Не время для принцесс и драконов

      Если он, Аджаха, воплощение дикости, подавляющее буйство эмоций, а Моракс каменная невозмутимость и полон тупого раздражающего упрямства, то Гуй Чжун среди них — определенно терпение. Да хранят ее небеса, потому что им явно с ней повезло. Аджаха признает это буквально каждый день их знакомства.       Однако мало кто знает, что Гуй Чжун родилась с голубой кровью в венах, пусть это и было давно: когда она в последний раз ходила по комнатам родового дворца, носила изощренные украшения и белила лицо.       — Сяньчжу, а сяньчжу, — Аждаха подходит к дереву и дергает за край светло-голубой свисающей юбки. — Что ты там сидишь весь день? Поговори со мной!       Ну право, он вернулся после нескольких месяцев путешествия, где он лазил по горам и охотился на хищных древних птиц. Даже принес одну для Гуй Чжун в качестве подарка (ну, она же любит всякие создания?). Тащил в зубах, но она не оценила.       Между прочим, Аждаха до сих пор обижен за то, как его схватили за ухо и протащили, чтобы ткнуть в мертвую тушу и протянувшийся кровавый след перед крыльцом дома.       Ну, возможно, живущие ниже по холму деревенские — «которые самые обычные люди, Аждаха» — в самом деле немного испугались его приземления… хм, но кто виноват, что они такие неженки?       Цепкие ловкие пальцы хватают его за рог и несильно, но настойчиво оттягивают голову, будто Гуй Чжун читает его мысли. У нее чутье.       Она смотрит на него сверху-вниз, и это, в общем-то, очень даже неплохой вид.       — Я ведь просила не называть меня так.       — Ай-ай-ай, хорошо-хорошо, — он показательно ойкает и стонет, даже глаза будто слезятся, и лицо такое вызывающее жалость, что доброе сердце Гуй Чжун — самое доброе сердце, которое Аждаха когда-либо встречал — никак не может сопротивляться. — Принцесса, так Принцесса.       — Это звучит не лучше, — но она вздыхает со смирением и отпускает его, выпрямляясь обратно. — Но вы ведь неисправимы. Оба.       Аждаха коротко опускает уголки губ, чувствуя сожаление от потери контакта.       Когда Гуй Чжун недовольна, то всегда хмурит брови (это восхитительное выражение) и становится чуть менее деликатной в жестах и словах (это приводит к восхитительным поступкам).       — Да ладно тебе, Гуй-цзе, — Аждаха улыбается нахальной самодовольной улыбкой. — Ты уже должна была смириться за столько лет. Разве ты не наша Принцесса?       — Если только для вас, — звучит в конце концов, принимая эту «ветвь мира», ее брови на мгновение приподнимаются в снисходительном выражении, и она сама себе качает головой, но на губах — улыбка. Ее внимание занимает очередное изобретение в руках, странно маленькое для Гуй Чжун, любящей грандиозные и массивные конструкции, и неясное по своему назначению, напоминающее кубик с вращающимися гранями.       Улыбка у Архонта Пыли тоже самая светлая из всех, что он встречал.       Аждаха плюхается на траву у дерева, срывает травинку и засовывает ее в рот. После долгого путешествия вдали от этого дома, в котором он на редкость был предоставлен сам себе, в итоге он лишь здесь вновь обретает то абсолютное чувство покоя и комфорта. Где только этого Моракса носит, непонятно. А так практически идиллия.       Он вспоминает годы, проведенные под землей, пока его не нашел и не пожалел Властелин Камня. И вдохнул в него «жизнь». На самом деле большей частью просто придал форму. Это было жестоко со стороны природы: дать ему сознание, но запереть в камне? Небо такое голубое, а листва — изумрудная. Кто-то скажет — банальные вещи, но, черт возьми, как же они прекрасны.       Аждаха ни за что не хочет вернуться к прошлому. Но он его не забывает.       — Гуй Чжун, а Гуй Чжун? А ты никогда не возвращалась «домой»? Туда, где родилась? Разве ты не могла бы?..       «Потому что ты с самого начала родилась человеком, у тебя были глаза и ноги, семья, привязанности, у вас — у людей — очень много всего такого, значит, для тебя должно быть естественным такое желание?» — он не добавляет вслух, но точно знает, запрокинув голову вверх, что его мысли слышат.       Наивные мысли создания, рожденного из камня.       — Иметь общую кровь не всегда значит быть семьей, — Гуй Чжун смотрит на него со странной почти физической грустью и гладит по голове, взъерошивает дикие непослушные кудри и оглаживает кончиками пальцев лоб. — Нет никакой проблемы вернуться туда, где я родилась, но мой отец умер давно, а семья диди вряд ли знает и вспомнит. А если бы и не умер… — она бормочет, обычно очень ясные синие глаза теряются. — Вряд ли бы он обрадовался встрече. Он ведь отрекся от меня…       Аждаха так и остается слишком глупым, слишком непохожим на людей. Он не понимает.       — Почему?       — Я разочаровала его.       — Чем?       — Он хотел, чтобы я стала женой, а я стала богом.       Вокруг дома Гуй Чжун нет высокого забора. Отсюда, с высоты покрытого зеленью и персиковыми садами холма, Аждаха смотрит вниз и может разглядеть всю сияющую гавань Ли Юэ, как на ладони. Он не видел Долину Гуйли в момент ее процветания, он родился после Войны Архонтов, но он знал — от Моракса, потому что Гуй Чжун редко хвалилась по заслугам, — что люди любили Архонта Пыли. Она придумала всевозможные изобретения, чтобы облегчить им земледелие, чтобы облегчить повседневную жизнь, она не так много знала о медицине, но делилась и этими знаниями, всем, что умела, она оберегала их и обращала внимание на просьбы. Люди Ли Юэ сейчас не знают ее в лицо, но верят в ее имя как в молитву.       Аждаха не совсем понимает, почему она отказалась править напрямую. Но они с Мораксом в этом абсолютно солидарны. Он тоже предпочел «присматривать», а не «вести за собой».       И этого могло не быть? Насколько сильно изменился бы мир? Одна маленькая бабочка способна преломить ход истории до неузнаваемости. Появилась бы гавань Ли Юэ? Родился бы сам Аждаха? Люди меняются, потому что встречают определенных людей. Встретил бы он именно «этих» людей?..       — И это плохо?       — Я ведь женщина. Разумеется, у него были свои грандиозные планы на меня, — Гуй Чжун смеется, но Аждаха не разделяет ее веселья. Он сердито дергает головой, весь перетряхивается, будто собака, разворачивается и утыкается носом в чужую юбку, обнимая руками за тонкие щиколотки.       — Что за бред? — голос звучит грубым и немного невнятным, приглушенным мягкой светло-голубой тканью. Но появившийся за спиной хвост — Аждаха не особо славится эмоциональным контролем, и за это его тоже уже не раз журили, но не всерьёз, потому что прямой, упрямый и искренний, — порывисто машет за спиной, выдавая истинные чувства. — Твой отец просто идиот.       — Думаешь? — рука Гуй Чжун, так и не переставшая гладить его все это время, на мгновение замирает, Аждаха поднимает голову и прерывается на вздохе, завороженный обескураживающей нежностью в чужих глазах. — Спасибо, — просто, без пояснений, маленькая улыбка на этих тонких губах, которую он внезапно очень сильно хочет подержать в ладонях и сохранить навсегда в памяти.       Или поцеловать.       Хвост за спиной машет так часто-часто, что это почти невоспитанно. Но Аждаха всегда такой: невоспитанный, вспыльчивый, восторженный.       Если бы он так навсегда и остался маленьким полуразумным камнем, спрятанным в темноте под землей?       Он вспоминает слова самой Гуй Чжун:       «Людям комфортнее думать, что их бог где-то есть и к нему можно обратиться, чем знать, что он живет в соседнем доме и может стоять за спиной».       Аждаха в который раз понимает, что, нет, он никогда, наверное, не поймет людей до конца. Но ему это и не нужно. Он бы ни за что не согласился, чтобы его боги — как же это называется на языке людей? язычество? — находились «где-то далеко от него». Нет, спасибо. Его полностью устраивает здесь и в пределах досягаемости. Как можно ближе.       — Ну и черт с ним. Если он не способен любить Принцессу, я буду любить ее вместо него.       Щеки Гуй Чжун резко окрашиваются алым.       — Дурак. Ты хоть понимаешь, что сказал? — этот алый цвет так хорош, как и когда Гуй Чжун разрывается между тем, чтобы отругать его и недоверчиво рассмеяться. — Поверить не могу, так нелепо… — бормочет, прикрывая рот ладонью и отводя взгляд.       Слишком хороший вид.       Аждаха целует эти хорошенькие босые ножки. И смеется, когда его тыкают пяткой в лоб.       — Дурак, — звучит еще раз, а потом…       — Развлекаетесь?       Приятный низкий мужской голос с нотками легкого интереса доносится откуда-то сбоку, и, повернув голову, они сталкиваются с фигурой в белых одеждах буквально в шаге от них. Из-под надетого на голову капюшона — слегка растрепавшиеся от подъема на холм волосы и теплые темно-золотые глаза.       Аждаха вскидывает бровь и фыркает, невпечатленный «эффектным» появлением.       — Ты опоздал, Моракс. Разве мы не спорили, что я вернусь позже тебя?       Гуй Чжун смеется и спрыгивает с ветки дерева в с готовностью ловящие ее руки.

