, в чем она хороша — выражение злости. Но это явно не то, что нужно сейчас. На Чанеля не за что злиться. Вдобавок ко всему, Менхи еще и хотела, чтобы он на мероприятие в честь отца пришёл с ней. Чтобы кому-то что-то доказать. Поэтому скидывать на Пака весь негатив это не лучший вариант. — Мне плохо. Очень, — все, что умеет Ли, это честно рассказывать о своих страданиях. Это уже точно. — Я… У меня раньше был друг, которому я все это рассказывала, он всегда помогал мне и выручал, но после… потом мой брат просто ограничил общение с ним, рассорил нас буквально. И теперь… Тэмин сейчас в наркологической клинике, знаешь о Пэктан? — Та, что в горах? Не то чтобы Чанелю было до этого дело, но он вздрогнул, когда Ли Менхи сказала «Пэктан». Это не психушка или нарко-центр, это концлагерь времён Второй мировой. Если сравнивать, конечно. Что её друг там забыл? — Он не выйдет, наверное. Сейчас я одна со своими страхами, но это не… — У тебя есть я, разве нет? — Чанель, я же сказала: мы занимаемся сексом. Что тут непонятного? Я… не подпущу тебя ближе. — А того парня подпустила, даже заплакала, когда он позвонил. — Обидчиво произнес он. Менхи уязвленно прикрыла глаза. — Твоя неразделённая любовь? — Не говори ерунды, — быстро отмахнулась Мен. — Сталкер, не больше. Я их боюсь, поэтому заплакала. У Чонина от этих слов внутри все вскипело, пусть обычно он и был покрыт ледниками. Он — сталкер?  Чонин почувствовал себя просто ужасно, его скрутило не по-детски. Но потом перед глазами мелькнула сцена из прошлого: заплаканная Менхи, довольная Со Мина и абсолютно непонимающий ничего Ли Тэмин. Ещё один урод, бесивший Чонина.  Тогда Мина вновь переборщила, вновь накинулась на проходящую рядом Менхи и вновь сделала так, чтобы та пострадала. И защитничек её прискакал тут как тут. Чонин даже слова не успел сказать, как Мину прижали к подоконнику вниз головой, так, чтобы ее голова торчала точно в сторону земли. И она орала, кричала, а Чонин стоял и обеспокоенно вдыхал лёгкими дым. Свой, едкий. Пока что не сигаретный, а дым, состоящий из мыслей и слез Менхи, на которые в одночасье было сложно смотреть, но было радостно видеть, ведь это повод подойти к ней, да?  Но этот Тэмин был быстрее.  Чонин на эту сцену лишь безразлично хмыкнув, злорадствует. Знает, что Менхи любит не этого идиота, что каждый день приходит к ней в школу, оберегает и чуть ли не на руках носит. Она любит его. «Но почему она обнимает не меня…?»  — Давай, заботься о ней, убей меня за эту сталкершу! Все знают, что она преследует моего парня по пятам! Тупая сасэнка!  Тэмина в тот момент сдерживает только Менхи, обнимающая его за шею так ласково, что у Чонина заходили желваки.  Они уходят, остаются двое — Ким Чонин и его уязвленное эго. И ещё одно неприятное дополнение в виде Со Мины, которая совсем не понимает и не принимает того, что Чонин не заступился за нее. Что не помог даже в тот момент, когда она могла умереть.  А поглощённый теми объятиями Ким только и думает о том, что он бы помог. Без вопросов помог бы Тэмину, но тогда ты вряд ли у Со Мины были бы какие-то возмущения. Она бы просто сдохла.  Придя в себя, Чонин не понимает, как оказался перед Ли Менхи. И не понимает, как слова вырываются из рта, который горит точно как расскаленные угли. Вот до такой степени Чонин не может сдерживать себя.  — Сталкер? Из нас двоих ты преследовала меня, малыш, — злится он, хватая за руку, но Менхи настойчиво вырывает её из чужих — а когда-то родных — рук, прикрывая на секунду глаза и обдумывая, как ей поступить дальше. Говорить и дальше Чанелю, что это сталкер — глупо, да и имя Чонина… Все знают — все, кто был хоть раз рядом с Менхи — что это имя её сводного брата, которого она раньше боготворила, но, после ссоры родителей, перестала. Менеджер Менхи даже и имени его не произносит. Боится её гнева? Вполне возможно, но, если честно, то Ли просто кажется, что менеджер уже забыл об этом. И о брате. Обо всем. У него в уме лишь расписание, диеты и слова для интервью. — Чанель, это Чонин. Не хотела говорить о нем, — отмахивается она, даже не смотря в сторону Чонина и на его едкое замечание.  Глаза Кима передают шок. Чувство, будто он здесь никто. В принципе, так и есть. Тон Менхи сделала именно такой. Унижающий. У него научилась? Чанель никак не реагирует на то, что это её якобы сводный бывший брат. Потому что реагировать на парня, который ведёт себя как ревнивый пьяный муж, как на брата — слишком. Чанель к такому не привык. Но он и не привык к тому, что Менхи так трясет. Поэтому ласково гладит ее по руке, пытаясь привести в чувство, чем только сильнее задевает этого братца.  Пак ясно видит: этот идиот просто в руках ярости, вот-вот, дай только повод, и сорвётся.  