***

      Вкус соли на языке сушит губы.       Вкус пота, ошеломительный жар в теле — настоящее пламя под вспотевшей бронзовой кожей, — утробный стон в груди, поднимающийся прямиком из живота, где все плавится, сладко тянет и скручивается в тугой плотный узел.       Аждаха смачивает губы языком и толкается бедрами вперед до упора.       Удовольствие, наконец, достигает своего предела.       Он входит в гибкое сильное тело, не церемонясь занимает собой место внутри, что мужчина под ним ощущает его в своем животе, прижимает руку к обычно ровно очерченной поверхности и ощущает выпуклость, и как-то потерянно стонет.       — Ах, Моракс, — короткое движение назад и вновь тесно притереться бедрами, Аждаха откидывает голову, жмурит глаза, и все равно улыбается, грязной хаотичной улыбкой, пережидая оргазмическую дрожь в мышцах, — почему ты, блять, такой горячий внутри? Ты ведь не Пиро Архонт, ах черт… — еще несколько громких ругательств сами собой срываются с губ, он чувствует себя невероятно разогретым, но это даже близко не может сравниться с тесным влажным жаром чужого тела вокруг его члена.       Моракс, уткнутый лицом в покрывало, только крепче собирает в пальцах ткань и издает хриплый задыхающийся стон.       — Зат-кнись, — острые черные когти на покрывшихся чешуей руках прорезают ткань так, что этот звук хорошо слышно, и Аждахе приходится сильнее надавить на чужую поясницу, чтобы заставить прекратить ерзать.       Аждаха часто-часто моргает, прогоняя поволоку с глаз, опускает взгляд и широко ухмыляется, разглядывая эту изящную линию изогнутой спины. Прижимает ладонь к вспотевшей коже всей поверхностью, близко-близко, что никуда от нее не деться. Ведет вверх, оглаживает сильно выступающие позвонки — проявившиеся жесткие наросты, некрупные, но плотные, отливающие золотом и медью чешуйки, — пока не доходит до загривка и не сжимает пальцы на нем, вдавливая крепко в постель.       — Да ты просто охренительно красив и сводишь с ума для камня, — на самом деле это именно Аждаха тут сделан из камня, но он такая эмоциональная катастрофа, а Моракс порой, кажется, сломается, если оставит свой невозмутимый вид и лишний раз рассмеется, что впору усомниться в их природе. Поэтому Аждаха сам «шутит» и сам смеется себе.       Моракс не кончил, в отличие от него.       Тот так близко, но еще нет. Переставшая давить на поясницу рука позволяет ему вновь двигаться — все еще насаженный на член, который стал мягче, но все равно слишком ощутимый, — поэтому он пользуется возможностью и прижимает бедра к покрывалу. Восхитительное трение шероховатой ткани о его жесткий до боли изнывающий член. Каждое движение вперед вызывает сопротивление тела: головка зажимается между животом и покрывалом и обнажается. Моракс чувствует влагу, липкие следы, что пачкают и его, и постель.       И еще раз так же.       Повторить.       Просто зацикленные движения бедрами вперед-назад. При этом его голове все еще не позволяется сдвигаться, сильная рука удерживает затылок, поэтому Моракс напрягает ноги и выгибает позвоночник при своих действиях.       — Ну же, давай, кончи вот так без рук, — голос раздается в ушах почти как статичный шум, без привязки к источнику, месту и смыслу, но в голове неотъемлемо ассоциируется с желанием и безопасностью. — Можешь даже плотнее прижаться к моему члену. Не стесняйся. Так хорошо?       Короткий грубый толчок члена внутри навстречу, когда Моракс в свою очередь отталкивает свое тело назад. И без того уже раздраженная точка внутри вспыхивает удовольствием, и мир перед глазами сперва окрашивается белым, а потом заливается темным. Приглушенным. Теплым. Мягким светом свечей, которые единственные горят в комнате.       Запах мускуса, меха, хотя второе покрывало из него и заткнуто куда-то к ногам, цветочного масла, которое пачкает руки и бедра, молока и меда.       Моракс замедленно моргает и без костей оседает на месте, не сопротивляется, когда его переворачивают и втирают мягкие расслабляющие круги в живот, не брезгуя следами семени и всего остального, что пачкает его тело.       Его гибкий хвост резко, но очень заторможено бьет сбоку по матрасу. Когда он встречает самодовольный взгляд Аждахи, он может только поразиться отсутствию хвоста у другого. Лишь короткие коренастые рога ерошат и без того путанные пушистые волосы. И узкие зрачки в красноватых глазах — смотрят так пристально, притяжательно и удовлетворенно, как движения его руки на теле Бога Контрактов. А сам Моракс, надо же, не сдержался в этот раз. Вот тебе и когти, и чешуя, и хвост. И длинные намного более тонкие рога, причудливо вьющиеся, будто ветви дерева. Поразительно.       Улыбка Короля Драконов становится шире.       — Какой молодец. Хороший Архонт ~ — он подносит испачканный палец к губам и облизывает, у Моракса от этого вида жидкое пламя лижет живот, они все еще соединены между собой, он сжимается и знает, что Аждаха чувствует эту реакцию очень хорошо, потому что из груди того доносится короткий рык. — Жадный. Божественная выносливость — это не шутки, а? — ленивое гладкое движение бедер, вжимаясь в бога под собой.       Моракс шипит. Стонет. И закрывает лицо предплечьем руки.       — Мне следовало оставить тебя без языка. Или не учить человеческой речи.       — Ой да ладно, что бы ты делал без моего языка в твоем рту? — Аждаха скулит обиженно, ни капли не пристыженный. — Или в твоей заднице, — кончик языка на мгновение дразняще высовывается из-за припухших губ, и он более длинный, сильный и шероховатый, чем любой человеческий. — Такая потеря была бы.       Моракс отвечает с беззубым укусом:       — Я все еще Повелитель Камня, — он также отодвигает бедра и медленно качается обратно, скользит по члену, расслабленный и гладкий внутри.       Блеск чужих глаз — это искры огня, попавшие в ловушку из янтаря. Работает безотказно — Моракс увязает в них каждый раз.       — И это отдельно меня возбуждает.       — … — беззвучный вздох, мысли, как и звуки, становятся нечеткими и звенят колокольчиками. Растекаются на периферии зрения, когда он смотрит сквозь ресницы. Моракс вздрагивает и роняет руку на постель за головой, и ничего не прячет его лицо. Его грудь становится тесной, щекочет где-то глубоко, будто под самыми ребрами.       Аждаха — возвышающийся затененный силуэт между ногами, широкий, высокий и мощный — гудит, смотрит хищно испытующим взглядом, тянет ладонь и…       Прежде чем он касается его лица, другая ладонь — мягкая и заземляюще невесомая — ложится поверх волос Моракса и гладит.       — Не дразни его настолько. Он слишком потерян в эмоциях, чтобы выразить их, — голос Гуй Чжун звучит в ушах нежным успокаивающим звуком, она осаждает Аждаху с не оставляющей места для возражений окончательностью. Человек, который большей частью как раз и научил его «человеческому языку».       Что Аждаха в самом деле слушается.       Как послушный щенок, а не Король Драконов.       Хотя одно другому в восприятии последнего в принципе не противоречит.       Будучи сосредоточенными ранее на достижении кульминации, сейчас они вновь отчетливо осознают присутствие третьего участника в спальне. Гуй Чжун еще пару раз проводит по распущенным длинным волосам, пока в глаза Моракса не возвращается осмысленность, пусть те и сохраняют расширенный и плывущий вид — и тот даже коротко подается головой на ласкающую ладонь, — прежде чем Гуй Чжун вновь откидывается на подушки.       Двое мужчин лежат поперек постели ближе к краю, а она просто наблюдала за ними последние четверть шичэня. Прижимаясь спиной к резному столбику кровати, подогнув под себя ноги, в одном нежно-фиолетовом слое чжунъи, который держит едва затянутый пояс. Бедра выглядывают из-под раскинутых пол и сияют в свете свечей красноватыми метками укусов.       Распущенные светлые, будто песок на берегу моря, волосы, вопреки привычному не заплетены в аккуратную прическу, в них даже нет глазурных лилий.       Ей представлялось с такого ракурса отличное зрелище.       — Будь почтительнее и нежнее со своими друзьями, — сквозь такие же светлые ресницы подобно тихому плеску воды искрятся бликами синие глаза, смотрят на чашку с чаем в руках, которая как раз и разносит по комнате запах сладости.       И она сама представляла собой великолепное зрелище. Пока они слишком не увлеклись, но сейчас трепет вспыхивает с новой силой. У Аждахи сохнет во рту.       Гуй Чжун рассеянно проводит кончиком пальца по фарфоровому краю, выпуклый рисунок вжимается в мягкость плоти. Отстраняет руку, и ту перехватывают.       Загорелые пальцы смыкаются на тонком нефритовом запястье.       — Ах, мой косяк. Принцесса как всегда очень мудра и внимательна.       