И Чанель даёт.  Он продолжает разговор, что был до того, как припёрся этот ненормальный.  — В любом случае, подумай обо мне и наших отношениях, Менхи.  — Пошли выйдем.  Чонин рычит, пытается что-то сделать, а Менхи на это будто не реагирует. В реальности — что-то говорит бежать ей как можно быстрее отсюда. Колени поджимаются и безразличный ко всему взгляд ломается, на глазах появляются слезы, а после и рвотный рефлекс пробуждается. Менхи встаёт из-за стола, её ведёт по полной, но она не знает от чего. Начинается гребанная рвота, а после — она не помнит.  Когда очнулась, видела только белые стены и отца рядом. Тот недоволен, но заботливо проводит по ее волосам теплой рукой, пытаясь согреть. Он явно сердится, но ничего не говорит Менхи.  А ещё в палате оказывается Тэмин.  Ли Менхи от этого удивляется, как будто на землю прилетели пришельцы, не меньше. Виновато смотрит в глаза Тэмина и прокручивает слова, которые должна произнести по зову разбитого сердца.  В прошлом она поступила ужасно с ним, и все только из-за Чонина.  В тот день Чонин разрешил ей заняться с ним сексом. Было странное ощущение, ведь она не особо и хотела физической близости, но Тэмину она рассказала сразу. А тот честно высказался в который раз — расставил все мысли по полочкам, как настоящий педант, и выдал в завершение только то, что Менхи хуже, чем зависимая.  А Менхи, не выдержав, назвала его чертовым наркоманом и подкинула ещё один пакетик с наркотиками, с которых Тэмина только начинало как следует вести. Он отдал их на хранение ей. Думал сначала, что вдруг что — у нее искать точно не будет. После — она единственная, кто сможет удержать его от падения в наркоту. Но не вышло. Это был обоюдно острый клинок, — усмехнулся Тэмин. И она в первую же ссору воткнула его ему меж лопаток.  Сам Ли Тэмин не считал её виновной в той ситуации, но идиотка не могла не винить себя. Ведь именно после этого Тэмин подсел. После того, как подруга, любимая, та, что была единственным родным человеком отвернулась, да ещё и не просто отвернулась, а променяла его на секс с каким-то сучьим отродьем.  — Я скучала, — единственное, что смогла придумать Менхи, смотря на Ли Тэмина.  — Да, я заметил, — засмеялся он. Так чисто, солнечно. Менхи чуть не ослепило. Он присел перед ней на колени и разглядывал ее так, будто не видел вечность. Она совсем не изменилась. Только более бледное лицо, более осунувшаяся и смотрящая холодно, без любимой им детской наивности.  Тэмин совсем не хотел говорить о том, как он. И почему вышел. Точнее, как ему это удалось, ведь он… Хотя бы при дяде Ли не хотелось озвучивать то, что так мучило и терзало его долгие дни и ещё более длинные ночи. И Менхи, словно понимая его, не задавала ничего. Просто гладила по руке своими тонкими пальцами и смотрела на лицо, что было роднее всего.  А после проснулась.  Все чувства, что были испытаны — накатили с ужасной силой. Она была у себя в квартире, здесь воняло Чонином и пустотой. Менхи заплакала, но в попытке остановить слезы закрыла глаза. А там — ничего. Чернота.  Так контрастирующая с образом яркого и светлого Тэмина из сна. Таким она его помнила в последний раз, когда они виделись. И кошки заскребли на душе. Она чувствовала, что виновата и что безумно хочет к своему лучшему другу, брату, всему.  Но прошлое «всё» было против.  — Ты очнулась? Я рад. Чонин малодушно не приближался к Менхи, сидя подальше, потому что боялся всего этого — её состояния, того, что сделал он… Он помнил её совсем другой. Милой, доброй, целой. А сейчас перед ним была безразличная, скупая на эмоции и пустая Менхи. Та, которую в прошлом он бы не побоялся подпустить к себе, потому что с такими играть не страшно, сломай — и те сломают в ответ, надавив на самое больное, что смогут найти. — А я нет, Чонин, — ей остается лишь измученно вздыхать, не в силах как-либо реагировать на странные слова Чонина. Он выследил её, сорвал её встречу с Чанелем, на которой она хотела ему все рассказать, хотя маловероятно, что решилась бы. А после этого рад? Злости на этот поступок не было, но развернувшаяся внутри пустота явно не приветствовала Ким Чонина, который был рад. Единственное, чего попросила бы Менхи, была боль и отчаянье Чонина. Её пустота — садист. Что ж, она тоже. — Но у меня к тебе просьба.  — А говорила, что больше ни о чем меня не попросишь! — якобы раздосадованный Чонин восклицал это, но попутно выжидал реакцию Менхи в жажде увидеть хоть что-то. Но её лицо нисколько не изменилось. Только мокрые от слез дорожки на щеках пугали. — Что мне сделать?  Он готов на всё. Но это «все» никому не нужно. Как и не нужно бывшее дурацкое «все» Менхи.