Гуй Чжун поднимает голову и встречает вид дракона, лежащего у своих коленей на животе. Тот оставляет Моракса приходить в себя, а сам подползает впритык. Аждаха больше, выше и массивнее раза в два, это должен быть нелепый вид со стороны, но он настолько привычен и знаком, что сердце Гуй Чжун лишь трепещет. Как птичка в клетке. В смущенно-нетерпеливом ожидании. Что будет дальше…       — Принцесса простит глупость этого дракона? — он вроде должен извиняться перед Мораксом, но смотрит на нее. Внимательно, тяжело и темно. Гуй Чжун слегка выгибает вопросительно бровь и наклоняет голову к плечу. Волосы соскальзывают с него и падают вниз гладким шелковым полотном, вдоль ровного обнаженного столбика горла и мимо виднеющихся ключиц, в приковывающее взгляд пространство между полуприкрытой несомкнутым воротом грудью.       Аждаха откашливается и смачивает губы языком, но горло все равно остается хриплым и сухим. К его губам в следующее мгновение прижимается прохладный фарфоровый край, женская рука без силы удерживает за затылок, пока другая наклоняет чашку, и согретая жидкость скользит по горлу, смачивая его.       Сладкий зеленый чай с молоком и медом. Аждаха очень остро ощущает, как тот оседает в его желудке, и это такое сильное интимное чувство почти до головокружения. Так хорошо. Аждахе кажется, что у него слезятся глаза.       Гуй Чжун лишь кивает головой одобрительно:       — Не допускать обезвоживание — это очень важно.       Тело ленивое, отяжелевшее после оргазма. Аждаха пьет из ее рук с благодарностью. Между ног он все еще полутвердый, но желание усмиренное, такое же ленивое, как сытый зверек, греет, а не царапает нутро. Сейчас оно скорее хочет давать, чем брать…       Оторвав голову от края чашки и чужих рук, он оглаживает мягкие молочные бедра, волоски на них столь же светлые, в мерцании свечей сами мерцающие, будто пух. Аждаха почтительно целует коленку, потом лодыжку, подтягивая на себя и вверх, настойчиво помогая выпрямить ноги, сам приподнимаясь, упираясь в матрас коленями.       Он вжимает пальцы в мягкую плоть, любуясь тем, как она поддается под хваткой: кожа белеет еще больше, а когда отпускает — наоборот приобретает розовый оттенок.       Аждаха помнит, как Моракс привел его впервые в этот дом на холме. Сперва они встретили Гуй Чжун под персиковым деревом внизу у дороги. Возле дома старосты через узкий ручей проходит деревянный мостик, тогда сильный ветер на кануне обломил ветку, и та повредила уже достаточно старый и расшатавшийся переход. Цвели персики и пахло соленой водой — так отдаленно и приглушенно, свежий ветер приносил запах с моря.       Гуй Чжун сидела на корточках и прибивала доски под ногами. Парочка гвоздей была закушена между зубами, а рукава закатаны и подвязаны лентой, пока сам староста подавал ей материалы и инструменты. Кто-то на соседних участках возился в огородах, возвращался с водой от колодца, косил траву, и стучал приглушенно молот в кузнице на окраине деревни.       Увидев это, Аждаха помнит, он подумал первой мыслью: «Выйду на пенсию — поселюсь здесь».       Такой идеальный пасторальный пейзаж, где нет шума, лишней суеты, и душа отдыхает. Гуй Чжун тогда была в темно-фиолетовых одеждах: длинные рукава, когда распустила ленту, высоко заткнутый ворот, широкие свободные брюки, а в волосах яркий синий цветок, как небеса над головой, как ее глаза, будто мягкая гуашь, будто безмятежный берег воды. Берег из песка и острых ракушек — если не разрывать песок, то ногам больно не будет.       В ней и тогда, и сейчас — может, всегда была или появилась спустя много лет жизни — присутствовала эта трудно выразимая нежная непоколебимость. Жесткость в позвоночнике и морщинки в уголках глаз и губ, потому что она не стеснялась улыбаться. Некоторые из жителей Ли Юэ и тех, до кого дошли слухи об Архонте Пыли, сложили о ней мнение, как о в первую очередь «милой и доброй» богине. Аждаха бы первыми качествами Гуй Чжун назвал рассудок и уравновешенность, детское наивное любопытство, в котором они оказались очень схожи, и проницательность. У нее, бесспорно, доброе сердце из пуха, но здоровый прагматизм. Ах да, и хорошие социальные навыки. Которыми Аждаха до сих пор не овладел даже вполовину, и Моракс тоже частенько без зазрения совести полагается на Гуй Чжун.       Они трое дополняют друг друга, и это ощущается хорошо, правильно и как надо. Кто они при этом? Друзья? Любовники? Они могут, наверное, связать друг друга даже супружескими узами, как это делают люди, но все эти слова для Аждахи вторичны. Важно, что когда они разлучаются на какое-то время, а потом собираются вновь — это вызывает улыбку. Теплое чувство, как от чашки супа, съеденной вместе. Что он хочет касаться их, и они хотят — его, и тем самым все становится взаимным, приятным и ошеломительным.       Кончики пальцев прослеживают внутреннюю поверхность удерживаемых бедер, нос трепещет, когда его заполняет знакомый запах. Обоняние Аждахи чувствительное, но естественный запах человеческого тела — более терпкий, землистый в определенных местах — ему нравится. Хотя только у этих двоих настолько сильно, почти до жадности. Хотя Моракс по своей сущности между людьми и адептами, поэтому в его нотках есть смолистость нагретого дерева его второй гибкой, длинной и эпичной драконьей формы.       А пояс на нижних одеждах Гуй Чжун окончательно развязывается, и фиолетовая ткань расходится.       На теле Гуй Чжун — длинная линия шрама. Начинается под грудью, где ребра сходятся, образуя чувствительную ямку, скользит по бледной коже влево по отношению к самой хозяйке, практически касается концом выступающей косточки таза. Он сквозной, хотя на спине и не настолько обширен. Со временем побледнел и сгладился, но все еще выделяется, будто бледную кожу тронул мороз.       Гуй Чжун всегда краснеет на холоде.       — Аж-даха, — голос Гуй Чжун прерывается на его имени, она делает паузу и вздох. Под устойчивым притяжением рук сползает ниже, оказываясь в полулежачем положении, пустая чашка из-под чая стучит о дерево, когда ее поспешно опускают на столик у кровати.       — Моракс ведь не единственный, кто скучал бы по моему языку, — он произносит рассеянно, разглядывая эту линию шрама, оставшуюся в качестве вечного воспоминания, целует родинку на изгибе того самого тазобедренного сустава, а потом без паузы зарывается лицом между чужих ног. — Принцесса тоже его любит.       Аждаха знает, где Архонт Пыли получила эту рану. На Войне, на которой почти умерла.       Годы до того, как Аждаха «родился» и познакомился с ней.       Он раздвигает языком мягкие складки и притирается сразу к нежному чувствительному нутру, ощущающемуся горячим, гладким, отдаленно напоминающим, будто металл облизываешь или пьешь воду из родникового источника. Вкус Гуй Чжун под губами легче, чем у Моракса, и одновременно характернее — насыщенная сладковатая соль.       Аждаха далеко не чувствует, что утолил жажду чаем.       Он улыбается темными расширенными глазами, когда встречает ее взгляд — все так же согнувшись между чужих ног, не отрывая губ и языка, — смотрит прямо на нее, когда испытующе проводит языком широко и сильно, шероховатая поверхность разжигает нервные окончания. Руки предусмотрительно тут же напрягаются, не позволяя дрогнувшим бедрам сомкнуться.       — Вот так достаточно почтительно и нежно? — возвращает обратно чужие ранее сказанные «наставления».       По вспыхнувшим глазам он может сказать, что у Гуй Чжун есть, что сказать ему, но мелкая неконтролируемая дрожь будто сводит все ее мышцы. Челюсть непроизвольно отвисает, а грудь сбивается с ритма дыхания. Видеть, как эти умные синие глаза заволакивает дымка удовольствия и нетерпения — это красивое и захватывающее зрелище.       Руки ложатся поверх его бедер. Повернув голову, Аждаха встречает взгляд насыщенных, как мед, глаз. Не остались ни потерянность, ни бессознательная дымка послесвечения.       — И правда, хороший язык.       Моракс тоже ценит вид, потому что наклонившись поверх Аждахи, он нажимает большим пальцем на нижнюю губу Гуй Чжун и одобрительно выдыхает, когда получает легкий поцелуй. А потом возвращается и крепко смыкает пальцы вокруг задней стороны ног Аждахи, тот и без того стоит на коленях, ему требуется лишь немного отодвинуться назад и приподнять таз, устойчивее развести колени шире. Острые кончики черных когтей впиваются в кожу на тонкой грани между причинением вреда и подстегиванием. Чужой член прижимается к бедру и оставляет влажный след.       Похоже, кто-то полностью пришел в себя. Эта мысль вызывает на губах улыбку, но при этом Аждаха ловит себя на том, что почти скулит в хватке двигающихся неспешно, но крепко и не отпуская рук на своем слишком горячем и нетерпеливом теле. Теперь Аждаха полностью твердый и охотно передает роль ведущего в руки Моракса. И даже в отношении Гуй Чжун — он весь для нее.       — Продолжай, — звучит обманчиво ровный тон.       А потом в него входят.       Со стороны Гуй Чжун вновь доносится его имя, а потом тихое:       — Циньайдэ.       Аждаха стонет и послушно расслабляется, принимая все, опускает голову и закидывает эти красивые женские ноги себе на плечи, наконец, позволяя им сомкнуться вокруг своей головы, как того хочет Гуй Чжун, и руководить им как угодно. Обхватывая губами чувствительную бусинку клитора, посасывая и теряясь в ошеломительном вкусе, запахе и ощущениях.       В конце концов, Аждаха отдал им свое сердце и отдал его в хорошие руки.

***

      После Аждаха расслабленно лежит на постели, пока двое других уже почти оделись, и Гуй Чжун помогает Мораксу заново нарисовать стрелки на глазах — безошибочно выводит тонкой кисточкой с золотой краской.       Аждаха не утруждает себя как-либо прикрыться, закинув руки за голову поверх смятых покрывал и туда же подложив подушку для удобства.       В их время у них троих мирная жизнь. Иногда Аждаха чувствует себя домашним животным, которым владеют два этих могущественных божества. Это неплохо, ему нравится. Но, как и любое домашнее животное, он требует внимания. Чтобы его чесали за ушком и с ним играли.       «Может, катались верхом», — он мысленно весело усмехается. Гуй Чжун побаивается высоты, но с ним охотно каталась не раз и не два. Самолюбие Аждахи на самом деле очень тешит знание, что со временем их знакомства Гуй Чжун для дальних путешествий предпочитает использовать его в качестве транспорта, а не свой собственный меч. И не Моракса. Она говорит, что это потому что Аждаха крупнее и внушает большее чувство безопасности, чем Моракс в его драконьей форме.       Моракс, когда Аждаха хвалится этим перед ним, лишь раздраженно закатывает глаза, обвиняя в ребячестве.       А ведь и правда их жизнь почти вошла в устойчивый домашний ритм. Когда в мире не происходило войн, не надо было с кем-то биться, кого-то одолевать, никто не становился вдруг слишком могущественным и одновременно слишком дерзким, и не объявлял себя повелителем мира. Вот уже лет десять как. И даже…       — …нигде не объявлялся какой-нибудь «жуткий-жуткий невоспитанный» монстр, который зарится на посевы мирных жителей, и которые только и ждут, когда их спасут от него? Точно? Я бы не отказался от парочки, — Аждаха ноет вслух. Такие объявлялись в миру время от времени, хотя их описания со слов простого люда, как правило, оказывались слишком преувеличены.       Может, время драконов прошло? И даже Принцесса больше времени тратит на собственные проекты, чем от нее реально требуется кому-то помощь.       Гуй Чжун бросает на него короткий взгляд, в ее взгляде легкий укор и бесконечные смешинки:       — Если у тебя так много нерастраченной энергии, то сейчас сажают рис на полях, жители деревни очень оценят твою помощь.       Аждаха резко садится.       — О, серьезно? Я готов! — хорошая изнурительная нагрузка для рук и вообще всего тела? Очень даже неплохо. Да и Аждаха пусть и не бережет трепетные чувства местных, приземляясь в своей драконьей форме прямо под их окнами, но не против помочь, когда нужно. Энтузиазм почти заставляет его большое тело вибрировать.       Гуй Чжун смеется от этого, и даже Моракс реагирует.       — Простая физическая работа тебя одинаково радует? Может, ты стареешь, — Моракс комментирует ровным тоном, что Аждаха даже сперва не замечает, как уголки тонких губ невозмутимого мужчины подергиваются.       Аждаха от шока и недоверия распахивает глаза.       — Ты смеешься надо мной, Моракс? — он смотрит на него и прикладывает руку к груди там, где сердце, будто насмешка его ранила. — Кто бы мог подумать, что у тебя есть чувство юмора, — он произносит со все теми же круглыми глазами преувеличенно эмоциональным тоном.       За что удостаивается кислого сердитого взгляда, но потом рука Гуй Чжун цепляет подбородок Гео Архонта и настойчиво разворачивает к себе обратно. К счастью, ей удается не испортить свою работу. Она доводит стрелку до конца, рисуя заостренный угол и завершает линию немного под глазом.       — Вот так, — улыбается, отпуская. Обратный кончик кисти задумчиво прижимается к ее зубам. Гуй Чжун всегда неосознанно тянет кисти, карандаши и прочие мелкие предметы в рот. Это такой милый жест, контрастирующий с обычно идеально четкими и изящными движениями рук и пальцев.       Никто сейчас и не скажет по ней, наверное, что она исключительно благородного происхождения. Когда она очень легка в общении, всегда так вежлива и улыбчива, всегда готова помочь, а также неприхотлива в еде и в одежде. Аждаха на самом деле очень плохо разбирается в этих людских глупостях, но вроде гуляют такие стереотипы о знати? Но отголоски этого все равно есть неуловимо в развороте ее плеч, прищуре глаз и душе.       Благородство.       Восхищение.       Зачем белила и румяна? Без макияжа ей идет намного больше. Однако…       Аждаха рассеянно трет уголок глаза и вдруг думает о том, что вот у него тоже есть «стрелки». Хотя это не косметика, у него всегда были черные линии по верхней линии глаз в человеческой форме. Он переводит взгляд на Гуй Чжун и задумчиво прищуривается.       — Хм…       Даже в самое мирное время, спустя больше пятидесяти лет, как все случилось, Аждаха иногда просыпается от воспоминаний о самом страшном периоде в своей жизни. Когда его разум поддался разрушению, будто те скалы, которые постоянно овевает ветер и подтачивает вода. Он сам не понял, когда начал потворствовать своим самым низменным инстинктам и желаниям. Постепенно становясь диким, агрессивным и опасным.       А потом он помнит себя раненым после битвы, которая отпечаталась в памяти лишь смазанными пятнами образов и отголосками звуков. Лежащим на голой земле где-то глубоко в пещере. Зрение расплывчатое и красное по краям, застланное слезами. Жарко в груди и очень мутно в голове, не в силах собрать внятные мысли. Самый большой его страх с тех пор, как он осознал себя когда-то живым — потерять рассудок, и он даже не заметил…       Ему до сих пор кажется чудом, как через эту хаотичную, затягивающую и темную дымку к нему пробился мягкий успокаивающий голос. Ощущение рук, ощущение энергии, вливающейся прямо в его голову через точку, где пальцы прижимались ко лбу. Его возвращение к прошлому себе после этого заняло много времени и терпения. Но Гуй Чжун потом говорила, что она не сомневалась, что это возможно, потому что разум очень похож по своей природе на механизмы. Она умела управляться с ними в совершенстве.       Он не может забыть, но «рана» почти не болит в присутствии этих двоих. Как пройденный этап, который действительно остался в прошлом. Их присутствие, их прикосновения, улыбки, жесты, слова, их абсолютное прощение, которое они даже не рассматривали когда-либо, как необходимое, потому что… «Все в порядке, циньайдэ, ты в порядке, тут нечего прощать», — искреннее абсолютное облегчение.       Аждаха благодарен за то, что ему дали жизнь. И за то, что позволили ее сохранить. Разрушился бы он, пока от него ничего не осталось? Или был бы запечатан где-нибудь под землей во сне, потому что его нельзя разрушить? Ни один из вариантов не был бы лучшим.       Бесконечно предан за то, что принимают таким, какой есть. «Я такой сентиментальный», — Аждаха мысленно фыркает и вновь мимолетно ощущает свои глаза горящими, а сердце большим и тесным в груди. — «Может, и правда старею».       Он вдруг берет кисточку из рук Гуй Чжун и макает ее в одну из кюветок с краской из палитры, которая лежит прямо на постели рядом. А потом подносит к ее глазам и просто молчаливо смотрит, ожидая.       — Что?.. — Гуй Чжун спрашивает скорее машинально, потому что всего секунда проходит, и она послушно закрывает глаза.       Аждаха придерживает ее за лицо, прижимая ладонь к щеке, и тщательно проводит тонкую линию голубой краской. Сперва по краю одного века, потом — другого. У него получается не так аккуратно, как у Гуй Чжун, но вполне неплохо.       Моракс, внимательно наблюдающий за его действиями, вновь издает одобрительный гул.       Светлые ресницы чуть подрагивают, а на скулах появляется розовая пыль.       …Стрелки — это другое. Не о красоте. О принадлежности им, а они принадлежат ей.       Может, действительно, не время для принцесс и драконов — и хорошо.